Текст книги "Как слышно"

Запертая молния

В пустынном вестибюле сидели только два худощавых студента, но они так обсуждали футбольный матч, что их голоса отзывались эхом еще на лестнице.

– Ты видел, как распластался? Это красная карточка, Валер, красная. За такую симуляцию.

– Слушай, ведь ему ногу задели…

Глеб прошел мимо них в гардероб – пыльный недолабиринт из квадратных решетчатых отделений-кабинок, каждая крючков на двадцать. В углу на входе кемарил вахтер с распухшим лицом. Он держал в руках пульт от выключенного телевизора, сжимая его обеими руками, как слиток золота.

– Да ладно, чутка задели. Это по-любому не повод корчиться.

Глеб надел ветровку и, вздохнув, собрался было на улицу, когда услышал странный жужжащий звук по соседству. Тихий, но резкий. Наподобие приглушенной бензопилы.

– Правильно все сделал арбитр. Канадец он, кстати.

– Вот и судил бы свой хоккей мудацкий, канадец.

Глеб обернулся на жужжание. Какая-то девчонка воевала с молнией бомбера. Она пыталась застегнуться двумя руками, возила замком туда-сюда, и черная ткань бомбера пузырилась, будто была неподатливым тестом. Глеба порадовало, что не он один не в настроении.

– Бомберы часто клинят, особенно если паленые брать, – заметил Глеб вслух.

– У меня фирменный, – выругалась девчонка и подняла голову. Никакая не девчонка – минимум девушка. Ростом почти с Глеба, каре обрамляет острое, немного вытянутое лицо. «А ты еще кто?» – читался вопрос на этом лице, по-честному суровом и оттого приятном.

– Я Глеб, – ответил Глеб и тут же подумал, что немой вопрос ему, вероятно, почудился. – Тебе помочь?

– Давай. – Девушка бросила недоверчивый взгляд. – Но вряд ли ты справишься. Тут адилище.

Глеб осторожно подошел, чуть наклонился. Девушка выпрямилась, словно ей измеряли рост. У нее был на редкость высокий лоб, а посреди лба – коричневая родинка. Маленькая, но все равно – как у актрисы индийского кино. «Специально сделала? Или, может, вообще ворсинка какая-то…» Ткань бомбера неприятно шуршала. Глеб взял и потянул замок на себя, чтобы разошлись металлические зубчики-звенья. Иногда помогало. Не теперь. Он медленно провел замок до упора вниз, а затем вверх, попробовал заранее соединить молнию пальцами, но замок все равно застревал на середине. Одного зубчика не хватало.

– Да ладно, спасибо, пойду так. – Девушка с досадой махнула рукой. – На улице вроде тепло, главное, что не сломался капюшон.

– У тебя зубчик отлетел. Только в ремонт если сдавать, там залепят, – посоветовал Глеб, будто бы компенсируя советом бестолковую помощь.

– Да ну еще, выкинуть пора куртку, ей три года. – Девушка зашагала к дверям.

– Ты после репетиции? – Глеб не спеша двинул в ту же сторону.

– После репетиции. Правда, я не играю, а костюмами занимаюсь. По шмоткам мой профиль, а здесь типа первой практики. Последний день, слава богам.

Они вышли на крыльцо. В отличие от пафосного вестибюля, крыльцо было простецкое, с узкими ступеньками. Дождь уже угомонился, лишь стекали с козырька длинные мутные капли.

– На дизайнера учишься? – спросил Глеб.

– Заканчиваю первый курс.

– Я как раз планирую, может, поступать на дизайнера. Ты в каком универе?

Девушка назвала вуз, но не то чтобы совсем крутой.

– А, я и туда рассматривал вариант, – сказал Глеб. – Можно у тебя узнать будет про поступление?

– Я сейчас тороплюсь, ты добавься потом ко мне в вэка или в инсту. Если захочешь, расскажу про портфолио. Я – Аня Мостина. С одной «н».

– Было бы здорово. Но я толком не шарю, просто размышляю еще, – пожал плечами Глеб. – Тебе в какую сторону?

– К метро.

– Угу. А мне на автобус. Я тогда напишу на днях.

– Давай! – На суровом лице девушки впервые за разговор мелькнула улыбка.

Глеб заметил это, помахал рукой, тоже заулыбался, но Аня уже развернулась к шоссе, туда, где виднелась за деревьями буква «М».

