Текст книги "Полведра студёной крови"

– Понял-понял, – оживился авторитет, смекнув, что шансы на продолжение его аморального существования резко пошли вверх. – Ща всё будет.

– Что за банда-то у вас?

– А? – отвлёкся он на секунду от устранения сальных патл с мёртвой головы. – Содовыми зовёмся. Крышуем тут неподалёку пару кабаков и ночлежку. Не бог весть что, но с голоду не пухнем.

– Ночлежку, говоришь? Там с Ткачом повстречался?

– С кем?

– Твой заказчик.

– А, это да. Мы как раз одного ухаря метелели, на шару переночевать решившего. Ну, и приметил он нас, Ткач этот.

– Всё ещё там живёт?

– Не знаю. Мы забились в кабаке повстречаться, после того, как… ну, ты понял.

– Что за кабак?

– «Самоцвет». Это возле Белого моря.

– Ткач там регулярно столуется?

– Должно быть. На восемь вечера назначил. А может, и подошлёт кого. Я бы так и сделал, чтобы не светиться. И с ночлежки бы съехал сразу.

– Дружище, а ты умнее, чем мне представлялось изначально.

– Я уже гнил бы в земле, будь по-другому, – усмехнулся он.

– Без сомнения.

– Ну вот, – протянул мне новоиспечённый цирюльник вперёд рукоятью засапожный нож, – готово дело.

– Хорошо, – оценил я гладко выбритую голову-доказательство. – Теперь возьми его кастет и сделай на месте лица кашу. Я хочу, чтобы кости были вмяты внутрь, а глаза порваны. Всё понятно?

– Да, – неуверенно кивнул мой перевербованный агент и, глянув на меня, добавил решительнее: – Всё понял.

Вооружённый кастетом кулак завис над мёртвым лицом и резко опустился. Сломанный нос влажно хрустнул. Следующий удар раскрошил зубы. Верхняя челюсть треснула и ввалилась под третьим. Четвёртый – раздробил скулу. Удары сыпались всё чаще и чаще, ломая кости лица, сдирая кожу и мясо. Наконец мой помощник с чавканьем вынул кулак из кровавого месива и стряхнул ошмётки.

– Вроде готово, – прохрипел он, утирая взмокший и забрызганный кровью лоб.

– Дьявол. Да ты настоящий художник. Не будь я уверен, что жив, всплакнул бы на собственных похоронах. Теперь отрежь её, – бросил я «художнику» «НР-2».

– Бля…

– Нехорошо?

– Что-то на желудке тяжко.

– Тебе недостаёт практики. Режь. Сильнее надавливай, ну же. Это не яблочный пирог. Тут пилой пройдись. Ниже бери, в позвонок упёрся. Раздели их. Вот так. В первый раз, что ли?

– Да пошёл ты…

Авторитет скорчился, сотрясаемый рвотными спазмами. Утёрся рукавом и продолжил.

– Держи, – катнул он наконец мне к ногам отрезанную безлицую голову.

– Оставь себе, пригодится.

– Ах да…

– И нож оставь. На клинке моё имя. Подарок жены. Передашь Ткачу вместе с головой. Надеюсь, это укрепит его веру.

– Жены? – усмехнулся авторитет.

– Чертовски жаль с ним расставаться, но я надеюсь его вернуть.

Глава 9

Человек по сути своей – животное, и ни умение читать правильные книжки, ни тупое следование своду правил, утвержденных некогда хитрожопыми любителями пожить за чужой счет, ни на миллиметр не отдаляет его от инстинктов, заложенных матушкой природой: много и вкусно хавать, отъебать самую красивую самку, сожрать самых сильных самцов в округе и нагнуть всех оставшихся, согнав их в послушное стадо, построить самую большую берлогу, заиметь самую большую пушку и наплодить столько потомства, сколько сможет выпростать та самая самка и сколько сможет вместить та самая берлога. А возможно, и больше.

Дядя Степан уверенно двигался в этом направлении. Судя по словам мелкой прошмандовки, что уплетала напротив меня размоченную в кипятке галету, её проблемная родня проживала в деревне Чашкинцы, что в шести километрах на северо-восток от города. Сама она помнила только это и ещё то, что мясная лавка дяди отоваривала ливером сомнительного происхождения березниковский люд в двух кварталах к востоку от бывшего городского парка с огромным завалившимся колесом обозрения по центру. Туда я и направился спозаранку.

