Текст книги "Танкисты. Книга вторая"

– Забыл спросить про наркомовские сто грамм…

– Да, зимой. 41 грамм. Это спирт. Это, наверное, для того, чтобы не замерзали. Офицерам – коньяк. И притом коньяк – армянский. Офицеры – все. Могли они и водку, если хотели…

– По поводу зимы. Как быт обустраивали? Вот танк приехал куда-то. Вы рыли под танком? Говорят, танкисты рыли под танком, так скажем, блиндаж небольшой…

– Это «тридцатьчетверки». А на «Шерманах» было очень умно придумано. Так называемый «ивенс». Одноцилиндровый двигатель внутри танка. Этот «ивенс» зимой гонял топливо, картерное масло с двигателей гонял, отапливал, подогревал постоянно. Работал и отапливал танк внутри, экипаж. И двигатель постоянно был подогретый. Ну, масло подогретое, значит, и запускался двигатель хорошо. Вот это очень умно. Такой нешумный был двигатель. Там насос был, всё устроено.

А наши – под танком. У «тридцатьчетверки» сзади печка прикреплена, трубы. Копали аппарель, танк наезжал. На дне ставили под двигателем эту печку, выводили, рыли траншейку, подкладывали трубы дымоходные, заваливали. А на танках же брезенты были – всё, закрывали танк: экипаж, механик-водитель – конечно, внутри танка. Там тепло было, потому что эта печка. Остальные подстилали что-то: брезенты, или кошма была. Вот подстилали это всё – и там отдыхали. Один кто-то стоял отапливал, топил, чтобы не было угарного газа. Это только на наших, на советских танках. А американские – вот это было умно.

– А внутри он там чем обит, американский танк?

– Сиденья были, конечно, кожаные, да. То есть там комфортно было. Ну, они под себя всё. Но всё на болтах, на шурупах, и всё это при вибрации начинает… И каждый раз после марша нужно обязательно проверять, смотреть вкладыши всякие там, и шплинтики там эти… Постоянно мы ключами это подтягивали. Вот наш танк на месте же разворачивается, бортовые фракционы. А у них не было этого. У них для того, чтобы танк развернуть – нужно девять метров. Если, допустим, налево – притормаживается левая сторона, вправо идет больший оборот. Ну, как на машине.

– Вам удавалось танки подбивать или огневые точки? Счёт вели?

– Нет, у меня на счету – бронетранспортёр. Когда мне в лобовой лист рикошет попал, вот в это время. И пушку одну. Но – задавили её. Наводчик, видно, неопытный был. Это тот, который выстрелил. Видно, он сетку прицела от испуга перепутал – и ствол понизил, поэтому снаряд попал в землю. И мы эту пушку задавили. Вот он сбежал – и вся с ним обслуга тоже. И бронетранспортёр там стоял и стрелял, пулемёты там стояли, два: крупнокалиберный и нормального калибра. И вёл огонь. По пехоте, конечно. Я засёк, я увидел это – и дал целеуказание Кадейкину этому, наводчику. И он это поразил. Сказал: «Заряжай осколочный фугас». Пушкарёв тоже здоровый такой парень. Нас всех высоких таких туда, потому что танк высокий… в «тридцатьчетверке» бы мы не поместились.

– Самым страшным врагом были артиллерия и танки противника. А фаустпатроны?

– Фаустпатрон – нет. Фаустпатроны они применяли больше в населённых пунктах: уже тогда, когда в Германии большинство. В Германии, в Польше: уже когда вступили, перешли границу. А тут – нет. Вот танковая дивизия эта немецкая – вот она противостояла. Мощные танки. У них, правда, было три-четыре «Тигра-II». Это последние их. Всего триста штук немцы успели произвести.

– Бывали ли вы под бомбёжкой: именно когда авиация работает?