Он быстро добрался до остановки у перекрестка, томного от светофоров, мигающих среди мороси желтым светом. Под навесом нашлась пустая и сухая скамейка, только на месте не сиделось. Глеб слонялся от светофора до светофора и разглядывал едва зазеленевший парк напротив, пока не подоспел нужный электробус.

«Костюмами занимается, а ходит в сломанном бомбере трехлетней давности», – съязвил про себя Глеб, когда сел в кресло. И тут же в голове пронеслось: «К черту, к черту, может, искать причины. Буду дальше витаминки жрать, как невролог сказал. Подожду, вдруг пройдет. Вдруг права Надя и дело в нервах».

Последнее время Глеб старался не думать о девушках. Или о женщинах, или о девчонках? Как лучше называть их в своей голове, чтобы звучало не по-дебильному, Глеб не знал. «Сконцентрируйся на учебе», – говорили отец и мама. И от мыслей, которые мешали концентрации сильнее всего, Глеб действительно пробовал держаться подальше. «Вот поступлю, там разгуляюсь. Тем более кому я нужен с ранимым слухом?» – убеждал он себя, когда держаться подальше не удавалось, то есть почти каждый день. Какая-то непримиримая часть его спорила: «До поступления целый год, не рано ли закрываться от мира? И так со старыми компаниями перестал гулять». На самом деле Глеб, конечно, хотел – хотел не просто заняться сексом, а влюбиться. С начала года были только курсы и уроки, репетиторы и спорт, редкие встречи с друзьями. А где-то между возникало напряжение сродни электрическому. Оно проявлялось мыслями о третьем колесе, частыми воспоминаниями о Вике и лыжнице. После неловкого «зеркала» со светлоглазой Верой Глеб злился на все подряд. Подмывало вырвать у вахтера кирпичеобразный пульт и растоптать его. Нельзя. Зато можно познакомиться с первой попавшейся, доказать себе, что ты – не глухой отшельник, а все тот же симпатичный гребец, ахахах. И за секунду до того, как спросить у Ани: «Ты после репетиции?» – Глеб решил с ней замутить. Он даже приврал на ходу, что якобы поступает на дизайнера. Поэтому глупо делать вид, что их встреча была случайной бурей чувств, взрывом или шаровой молнией – о чем там еще поют в песнях или пишут в стихах? Глеб выучился продумывать заранее расписание на неделю, лыжный маршрут или лабораторную работу. И здесь он так же сочинял план: снова пересечься с Аней вживую. Его подталкивала никакая не волшебная вспышка, а напряжение надоевшей рутины – можно сказать, да, электричество, но молния запертая. Застрявшая, прям как у Аниного бомбера.

Бомбер Аня, кстати, реально выкинула, тем же вечером.

Пространство идей

Мама Глеба привилась от коронавируса в конце марта. Когда прошло две недели после второго компонента вакцины, она записалась на анализы. Выяснить, появились ли антитела. Заодно она предложила сдать тест Глебу.

– У меня в это время школа, – бурчал тот в ответ, разглядывая темно-синюю рубашку, которую мама сунула ему в руки. Уже больше часа они бродили вдвоем по торговому центру, покупали одежду на весну-лето. Воротничок рубашки напоминал на ощупь фанеру, а пуговицы выглядели чьими-то маленькими слепыми глазками.

– Тогда зайди и сдай без меня, после школы. К психологу моему ты все равно не хочешь, хоть за физическим здоровьем следи. Вдруг у тебя есть джишка и можно не париться?

Глеб и так не парился. Носил маску только при сильной давке в электробусе или в метро, но маме об этом, естественно, не говорил.

– После школы репетитор по немецкому.

– Давай отменим его разок. Но только разок. Я позвоню Олегу Палычу.