Владения Стёпы-Хряка, прозванного так то ли за экстерьер, то ли за своё свинское отношение к окружающим, занимали целиком первый этаж третьего подъезда грязно-коричневой пятиэтажки, увенчанной двускатной крышей, давно не спасавшей ни от дождя, ни от снега. Впрочем, вряд ли удастся найти такого ебанутого на всю голову, что решится хотя бы переночевать в этом и соседних домах. Если сам магазин был сух, чист, уютен, обитаем и непрошибаем, то соседние подъезды, верхние этажи и прочие строения окрест мало отличались от заброшенных пятиэтажек моего родного Арзамаса и прочих городов, в которых я превратил в мясо с кровью не одну сотню прямоходящих, но плохо соображающих особей.

При мысли о бифштексе, при нажатии на который ножом выступает алый сок, я сглотнул. С утра лишь одинокая галета нашла свою смерть на дне моего желудка, поэтому я был зол, да и время поджимало. Ткач мог не сегодня-завтра покинуть город, даже несмотря на известие о моей «смерти». Так что в сегодняшних моих планах была вылазка не только в мясную, но и во все оружейные лавки славного города Березники. Вряд ли Лёха рванул по одному ему известному маршруту, не обновив свою покоцанную рекой снарягу. А значит, есть шанс узнать что-то новое о моём заклятом друге.

Не тратя время на затяжные обходные маневры и долгие задушевные беседы, я схватил за плечо пытавшегося прошмыгнуть мимо меня тощего мужичка с носом характерного фиолетового цвета.

– А что, по средам у вас в городе наливают?

– Так ить и по средам, и по пятницам, тока места надо знать. – Прощелыга подобрал свалившуюся с головы от резкой остановки шапку и улыбнулся во все свои три зуба.

– Это вон там, что ли? – кивнул я в сторону узких запотевших окон.

– Не-е-е. Там Хряк, мясной лавкой заправляет.

– Степан?

– Ага. Стёпа-Хряк, чтоб он сдох. А наливают тут за углом у Прохора.

– Веди.

Водка – самая универсальная платежная единица, для меня ещё и едва ли не основной инструмент по добыче информации. Конечно, монета или гвоздодёр развязывают языки куда быстрее, но по пьяни народ выбалтывает порой то, что ему мешает рассказать алчный блеск или кровавая пелена в глазах. Главное – уметь подогреть клиента ровно настолько, чтобы он уже потерял бдительность, но ещё не потерял способность ворочать языком.

Вот и Вова-Бактерия живописно и обстоятельно поведал мне о житии-бытии известного мудака Стёпы-Хряка. Через полчаса я знал, что семейство Олиного дядюшки обитает в двухэтажном кирпичном замке с башенками, задние дворы которого выходят на поля, где нагуливает вес скотина. Тут же за лесополосой – коровники, пара свинарников и птичник. Чуть поодаль в низине – бойня.

А чо? Всё по уму. И близко, и деревья не пропускают вонь к жилью.

В самих Чашкинцах, по словам Бактерии, после того как там развернулся Хряк, больше никто не живет. Разве что невольнонаемные сельчане в двух крайних домах. Остальным Хряк надоел до смерти, буквально. Но несколько семей всё-таки унесли ноги. Нет, конкретных случаев душегубства Бактерия, конечно, не знал, но то у одного чашкинца дом сгорел, то у второго заворот кишок случился. А дёшево отделавшиеся – это те, кто, отдав Хряку в счет долга скотинку, подались от безысходности на заработки в город.

– Вон вишь Матвей рукавом сопли утирает? – Вован ткнул пальцем в сторону крепко сбитого, но изрядно потрепанного жизнью детины. – Имел бычка, двух тёлок, свинок с десяток и курей, гусей там всяких, так всё Хряку отошло. Теперь тут шаромыжит.

– И много таких?

– Ещё двоих знаю.

– А что у этого Хряка семья-то большая? – Я пополнил словарный запас Бактерии ещё чаркой, и речь моего собутыльника полилась в противоположном водке направлении, согревая мои уши ценной инфой.