– Нет, не попадали мы. Ну, немцы уже к этому времени очень слабые были. Там «рама» у них, разведывательный этот самолёт… на большой высоте они облетали всегда фронт. Но истребители поднимались наши: или он успевал уйти, или сбивали его. Кроме того, в нашем корпусе, даже в нашей бригаде артиллерийский полк был – это для усиления – и зенитный полк. 37-миллиметровые были орудия. И потом уже наши очень хорошо истребители контролировали. Господствовали в то время.

Но был один казус, я это видел. Мы были не в боевой обстановке, а стояли там на позициях ожидания, командование решало, что делать, что куда. Отбомбились… «Пе-2» у нас были, «петляковы». С двумя двигателями. Их когда конструировали, эти петляковские машины – как истребитель. Но они не подходили, конечно. Скорость у них маловата для истребителя и маневренность. Так вот, целый полк отбомбился. Я не знаю, где там они устроили. Может быть, Кёнигсберг отбомбили. Израсходовали даже боеприпас своих пулемётов – и возвращались. Думали – ну, всё. А немец, оказывается, применял тактику Покрышкина, который где-то барражировал, выбирал цель – и потом сбивал. И немецкий «Мессершмитт» – не «Мессершмитт»-109, а 110: тоже двухмоторный истребитель – он выскочил из-за облаков и пристроился к этому полку и тринадцать самолётов сбил. Это ужас, мы просто кричали аж!

Нужно было им обязательно не отпускать истребительное прикрытие. Их же сопровождали истребители. Но они ушли. Командир полка, видно, сказал: «Всё, давайте, ребята». У них ведь топливо заканчивается там. Но они успели всё же доложить командиру полка о том, что их атаковал немецкий истребитель и большие потери. И звено истребителей прилетело срочно. Но немец сразу вниз пошёл, а лесистая местность – и он над лесом, и его не видно было. И он скрылся, и его не перехватили.

Тринадцать самолётов – это просто ужас. Впервые я такое видел. И, наверное, его там награждали, герой войны он там у немцев был. Вот этот случай особенный, я до сих пор помню. И лётчики выпрыгивали из самолётов на парашютах. Хорошо, что над нашей территорией уже, где наши войска находились. А если бы над немецкими позициями? Их бы расстреливали. Хотя по конвенции не положено было поражать. Но вот так.

– Вы видели пленных? Вблизи.

– Немцев? Да. Я как-то… их сколько там… человек, наверное, двести пятьдесят вели. Я стоял, танк, мы около дороги были. И один немец остановился и говорит мне: «Офицер». Я в комбинезоне, он видит. «Офицер, дайте хлеба», – попросил. Я так на него посмотрел: пленный, жалко. Взял буханку… хлеб-то – был у меня. Я ему – булку хлеба, а он снял часы свои наручные – и мне отдал. Остальные – «Гут, гут»: немцы, те, которые видели…

– Вы говорили некоторые сленговые слова – интересно…

– Танки – мы «машины» называли. Не «танк», а «машина». Ну, ещё вносили свой. Горьковчане говорили – «поманеньку». Что-нибудь не «понемногу», а «поманеньку». Мы их и называли «маненьки». Всё зависит – с какой местности человек. Горьковчане – одно, саратовские – тоже свое там, псковичи – тоже.

– Во время войны как вы к командованию относились и как его действия оценивали? Вашего руководства.

– Нет, такого, как в царской армии, мордобоя не было, конечно. Вы знаете, вот у нас в роте был командир взвода – казах, Кунадбаев, младший лейтенант. Он всего четыре класса имел. Я гораздо грамотнее его был и больше знал. И я вёл политзанятия, беседы с солдатами, много читал и художественной литературы в детстве, в школьном возрасте, и выписывал газету… «Пионерская правда» и прочее. Что-то знал я и из истории, а солдаты – те, которые у меня были в экипаже, имели образование по четыре класса, мало читали… конечно, деревенские парни. И я им если что-то рассказывал, то они с раскрытым ртом слушали, им интересно это было.

