Текст книги "Виткевич. Бунтарь. Солдат империи"

Возможны варианты

Чем больше захватывала Виткевича его новая жизнь, тем реже он помышлял о побеге. Одно дело, когда им помыкалили, изнуряли тяжелой и бессмысленной муштрой, когда хотелось любой ценой вырваться «за флажки». Ныне он приобрел иной статус, его уважали, им восхищались. Что до свободы, то разве он не наслаждался ею в бескрайней Степи?

Конечно, Ян не забывал о Польше, но годы показали тщетность борьбы против царского режима. Все тайные общества были ликвидированы, декабристы повешены или сосланы, ноябрьское восстание разгромлено. Плетью обуха не перешибешь. Империя в очередной раз взяла верх, демонстрируя свое могущество и влияние.

Неужели он предал свои прежние идеалы и взялся не за страх, а за совесть прислуживать царскому режиму? Чтобы объяснить это противоречие, выдвигались различные гипотезы, которые в той или иной степени отражены в научных и публицистических работах, романах и повестях, посвященных Виткевичу.

Вариант первый. Он воспринимал службу не как самоцель, а как средство, позволявшее находиться подальше от ненавистного самодержавного центра (в Степи, в Бухаре, в афганской глуши), от тягостной реальности метрополии с ее деспотизмом и мракобесием, дышать полной грудью и чувствовать себя настоящим мужчиной. С этим еще можно согласиться…

Вариант второй. Он хотел защищать интересы малых государств, азиатских ханств и эмиратов (с Польшей не вышло, пришлось переориентироваться), которые могли пасть жертвой имперских поползновений, но не столько российских, сколько… британских.

В XIX веке российские политические и военные деятели не сомневались, что навязывая свое покровительство азиатским народам, они выполняли благородную миссию, приобщая тех к достижениям мировой культуры и технического прогресса. Барон Егор Казимирович Мейендорф, побывавший в Бухаре в 1820–1821 годах, свою обстоятельную книгу «Путешествие из Оренбурга в Бухару» завершил такими словами: «России надлежит помочь среднеазиатским ханствам распространить в этих странах все блага европейской цивилизации»[124]124
  Е. К. Мейендорф. Путешествие из Оренбурга в Бухару. С. 153.


[Закрыть].

Подобная установка позже усиленно отрабатывалась советской историографией, которая представляла колониальную экспансию России «хорошей» («естественное континентальное продвижение»), а колониальную экспансию Великобритании «плохой» или «очень плохой». Если первая несла азиатским народам (до Африки или Южной Америки Петербург, слава богу, не добрался) разумное, доброе, вечное, то Лондон занимался порабощением и угнетением. В общем, получалось, что Виткевич, вступив в схватку с британским колониализмом, как бы оставался верен своим прежним благородным принципам. Пусть уже не революционер, но худо ли бедно «освободитель малых народов».

Объективности ради отметим, что «прогрессистское измерение» в той или иной степени характеризовало колониализм всякой европейской державы, и не российское, а британское влияние в этом плане оказалось наиболее прочным и долговременным. Другое дело, что англичане, не удовлетворившись завоеванием Индии и решив продвинуться вглубь азиатского материка, вплотную подошли к тем землям, которые русские считали естественной сферой своей экспансии – в силу географической близости и определенного этнокультурного родства. В этом случае в своих симпатиях местное население начинало тяготеть к русским, которые воспринимались как «менее чужие» – к ним оно обращалось за протекцией, когда англичане начинали вести себя слишком нахраписто и нагло.

С подобной ситуацией Виткевич столкнется в Иране (или Персии, в ту пору русские чаще предпочитали называть эту страну именно так, и мы будем, в основном, пользоваться этим названием) и Афганистане, но стремление подверстать его карьерное продвижение под указанную концепцию – сугубо умозрительное допущение. Хотя для романов это вполне подходило.

Михаилу Гусу понравилась мысль о том, что в душе Ян всегда оставался пламенным революционером и борцом за свободу и независимость не только Польши, но и вообще всех народов. Оказавшись на дальних границах империи, он обнаружил, что британское владычество не лучше, а то и хуже российского…

«Следовательно, кому в руки плод достанется: северному колоссу или владычице морей – так вопрос обстоит. А о вольности и независимости и думать трудно малым народам, находящимся между британским молотом и российской наковальней. Но в сём случае чего же им пожелать? Под российским подданством будет им легче или под английским владычеством? И всякий раз, дойдя до этого пункта в своих размышлениях, Виткевич тяжело вздыхает. Ему не за что любить Россию, которая держит в плену и Польшу, и его самого, и его друзей и товарищей. Но и Англию он не может ни любить, ни уважать. Но что же тогда предстоит народам Средней Азии? Быть игрушкой и разменной монетой в соперничестве великих держав? Так размышляет Ян Виткевич, далеко за полночь сидя в маленькой своей комнатке, при тусклом свете сальной свечи перелистывая русские и английские книги, журналы, брошюры… Он, борец за национальную свободу и независимость несчастной своей отчизны, мучительно ищет для себя пути честного, прямого, по велению совести, чтобы не стыдно было глядеть в глаза соотечественникам и людям, к которым забросила его злая судьба»[125]125
  М. Гус. Дуэль в Кабуле. С. 37–38.


[Закрыть].

Естественно, в повествовании Гуса Виткевич приходит к выводу, что российское господство – меньшее зло и принимается делать карьеру, так сказать, в интересах национально-освободительного движения.