На ферме и скотобойне всем, конечно, заправлял глава семейства и его второй по очереди на наследство отпрыск. В лавке же успевал старшенький, что не отменяло наездов папаши раз в два дня с новой партией свежего товара и обязательных пиздюлей сынку, чтобы не расслаблялся. Как раз к следующему полудню намечался очередной визит.

Жизнеописание березниковского мясника было бы неполным без рассказа о внутреннем убранстве лавки, и я его выслушал столь же внимательно, несмотря на то, что дрянная водка, поборов несколько соленых грибочков в моем пищеводе, добралась-таки до того места, где у меня уже сложился план дальнейших действий.

То, что Стёпа-Хряк и сам та ещё скотина, я понял многим раньше, но настоящим сюрпризом стала воистину «народная любовь» всех тех, с кем он пересекался по своим делам. Например, ещё один фермер из соседнего Чашкинцам урочища Пашковка, которого звать-величать Мироном Черным, вынужден был продавать свой товар в два раза дешевле и только через магазин Стёпы-Хряка. А всё потому, что пытался он сбывать парное мясцо то с колес, то у знакомого на городском базаре, и вдруг у его коровёнок начался какой-то то ли гемор, то ли тремор. Сам Бактерия – житель городской и в этих делах не разбирался. Вова готов был ещё пару бутылей рассказывать мне о злоключениях Стёпиных соседей и партнеров, но я постучал костяшкой пальца по опустевшей пол-литровой емкости, требуя внимания.

– А что, Мирон этот, серьёзный мужик или так – ссыкло?

– Понял, о чём ты, братан. Деревня деревней. Пообтерся бы в городе – давно угандошил бы этого Хряка.

– А Матвей и те двое, значит, пообтерлись?

– Ебать, – всплеснул Бактерия руками.

– Если сегодня к вечеру организуешь мне тут клуб обиженных Хряком селян с Мироном во главе, пять серебром твои. Понял?

– Как не понять? – Рожа Бактерии расплылась в улыбке. – Миронова телега вон у крыльца стоит. Здесь он, в лавке. Матвей, ты видел, вона дрыхнет. А Фильку и Гришку я подгоню. Тока… – Вован поскреб прыщавый подбородок грязными ногтями, – задатку бы надо на хлопоты, братан.

– Перетопчешься. Мужикам скажи, мол, новый хозяин Чашкинцев побазарить с ними хочет. – Я встал и вышел на улицу, оставив сидеть Бактерию с открытым на всю ивановскую ебалом.

У крыльца действительно стоял тяжеловоз, запряженный в крепкую телегу. Я огляделся по сторонам, соображая, с какого оружейного лабаза мне начать, и обратил внимание на название забегаловки, которое в спешке и не заметил при входе.

«Полная Чаша».

Эта чаша, может быть, и полная, а вот Чашкинцы придется завтра опустошить…

Ормагов в Березниках, как я успел выяснить, было аж три: «Крупный калибр» – по соседству с лавкой Стёпы-Хряка, метрах в ста левее, на противоположной стороне улицы Юбилейная; «Славный выстрел» – в начале той же улицы, ближе к реке, и какой-то унылый «Охотник» – возле пруда. Разумеется, первым делом я направился в ближайший. Тем более что крупные калибры мне всегда импонировали.

– День добрый, – поприветствовал я с порога мрачного хозяина оружейной лавки.

– Да уж, – отозвался тот и поскрёб щетину, на чём весь энтузиазм вкупе с радушием исчерпался.

– Хм, – бегло осмотрел я полупустые стенды, приютившие несколько двустволок, два помповика и три карабина, самым крупнокалиберным из которых оказался «СКС». – А пятидесяток когда завоз будет?

– Смешно. – «Бойкий» продавец, не меняя выражения лица, поковырялся грязным ногтем в зубах и сплюнул. – Ещё что-нибудь?

– Да, есть одно дело, – снял я с вешалки «лифчик» под акашные рожки. – Юбилей у друга скоро. Хочу подарок ему сделать.

– Ну так бери, хорошая вещь, – слегка оживился гений торговли, что, впрочем, не помешало ему в следующую секунду целиком погрузиться в изучение застрявших под ногтем ошмётков, только что выковырянных из зубов.