Немецкий последнее время изматывал, и Глеб тут же согласился. Чтобы закончить шопинг, он сделал вид, что рубашка ему нравится. С отцом вещи покупались гораздо быстрее, но тот магазины не очень жаловал. Разве что пуховик зимний подарил, а так предпочитал смотреть с Глебом фильмы, кататься на лыжах или хавать в ресторанах. Рестораны, впрочем, любила и мама. После торгового центра они как раз собирались в тратторию, где готовили годную карбонару. Правда, мама еще искала себе духи, не торопилась, и Глеб терпеливо следовал за ней, кудрявой, не по годам стройной дамой, возраст которой выдавали синяки под глазами и немного нервный, блуждающий взгляд. Товарно-денежный рай вокруг блестел и шумел, шумел монотонно и потому безболезненно, роем освобожденных граждан. Статистика заболеваемости была самой низкой с начала эпидемии коронавируса. Даже опасливые интеллигенты расслаблялись, аккуратно стаскивая маску с носа и протирая ею запотевшие очки. Казалось, история с пандемией на финише. Где-то в Европе пока объявляли локдауны, а в России уже всех звали на прививку. И необязательно в поликлинике. Можно тут, в закутке на последнем этаже, записаться по паспорту и кольнуться, если ты совершеннолетний.

Когда рядом проходили молодые компании, Глеб отворачивался, притворяясь, что изучает наряженные пакетами гроздья людей на эскалаторах. Не то чтобы ему было стыдно гулять с мамой. Он боялся случайно, без подготовки, столкнуться с Аней, пусть и понимал, насколько это глупо. Дурацкий страх, дистанционное стеснение. «Она старше почти на два года», – искал оправдание Глеб. После их знакомства в гардеробе минуло девять дней, за это время он пересекся с Аней пока всего один раз, но беспрерывно думал и чуть ли не репетировал, что скажет ей по тому или иному поводу, если они увидятся снова.

Сначала Глеб изучал Анины странички в соцсетях, подписки. «Она, похоже, из умников-позеров», – заключил он, посетив пару пабликов с несмешными мемами про современное искусство и философию. Аня публиковала два вида фоток. Ее собственные были черно-белыми: вот она в музее стоит перед какими-то кляксами, вот загорает на море с родителями. Фотки одежды были в цвете. По большей части рваные шмотки, несимметричные или с металлическими заклепками. Кое-что подписывалось, например: «Моя новая работа, тут пытаюсь подражать Марку Джейкобсу». Парня у Ани то ли не было, то ли он попросту не афишировался. «Уже нормальные шансы, раз парня на фотках нет», – радовался Глеб, пока гуглил, кто такой Майк Джейкобс.

В итоге Глеб написал Ане, что послушал бы советы о поступлении вживую. Якобы по сети он общаться не любит. «За рассказ с меня кофе», – добавил, припечатав побольше смайлов.

Аня кофе не захотела, предложила погулять по старому району около своего универа и почему-то сочла, что Глеб в одиннадцатом классе. При встрече напрямую докопалась: «А не поздно тебе выбирать, куда поступать? Пора бы определиться». Она торопливо вещала про презентации, мотивационные письма, DIY-проекты. Глеб ничего не мог запомнить. Осмелев, сделал заготовленный комплимент: «Не думала на радио работать пойти? У тебя очень музыкальная речь». Аня произнесла сдержанное: «Спасибо, нет, никогда не думала». Глеб шагал рядом с ней в горку по узкому солнечному переулку и слушал, чувствуя себя под прицелом коричневой родинки. Дома вокруг тоже были коричневые, старые. На Глеба они давили не ветхостью даже, а нарочитой умудренностью покатых крыш и облупленной лепнины. Аня чуть ли не читала лекцию. «Угу, она хочет возрождать моду на гранж, – пытался Глеб уловить суть ее монолога. – Стоп, гранж… вроде это группа “Нирвана”? При чем тут одежда?»

Вскоре Глебу стало казаться, что у него с Аней нет ничего общего и затея в целом вышла тупая. Он в конце концов не выдержал – признался, что не будет поступать на дизайнера, а попробует в МГИМО, как родители советуют.

Аня, которая, по идее, могла обозлиться за впустую потраченный час, рассмеялась:

– Слава богам, идет кто-то в дипломаты! А то вокруг либо программисты, либо филологи с мечтой стать рэперами. Ну или как я, по моде. Какой у тебя, кстати, язык?

– Вообще их два. Английский и немецкий.

– Прекрасно! У меня папа тоже по-немецки шарит. У него много друзей из Германии. И коллег. А я знаю только bitte[2]2
  Пожалуйста (нем.).


[Закрыть] и schneller[3]3
  Быстрее (нем.).


[Закрыть].

– Это самые главные слова, – усмехнулся Глеб и выдал первую ненадуманную фразу: – Почему ты говоришь все время «слава богам»?

Аня уставилась в искусанный тротуар возле очередного особняка.

– Да ну, я не родноверка, нет, конечно. Но политеистка, – сказала она вполголоса.

