Текст книги "Умри стоя"

– Нет стрелять. Нет стрелять. Мой воевать конец. Нет стрелять.

– Хм, – Крайчек усмехнулся, глядя на «трогательную» картинку с камеры Глеба. – Ну что ж. Не стрелять так не стрелять. Давай, курсант, уважь его, выполни последнюю просьбу.

– Есть.

Глеб сделал навстречу раненому четыре размашистых шага, и тяжелый армированный ботинок впечатался в искаженное ужасом лицо.

Кости черепа влажно хрустнули, тело дернулось и замерло. Из мертвых пальцев на вымазанный кровью бетон упала фотокарточка. Кто запечатлен на ней, Глеб не рассмотрел. Ему было наплевать.

Глава 5

Этот день настал. Тот самый день, что наступал каждый год и всегда не для них. Но только не сегодня. Семь раз Глеб наблюдал с почтительного расстояния за церемонией присяги. Наблюдал с завистью и трепетом. И вот теперь он сам в почетном строю. Черный парадный мундир сидит как влитой. Звезды рядового сияют на погонах. Череп скалится с начищенной серебряной пряжки ремня в обрамлении семи известных каждому штурмовику слов: «Нет пощады. Нет сомнений. Доблесть – моя честь».

– Восемь лет учебы остались позади, – слова коменданта лагеря «Зарница» полковника Георгия Вересова разлетались с высокой трибуны над шестью сотнями курсантов. – И сейчас здесь стоят лишь лучшие, те, кто достоин биться за величие Родины на самых ответственных рубежах! Те, кто понесет грозное оружие и будет разить врага без жалости. Но оружие это не в руках ваших, – полковник сделал паузу и обвел шеренги леденящим взглядом. – Нет. Оно в сердцах! Имя его – Священная Ненависть! И никто никогда не сможет обезоружить вас! – Комендант сделал паузу и продолжил, чуть сбавив накал: – У русского десанта, элиты вооруженных сил двух прошлых столетий, был лозунг: «Сбит с ног – сражайся на коленях. Идти не можешь – наступай лежа». Они покрыли себя вечной славой! Всегда на острие атаки, всегда первые! И вы – их наследники. Несите знамя десантно-штурмовых войск с честью! Пусть трусость никогда не запятнает его! Пусть враг никогда не увидит спину штурмовика! Пусть имена наших полков рождают ужас в сердце каждого, кто посмел противиться воле Союза! Так присягните ему! Клянемся! – начал полковник текст присяги, и без того известный всем наизусть.

– Клянемся! – повторили шеренги.

– Хранить верность Родине! – продолжил седовласый ветеран, он говорил, не прибегая к помощи аппаратуры, и, казалось, почти не утруждал этим могучие легкие. – До конца!

– Хранить верность Родине до конца! – вторили шеренги.

– Чтить своих командиров! Беспрекословно исполнять приказы!

– Клянемся!

– Везде и во всем ставить общее превыше личного!

– Клянемся!

– Уничтожать врага без тени сомнения, любыми доступными средствами!

– Клянемся!

– Защищать граждан Евразийского Союза, везде и всегда!

– Клянемся!

– Положить жизнь за Отчизну, если того потребует долг!

– Клянемся! Клянемся! Клянемся!

Полковник ненадолго замолчал, отдавая плац во власть звенящей тишине, и вытянулся по стойке «смирно».

– Приветствую вас, штурмовики!

Сжатая в кулак правая ладонь Вересова поднялась и ударила в широкую пластину орденских планок возле сердца.

Шесть сотен рук взметнулись в воинском приветствии, и «Слава Евразийскому Союзу!», будто громовой раскат, прогремело над лагерем.

Краем глаза Глеб заметил, как стоящий во главе шеренги Крайчек переменился в лице. Брови Палача сошлись к переносице, и каменный подбородок дрогнул…

– Штурмови-и-ик! – Преклов, словно помешанный, орал и бил себя в грудь. – Я, мать вашу, штурмовик! Все! Прощай, учебка! Чтоб я сдох! Мы идем на войну!!!

– Да заткнись уже, – пробурчал Глеб, заканчивая укладывать в вещмешок немногочисленные пожитки.

