Текст книги "Послание из будущего"

Боязнь Альцгеймера

«Боязнь Альцгеймера» смотрела на меня, заманивая прочитать. Я не долго сопротивлялся, сел на кресло и подтянул к себе ноги. Тапочки, сразу же свалившись на пол, быстро спрятались под креслом.

«Ну что ж, посмотрим», – я мысленно потер руки и приступил к чтению.

Сообщение застигло меня прямо в разгар сессии. Середина января, все праздники уже позади, большинство зачетов тоже. Оставалось сдать всего три экзамена, и тут…

«Приезжай скорее. Меня забирают. Дедушка остается один. Я постараюсь свя…»

Такое отрывистое и незаконченное сообщение, пришедшее на телефон, сразу выбило меня из колеи. На завтра был назначен экзамен по философии. Но о какой философии могла идти речь, когда получаешь такое послание?

Раздумывать было не над чем. Для меня семья всегда значила больше, чем какие-то экзамены или возможные отчисления из университета. Но просто все бросать и уезжать, никому ничего не сказав, было не в моих правилах.

В деканате пошли мне навстречу и разрешили досдать все «хвосты» в следующую сессию. Во многом помогло то, что я всегда был на хорошем счету, и большинство педагогов легко перенесли для меня экзамены по своим предметам. Так что не прошло и трех часов, как я уже направлялся к станции.

Университет находился в пригороде, в очень живописном месте у большого озера. Считалось, что удаленность от больших городов помогает студентам лучше сосредоточиться на занятиях. Вполне возможно, так оно и было. Во всяком случае, мне атмосфера университета нравилась. И после летних каникул я всегда с радостью возвращался в лоно науки.

Билет я заказал еще из общаги, так что теперь оставалось только успеть на нужный поезд. Пришлось, однако, сильно поторопиться, а в конце пути даже пробежаться. Из-за меня поезд никто задерживать не будет, а не успеть к отправлению сейчас означало отложить поездку до утра. Дело в том, что университетская станция не была особо популярна: только в начале и в конце учебного года народ валил к поездам и от них толпой. Но когда всё утрясалось, педагоги и студенты загружали университет до краев, поток пассажиров иссякал. В это время редкие составы останавливались на нашей станции. Вот поэтому мне пришлось торопиться.

Колеса мягко шли по рельсам – стыковочные соединения «антистук» делали свое дело. Если закрыть глаза, то только легкое покачивание могло подсказать, что ты не сидишь на месте, а несешься с огромной скоростью куда-то вдаль.

Я любил путешествовать поездом. Любил смотреть в окно, лежать на верхней полке… Но не сейчас.

Тревожные мысли не давали покоя. Я пробовал перезвонить матери, но безуспешно, ее аппарат был отключен. Звонить домой я боялся. Кроме мамы, дома оставался только мой дедушка – ее отец. Но у него было серьезное расстройство памяти и нарушение функций мозга.

Точно не берусь сказать, но, насколько я помнил из маминых объяснений, он страдал чем-то вроде деменции или болезни Альцгеймера. Было ли это одно и тоже, или болезнь Альцгеймера была одним из видов деменции, я не знал. Честно говоря, и не хотел вникать в подробности. Ни биология, ни медицина меня никогда не привлекали. Для меня важно было то, что дедушка серьезно болен. А в чем состояла болезнь, было видно невооруженным взглядом.

Дедушка сильно сдал за последние четыре года. Это уму непостижимо! Всего четыре года – и от активного, жизнерадостного, остроумного и веселого человека ничего не осталось. Он превратился в старую развалину, которая только и могла, что сидеть и пялиться в телевизор. Да и тот порой включать было необязательно.