– Что?

– Считай, язычница. – Она встряхнула волосами, так что ее каре превратилось в подобие темного гнезда, и добавила: – «Язычник» – уничижительное слово, поэтому я говорю «политеизм».

– Погоди, ты веришь, там… в Перуна?

– Не совсем. У меня мама еврейка, а отец православный. А я как бы между двумя религиями. Поклоняюсь и тем, и тем. И еще Афине Палладе. Я все уговариваю родителей слетать в Афины в отпуск, а они ломаются. Хочу в Парфенон, чтобы принести Афине жертву.

Глеб гадал, шутит Аня над ним или нет.

– Угу, я знаю, кто такая Афина, – протянул он. – Помню, читал мифы Древней Греции, во время Троянской войны…

– Она помогала ахейцам, да! Здесь я, кстати, с ней не согласна. Ахейцы устроили позорище, а не войну. И Ахиллес – мудак. Зато потом она спасла Одиссея, единственного нормального из ахейской ОПГ.

– Вообще… – недоумение Глеба пробивалось длинными паузами, – про иудаизм и христианство понимаю, только там же, наверное, заповеди…

– Я не соблюдаю все обряды. Иногда отдельные вещи – например, не ем свинину. Библию читаю, а крестик не ношу. Иисус для меня типа бог любви. Так что не, я не двинутая, просто у меня такая культура. Вот.

– Стоп-стоп. – Глеб не мог дальше сдерживаться. – Ты реально считаешь, что Афина существует? С копьем и в шлеме, живет на горе?

Аня взглянула с хитрецой, исподлобья.

– Я не считаю, а верю. Чувствую ее. И что значит «существует»? И она, и Христос, и Элохим есть в пространстве идей. А значит, в каком-то смысле они подлинней, чем вот этот шлагбаум. – Аня ткнула указательным пальцем в перекладину, загородившую проход во двор, где среди роскошных коричневых зданий одиноко торчал покосившийся гриб песочницы. Анин палец был длинный, с острым бежевым ногтем, похожий на стрелу.

Глебу захотелось дотронуться до пальца, но он лишь остановился рядом. Спросил:

– Что за пространство идей?

– Долгая история. Если вкратце, этот шлагбаум – воплощение идеи шлагбаумов, один из миллионов шлагбаумов, сделанных по шаблону. Так же существует Афина как идея. Ее воплощение – и храм в Парфеноне, и когда ты, допустим, ругаешься с челом в школе, но не ловишь его толпищей, а зовешь раз на раз драться по боксерским правилам. Или ты что-то изучаешь по своей дипломатии и тебя грузит вроде, а приятно. Для меня это все Афина.

– Так, погоди, у тебя идея и бог – одно и то же?

– Близко, но нет. Боги – целый набор идей, их не всегда объяснить словами.

– А зачем тогда жертвы?

– Чтобы Афина мне помогла. Ваш кэп. Я не буду резать баранов, если что. Найду на рынке украшение, которое мне действительно понравится, оставлю там… Погоди, время полтретьего, мне уже на пару…

Они развернулись назад. Хотя услышанное казалось Глебу изрядной мутью, его тянуло побыть с Аней еще немного, будто от нее исходила невидимая теплая волна. Уже около грязно-белого исполинского здания универа Глеб вспомнил, что забыл самое главное – пригласить Аню в музей.

– Я тут собирался на выставку Дюрера на следующей неделе. Пойдем вместе? – выпалил он, когда они прощались.

Аня покачала головой, и было непонятно, размышляет она над его предложением или соображает, как протиснуться сквозь толпу студентов, спешащую с перекура на пары.

– Можно, наверное, – ответила после паузы. – Только на следующей неделе плотный график. А там надо понять, когда я могу.

– Ты напиши, как определишься.

– Хорошо.

Спустя неделю Аня молчала, и Глеб понимал, что она могла забыть про свое обещание.

«Да и какое обещание? Наверняка сказала, что напишет, лишь бы отвязался», – объяснял себе Глеб, но никак не мог перестать думать о новой встрече. Слишком классной Аня выглядела, слишком непривычные говорила вещи. Напомнить? Как навязчивый поклонник?