– Чего смурной такой? – Толян, пританцовывая, пихнул товарища кулаком в плечо. – Не рад, что ли? Башку-то вынь из мешка, посмотри вокруг.

– Ну? – Глеб нехотя оторвался от своего занятия и обвел взглядом казарму с радующимися вовсю сослуживцами. – Посмотрел.

– Посмотре-е-ел, – передразнил Толян. – Ты что, совсем не врубаешься? Новая жизнь началась! Настоящая!

– Врубаюсь-врубаюсь, – безразлично покивал Глеб.

Преклов постоял еще секунд пять, вопросительно глядя на товарища, после чего махнул рукой и вновь присоединился к общему веселью.

Праздник закончился быстро. В десять часов утра свежеиспеченные штурмовики, едва успевшие сменить парадные мундиры на повседневный хэбэ, уже тряслись в грузовиках растянувшейся на добрую сотню метров колонны. Никаких торжественных мероприятий и прощания с лагерем, который в течение восьми лет служил курсантам домом, не было. Правда, Воспитатели на этот раз сопровождали группу в полном составе.

– Ну что, как ощущения? – в совершенно несвойственной для себя манере поинтересовался Крайчек. – Спусковой палец уже зудит?

Никто не ответил.

– Хе, – усмехнулся Палач. – А я чертовски здорово вас вымуштровал. Расслабьтесь, вы больше не курсанты, можете не ждать разрешения.

– Так точно, господин Воспитатель! – тут же отчеканил Толян, попытавшись сидя изобразить стойку «смирно». – Палец зудит нестерпимо! Для излечения требуется как минимум рота врагов!

Виктор Крайчек удивленно приподнял бровь и расплылся в оскале:

– Молодец, солдат. Вот такое настроение и нужно на передовой. Постарайся сохранить его хотя бы пару дней.

По отделению пробежал сдержанный смешок.

Воодушевленный было похвалой Преклов осекся и вернул выпяченную грудь на место.

– Я вам вот что скажу, – продолжил Крайчек, обращаясь к бывшим воспитанникам, – героизм – великая вещь. Случаются моменты, когда без него не выкарабкаться, когда приходится выбирать между своей жизнью и десятком-другим жизней сослуживцев. Это трудно, кто бы там что ни говорил. Но в этом и состоит героизм. А в глупой смерти, когда на танк с автоматом, ничего героического нет. Я много таких шутов повидал. Им плевать на приказы, плевать на товарищей. Они хотят одного – чтобы их запомнили. Им отчего-то кажется, что бездарная смерть под траками или акт суицида в виде попытки сольного прорыва вражеской обороны достойны восхищения. Они умирают. Но их никто не помнит. Потому что нет смысла держать в голове имена ебнутых дегенератов. Помнят тех, кто прикрывал отход товарищей до последнего патрона, тех, кто вызывал на себя артудар, попав в «клещи», помнят сильных духом, а не самоубийц. – Крайчек замолчал, обводя тяжелым взглядом притихших воспитанников. – Мне не в чем упрекнуть себя. Я хорошо вас обучил. Не жалел никого. И вы себя не жалели. Постарайтесь, чтобы эти труды не пропали даром.

Ехали долго. Говорить отчего-то не хотелось. В закрытом наглухо кунге было темно и душно, совсем как тогда, восемь с лишним лет назад. И, как тогда, впереди ждала неизвестность.

Через три часа пути колонна остановилась. Работники полевой кухни споро распределили горячий обед по машинам, спустя пятнадцать минут так же оперативно собрали пустую посуду, и колонна снова набрала ход. Из приоткрытой на время двери Глеб смог разглядеть только привычный сосновый лес по обочинам грунтовой дороги.

Когда лоскуты неба, видимые через закрытые прозрачной клеенкой оконца, заметно потемнели, к ставшему за девять часов почти неразличимым звуку двигателя добавился мощный, ощущаемый внутренностями гул турбин.

Машины остановились, выпуская личный состав из своих кузовов на бетон аэродрома.