Насколько я помнил, все началось с того, что дедушка стал забывать некоторые вещи: завтракал он сегодня или еще нет, что показывали по телевизору несколько минут назад, куда положил свои новые носки и все в таком роде. Первое время все сводилось к шуткам: «вот и старость подкатила», «маразм крепчал», «скоро я уже не вспомню, где у нас находится туалет». Так дедушка шутил, а я лишь посмеивался в ответ и говорил, что я и сам порой мог о чем-нибудь задуматься и позабыть то, что смотрел пару минут назад, или что мне сказали сделать еще утром. Дедушка грозил мне пальцем и улыбался. Только мама не смеялась.

Я думал, что у дедушки примерно то же самое и не придавал этому значения. Но вскоре стало понятно, что мелкой забывчивостью здесь дело не ограничится. Когда в холодильнике стали появляться ботинки и тапочки, а колбаса и хлеб уютно расположились на полках для обуви, когда газовые вентили у плиты оказывались открытыми, а дедушка спокойно сидел и смотрел телевизор, важно попыхивая трубкой – вот тогда мама забила тревогу.

Моя мама, доктор наук, как раз занималась изучением подобных заболеваний. Уже несколько лет, насколько я знал, в корпорации, на которую она работала, изучались различные методы улучшения работы мозга. В частности, последний год был посвящен большому проекту, в котором мама принимала самое непосредственное участие: если не ошибаюсь, она отвечала за научную базу.

Я во все это не вникал, поскольку специализировался совсем в другой области. Во время каникул, когда я работал в домашней библиотеке, мне часто попадались на глаза мамины заметки, где я видел какие-то странные, порой забавные слова вроде «бабезия», «филяриатозы», «трипаносомы». Только один раз я попробовал поинтересоваться, кто же это такие. Но когда мама мне ответила, что это всякие червяки и паразиты, я сразу потерял ко всем этим необычным названиям интерес.

Может быть, благодаря своей работе, а может, просто потому, что мама не любила ничего откладывать в долгий ящик, уже через пять дней дедушка прошел полное обследование. Результаты оказались неутешительными. Нейродегенеративные процессы развивались в мозгу с поражающей быстротой. В большинстве случаев болезнь протекала не так быстро. Больной мог прожить десяток лет, постепенно теряя память, интеллектуальное развитие и мыслительные способности. В таком случае изменения в мозгу больных проходили почти незаметно. Только если не видеть человека лет пять, можно было оценить весь масштаб произошедших с ним изменений. И лишь в самом конце нарушения становились столь серьезными, что бросались в глаза каждому.

С дедушкой все происходило несколько иначе. Он очень быстро начал сдавать. Всего через год его уже нельзя было оставлять дома одного. И незакрытый газ оказался далеко не самой страшной угрозой. Дед в любой момент мог пойти в ванную и включить воду, попробовать выйти в окно, разложить все продукты из холодильника по комнате, оставив его незакрытым.

Так как мама работала, а я учился, за дедушкой присматривала нанятая медсестра. Она следила за приемом нужных препаратов, кормила его и следила за тем, чтобы с ним ничего не случилось.

Первые два года дед оставался активным, много передвигался, все время хотел что-то делать. У него часто менялось настроение: иногда он ходил и ворчал, недовольный всем, что попадалось ему на глаза, а порой садился и подолгу грустно смотрел в окно. Вскоре его жажда жизни стала угасать. Энергия практически иссякла, и на данный момент он вел практически растительный образ жизни.

Когда я уезжал – а было это в самом конце августа, – дедушка уже ничего и никого не узнавал, только сидел или лежал в специальной антипролежневой кровати. Кровать была удобная, многофункциональная. В нее был встроен анализатор положения тела больного, и она могла менять свою конфигурацию в тот момент, когда ее компьютерные мозги решали, что пришло время перераспределить давление тела на поверхность кровати, чтобы избежать пролежней. Кровать легко трансформировалась в удобное кресло, с которого больной при всем желании не мог сползти или вывалиться. В общем, она оказалась очень удобной вещью.