– Пожалуй, – «заинтересованно» разглядывал я кривые с болтающимися нитками швы. – Только вот боюсь, как бы он – друг-то мой – сам такую не купил. А то ведь неловко получится. И радости от подарка никакой.

– Да за последнюю неделю у меня их две штуки всего забрали.

– А не припомнишь, не было ли среди тех покупателей крепкого мужика моего примерно роста, волосы русые, коротко стриженные, глаза серые, в комке таком пятнистом? – указал я на похожую тряпку. – Не особо разговорчивый, как ты прямо.

– Не видал такого.

– Совсем? Может, он ещё чего покупал?

– Да говорю же – не заходил ко мне твой приятель. Я бы запомнил.

– Ну, что ж… Благодарю за исчерпывающую консультацию, – открыл я дверь на выход.

– А как же «лифчик»?

– А «лифчик» придержи для меня, за деньгами схожу.

Оставив горе-продавца томиться в предвкушении барыша, я направился к «Славному выстрелу». Однако там меня ждало разочарование в виде прибитой к двери таблички с надписью: «Продаётся» и адресом, куда следует нести деньги.

Судя по всему, оружейный бизнес в Березниках переживал не лучшие времена. То ли поставок ждать было неоткуда, то ли народ совсем расслабился, лишённый внешних и внутренних угроз. И действительно – на улицах встречалось подозрительно мало вооружённых горожан. Не считая местной милиции, щеголявшей красными повязками на рукавах и «калашами» за спиной, редко у кого можно было заметить топорщащийся от пекаля карман или хотя бы нож за голенищем. Вопиющая безответственность, как по мне. Никогда не понимал идиотов, полагающих, что посторонний дядька с автоматом защитит их, случись какая хуйня. На мой взгляд, нет более нездорового общества, чем то, в котором вооружено два-три процента населения. Равно как нет общества более здорового, чем то, в котором вооружены все поголовно. Как тут не вспомнить крылатое: «Анархия – мать порядка»? Во-первых, оружие дисциплинирует. Мало кто решится дебоширить, зная, как легко можно схлопотать пулю. Да и просто мелкие ссоры сходят на нет, когда потенциальные скандалисты перед тем, как дать языку волю, прикидывают, а стоит ли дразнить судьбу. Во-вторых, оружие очищает. Всегда найдутся те, кого остановит только пуля. Нет, это не герои, не храбрецы. Это уёбки, которые угрожают чистоте генофонда. Тем более что бабы таких любят. А пуля – этот маленький благословенный комочек свинца – не даёт уёбкам размножаться. Дисциплина и самоочищение! Только так общество может двигаться вперёд. И Березникам, по всему видно, давно пора пустить кровь. Хотя бы в медицинских целях.

Магазин со «звучной» вывеской «Охотник» оказался расположен в цокольном этаже жилой кирпичной пятиэтажки с видом на пруд. Тяжёлая входная дверь внушала надежду на серьёзность заведения и не обманула её.

– Ого! Так вот где все настоящие стволы, – забыл я о вежливости, рассматривая выставленный товар, среди которого нашлось место пяти модификациям «АК», «РПК», «ПКМ» и даже «АСВК», которой мне так недоставало в «Крупном калибре».

– День добрый, – поприветствовал меня из-за стойки седой коренастый мужик лет пятидесяти с глазами, застывшими в подозрительном прищуре.

– Осторожно, порог, – предостерёг меня – задравшего голову – сидящий в углу охранник с коротким помповым дробовиком неизвестной мне модели в руках.

– Богато-богато, – продолжал я изучение выставленного на продажу арсенала и сопутствующей амуниции.

– Ищете что-то конкретное? – поинтересовался седой.

– Да. Юбилей скоро у друга. Хочу памятный подарок ему сделать – «ГШ-18». Он у меня, знаете, такой милитарист. А сам-то я в этом – стыдно признаться – ничего не смыслю, – улыбнулся я как можно добрее.

– Есть у меня «ГШ-18», смотрите, – как ни в чём не бывало достал продавец с витрины весьма редкий экземпляр.

– Чёрт, – глянул я на прикрученный к предохранительной скобе ценник.

– Недёшево, – согласился седой. – Если это проблема, могу предложить «Грач», под тот же патрон. Честно говоря, он поудобнее будет и цена божеская.