Выгрузившееся отделение Глеба в полном составе замерло, разинув рты. Не более чем в двухстах метрах от автоколонны серыми махинами распластались по взлетному полю два огромных транспортника. Титанического размера двухпалубные самолеты поражали воображение. Таких Глеб никогда не видел. На счету его отделения было тридцать два учебных прыжка, но все они осуществлялись с бортов, даже близко не сопоставимых с габаритами тех чудовищ, чьи продуваемые двигатели сотрясали сейчас все вокруг. Личный состав, прибывший в голове колонны раньше остальных, уже начал погрузку, заходя по гигантским мосткам в бездонное металлическое чрево. Чуть в стороне готовились к взлету четыре тяжелых фронтовых истребителя сопровождения, выглядевшие на фоне своих подопечных сущими букашками.

– «Тифоны», – уважительно протянул Крайчек, глядя на серых исполинов. – Ан-240. Я с таких всего дважды десантировался. В Северной Африке и под Бишкеком, – уточнил он, не раздумывая, словно помнил каждую из своих бесчисленных операций во всех мелочах, после чего замолчал ненадолго, разглядывая со спины повзрослевших питомцев, и, перекрывая шум двигателей, гаркнул: – Ну что, штурмовики?! Пустим кровь врагу?!

Отделение моментально развернулось и, вытянувшись по стойке «смирно», проревело в один голос:

– Так точно!

– И чего ждем, мать вашу?! Марш на борт!

Удаляющийся стук подошв по бетону аэродромных плит был ответом.

– Как же я завидую этим щенкам. – Виктор Крайчек, заложив руки за спину, провожал взглядом своих бывших курсантов.

Стоящая рядом Анастасия Репина промолчала, лишь кивнув с понимающей улыбкой…

– Живее-живее! Проснулись все, едрить вашу! – в две глотки орали сержанты, подгоняя прибывших на погрузку рядовых. – Занять места! Вещмешки под жопу!

– Вроде и не поменялось ничего, – усмехнулся Глеб, гремя подошвами по металлическим мосткам.

– Как дома, – ответил Преклов.

– Шевелитесь, ротозеи! Минута простоя этих «птичек» стоит дороже, чем вся ваша сраная никчемная жизнь!

Брюхо «Тифона», напоминающее длинный танковый ангар, было разделено горизонтальной перегородкой на две неравные части. Внизу, как заметил Глеб, стояла закрепленная стальными тросами техника. Верхняя палуба, чуть менее просторная, была отведена под размещение личного состава. От кормы к носу здесь тянулись шесть рядов сидений привычной максимально простой и легкой конструкции из алюминиевых труб и натянутого между ними перфорированного брезента, повернутые попарно друг к другу. В случае необходимости вся эта «меблировка» могла быть в экстренном порядке демонтирована, а место живой силы занял бы полезный груз. Редкие иллюминаторы находились гораздо выше уровня глаз сидящих и предназначались явно не для наблюдения за проплывающим внизу пейзажем.

Глеб прошел ближе к середине фюзеляжа и, затолкав вещмешок под матерчатое сиденье, занял приглянувшееся место во втором от левого борта ряду. Подтянувшееся следом отделение расселось рядом, скучковавшись, по старой памяти, звеньями.

– Обалдеть! Вот это машина! – Преклов, все еще находясь под впечатлением от увиденного, крутил головой на сто восемьдесят градусов, не уставая поражаться чуду инженерной мысли, в чреве которого находился.

– Не близко нам лететь, судя по всему, – прищурившись, «со знанием дела» выдвинул предположение Ульрих.

– А какая у него дальность? – Преклов как завороженный пожирал глазами окружающее, учащенно дыша.

– Это от груза зависит, – вставил Демидов. – Порожняком такие тысяч на пятнадцать сигануть могут. Ты ж вроде сдавал зачеты по матчасти.

– У меня с долговременной памятью плохо, – оправдался Толян. – Если на практике не сталкиваюсь, тут же забываю.

– А с полной загрузкой дальность снижается в четыре с лишним раза, – напомнил Глеб.

– Осталось только рассчитать массу груза, и станет известно, сколько часов сна у нас в запасе, – усмехнулся Карл.