Теперь нам не нужна была сиделка. Мама кормила деда утром, уходила на работу, а оттуда следила за ним по вебкамерам. В случае чего она всегда могла добраться до дома буквально за пятнадцать-двадцать минут. Благо, огромный исследовательский комплекс располагался неподалеку от жилого квартала сотрудников.

Все тяжести дедушкиного состояния легли на хрупкие плечи мамы, но она не сдавалась. Как я понял, мама питала какие-то надежды на то, что исследования на ее работе в будущем помогут изменить динамику болезни отца в положительную сторону, но что конкретно она могла предпринять, я не представлял.

Если я правильно понял, болезнь Альцгеймера не только отнимала интеллект, она еще и убивала человека. А учитывая то, как быстро изменился дедушка, я понимал, что жить ему оставалось недолго.

Сейчас я ехал домой, перебирая в голове все самые страшные мысли, но ничего конкретного придумать не мог. Больше всего меня беспокоила невозможность связаться с мамой.

Такого никогда не было. Даже во время самых серьезных экспериментов ее телефон всегда был включен, и если уж она сама не могла ответить, отвечал кто-то из ее ассистентов.

Одиннадцать часов езды, и вот я стою на станции. Быстрая перебежка – и экспресс катит меня в исследовательский городок. Корпорация заботилась о своих сотрудниках, и бесплатный проезд всех проживающих в этом городке от станции был одним из бонусов.

Я не зашел, а взлетел на четвертый этаж (никакой лифт не мог бы сравниться со мной в скоростном подъеме или спуске) и направился к квартире. Первый же взгляд на дверь показал – что-то случилось. Она была незаперта. Я подошел и рывком распахнул дверь. В нос сразу ударил какой-то непонятный запах. «То ли прелая земля, то ли какие-то химикаты», – подумал я и вошел внутрь.

Квартира у нас была средних размеров, всего три комнаты – две больших и маленькая, да кухонька. В маленькой обитал дед. Ему много места и не требовалось. В этой комнате стоял телевизор, столик для еды и кровать.

Одна из больших комнат была мамина, другая – моя. В моей не было ничего интересного, только компьютерный столик (конечно же, с компьютером), телевизор, кровать, шкаф с вещами. А вот мамина комната была очень даже примечательная: половину занимала самодельная импровизированная лаборатория. Длинный широкий верстак занимали различные колбы, реторты, препараты, баночки, скляночки, пузырьки, пробирки… всего и не перечислишь. К этому верстаку мне строго-настрого было запрещено подходить. Я и не пытался. Только разглядывал порой все это богатство издали и мысленно представлял себя великим алхимиком, смешивающим все эти странные и загадочные жидкости и смеси.

В маминой комнате, помимо кровати и шкафа, стоял массивный секретер, в котором она хранила важные бумаги и записи. Впрочем, несмотря на всю солидность и возможность быть запертым на ключ, секретер никогда не закрывался. Мама всегда доверяла мне, а я всегда оправдывал ее доверие.

Когда я вошел, то первым делом заглянул в дедушкину комнату. Там все было так, как и в августе, ничего не изменилось. Я поприветствовал деда. Он, как обычно, лежал на своей кровати, задумчиво изучая потолок. Значит, меня вызвали не поэтому. Поправив одеяло, я пошел осматривать квартиру.

Мельком оглядев свою комнату и убедившись, что и там ничего не тронуто, я направился в мамину. И вот тут меня как по голове стукнули – секретер был открыт. Бумаги, разбросанные внутри, создавали полный хаос. А ведь у мамы всегда был идеальный порядок.

Но самое страшное: домашняя лаборатория – ее больше не было. Остался только верстак. Ни одной чашки Петри, ни одной завалящей колбочки или баночки, все исчезло подчистую.

Я в шоке остановился посреди комнаты, не понимая, что же теперь делать.

Неожиданно на кухне включилась вода. Этот звук вывел меня из ступора, и через несколько секунд я уже стоял и смотрел на высокого худого мужчину в белом пиджаке и черных джинсах.

– Привет, – ничуть не смутившись, тут же сказал он, когда увидел меня.