Второй командир взвода, Ефремов – он лётчик был, истребитель. Его сбили, у него бок вот этот был, сильное такое ранение. Его – танкистом: там он обучался немного. И – командиром взвода танкового.

Командир роты был Ахмедзянов, капитан. Но он в советское время, мирное время, срочную службу танкистом служил. Его, конечно, на войну призвали. Он учителем был, татарин.

Вот так все были такие. Командир роты был, конечно, грамотный, имел образование высшее. Все нормальные отношения. Эти офицеры, командиры взводов – относились очень хорошо… особенно ко мне, потому что я из командиров танка был самый грамотный. У меня семь классов было, тогда это было – грамотей!

Остальные – были деревенские ребята, самое большее – четыре класса имели. Не успели ещё. Особенно в деревне тяжело, конечно, проходил ликбез этот. В России же до 1917 года девяносто семь процентов были неграмотные или малограмотные. Вот в деревне, хотя и деревня была такая, под покровительством великого князя, брата Николая II, и то девочки практически не учились.

Я в 1934 году пошёл в школу. Такое большое село – всего пятнадцать человек начали учиться в первом классе. Одни мальчики, и была только одна девочка. Остальные мужики говорили: «А зачем мне грамотность? Пусть она работает и дети у неё будут. Для этого не нужна грамотность». Так что я очень часто проводил вот так политзанятия. Постоянно рассказывал. «Вокруг света» был такой, и сейчас, наверное, есть.

– Вы помните, как узнали о начале войны?

– В войсковой части на лето выходили в лагеря. И семьи все тоже туда же выезжали. Там были дома, где-то на окраине, обычно в лесах. В Саратовской области – это Татищево было. И семьи все туда тоже забирали. И в 1941 году мы тоже выехали. С отцом. Брали с собой что необходимое, а домики были там. Заселяли мы там эти дома, кухня и магазины были военторговские, всё. Тут всё, как обычно.

И вдруг в этом году где-то числа 10-го, наверное, приказ: все семьи отправить на зимние квартиры! Ну, нас на машины… У нас тогда вещи какие были – до Саратова до пристани довезли, там разгрузились – и всё, мы уехали. А полк – поднялся, и – куда-то на запад… Но не до границы, нельзя было этого делать, сосредотачивать войска, потому что немцы это могли использовать в пропагандистских целях, что Красная армия готовится напасть на Германию. И тогда бы против нас воевали бы и американцы, и англичане. И так они тянули второй фронт до 1944 года, всё надеялись, что немцы нас…

Они их, собственно, и подтолкнули, немцев, конечно. Ну, мы, конечно, не понимали почему. Отец сказал, что вот нас перебрасывают, будут большие манёвры. Не учения тогда называли, а манёвры в войсках. А потом 22 июня забегает… а я в сарае что-то мастерил там… забегает в 9 часов товарищ, Альберт Кузнецов такой, мы вместе в одном классе учились: «Паша, немцы на нас напали!» Я говорю: «Как?» – «Да, война. Уже по радио». Ну, мы: «Наша армия разобьёт немцев»…

Мы уверены были. Но трагические эти первые дни. Во-первых, у всех радиоприёмники были. У нас отобрали радиоприёмники. Только оставили это проводное радио. Потому что было очень много, конечно, по радио передач: радиостанции – и германские, и американские, английские… Особенно поляки: все, конечно, работали на немцев, преувеличивали потери.