– Нет-нет, благодарю. Друг хотел именно «ГШ». Такой уж, понимаете, педант. Как втемяшит что себе в голову, оглоблей не вышибешь. Только вот…

– В рассрочку товар не отпускаю, извините, – попытался предвосхитить мои жалобы седой.

– Не в этом дело. Просто я опасаюсь, как бы мой друг уже не приобрёл себе такую игрушку. Накладно будет ошибиться с подарком.

– Исключено. Во всей округе такой только один, и он, как видите, здесь.

– Прекрасно. Но что же тогда он у вас покупал? Я точно знаю – захаживал сюда.

– И кто он, этот ваш друг?

– Ох, простите мою рассеянность. Сейчас постараюсь описать: ему скоро тридцать пять, моего роста, но не в пример крепче, русые волосы коротко стриженные, серые глаза, одет, скорее всего, был вот в такую курточку, – ткнул я пальцем в камуфлированную парку на вешалке. – Неразговорчивый. Расплачивался, вероятно, нездешним серебром.

– Был у меня похожий покупатель, дня два назад, – кивнул седой. – Взял четыре коробки «семёрок», разгрузку акашную, масло, двадцатиметровый трос, пояс страховочный, репшнура пять метров, ледоруб и ещё кое-что по мелочи. Я ему, помнится, ещё засидку складную предложил со всей обвязкой в комплекте, но он отказался.

– Интересно. Как думаете, для чего ему всё это понадобилось?

– Видно, на кабана с дерева поохотиться решил, – пожал седой плечами.

– Ну да… А ледоруб?

– Вот чего не знаю, того не знаю.

– А может, он в горы пойти собрался?

Этот вопрос неожиданно вызвал молчаливую паузу. Продавец и охранник уставились на меня с таким видом, будто из моего черепа только что выросли рога.

– Вы не местный? – нарушил наконец тишину продавец, а его прищур сделался ещё уже.

– Мы с другом тут недавно. Прекрасный город у вас, кстати.

– Здесь. Никто. В горы. Не ходит, – вкрадчиво проговорил седой, заметно помрачнев.

– А… почему?

– «ГШ» берёте? – нарочито проигнорировал он мой невинный вопрос.

– Конечно. Зайду к вам завтра с деньгами. Увы, не имею при себе нужной суммы.

– Буду ждать, – убрал седой с прилавка «подарок» и понизившимся голосом произнёс мне вдогонку: – Отговорите вашего друга, если не желаете ему смерти.

– Конечно, непременно. Всего доброго.

…В назначенный час следующего дня я вышел дворами к «Полной чаше». Ничего подозрительного перед кабаком: пара забулдыг замерзает в канаве, какая-то баба, не найдя своего мужика, стоит на крыльце с разинутым хавальником, соображая, где ещё, как не здесь, искать своего супружника. В общем, всё как обычно. Разве что Мироновский мерин опять дремлет в ожидании хозяина, но на этот раз в компании парня, одетого в синюю телогрейку, светлые шерстяные штаны и с рыжей шапкой на башке.

– Вечер добрый. – Я вошёл и мельком оглядел зал. Вся честна́я компания расположилась за тем же столом, что и мы давеча с Бактерией, – в углу, недалеко от барной стойки, напротив дверей. Люблю я, понимаешь, держать главный вход под прицелом и запасной под боком. Есть у меня такая слабость.

Сам Вован, сучёнок, всё-таки уже успел нажраться до остекленения в глазах. Ну и хер с ним, главное – дело сделал.

– И тебе не хворать. – Меня внимательно изучали три пары глаз. И только детина, которого Бактерия представил утром как Матвея, лишь мельком зыркнув на меня, безучастно смотрел теперь в узкое закопчённое окно.

– Вован сказал, что ты… – начал было дядечка лет пятидесяти с покрытым оспинами лицом и рыжими усами. Мирон Чёрный, наверное.

– Да, и мне нужны работники, компаньоны и просто добрые соседи. Поэтому я предлагаю вам сделку: все получают своё честно проёбанное обратно, а Мирон – долю в тутошней лавке. Но… – я поднял вверх указательный палец, и все мои собеседники уставились на него, – …только после того, как я заебашу завтра Стёпу-Хряка.