Какое-то время мы молча смотрели друг на друга.

– Извини – я не смог закрыть дверь. У вас сложный замок. – Мужчина обезоруживающе улыбнулся.

Мой первый порыв – бежать или защищаться – прошел. Я понял, что гость не был виновником беспорядка в маминой комнате.

– Здравствуйте.

В голове по-прежнему вертелся вопрос: «Что вы тут делаете?», но в нем чувствовалась какая-то банальщина, и я промолчал.

– Не сомневаюсь, что ты удивлен, – тихим спокойным голосом сказал человек. – Давай-ка выпьем чаю, я постараюсь тебе все объяснить.

Не дожидаясь моего ответа, он повернулся к плите и включил, вероятно, только что набранный чайник. Пока вода закипала, мы молча стояли, не зная, куда девать глаза. Просто смотреть друг на друга вроде было неприлично, и, когда мне надоело ничего не делать, я сел на табурет, прислонившись к стене плечом. «Раз уж этот человек ведет себя здесь как хозяин, то пусть пока и хозяйничает» – я был так растерян, что махнул рукой на все правила гостеприимства.

Мужчина заглянул в один шкафчик, затем в другой, достал заварку и насыпал ее в чайник. Вода закипела. Он поставил чай завариваться, затем приготовил чашки и сел напротив меня. То, как он действовал, говорило о том, что он здесь впервые. Во всяком случае, не все нужные предметы он отыскал сразу.

– Так, давай попробую по порядку, – начал он, положив длинные тонкие руки на стол и скрестив пальцы. – Я работаю – или работал, даже не знаю, как сейчас правильно сказать – с твоей мамой. Меня зовут Андрей Павлович Карягин.

Я кивнул, но ничего не ответил.

– Понимаю, тебе сейчас несколько неуютно, но постарайся воспринять все, что я сейчас скажу, хладнокровно. Эмоции лучше приберечь на потом. Тебе еще придется некоторое время ухаживать за дедушкой, прежде чем вся ситуация разъяснится.

«Неужели что-то с мамой?», – паническая мысль стала биться в голове, пытаясь вырваться наружу в виде каких-то эмоциональных проявлений, но я сумел удержать себя в руках.

– Подожди, давай-ка я все же сначала налью нам с тобой по чашечке чая. Когда есть чем горло промочить, всегда как-то полегче.

Андрей Павлович встал и легкими размеренными движениями быстро и с ювелирной точностью разлил чай по чашкам. «Небось, провизор какой-нибудь», – усмехнулся я про себя.

– Тебе сколько сахара? – обратился он, не оборачиваясь.

– Три ложки, – хрипло ответил я.

Он так же ловко отмерил нужное количество сахара, и через полминуты мы снова сидели друг напротив друга, но теперь между нами дымился свежий, приятно пахнущий чай.

– Я ассистировал твоей маме во многих проектах и исследованиях. У нас хорошая, сплоченная команда, так что ты не волнуйся, мы тебя не бросим.

Начало мне совсем не понравилось. Мужчина продолжал:

– Я понимаю, что ее подвигло на такой шаг, но правила есть правила. – Он умолк.

Эти слова ничего мне не разъяснили, и я уставился на гостя непонимающим взглядом.

– Извини, я не мастер говорить, а уж тем более объяснять, но у нас говорят, что я спокойнее всех и достоин большего доверия. – Он усмехнулся, затем продолжил после небольшой паузы: – Ты, наверное, слышал, что в нашем отделении проводятся исследования по изучению работы головного мозга… его болезней, аномалий и тому подобное?

Андрей Павлович посмотрел на меня. Я кивнул.