Ну, конечно, тогда события в первый год войны не в нашу пользу были, несли потери большие. Много пленных. Но об этом по центральному радио, конечно, не сообщали, но сообщали, что немцы там-то, там-то, такой-то город взяли. А сопротивление, конечно, было большое. Особенно Черноморский флот хорошо немцам отпор дал. Они подготовились, командующий заранее развернул и ПВО, и корабли расставил, в общем, привёл их в боевую готовность…

А нам дали команду, распоряжение, чтобы светомаскировка была везде на окнах. Дальше, значит – вырыть траншеи, чтобы в случае, если налёты будут – спасаться. И Энгельс не бомбили, а вот Саратов, завод нефтеперегонный и яковлевский этот – немцы каждую ночь! Особенно когда Воронеж взяли: там аэродром был, и они базировались, «Хенкели-111»…

И вот в отношении немцев Поволжья. Немцы, немецкие лётчики – вероятно, у них инструкция была: если его сбивали, повреждали, ещё мог лететь – он должен был перелететь через Волгу (над Энгельсом перелететь) – и в 15 километрах от Энгельса немецкое село было большое: Урбах. Так вот, немцы каждую ночь бомбили Саратов. И нефтеперегонный завод поджигали. Пытались – мост железнодорожный. Но там хорошо организовано ПВО было, они не попадали. Я три случая видел сам, своими глазами, когда немецкий самолёт сбивали – и он перелетал через Волгу – и туда, к этому Урбаху. Там они приземлялись, сжигали всё – самолёт, парашюты, обмундирование, переодевались… но это потом выяснили уже. Переодевались, у них лодки надувные были небольшие с собой, всё было рассчитано. И они там в этот населённый пункт! А там уже были люди, которые их встречали. И всё, конечно, знали они. Те их провожали через лиманы, были лесопосадки, и к Волге. Они переплывали ниже, не доходя до Камышина, и – к своим войскам.

И когда утром наши посылали туда кэгэбэшную группу солдат, немцы говорили: «Нет, никого не было, мы не видели». А самолёт тут сожжённый, всё разрушено, парашюты и обмундирование их. Они всё снимали и поджигали всё, чтобы никаких не было. И три таких случая было. И конечно, после этого, наверное, и приняли решение их, немцев, переселить. Но ведь, между нами говоря, сейчас выдумывают, что умирали немцы, что их в телячьих вагонах… Их перевозили, немцев всех – вагоны были пассажирские! Не купейные, конечно. Кроме того, в каждом эшелоне – врач, две медсестры. Вывезли их в Казахстан. Там им дали, каждой семье, 50 тысяч рублей, дали им лес для строительства домов, дали земельные участки. До осени бесплатно им в течение трёх или двух месяцев овощи-фрукты бесплатно выдавали, строительные материалы. Они обустроились, земельные участки дали им, что-то из техники сельскохозяйственной. Не машины, конечно. Сохи, бороны там и прочее, вот так.

И я с немцами служил там в Казахстане, и рядом с нашим танковым полком был населённый пункт: немцы одни. Село хорошее, процветающее. Всё у них, колхозы – на высшем уровне. Я спросил их – это 1972 год, – спросил немцев: «Как вас переселяли?» Они говорят: «Нормально. Нас кормили, привезли нас сюда, дали нам денег, дали нам материалы, мы обустроили. Дали землю. Нам даже колхозы вспахать помогли. И мы не жаловались. Построили школы, медпункты у нас. И дети учились. Но первое время вроде на немецком, а потом где мы можем применить, где дети будут применять немецкий язык? Везде высшие учебные заведения все на русском. Все перешли на русский язык. Старики, пожилые – ещё на немецком говорят, а молодёжь – никто уже. Но некоторые слова помнят»…

И вот так же в отношении татар с Крыма то же, только в Узбекистан: всё одинаково. Тоже деньги им дали. Им, значит, всё их имущество по полной разрешили с собой брать: так же, как и немцам. Так что никаких там: не умирали они в дороге от голода и холода. Все в этих вагонах пассажирских. И имущество везли. Охрана, говорит, солдаты – относились к нам, конечно, враждебно… простые солдаты. Офицеры – нормально, понимали. А солдаты зло – потому что многие родители или там родные погибли на фронте уже к тому времени. Некоторые там белорусы были, украинцы. Уже немцы там отметились. Так что я очень не согласен, неправильно делают…

– Ваши воспоминания по поводу Китая?