– Эта… а за каким хуем тогда мы тебе нужны? – спросил рябой, сразу повеселевший от мысли, что за него сделают то, на что он никогда бы не решился, хотя всегда этого хотел.

– Родню Хрякову порешить, – ответил я без затей. – Ведь не зассыте?

– Гриша, ты как? – посмотрел вмиг поскучневший рябой на долговязого мужика с ничего не выражающими бесцветными глазами.

– Я в деле. Баба моя с голодухи уже не встаёт, и малой того и гляди откинется.

– Филя?

– И я. За батьку с мамкой покойных этих хряковых выблядков всех порву.

– Матвей?

– А я чо? Мне что ебать подтаскивать, что ёбаных оттаскивать.

– Ик, – откликнулся Вован, хотя его никто не спрашивал.

Атмосфера за столом разрядилась. Все заулыбались. Кто-то потянулся к бутылке, предвкушая дружескую попойку. Да. А ведь мы ещё даже не представились. Ничто так не сближает, как соучастие в будущем убийстве.

Однако я решительно отодвинул стаканы и тарелки, перевернул меню обратной стороной и достал карандаш. – Давай рисуй, где там что у твоего соседа в Чашкинцах стоит.

Глава 10

Никогда всерьёз не воспринимал эти сказки святых отцов о бренной душе, навсегда покидающей тело убиенного и отправляющейся либо в райские кущи, либо к дьяволу на сковородку. Там, где нужны холодная голова, умелые руки и тонкий расчёт, не место этим бредням для сельских дурачков. Для меня приведение клиента в нужное заказчику состояние всегда было больше чем работой. Этот процесс сродни искусству, и лично мне долгими зимними вечерами, сидя у огня с бутылочкой, бывает приятно вспомнить, как красиво был «исполнен» тот или иной персонаж. Хотя нет, какое нахуй искусство? Заполучив интересный заказ, я чувствую, как кровь в жилах начинает бежать раза в два быстрее, будто заходишь в казино, заранее зная, что снимешь джекпот. Да, это можно сравнить со всеми азартными играми разом. Нужно расставить фишки, раздать карты, встряхнуть кости и припрятать козырного туза в рукав. Колесо рулетки крутится, шестёренки запущенного тобой механизма щёлкают, противники с алчным блеском в глазах потирают потные ладони, стрелка на циферблате неумолимо движется к назначенному часу, патрон дослан в патронник, дыхание замерло. И когда колесо рулетки остановится, кости упадут на сукно стола и козырной туз ляжет в руку… Выстрел! Бинго!

Такое сложно повторить, но я повторяю. «Повторяю», а не «повторяюсь». И не изъёбства ради, а для того, чтобы ни одна сволочь не могла сказать: «Вон того торгаша грохнул тот самый Кол». Правда, чего уж там, временами жалею, что не родился ещё засранец, способный оценить мои старания не только горстью золотых и тем более вычислить меня по почерку, несмотря на все мои ухищрения. Хотя тщательное планирование и долгие часы раздумий перед делом вовсе не влекут за собой обязательно каких-то хитровыебнутых ходов. Все должно быть просто, неожиданно и быстро. В этот раз дело, правда, осложнялось тем, что не хватало времени осмотреться, и тем, что валить всех без разбору я не мог. Дело не в том, что массовое убийство мне претит, и даже не в том, что на будущей ферме моей малолетней заказчицы некому будет работать, просто много жертв – много шума, да и времени это займёт немало. А времени у меня в обрез.

…Размышляя об этом, я возвращался на постоялый двор слегка поддатый, сытый и довольный собой. Подельникам тоже бухать по-чёрному не дал, ибо нехер.

И вот, когда до такого желанного продавленного дивана оставалось пройти пару кварталов, из-за покосившегося забора в моё светящееся улыбкой лицо швырнуло горстью колючего снега.

Что за хрень?

Я обернулся.

Никого. Только ветер завывает в подворотне дома напротив.

Впереди из переулка ручейком струится позёмка. Ручеек этот змеится, обвивается вокруг фонарного столба, как-то странно клубится и… Внушительная охапка снега снова летит мне в лицо.

Какого хуя?!

Я снова обернулся.

Сзади из всех щелей, проулков и подворотен струились подобные первому снежные ручейки, но их были десятки, и они уже сформировались в невъебенных размеров кокон, перекрывший всю улицу и грозивший похоронить меня под собой.