– Так вот, последние четыре года, после того, как твоя мама увидела, что происходит с дедушкой, она взвалила на себя болезнь Альцгеймера. Образно говоря, – тут же поправился он. – Однако не забывай, что и до нас ученые уже давно бьются над данной проблемой, и пока результаты не особо обнадеживают. Твоему дедушке тоже проводили стандартное лечение. И вот твоя мама неожиданно пошла по другому пути. Я не знаю, откуда у нее появилась информация… как ей вообще в голову пришла такая мысль… но суть в следующем: существует очень мелкий вид червей-паразитов, которые могут легко проникать через кожу человека, попадать в кровоток, а оттуда в легкие. Серьезного урона организму они не наносят, но помогают ему включить дополнительные внутренние резервы. Уже появились проекты, которые планировали использовать данных червей для повышения иммунной системы людей, но… Твоя мама сумела обнаружить, что существует родственный вид этих червей, который может обеспечить восстановление нейронных связей в головном мозге! Причем ареал их распространения ограничен небольшой группой тропических островов. Твоя мама просила направить ее туда в командировку, а когда начальство отказало ей, отправилась туда за свой счет! И, как оказалось, не зря. Этой разновидности паразитов мы дали название антоканы.

– Мм, а как… – Я пытался сформулировать свой вопрос.

– Ты не понимаешь, как паразиты в состоянии излечить болезнь? – Андрей Павлович вдохновенно начал объяснять: – Дело в том, что при данном заболевании в тканях мозга накапливаются бляшки и нейрофибриллярные клубки, которые и препятствуют… – Он остановился, увидев мой непонимающий взгляд. – Впрочем, это неважно. В общем, проблема состояла в том, что антоканы не собирались делать за нас какую-то работу. У них все просто: залез в организм – и живи в нем в свое удовольствие и на радость своим потомкам. Так что это не акт доброй воли с их стороны, а естественный процесс. Итак, мы извлекали мозг только что умерших животных (на живых, как ты понимаешь, нам запретили опыты проводить) и внедряли туда антоканов. Поначалу результат были впечатляющий, но затем они начинали плодиться так, что заполняли собой весь мозг, а затем погибали из-за недостатка питательных веществ.

Мужчина явно разволновался. Эта идея, которую они наверняка давно разрабатывали, все еще будоражила их умы.

– Так они что, мозгом питаются, что ли? – удивился я.

– Нет. Теми же питательными веществами, что и мозг, то есть глюкозой и так далее. Наша задача была создать таких червей-антоканов, которые будут заменять поврежденные участки мозга собой, восстанавливая таким образом нейронные связи и в то же время не подменяя собой уже имеющиеся здоровые клетки. Такой вот симбиоз получается. Организм их кормит и дает спокойно жить, а они за это налаживают нейронные связи и, соответственно, работу мозга. Почти два года мы бились над этой проблемой. Тут и генная инженерия, и онкоцитология пошли в ход. Мы провели сотни экспериментов, но ничего не получалось. Всегда что-то шло не так. То антоканы оказывались нежизнеспособными и погибали даже быстрее, чем зараженные участки мозга, то плодиться они начинали бесконтрольно и уничтожали сами себя. То продукты их жизнедеятельности не получалось вывести из организма, отчего начиналось заражение… – Он замолчал, отхлебнул слегка подостывший чай и, собравшись с духом, продолжил: – Пару недель назад у нас получилось вывести стабильную группу антоканов. Всего одну – там от силы сотня особей, а ведь ты можешь представить: если они такие мелкие, что легко проникают через кожу, не повреждая ее, то даже сотня этих существ поместится, как говорится, на острие иголки. Эксперимент с ними только начат, получены лишь предварительные результаты. Что там можно увидеть всего за пару недель? Но…

Он опять замолчал. Я смотрел на него и ждал продолжения.

– Но что-то случилось? – попробовал я вернуть его из задумчивости.