– На нижней палубе стоят две БМП «Молот», мобильный комплекс связи «Шайтан» и танк «Циклон», – отстраненным тоном сообщила Волкова. – Это примерно сто девяносто пять тонн. Плюс триста единиц личного состава с оружием и амуницией, не считая четырех членов экипажа и семи специалистов инженерно-технического персонала – еще примерно сорок восемь тонн. Итого – около двухсот сорока трех тонн полезного и не очень груза. Это означает, что наш «Тифон» вплотную приблизился к своей максимальной взлетной массе и способен покрыть расстояние не больше чем три тысячи километров. Можете рассчитывать на четыре часа сна.

– Тебе самой от себя не тошно? – попытался съязвить Преклов.

– Самую малость, – пожала плечами Волкова.

– Эх, – вздохнул Димидов, – знать бы еще, куда нас забрасывают.

– Для чего? – удивленно приподнял бровь Глеб и вполне буднично добавил: – Мы же штурмовики. А нога штурмовика…

– …всегда ступает по своей земле, – хором продолжило звено.

Расхожая поговорка, упав на удобренную стрессом почву, тут же вызвала смех. Тщательно скрываемое, но все равно заметное напряжение немного отступило.

– Внимание! – раздалось из динамиков над головой одновременно с гулом пришедших в движение створок грузового люка. – Говорит командир борта двенадцать восемьсот сорок два. Зафиксируйте личное оружие и ручную кладь под сиденьями, затяните страховочные ремни. Взлетаем.

Шум турбин усилился, по фюзеляжу пошла ощутимая вибрация, но через минуту она исчезла. Других признаков отрыва от земли никто не заметил.

Поспать как следует в полете не удалось. Обделенная шумоизоляцией утроба транспортника гудела, словно пустое ведро под градом. Через металлический пол было слышно, как скрипят стальные тросы, удерживающие на нижней палубе многотонную бронетехнику. Однажды, когда «Тифон» угодил в воздушную яму, пассажирам пришлось не на шутку поволноваться. Ощущение, будто «летающий ангар» вот-вот развалится, было настолько полным, что Глеб невольно зажмурился, сожалея о шести загубленных ротах с приданной броней. Но все обошлось.

– Как вам, салажня? – прозвучал из динамиков радостный голос командира экипажа, едва «аттракцион» закончился. – Небось на утлых десантных корытах привыкли к комфорту? Палубу мне не изгадьте! Я прослежу.

– Козлина тупая, – возмутился Преклов, стряхивая со штанов крошки от галет. – Чуть не уронил.

– Он же не специально выискивал яму, – возразил Ульрих.

– А и не удивлюсь, если специально. Эти летуны никого, кроме себя, за людей не считают.

– С чего ты это взял? – недоверчиво покосился Демидов.

– Слышал от парней из отряда «К». Их воспитатель рассказывал, что у боевых пилотов со временем развивается какой-то синдром. Не помню названия. Короче, вылет за вылетом эти мудаки уверяются в собственном превосходстве. Ну правда ведь, получил координаты, отбомбился – и назад. А за один вылет они на свой счет могут десятки трупов записать, если не сотни. При этом врага ни разу в лицо не видя. Этакие, бля, громовержцы. Что им десантура со своими «пукалками», когда из бомболюков можно враз сорок тонн высыпать? Вот они и смотрят на всех сверху вниз, дескать, куда уж вам тягаться. Вы, мол, за всю жизнь столько не наколотите, сколько я за неделю.

– Это правда, – равнодушно пожал плечами Глеб.

– Правда-то правда, – не унимался Преклов, – только вот заслуги летунов в том я не вижу. За них же все автоматика делает. Какая может быть заслуга, если ему под жопу сунули машину, где от системы наведения зависит больше, чем от человека? Он – второстепенная деталь, а не солдат.

– Ну, ты загнул. И какое же отношение имеет сказанное тобою к пилоту транспортника?

Преклов задумался, но, не найдя вразумительного ответа, махнул рукой:

– Да один хрен.

– А танкист, по-твоему, тоже не солдат? – заинтересовался темой Ульрих.