С мамой в тратторию так и не добрались, после долгого шопинга заказали пиццу на дом. Пора уже было ложиться. Глеб медлил. Он стоял перед зеркалом в ванной, побрив до красных царапин и прежде почти гладкий подбородок. Затем полчаса успокаивал кожу холодной водой. Вечер перетекал в ночь с тем солоноватым привкусом убитого дня, когда кажется, что время неотвратимо уплывает, а ты просто пялишься на его течение. Сам не участвуешь ни в чем, ни на что не влияешь. Делаешь то, что должен. И точка. «Всю жизнь буду закрывать уши», – думал Глеб, выключая свет в комнате. Черный скат икеевского письменного стола, розоватые коралловые рифы шкафа, шершавые стены, как в гроте, – помещение представлялось унылым схроном обитателя морского дна. И, кутаясь в широкое одеяло, как в панцирь, Глеб решил, что терять нечего. Он открыл инсту[4]4
  Социальная сеть, признанная в России экстремистской.


[Закрыть] на смартфоне, нашел Анин профиль, посмотрел – свежих постов ноль. И написал ей: «Ну как, пойдем на выставку? Я планирую заглянуть на неделе».

Гранж

Знакомство с Глебом в гардеробе Аня почти не запомнила. Она спешила – ждали школьные подруги. Весенний сбор, традиция. Встретиться в супермаркете, купить вина, сыра и мармеладных зверушек. Зависнуть на квартире, гадать потом, когда посадила красное пятно на юбку. Когда Женя канючила и все лежали на полу? Или когда курили в подъезде? Там еще сосед орал на жену за дверью, слышно было, как тарелка вдребезги бьется о ламинат.

Но прежде задержали дела. Режиссер-кретин потребовал остаться посмотреть, как щавелевые мундиры сидят на актерах во время генеральной репы. Подруги уже затарились и, скорее всего, забили на ее любимый салат из водорослей. Хотя Аня напоминала им про салат, но она опоздала и будет сама виновата. Заставят пить штрафную, нальют «Апсны» доверху в пластиковый стаканчик. Ух.

Свалила от режиссера наконец, а бомбер не застегивался. Видно, идея дресс-кода а-ля старье из девятого класса была напрасная. Аня пыталась разорвать нерадивую куртку в клочья. Какой-то пацан помочь хотел, не тут-то было. Уж если Аня не справилась, то ни один криворукий пацан не спасет. К черту застегивать, ладно. Пробежка до метро, на метро к Альке на район. Аня жалела, что у себя на хате не разрешила вписки, она теперь тоже ведь самостоятельная. Живет в Ясеневе. Так бы точно все ждали и помнили про салат. Спрашивали бы: «А какое вино ты хочешь, дорогуша?» Но мама с папой внушили: чти память покойного дедушки, соседи гнусные и ранимые. Никаких гулянок.

У Альки не ложились до пяти утра, а в три часа ночи Аня поняла, что имеется великий смысл блевать. Пошла в туалет прямо из подъезда, где курили, не разуваясь. В туалете колени морозила плитка и улыбался младенец с упаковки от туалетной бумаги. Аня блевала салатом из водорослей, который, оказалось, купили. И роллы, какие она любит, – с угрем. Подруги знали, что у Ани мутки, заботились. То этот Антон зовет на свидание, то непонятно чего. Типичный пофигист. Но что толку, проговорили правду-матку, а никого интереснее все равно нет. Антон – фигура икс, рисует граффити, заканчивает учебу. Он подошел к Ане на сессии. «Нужна помощь?» Аня не устояла, попросила подсказок, хотя предмет вызубрила до второпях не почищенных зубов. У Антона соломенные кудри на очень широких плечах. И пахнет краской. Или это слухи бегут вперед запаха? Кстати, насчет запаха – где тут освежитель? Запачканный бомбер сунула в мусорку.

Утром в Ясенево домой от Измайлова пилить где-то семьдесят минут вечности. Душно в подземке, мелкая пыль от мраморных колонн забивается в горло. Горло дрожит в такт качке вагона и просит влаги. Айфон вибрирует. Может, вернулось оно? Приглашение от Антона в кино, которое отменилось за день до? Оправдание тогда было стремнейшее из возможных – болеет собака. «Ага. Ты просто нашел себе дуру с сиськами, потому что в курсе, что ей, дурой с сиськами, будет управлять легко, а мной нет. Мне ты не разобьешь тарелку о ламинат, как тот неизвестный сосед». Соседскую ругань Аня слышала прекрасно, когда у Альки курили в пролете падика и град шел такой, что из-за стекольной дрожи кадка с цветами рухнула с подоконника. Земля из кадки рассыпалась по бетону, а Женька сказала: «Земля – это черный снег. Просто мы не замечаем, как она тает». Получается, метро – тоннели под снегом. Вагон загромыхал возле «Курской». Вытирая пот со лба, Аня открыла уведомление: в вотсапе мама напомнила про показания счетчиков. «Точно, надо снять. На Госуслугах ЖКХ найти и дальше… так, подожди…»