– Да. Дело в том, что твой дедушка находится на грани смерти. Все исследования показывали, что ему недолго осталось. И поэтому… твоя мама не выдержала. Она вынесла из лаборатории небольшой образец мозга свиньи, в котором жила на тот момент самая стабильная и перспективная группа антоканов. Скорее всего, как мы понимаем, она хотела внедрить их твоему дедушке в мозг. А вот дальше… Словом, служба внутреннего расследования пришла к однозначному выводу, что образец похищен именно ею. А это, знаешь… очень серьезно. Во-первых, она похитила собственность корпорации. Во-вторых, утрачен результат длительных и дорогостоящих экспериментов. Хотя у нас и нет доказательств, что она успела ввести этих антоканов твоему дедушке. Но если ввела, то тогда появляется «и в-третьих»: проведение экспериментов над людьми без их согласия и без должных клинических и лабораторных исследований – это серьезное преступление.

– Но ведь вы сами говорите, что дедушке в любом случае грозила смерть?! – удивился я.

– Да, но для крючкотворов, сидящих в юридическом отделе, это никакой роли не играет. Для них буква закона важнее человеческой жизни. – Андрей Павлович пожал плечами. – В общем, твою маму забрали. Пока она находится под присмотром службы безопасности корпорации, но что будет дальше, сказать пока сложно. Вся работа, которая проводилась последние три-четыре года, теперь может пойти насмарку. Ты понимаешь, чем это грозит, сколько денег было угрохано на этот проект? Сотни лаборантов, исследователей, ассистентов работали над данным проектом – и все это было зазря? Утеряны конечные результаты или нет, как теперь узнать? Твоя мама пока все отрицает. Но как долго это может продолжаться? Тем более что доказательства налицо. Она лично просила меня приглядеть за тобой. Это ведь она тебя вызвала?

Я кивнул.

– Хорошо. Вот здесь, – откуда-то из-под стола он достал серую папку, – она отметила основное… ну, как нужно ухаживать за дедушкой на данный момент. Тут все расписано, ничего сложного.

– Я могу увидеться с мамой? – спросил я, принимая в свои руки тетрадку и рассеянно ее листая.

– Пока нет. На время расследования никаких контактов. Даже я не могу к ней пробиться. Так что придется подождать. – Он поднялся. – Я понимаю, слишком много информации для тебя. Но постарайся все хорошенько осмыслить. Главное, не пугайся, все образуется. Дедушку сегодня уже кормили. Так что спокойно отдохни, а я завтра загляну к тебе.

Он протянул мне руку. Я машинально пожал ее. Андрей Павлович вышел, оставив на столе недопитую чашку чая. Видать, этот разговор был для него так же тяжел, как и для меня.

Закрыв за ним дверь, я медленно прошелся по квартире. Постоял рядом с дедушкой, посмотрел на его безжизненный взгляд и пошел в мамину комнату. Слезы пытались навернуться на глаза, но мне удалось собраться с духом.

Я провел по гладкой полированной поверхности верстака рукой – как чисто и как непривычно. Затем направился к секретеру. Оставлять здесь разруху не хотелось, глаза просто болели от такого безобразия. Я принялся складывать бумаги, мельком просматривая их. Ничего полезного – во всяком случае, для меня. Какие-то счета, реквизиты, выписки о различных болезнях.

Отрешенно раскладывая все по полочкам и старательно выравнивая бумажные ряды, я старался успокоиться. Когда все было разложено, я присел на деревянный стул, всегда стоящий рядом. Теперь на дело моих рук было приятно посмотреть, но только сейчас я заметил, что несколько листиков выбиваются из общей группы. Я попробовал поправить их, но с тем же результатом. У задней стенки явно что-то мешало.

Мне пришлось вытащить всю кипу, чтобы добраться до деревянной поверхности задней стенки. Ничего особенного я не увидел, но, проведя пальцами по дереву, почувствовал некоторую неровность. То ли обшивка от влажности вспухла, то ли это был какой-то дефект конструкции. Я нажал на выпуклость, попробовав выровнять ее таким образом, но ничего не произошло. Я нажал посильнее – раздался легкий щелчок. «Ну вот, сломал», – подумал я.