– Почему? Танкист – другое дело. Он, по крайней мере, видит врага. И вообще, танкисты сродни нам, всегда на передовой, в самом горниле, мать его, боя! – Преклов выпятил грудь, воодушевленный собственной речью. – Вот артиллеристы, те да. За них тоже все машина делает. Получили целеуказания, пальнули с двадцати километров, и трава не расти. А туда же. Боги войны, бля. Если уж так рассуждать, то самый, сука, что ни на есть боец – это ракетчик, который первым повернул ключ на старт в две тысячи двенадцатом.

– Будь здесь Крайчек, он бы тебе язык вырвал, – недобро покосилась Волкова.

– Да, – без тени обиды согласился Преклов. – Я буду по нему скучать.

– И я тоже, – вздохнул Демидов.

– И я, – поддержал Ульрих.

– Подберите сопли, – скривился Глеб. – Слушая вас, Крайчек проблевался бы.

– А сам, можно подумать, и не переживаешь, – надул щеки Толян.

– О чем? – лениво поинтересовалась Волкова. – Боишься, что на тебя командиров не хватит?

Преклов насупился еще сильнее, но разродиться гневной тирадой помешал голос из динамика:

– Если кто успел отстегнуть жопу от кресла, салажня, пристегните обратно, да покрепче. Мы идем на посадку.

– Три часа сорок шесть минут. – Глеб остановил таймер и кивком головы выразил Волковой свое почтение за точность расчетов.

Вибрация фюзеляжа снова усилилась. Холодная синева в крохотных иллюминаторах сменилась белой пеленой, превратившейся скоро в удаляющиеся кучевые облака. Совет относительно пристегивания задницы к креслу оказался отнюдь не лишним. Тряска началась такая, что Глебу пришлось напрячься, дабы унять выстукиваемую зубами дробь.

Мощный толчок снизу возвестил наконец о приземлении. Хотя поначалу его вполне можно было принять за падение. Рвущаяся обшивка и вихрь пламени в тот момент точно никого бы не удивили.

– Сволочь! – прошипел Толян, нащупывая пряжку страховочного ремня подрагивающими пальцами.

– Все, дармоеды, отдых кончился! Живо шмотье в зубы и строиться! – демонстрируя завидную слаженность, орали два сержанта, перекрикивая шум открывающегося десантного люка.

Высыпающие из «Тифона» новобранцы тут же попадали в оборот дюжины горлопанов, весьма ловко разводящих людской поток на отдельные ручейки.

– Пятьдесят человек на машину! Не толпиться! Пошел-пошел-пошел!

Все происходило в таком темпе, что Глеб, стараясь поспеть за своим отделением, не сразу обратил внимание на окружающий пейзаж. Вместо привычных елей и сосен вокруг аэродрома, как две капли воды похожего на предыдущий, стояли невысокие горы с каменистыми вершинами, а по бетонным плитам взлетно-посадочных полос ветер гонял песчаные вихри.

– Где мы? Куда перебрасывают? – остановился Глеб возле регулирующего движение сержанта.

– В Актау, – ответил тот, не сразу разглядев лычки рядового. – Чего встал?! Живо на погрузку! Бараны, бля!

В кузов тяжелого трехосного грузовика, к которому послали их отделение, набилось уже порядочно народу. Пришлось занимать места в конце, над двумя задними осями, что обещало массу «удовольствия» пассажирам на пятую точку. Две широкие деревянные скамьи шли вдоль высоких бортов, но тента не было.

– Тента нет, – поделился наблюдением Ульрих, будто прочитав мысли Глеба.

– Свобода! – расплылся Преклов в улыбке, жадно засасывая пропитанный дизельными выхлопами воздух.

Загнав наконец всех подопечных в транспорт, сержанты расселись по кабинам, и колонна из двенадцати машин двинулась в путь, освободив место для выгрузки бронетехники.

– Странное дело, – заметил Демидов, глядя на неспешно сходящую по мосткам БМП, – я думал, что броня с нами вместе пойдет.

– И то правда, – согласился Ульрих. – Без прикрытия едем, и головной дозор не выставлен.

– Что сержант сказал? – повернулась к Глебу Волкова.

– Сказал – в Актау, – ответил тот.

– Это где?

– На Китай не похоже, – блеснул эрудицией Толян.

– Может, Африка? – предположил Ульрих.