– Китайцы были все в каменном веке, наверное. Все одинаковые. Что женщины – чёрные брюки, чёрная куртка, коса – и у мужчин тоже: не отличишь.

Они очень плохо жили. Вот у них были жилища, фанзы эти. Мы их «цирк» называли. Они и саранчу, и змеиное мясо ели. Я не знаю, лягушек – да или нет. В общем, они всё, что летает, что бегает – всё в пищу. Ну, рис. У них рис, гальян и чумыза. Гальян – это типа нашей гречки, а чумыза – типа наше просо, наше пшено. Но только по вкусовым качествам они никак не подходят нашим. Такие пресные. И чумыза – мелкая-мелкая, но похожа тоже вроде. С собой что-нибудь у них. Мешочек кожаный – и там рис с собой они берут варёный.

– Японцев вы встречали там пленных?

– А как же, конечно. Японцы – у них в Хайларе огромная база была продовольственная. Когда они уже убегали, наши дивизии их армию разгромили, и кто успел – отступали, они даже не вывезли ничего, и нашим это ещё и трофеи. Там все были консервы мясные. И мой механик этот, Жора, на этот склад пошёл. Даже боеукладки на полу там, боеукладки под снаряды – он оттуда снаряды выбросил, и у него там продовольствие всё.

У него примус был, он готовил там пищу. Принёс бидон сорокалитровый спирта оттуда, консервы различные, крупы, макаронные изделия чисто японские, и – рис. Японцы тоже больше всего на это нажимали. И мы, значит, как на обед сели, он приготовил нам мясное первое блюдо, картофельный такой суп и консервы мясные. Я смотрю – такие вот банки плоские. Я говорю: «Жора, давай, открой, что там?» Открыл он – залито жиром, белое. Мы спирт налили понемногу, жир этот намазали для закуски на хлеб. Разбавили водой этот спирт… понемногу: много я не разрешал пить. Выпили, а я говорю: «Только одну стопочку», и закусили этим. Я говорю: «Ты посмотри, что там за это?». А там лежат лягушки. Лягушки. Нас всех – ааа… Двое суток выворачивало.

И я ему говорю: «Ты чего?» А он: «Я что там, смотрел, что ли? Вижу – хорошие, красивые эти банки». Я говорю: «Немедленно их выбрось». И, значит, японцы, оказывается, тоже их употребляли. Кроме того, у них корейцы были в армии. Те и собачье мясо ели, и консервы собачьи. И японцы тоже. В основном у них рыбные консервы были, крабы. А так – они, когда в плен попадали, становились очень смирные.

Самые такие достойные противники для нас – это немцы и японцы. Американцы – это так… Все они дрожат, все они боятся. Лётчики – я вот видел, когда был в Корее: это 1950–1953 годы.

– Тогда тоже участвовали?

– Я в войне не участвовал, только танки мы туда поставляли и обучали корейцев. Бригаду формировали. В 1950-м, в ноябре – уже война там вовсю шла. Наши истребители «Миг-15» – первые были. Они были вооружены 37-миллиметровыми пушками. Это очень эффективные. Но по энерговооружённости они слабоватые были. Двигатель был. А «Сейбры», американские истребители, они были тяжелее, но более энерговооружённые. Только вооружение было само слабее. И наши, если из пушки по «Сейбру» давали очередь, допустим – разносило в щепки.

Кроме того, американцы с нашими лётчиками, если один на один – не вступали в боевое столкновение, только если три самолёта, только тогда. И если в плен попадал лётчик, его даже не спрашивали! Я случайно просто оказался там, когда такого допрашивали. Его даже не спрашивают – он сам сразу всё выкладывает. Кто, чего, какие планы и прочее – всё до капельки. Так он боялся, что его расстреляют…

А к ним относились нормально корейцы, никаких там. Может быть, на таком уровне где-то, а так – их нормально кормили, не издевались над ними…

– После Второй мировой войны вас на какие танки пересадили?