От правой боковины отделилась тоненькая пластинка, образуя небольшую щель. Я подумал, что дерево отслоилось, но нет, в щели что-то белело. Кое-как подцепив белый кусочек бумаги пальцами, я сумел вытащить тонкую тетрадь. Затем нажал на пластинку, и та снова встала на место, как родная.

Удивленный, я перевернул первую страницу. Она была вся исписана мелким маминым почерком. Но почему мама скрывала эту тетрадь? Я принялся читать и понял: это был мамин дневник – скорее, рабочий дневник: записи об опытах, которые она проводила (когда, с кем, какие получала результаты). Несмотря на то, что я хорошо разбирал мамин почерк, большая часть слов была для меня неразрешимой загадкой. Это был какой-то рабочий сленг с кучей терминов и неизвестных мне выражений. Но, несмотря ни на что, я понял одну неприятную вещь: мама слегка подкорректировала данные для корпорации.

Проблема состояла в том, что, когда положительный результат первого длительного этапа исследований будет достигнут, антоканов начнут использовать на подопытных мозгах животных, и на этом этапе ни о каком применении на людях не может быть и речи. А это означало, что, хотя мама была уверена в успехе операции, дедушка никак не сумел бы дождаться официального разрешения на применение новой методики. Мама решила рисковать. Так выглядела последняя исписанная страница:

«Времени нет. Отцу осталось жить не больше двух недель. Этого я боялась больше всего. И он повторит историю моего собственного деда. Я не хочу, чтобы потом и мой сын разделил их судьбу. Я должна прервать эту роковую цепочку.

Последние особи в меру плодовиты и хорошо сами регулируют свою численность. По всем показателям это то, что мне сейчас нужно. К сожалению, группа только одна, около девяноста особей. Половины будет явно недостаточно. Далеко не все достигнут намеченной цели: к сожалению, как и с людьми, по дороге с ними могут возникнуть различные неприятности. Если я возьму только часть, этого может оказаться слишком мало. Кроме того, небольшая колония даст очень неявный эффект, а это в любом случае равносильно поражению. Требуется внедрить минимум в 1,5 раза больше от расчетного количества – слишком большой участок мозга поражен. Пока результат станет очевиден, пройдет не одна неделя.

Сегодня я введу антоканов отцу прямо в кровь, это позволит им быстрее проникнуть в нужное место и начать работать. Не уверена, какую артерию выбрать: сонную или основную. Скорее все-таки сонную.

Проблема в том, что нельзя оставлять следов. Если специалисты из корпорации увидят, что я ввела антоканов отцу, они заберут его, а тогда никакой нормальной жизни, даже после выздоровления, он уже не увидит, всю жизнь проведет в лабораториях. Помимо прочего, подобное вмешательство без официального согласия больного – серьезное нарушение. Меня в любом случае, скорее всего, заберут и лишат лицензии…

Сегодня же вызову сына. Пусть приедет, присмотрит за дедушкой.

Итак, сонная или все же основная…

11 ч 23 мин»

На этом запись обрывалась. Лист кончился, а новый она не стала начинать. Видимо, почти в то же время мне пришло сообщение. Я полез в телефон, открыл письмо и проверил: четверг, одиннадцать двадцать шесть, всего три минуты прошло. Могла ли она успеть справиться? Не факт.

Я прошел к деду. На улице темнело, так что пришлось включать свет. Стало немного повеселее, но в данной ситуации… И в дедушке ничего не изменилось.

Осмотрев его шею, я никаких следов уколов не заметил. Самое плохое, что я и не знал толком, где смотреть. Насколько я помнил из школьной программы, артерии просто так увидеть сложно, это вены торчат на всеобщее обозрение. Или я опять ошибаюсь?

Я потратил на осмотр дедушкиной шеи минут двадцать, но так ничего и не обнаружил. «Неужели она не сумела их ввести? Видимо, нет. Люди из корпорации ведь не дураки, они наверняка все обследовали получше, чем я».