Блядь!

Я побежал. Снежная волна, завывая и клубясь, устремилась за мной. Всё вокруг словно ожило, передумав отходить ко сну. Захлопали ставни в заброшенных домах, задрожал лист на потрёпанной временем крыше бывшего кинотеатра, рухнул в сантиметрах от меня ржавый рекламный щит, больно ударила по локтю внезапно открывшаяся калитка ограды детского сада, не видевшего детей вот уже пятьдесят лет.

Всё будто старалось схватить, зацепить, задержать меня, но я бежал. Увернулся от качелей, вращающихся, как ручка мясорубки, едва не упал, заглядевшись на мигающий разноцветными огнями светофор, в котором давно уже нечему было мигать.

Ебёна мать! Да что ж это такое?

Я влетел на задний двор своего временного пристанища.

Что-то тяжело бухнуло в забор, и сразу всё стихло.

Я затравленно огляделся. Разбуженный шумом, из-под брезента, укрывающего телегу, как ни в чём не бывало выбрался Красавчик. Он потянулся, зевнул и, не выказывая никакого беспокойства, принялся вычёсывать блох.

– Иди, прошвырнись.

По ночам я выпускал его поохотиться, добыть себе жратвы, и Красавчик набивал своё брюхо крысами, собаками или припозднившимися гуляками. А днями, пока я работал, он отсыпался в телеге. Так мы поступали, если останавливались где-то более чем на одну ночь и менее чем на неделю. На однодневной стоянке, обычно в какой-нибудь маленькой деревеньке, Красавчик ночевал поблизости, на опушке, чтобы не нервировать домашнее зверьё, а больше трёх дней мы нигде и не задерживались. Это чревато при моей профессии, да и затянувшаяся ночная охота моей зверюшки могла бы спровоцировать охоту местных уже на нас.

В Березниках же мы всего вторую ночь, поэтому я отпустил Красавчика, с интересом наблюдая, как тот перемахнул через забор.

Ёбнет или не ёбнет его то, что гнало меня по улице?

Нет, гляди ж ты, не ёбнуло. Видать, опять приход был или собутыльники в водку чего подмешали. Если второе, каждого найду и кадык вырву.

С такими мыслями я ввалился в комнату, где Ольга, сидя за столом, уплетала здоровенную куриную ножку. Ещё на расстеленном полотенце лежала луковица, половина краюхи ржаного хлеба и стояла крынка с молоком.

– Какого хера? У тебя завелись карманные деньги? – Я повесил одежду со снарягой на пару вбитых в стену гвоздей и плюхнулся на диван.

– Есть хотела, – возмутилась она. – И вообще, это я тебе плачу.

– Что? – привстал я, но затем махнул рукой и лёг обратно, отвернувшись к стенке.

Ненавижу детей. Эти маленькие ублюдки несут всякую хрень, не задумываясь о последствиях. И ведь прокатывает! В другой раз отвесил бы такого леща за борзоту и крысятничество, но сон, стремительно пожирая остатки моего сознания, препятствовал занятию воспитательным процессом.

– Как там наши дела? – продолжала ехидничать маленькая пиздюшка.

– Работаю. – Я зевнул. – Скоро всё узнаешь. Потому что… Если… Может быть… Мы… Я…

…Утром, выпив залпом остатки молока и дожевав горбушку ржаного, проверил наличность и кинул на стол серебряный. В зеркало на меня с подозрением посмотрела воспалёнными глазами небритая физиономия. Чёрная дрянь это или что ещё, но надо бы после дела снова навестить того похотливого доктора, пусть даст какую-нибудь пилюлю.

Красавчик уже был на месте и поглаживал раздувшееся брюхо, сидя на мешке с овсом. Я запряг кобылу и попытался открыть ворота. Но их и калитку с той стороны что-то держало. Пришлось выйти через подъезд и обойти дом вокруг.

Ёбаный в рот! Огромный сугроб. А ведь когда вчера входил, не было. Значит, на самом деле не почудилось.

Провозившись с воротами, едва не опоздал к месту встречи с городской братвой, но савраска и на этот раз не подвела. Уже заметно тяжелее она пошла под грузом пяти невыспавшихся тел. Главное, чтобы Красавчик не всхрапнул под брезентом. Не хотелось бы непоняток перед делом. Его в Чашкинцах я планировал использовать только в крайнем случае, чтобы засранец в суматохе не порвал кого-то, кроме родни Хряка. Он может.