– Если только Северная, – покрутив головой, сделал вывод Демидов. – Но, судя по сводкам, там сейчас жарковато, халифат наступает широким фронтом. А мы тут, как на прогулку, собрались.

– Не нравится мне все это. – Преклов поправил РПЗ и насупился.

Пейзаж за бортом был хоть и непривычным, но характерными чертами, по которым можно было определить местонахождение, как то: сгоревшая вражеская техника, разрушенные традиционные жилища или трупы со знаками различия на форме – не обладал. Поросшая выгоревшей на солнце травой степь переходила в изрезанные ущельями пологие горы. Единственная на обозримом пространстве дорога пролегала через совершенно пустынные земли, лишенные всяких строений. Изредка попадающиеся чахлые кустарники были одними из немногих объектов, за которые на этом монотонно-буром фоне цеплялся глаз.

– Ну охренеть просто, – вздыхал Преклов, тщетно пытаясь разглядеть следы войны. – Жопа какая-то. И с кем здесь сражаться?

– Со скукой, – поддержал его Демидов.

Примерно через час к витающим в воздухе ароматам сухой травы и сгоревшего дизтоплива добавился еще один – странный, солоноватый. Глебу этот запах сразу показался знакомым, но вспомнить его он не сумел.

– Глядите, – по прошествии еще минут сорока Ульрих вытянул указательный палец, тыча им между досками борта. – Похоже, здесь все-таки есть жизнь.

– Надеюсь, враждебная. – Толя провел ладонью по стволу пулемета.

Впереди, по направлению движения, в синее, чуть подернутое перистыми облаками небо поднимались четыре дымные ленты. Жиденькие и низкие, они вопреки здравому смыслу отчего-то не ширились вверх, а наоборот – сужались, будто языки белого огня. Только когда автоколонна приблизилась на достаточное расстояние, стало понятно, что это за дымы.

– Едрена ма-а-ать! – уважительно протянул Преклов, вставший на ноги и держащийся обеими руками за край левого борта, чтобы лучше разглядеть открывающуюся панораму.

Заинтригованные столь лестными рекомендациями сослуживцы поспешили оторвать пятые точки от скамеек, дабы не отстать от первооткрывателя.

Разочарованных, судя по возгласам, не осталось.

Впереди, словно пни исполинских деревьев, стояли четыре дымящиеся градирни. Поначалу можно было решить, что до них не больше километра. И только крошечные машины, ползающие рядом, да немногочисленные здания-коробки у подножий позволяли оценить истинные габариты бетонных чудовищ. Пар, поднимающийся из жерла, в которое запросто поместился бы средних размеров самолет, облизывал внутренние стенки циклопического сооружения, закручивался по спирали и уходил в небо, истончаясь там до туманной дымки.

Взгляд за правый борт открывал созерцательно настроенной публике картину чуть менее впечатляющую, но не менее любопытную. Там, посреди голой степи, лежал… город. Настоящий, не смоделированный, и огромный, как десять «Зарниц», а то и больше. Существенная его часть, та, что располагалась с противоположной от труб стороны, была разрушена. Острые силуэты обвалившихся высотных зданий сливались в частокол на фоне…

– Море, – выдохнул Глеб, вспомнив наконец этот терпкий солоноватый запах.

– Смотрите-смотрите! – прокричал кто-то впереди. – Там вода! Чертова уйма воды!

Колонна свернула влево и, проследовав через основательно укрепленный КПП на стыке обнесенных «колючкой» минных полей, продолжила движение в глубь города.

По мере того как вереница машин удалялась от первого кольца укреплений, картина за бортом продолжала меняться. Разрушенные многоэтажки самых причудливых форм и размеров постепенно вытеснялись типовыми коробками не выше четырех этажей, хорошо знакомых по «Зарнице». Казавшийся поначалу странным и чужеродным, город приобретал все более привычный вид. Ангары, казармы, жилые и административные корпуса, вертолетные площадки с развесившими лопасти штурмовыми «Барракудами» и десантными «Зубрами», точки ПВО, ощетинившиеся ракетно-пушечным арсеналом «Сторожей», печатающие шаг роты и шныряющие туда-сюда командирские «Лисы» – все то же самое, только больше.