Сегодня воскресенье. Значит, потом. Сегодня пора думать о другом, о большом. О фланелевых рубашках, о майках с принтами. На конкурс нужно новое слово и новый протест – воротник на воротник. Два воротника, рубашка поверх поло – крик и кринж. Такой контркультуры не видали в подвалах Бронкса, но надо сделать ее красивой. Секонды надоели хуже Баленсиаги, однако рубашка, специально рваная на локте, вышла из обихода чересчур давно. Что ж, Аня воскресла от иван-чая, и за дело. Вот а что, если у рубашки отрезанный воротник с нарочитой каймой, нет пуговиц, а вместо пуговиц и петель – крючки, как рыбки и с удочками рыбаки? Аня до ночи сидела за компом, изматывала себя и трахала фотошоп, рисовала, как сочетать несочетаемое, потом встала, огляделась. В углу сервант с рюмками. Рядом ворсистый диван, кусала ныне мертвая собака, выделывая дивану по краям две хищные разинутые пасти. Аня подошла к серванту и обратилась к себе, ища отражение в рядах рюмок: «Милая, забей на Антона-гондона, твори, не отвлекайся. Хорошо бывало, значит, будет и прекрасно». Всю ночь она нарочно слушала старые альбомы. Размышляла, что все-таки Nirvana – второй сорт, для нормисов, а настоящий гранж придумали Pearl Jam, записав «Десятку». «У них раскатистый вокал, грязь поэнергичней», – так Аня решила. (Я с ней не согласен. Для меня, наверное, вершина гранжа – ранний Tool, опийный и потный.)

Утром понедельника был в разгаре апрель, вернее, был он в разливе талых ручьев вдоль бордюров. Апрель провоцировал Аню прогулять пары и читать Библию. Если вдруг забыли, Христос для Ани – бог любви. А стирать вещи в пожилой машинке – игра в рулетку. Заклинит ли снова дверцу до боев с отверткой? Какие тут Антоны, когда считаешь, сколько чистых трусов, а месячные скоро и надо чекнуть, остались ли дорогущие, но крутые прокладки на четыре капли. Ане хотелось экономить, а не просить у мамы денег. Пусть и понятно, что пока рановато студентке вовсю работать.

Пацан из гардероба театрального просил узнать про поступление, встретиться. Без проблем. Всю неделю и так ленилась, как Емеля, по щучьему велению закончился глупый проект, спасибо команде, безделье Анино не спалила. Великовозрастная рисовальщица на семинаре ковыряла герпесную губу и учила, как стать конвейером. Аня была против, она стремится идти другим путем, нести бревно художника, а не иллюстратора. Ладно. Пацан много спрашивал про язычество, едва ли не интервью брал. Глеб зовут, симпатичный, как козленок. Зеленый, правда. Пригласил на Дюрера, но на Дюрере Аня уже скучала с мамой и не успела Глебу это объяснить, потому что торопилась на пару, на презентацию глупого проекта. Аня думала потом Глебу отписать, но за день вымоталась и прикинула, что, если Глеб реально хочет именно с ней идти, сам напомнит. Тем более Антон позвонил, договорились погулять в среду. Тут уж не до Глеба – борьба с пофигизмом.

Снова вечер, снова Аня склонилась над ноутом. После пар купила фланелевой ткани и сожгла на балконе кусок для Афины. Чтобы та помогла увидеть путь. Аня протупила час, высматривала путь, пока глаза не высохли. Спасла этимология: гранж равняется чему-то неприятному, грязному, вызывающему пренебрежение. Что сегодня подобный протест? Тут повеяло старым бомбером, сломанной молнией. «Без замчища! – хлопнула в ладоши Аня, чуть не опрокинув чашку чая. – Маски кругом, закрывающее. А я, наоборот, сделаю то, что нельзя закрыть».