В этом деле я и сам могу лажануться. Вся надежда на сынка Мирона – Сёму, которого мне отрядили в качестве опознавателя. А вот и он с папашей на телеге, всё в тех же нелепых шмотках.

До фермы добрались без происшествий. Красавчик, ничем себя не выдавая, почивал на сене под брезентом, мои подельники всю дорогу молчали, видимо, обдумывая линию защиты на Страшном суде. А ведь как накануне вечером раздухарились, я даже собрался переносить наше совещание в какое-нибудь менее людное место, до того агрессивно руками размахивали и ухмылялись кровожадно. Да, утро вечера мудренее. Ну или просто поссыкливее.

Прибыв на место проведения карательной операции, наш отряд рассредоточился для учинения возмездия по всем фронтам. Сёма залёг вместе со мной в кустах на пригорке напротив больших распашных ворот, тогда как Мирон с Филей должны были проникнуть в дом с заднего двора, а Гришка с Матвеем обязались разобраться на бойне.

За́мок действительно впечатлял. На всех окнах первого этажа кованые ставни, а на втором – решётки. Вокруг всего этого высокий кирпичный забор. Настоящая крепость, с точки зрения деревенского мудака. На самом же деле херня полная, если говорить о реальной, а не показной защите. Сзади, прямо у забора, пристройки, по которым и заберётся во двор первая пара. Ну и решётчатые ворота, сквозь которые я сейчас наблюдал важно расхаживающего главу семейства, создавали лишь иллюзию безопасности.

Товар в телеге был готов к отправке, и Хряк явно нервничал, поджидая кого-то. Времени у меня не так много.

– Он? – повернулся я к Сёме.

– Он самый.

А дальше всё как обычно: устроился поудобнее, прицелился, задержал дыхание и плавно выбрал спуск.

Алый фонтанчик прямо над переносицей, и Хряк оседает на землю, орошённую кровью и мозгами. Тут же чей-то визг, послуживший сигналом для двоих сзади. Теперь и шум, поднятый собаками похер, тем более что я отщёлкал из «ВСС» две штуки.

Над Хряком склонилась какая-то баба в платке.

– Это кто?

– Жинка.

– Понятно. – Я вогнал ей пулю в затылок и оглянулся. – А это?

Но Сёмы не было. Он уже нёсся со своей двустволкой на помощь бате. Первая кровь пущена, моральный запрет на убийство снят. Теперь можно ни в чём себе не отказывать. Обычно в такие первые минуты у, казалось бы, добропорядочных ранее граждан рвёт крышу. Навидался я такого. Потом-то наступает отходняк или, что реже, человек прощается с самим собой навсегда. Но я уверен, что у Чёрных и компании всё будет в порядке.

Оттолкнув носком берца бабу, запятнавшую своей кровью мужа, я наклонился и срезал с Хряка ремень вместе с кобурой и связкой ключей. Теперь к дому.

В замке действительно было весело: крики, звон бьющейся посуды, треск ломающейся мебели, чей-то предсмертный хрип.

Едва не поскользнувшись на внутренностях какой-то бабки, раскинувшей ноги в неприличной позе, вошёл в центральную залу. Тут, похоже, всё. И стар и мал были постреляны и порезаны с чувством. Разве что в правом крыле ещё кто-то шумит.

Я прошёл по узкому коридору и, минуя кухню, зашёл в трапезную. Увязавшийся за мной Сёма пинками загнал обратно в кладовку двух девчушек.

– Соседские, – поспешил пояснить сын Мирона, поймав мой удивлённый взгляд.

Мы поднялись по винтовой лестнице одной из бутафорских башен и на втором этаже наткнулись на перепуганного паренька лет пятнадцати. Я схватил его одной рукой за плечи и лёгким движением второй свернул шею.

– Соседский, – прогундосил сзади Сёма.

– Какая жалость. – Я развернулся к нему и сделал шаг. Младший Чёрный попятился. – Ты же ничего не видел, правда? – Я продолжал наступать на него, а он продолжал пятиться, пока не споткнулся, уронив кадку с геранью.