Постепенно автоколонна, огромным червем проползшая через второе кольцо укреплений, начала распадаться. Замыкающие машины одна за другой сворачивали в сторону и пропадали на перпендикулярных улицах. Скоро очередь дошла и до грузовика с отделением Глеба. Железный тяжеловоз сердито рыкнул и, отравив воздух облаком черной копоти, свернул влево. Остановился он возле длинного двухэтажного строения, скромно приютившегося между тремя высотками. Те, хоть и рухнули в незапамятные времена, все равно возвышались над приземистой бетонной коробкой добрым десятком этажей. Фасады их, частично или полностью обвалившиеся, открывали ажурную сеть перекрытий, но строительного мусора вокруг не наблюдалось. Чистый, совсем недавно уложенный асфальт со свежей разметкой и выбеленные бордюры у подножия этих мертвых, но все еще величественных сооружений выглядели смехотворно, будто маникюр на мозолистой, обожженной и лишившейся половины пальцев руке. Возле казармы – ошибиться в предназначении бетонной коробки было почти невозможно – суетились трое вооруженных метлами индивидов крайне субтильной наружности, но почему-то в форме Евразийского Союза и без кандалов. Заметив подъехавшую машину, они прекратили мести и с любопытством уставились в ее сторону, но, как только личный состав начал выгружаться, поспешили сменить место дислокации и скрылись за казармой.

– Разбиться по отделениям! Стройсь! – проорал вылезший из кабины сержант – двухметровый детина с квадратной мордой, обладающий, даже по меркам штурмовиков, незаурядными физическими данными. – Так-так, что у нас тут? – прошелся он вдоль трех групп, по пятнадцать человек каждая, и остановился напротив одинокого звена из пяти бойцов. – Угу. Кто командир?

– Курсант Вержбицкий! – отозвался высокий парень, стоящий с краю.

– Кто? – Лицо сержанта скривилось, будто он почуял мерзейшую вонь.

– Рядовой Вержбицкий! – поправился боец после секундной паузы.

– И где же твое отделение, рядовой?

– Не могу знать! Предполагаю, что убыло другим транспортом!

– Ты предполагаешь? Интересно. Ну давай, расскажи мне, как это получилось.

– Был приказ – грузиться по пятьдесят человек на машину! Мое звено не поместилось…

– Молчать! – Квадратная морда с плоским неоднократно сломанным носом и пылающими ненавистью глазами вплотную приблизилась к лицу Вержбицкого. – Ты что, недоволен приказом, засранец?! Предполагаешь, что он глуп?!

– Никак нет!

– Так какого хера я слышу из твоего вонючего хлебала эту ересь?! – Сержант едва-едва не упирался налившимся кровью лбом в лоб рядового. – Под трибунал захотел, недоумок?!

– Никак нет. Я…

– Молчать!!!

Накаляющуюся ситуацию спас подъехавший «Лис». Машина остановилась, и из нее вышли три человека, один с лейтенантскими нашивками. Кипучая воспитательная деятельность сержанта тут же прекратилась. Он сделал шаг назад от побледневшего Вержбицкого, развернулся лицом к офицеру и, скомандовав отделениям «Смирно!», взял под козырек.

– Знакомитесь с личным составом? – невозмутимо поинтересовался лейтенант, чинно вышагивая в сопровождении еще двух сержантов.

– Так точно! Выясняю обстоятельства потери состава отделения!

– Понятно, – лейтенант подошел к попавшему под раздачу звену и смерил командира взглядом. – Отряд?

– Эн!

Офицер сверился с записями в планшете и кивнул.

– Корпус восемь. Зуев, – обратился он к все еще красному от проявленного усердия сержанту, – выдели им провожатого.

– Есть! Эй, вы, с метлами, живо сюда!

Напрасно пытавшиеся скрыться блюстители чистоты боязливо засеменили в заданном направлении.

– Ты, – указал Зуев на самого щуплого, – где корпус восемь, знаешь?

– Так точно.

– Отведешь эти олухов, доложишься и назад. Выполняй.

– Есть.

Щуплый отдал метлу столь же болезненного вида товарищу и жестом пригласил потерявшуюся пятерку следовать за ним.