– Т-54, Т-55. Вон там у меня макетик есть. В Германии эти 55-е заменяли на 72-е танки. В танковом полку 94 танка. Три батальона по 31 танку – 93, и командирский танк 94-й. И кроме того, ещё четыре танка учебно-боевые. На них занимались на стрельбищах, вождением… стрельбой с плавных стволов… танки на подвижных платформах, для того чтобы имитировать движение – и в стволы «сотки» вкладывали 37-миллиметровый. Снаряд. Снарядов этих – полно было. Это зенитные пушки были. А зенитная батарея в танковом полку – были «Шилка», были зенитные. Счетверённые. Не пулемёты, а пушки 23-миллиметровые. Там у них своё радиолокационное обеспечение, своя электростанция. Реактивная притом, с левой стороны на крыле поставлена. Вот одна батарея была, значит, взвод один был, три машины.

Остальные – ЗПУ-2-23. Двойные. Они буксировали. Тоже 23-миллиметровая пушка. А уже в мотострелковых полках – у них не «Шилки» были, это только в танковых полках. У них были «Стрела-2», на БРМ две ракеты. И кроме того, у них переносные были «Стрела-2», зенитные переносные. Это в мотострелковых полках. Потом дивизию снарядили ракетным дивизионом, уже с атомной тактической ракетой. Но очень секретно, никого не допускали.

Кроме того, реактивный дивизион был. Это «Град». Дивизионного подчинения они все были, конечно. Шесть полков – дивизия. Танковый – самый основной. По танковому полку, если танковый полк плохую оценку получал, то и вся дивизия. Если хорошую оценку – тоже вся дивизия. Даже если три мотострелковых полка получали посредственные или ещё какие…

Ну, после Великой Отечественной там уже опытные были все, всё уже знали. Мне кажется, не дай бог, если бы чего с китайцами началось – укатали бы китайцев только так. Ну, там мощные уже были. Все мотострелковые полки были не на БТР-80, а на БМП – боевые машины пехоты. Это тоже ж танки. Практически это танковая дивизия была, самая мощная. С Москвы нам – просто надоели: всё приезжали посмотреть, как чего, на учения. Даже замминистра обороны приезжал, маршал Ряхин с группой, зимние учения. И очень доволен остался, нашему полку отличную оценку поставил. В 25-градусный мороз стрельба такая, вождение… Мощная дивизия была.

И, самое интересное – Зайсанское направление было главное! Почему? Потому, что там в районе озера – атомный полигон, там атомное оружие китайцев. Это было создано секретно, конечно… диверсионная группа батальона, которая должна была, если боевые действия, проникнуть туда – и нейтрализовать этот полигон. Сейчас уже это не секрет.

Ерин Павел Николаевич

Потому что в войсках ещё у них не было атомного оружия, они его только ещё разрабатывали, испытывали. Это от нашей границы – около двух тысяч километров. Но всё равно особый этот батальон, диверсионную группу готовили. Подполковник во главе был. Но наш личный состав – офицерский имею в виду – никто не знал. Только мы, старшие офицеры, конечно – командиры полков, дивизий, начальники штабов, – знали об этом.

Китайцы мобилизационный резерв имели – 400 миллионов человек. Мы – ничего не имеем на сегодняшний день, запустили это дело. А нужно – обязательно! Офицеры – это мобилизационный запас был, который нужно было постоянно поддерживать. Солдат не призывали, конечно, но офицерский состав 16 тысяч каждый год, начиная с ранней весны до поздней осени…

– Благодарю, было очень интересно! Теперь, может, пойдём посмотреть те немецкие часы?…

Интервью Е. Мащенко, лит. обработка А. Рыкова