Решив, что утро вечера мудренее, я отправился спать. А что еще можно было сделать? Пока ничего.

Надо попробовать связаться с родственниками по отцовской линии: может, у них есть хороший адвокат или кто-то, разбирающийся в законах. Или просто имеющий влияние, чтобы вытащить маму из западни.

Как только я лег, глаза сами закрылись – слишком уж длинным оказался этот день. Ночь прошла без сновидений.

Утром пришел Андрей Павлович. С ним пришло еще человек пять – это были ассистенты помоложе, может быть, даже практиканты. Мы представились друг другу. Среди вновь пришедших был только один мужчина.

Они решили организовать как бы шефство надо мной. Женщины обещали помочь с готовкой, а мужчина «с любыми другими проблемами», как он выразился. Так как других проблем, кроме вызволения мамы, у меня пока не было, я просто поблагодарил всех за участие. Женщины сразу же ринулись на кухню и шумно захлопотали там. Андрей Павлович, еще раз предложив помощь в любое время, оставил мне свой номер телефона и ушел с парнем, обещая держать меня в курсе дела.

Родственники, с которыми я пообщался после завтрака, умело приготовленного женщинами для меня с дедушкой, пока никакого положительного ответа не дали, но и отмахиваться от меня не стали, пообещав сделать все возможное. В такие фразы я никогда не верил, но вежливо поблагодарил их за заботу и повесил трубку.

Дни шли за днями, недели за неделями. Маму никак не хотели отпускать, а она по-прежнему отмалчивалась – во всяком случае, так говорил Андрей Павлович. Женщины навещали меня каждый день, помогая с готовкой и уборкой, а Карягин периодически звонил, справляясь, как у меня дела. Все шло ни шатко ни валко.

– Все же мама, похоже, так и не успела познакомить тебя с этими чудо-антоканами. Грустно, – сказал я деду перед сном и побрел к двери. – Спокойной ночи.

– Олег…

Тихий голос заставил меня застыть на месте. Моя рука, протянутая к выключателю, так и застыла в воздухе. Я медленно обернулся. Дедушка смотрел прямо на меня.

– Спо… ой но..и…

Ему не удалось произнести всю фразу, но и этого было достаточно. Я подбежал к нему и обнял. «Теперь мы обязательно что-нибудь придумаем!»

Еще много месяцев потребовалось деду на восстановление самых необходимых функций, но прогресс был налицо – интеллект постепенно возвращался. Позвонив Андрею Павловичу, я рассказал ему обо всем.

У меня оставались опасения, что деда заберут, а маму не выпустят. Но ее выпустили: не прошло и недели, как она появилась дома, причем с целой выездной лабораторией. Теперь все исследования проводились прямо у нас дома, ведь дед был теперь главным – и активно участвующим! – объектом испытания новой методики.

Антоканы работали успешно, но перед мамой теперь стояла новая задача: как вытащить из дедовых мозгов какую-то часть этих зверюг, чтобы можно было их расплодить и использовать для лечения других людей. Думаю, она справится. А как же иначе?

– Рассказ вдохновил ученых. А червей так и назвали – «антоканами». Только это были не найденные где-то там черви, а искусственно выведенные. – Вася как будто почувствовал, что я дочитал рассказ и теперь сижу в раздумьях.

Впрочем, мне кажется, он и правда мог улавливать какие-то мои мозговые волны и на них ориентировался. Пока я не хотел спрашивать его об этом, потому что боялся, что получу ответ: «Я умею читать ваши мысли». Вот этого бы мне совсем не хотелось.

– И их вживляют во время болезни?

– Нет, их подселяют в организм в спящем режиме сразу после рождения ребенка. А «включаются» они, – Вася забавно утрированно показал жест кавычек, – только если происходит сбой в работе мозга подопечного.

– Как думаешь, а мне такие не нужны?

– Пока нет, – без капли иронии ответил Вася. – Если бы было нужно, то уже вживили бы. – Вот теперь он улыбнулся.