– Еще отставшие имеются? – Офицер вышел в центр перед построившимися отделениями и скрестил руки за спиной. – Ну что ж, теперь, думаю, можем продолжить знакомство. Спешу обрадовать, вам посчастливилось влиться в сплоченные ряды сто двенадцатого десантно-штурмового полка «Черный камень». Я – командир взвода лейтенант Морозов. Номер вашего взвода – три. Номер роты – двадцать два. Командир роты – капитан Вольфганг Ланге. Номер казармы – семнадцать. Ваши отделения: первое, второе, третье, – пересчитал он справа налево, – подчиняются сержанту Зуеву, Клещуку и Нефедову соответственно. Вопросы есть?

Он выдержал паузу, обводя личный состав оценивающим взглядом. На вид лейтенанту было около тридцати. Невысокий, под метр девяносто, худощавый, с отличной осанкой. Закатанные по локоть рукава пятнистого степного камуфляжа открывали мощные жилистые предплечья. Будто выточенная из дерева шея плавно переходила в идеальных пропорций коротко стриженную голову, покрытую черным беретом. Строгое, как с агитационного плаката, лицо от левой брови до середины подбородка пересекал шрам, обретенный, судя по глубине, явно не во время бритья. Прищуренные серые глаза смотрели без вызова, без злобы, почти дружелюбно, но Глеб поймал себя на мысли, что едва поборол желание отвести взгляд, встретившись с ними лишь на долю секунды.

– Хорошо, – продолжил лейтенант, не дождавшись обратной реакции. – Сержанты назначат звеньевых и помогут вам с размещением. Вольно, – после чего сел в ожидающий его «Лис» и отбыл.

Вся первая половина дня ушла на хозяйственные дела. Разместили только что сформированный взвод на втором этаже. Оборудованной казарма оказалась даже лучше, чем в «Зарнице» – новые койки с несбитыми матрасами, душевая аж на двадцать мест с горячей водой в любое время, тренажерная комната прямо в здании. В каптерке выдали по пять комплектов нательного и по три комплекта постельного белья, набор гигиенических принадлежностей, набор для чистки оружия, два комплекта камуфляжа, такой же пятнистой расцветки, как здесь у всех, плюс два комплекта облегченной формы, а звеньевые вкупе с оформленными документами получили еще и ефрейторские нашивки. Жизнь после «Зарницы» стремительно налаживалась. Преклов в очередном приступе эйфории выдвинул гипотезу о достижении на данной конкретной территории всеобщего счастья и процветания, о которых говорил на своих занятиях Лейфиц.

Невероятно благолепную картину портили только обитатели первого этажа. Странных, похожих на китайцев задохликов там поместилось не меньше сотни. Глебу, как всем остальным, они сразу не понравились. Вели себя подозрительно: ходили всегда не меньше чем по трое, без оружия, к тренажерам не приближались, контактов всячески избегали. Проходя по коридору, Глеб неоднократно становился свидетелем того, как задохлики шарахались к стене, едва завидев приближающегося штурмовика. Словом, демонстрировали поведение, характерное для врагов Евразийского Союза.

– Ах-ре-неть, – не уставал восхищаться Толя, поглощая восстановленное из концентрата картофельное пюре и соево-мясные котлеты в просторной столовой. – Обожаю армию. Обожаю эту войну. Ты посмотри, – он постучал о поднос твердым черным прямоугольником с пористой структурой, – это ж настоящий ржаной хлеб! Ох и горазд же Крайчек заливать. Ведь говорил, что в действующих частях из-за нас, – ткнул он себя пальцем в грудь, – пайка недополучают. Да если б я так жрал…

– Что-то ты, как посмотрю, уже не рвешься в бой, – ехидно осклабилась Волкова.

– Бой никуда не денется, – отмахнулся Преклов, засовывая в рот половину котлеты. – А похарчеваться с месячишко на этом курорте я не откажусь. У меня и в медицинской карте записано: «Психических расстройств не имеет». Кстати, где мы?

– Казахстан, каспийское побережье, город Актау, – сообщил Глеб, не забывая расправляться с собственной порцией. – Осуществляем задачу по охране атомно-энергетического комбината.