Мама отвлекла звонком. Аня, как дела? Аня, как еда? Аня, ты одна? После разговора Аня обновляла чай на кухне, шумела вытяжка, чайник на газу бухтел, грозный, как металлическая подводная лодка. Дежурные вопросы хранили мамин страх, ежу по имени Аня это будет понятно, сколько ему ни цепляй на иголки листочков из «как дела?». Аню как будто и отселили, чтобы она замечала поменьше страха. Папа говорит: уехать. Мама спорит: бороться. Оба шутят: настоящий русский камикадзе – успешный русский предприниматель без опричной крыши. Банзай.

Аня и раньше замечала: у мамы любовь к родине, и она злится, когда читает комментарии про жидов. Как-то мама сказала: «Невесту Ивана изнасилуют печенеги из Мытищ, а Иван все равно будет винить пархатых». Папа в ответ негодовал: «Печенеги тоже разные бывают, ты просто меняешь один шовинизм на другой». Мама: «Просто я хочу, чтобы от моего народа отстали, в конце концов. Я в школе делилась последней столовской пиццей и слушала про жадных евреев». Папа тогда промолчал, просто обнял маму. А теперь Аня думала: у ее мамы любовь к России, но она бы не хотела играть роль настоящего русского камикадзе.

Однажды, еще в девятом классе, Аня вернулась домой после школы, а там неизвестные дядьки в опрятных классических пиджаках разбирали ее компьютер. Папа уехал в центр города вместе с адвокатом и следователем. На кожаном диване, уткнувшись кулаком в щеку, сидела мама. «Кто это?» – «У нас обыск». Кончилось легко: продали машину, белый «фольксваген». Позднее Аня поймала за собой тогдашней кое-что странное: больше всего она переживала насчет компьютера. Что прочтут матерные переписки с подругами и увидят историю браузера, где яой. То ли она пряталась от угрозы реально свирепой, то ли не успела сообразить, что к чему, то ли и правда – в тихом омуте притаилась эгоистичная натура-дура. Родители не объясняли Ане, в чем причина обыска. Лишь общие слова про повод, про ложное обвинение в махинациях с налогами, чтобы устроить захват их бизнеса.

Апрель требует читать Библию, но все без толку. Иисус, видимо, ревнивый, недоволен, что Аня много поклоняется остальным богам. Аня открывает Библию наугад. «Иди и полюби женщину», – бросается в глаза строчка. Аня горько смеется.

Выходные выдались молниеносные – в субботу Аня наносила молнии на фланелевую рубашку. Везде, где обычно пуговицы. Ткань была блеклая и мягкая, как перья постаревшей жар-птицы. До ночи Аня просидела за швейным станком. Древняя машинка пахла подсолнухом, прабабушкина, а строчила ровно, гладко, без пяти минуточек 3D-принтер. Рубашку Аня обшила черными полосками-швами, под мишень. Сделала описание проекта: «Смотрите, я – мишень. Я просто живу, а в меня целятся с двух сторон, с одной – небесный суд вируса, с другой – земной суд прокураторов. Новый гранж – это мишень, которая смирилась и безумно открыта, на ней молнии, которые не застегиваются, висят». Потом Аня перечитала описание проекта и стерла.

Воскресенье – задания по учебе. Куча всякой теории. Не дизайн – сплошной дазайн. Освоив текст по философии, Аня смотрела на ютубе стендапы, когда Антон написал, что не может в среду. Заболел коронавирусом.

«Надеюсь, не врет и сдохнет».

Чтобы успокоиться, Аня курила в вытяжку, дым стелился пеной под потолком вокруг зеленого колчаноподобного абажура. Главное – не подсесть на никотин. Женька говорила, для этого важно не курить айкосы каждый день и не курить всегда в одно и то же время. На часах полночь. Аня задумалась: нет, она никогда не курила в полночь. Забыла позвонить маме. «Завтра обязательно». Аня зашла в интернет посмотреть мамин соцсеточный профиль: нет ли чего резкого про политику? Она ведь может. В профиле ждало свежее сообщение от Глеба: «Ну как, пойдем на выставку? Я планирую заглянуть на неделе». Аня вспомнила, что Глеб очень симпатичный, но не очень харизматичный. «Смотрите, я – мишень. Я просто живу, а в меня целятся со всех сторон», – пронеслось в голове. Ответила: «Привет! Я на Дюрере была с мамой, забыла сказать, сорян. Можем просто пересечься на неделе, если хочешь».