Вариант третий. Виткевич решил встать на путь своего любимого героя, Конрада Валленрода, который не посчитал для себя зазорным вступить в Тевтонский орден и использовать свой «крестоносный» статус в интересах борьбы за свободу родины. То есть обрести влияние, которое позволило бы ему подтачивать российское могущество. К выполнению этой задачи он приступил в Персии и Афганистане, провоцируя конфликт между Англией и Россией и тем самым ослабляя царский режим. Эта теория, главным образом, в ходу у польских авторов (но, оговоримся, не у Евсевицкого, историка серьезного и обстоятельного). Даже если такой план приходил в голову Виткевичу, его сложно охарактеризовать иначе, как безумный. Занятно, что одна из опубликованных в Польше статей так и называется «Безумный план освобождения Польши»[126]126
  Janusz Fedirk. Szalony plan wyzwolenia Polski.


[Закрыть].

Второй и третий вариант по-своему эффектны, но имеют общий недостаток: отсутствие каких-либо подтверждающих документальных доказательств. Поэтому, реконструируя мотивы, которыми руководствовался Виткевич, предложим еще один, четвертый вариант, который с нашей точки зрения лежит на поверхности. Что если всё обстояло гораздо проще, и в мотивациях Яна превалировало вполне естественное (после всех переживаний и потрясений) желание – расстаться с навязанной ему ролью изгоя, вернуться в отторгнувшее его общество, причем не с протянутой рукой, не с повинной, а с гордо поднятой головой, как победитель. Доказать власти, что он является тем человеком, без которого ей не обойтись, заставить перешагнуть через все предубеждения и прибегнуть к его услугам

Наверное, выбор Виткевича стал результатом мучительных раздумий. Как и всякому человеку, ему хотелось реализовать себя и, добиваясь этого, он в конечном счете взял реванш, одержал победу в борьбе с государственной машиной, пытавшейся раздавить его, уничтожить как личность. К тому же его обуревала жажда познания, постижения всего нового, жизни людей Востока, их культуры. Кто знает, какой могла быть его судьба, проживи он дольше.

Но, вероятно, сработал и другой фактор. В величии великой империи было свое очарование, против которого сложно было устоять. «…Размах, могущество Российской империи гипнотизируют ум, тем более ум, наклонный к кипучей деятельности, а не к созерцанию…»[127]127
  М. Гус. Дуэль в Кабуле. С. 39.


[Закрыть]. Отблеск имперской славы падал на каждого солдата, который не протирал штаны в душных кабинетах, не перебирал скучные бумажки испачканными в чернилах пальцами, а пробивался вперед, в неизведанные земли, преодолевая все трудности и препятствия. Такая жизнь пришлась по вкусу Яну, ради нее он готов был отказаться от многого из того, чем дорожил прежде.

«Полоса пограничная идет»

В марте 1833 года неожиданно умирает Сухтелен и на посту губернатора его меняет генерал-майор Василий Алексеевич Перовский. Это известие встревожило оренбургское общество. Сухтелен славился как правитель мягкосердечный и высококультурный, а Перовский к тому времени приобрел репутацию чиновника сурового, жесткого и даже жестокого, без колебаний каравшего недовольных его действиями. Однако действительность оказалась не столь ужасной и оренбуржцы вскоре убедились, что новый губернатор – личность разносторонняя и наряду с недостатками обладает некоторыми достоинствами.

В ту пору ему исполнилось 38 лет, и он стал самым молодым губернатором Оренбурга. Видный военачальник, герой Отечественной войны 1812 года и русско-турецкой войны 1828–1829 годов, любимец императора, Перовский располагал немалыми возможностями для развития края и продвижения российских интересов на Востоке.

Менее всего он походил на ретрограда или реакционера, не чурался либерально-демократических идей. Дружил с видными деятелями культуры, с В. А. Жуковским и А. С. Пушкиным, которому помог посетить Оренбург для работы над «Историей Пугачева». Василий Алексеевич одно время состоял в тайных декабристских организациях – «Союзе благоденствия» и «Военном обществе», но в критический момент не взял сторону бунтовщиков и остался верным присяге. Это была одна из причин, почему он пользовался уважением и доверием Николая I[128]128
  См. об этом подробнее: В. А. Шкерин. Ян Виткевич и Оренбургский губернатор Василий Перовский. С. 132.


[Закрыть].

О Перовском сохранились различные отзывы современников, подчас диаметрально противоположные. Многие, как генерал Чернов, видели в нем образованного и здравомыслящего государственника, хоть и с крутым нравом. Но управлял он «хорошо, установив спокойствие и порядок в крае»[129]129
  Записки генерал-майора Ивана Васильевича Чернова // http:// litlife. club/br/?b=304754&p=7.


[Закрыть]. Русский историк и архивист П. Л. Юдин писал о Перовском как об умелом, но строгом правителе: «Я не могу, конечно, взять на себя столько смелости, чтобы составить полную биографию этого недюжинного администратора… Я хочу только по вновь добытым сведениям из местных (оренбургских) архивов, дополнить прежние о нем данные и исправить встречающиеся в них погрешности, и попутно привести и те еще сохранившиеся о нем (немногие уже) рассказы, которые, как предания, передаются из уст в уста, от поколения к поколению, от отца к сыну, от дедов – внукам. Рассказы эти заставляют потомков проникаться тем же особенным чувством, какое питали сослуживцы и подчиненные, солдаты и простой народ, видя в нем строгого начальника, но, вместе с тем, честного человека, справедливого карателя и милователя, для которого были все равны, начиная от знатного барина и кончая серым мужичком».

Перовского называли наряду с Сухтеленом лучшим генерал-губернатором Оренбургского края. А вот Тарас Шевченко замечал в нем, прежде всего, «бездушного сатрапа и наперсника царя», грабившего «вверенный ему край». О жестокости губернатора (правда, не называя его имени) написал Лев Толстой в рассказе «За что?»[130]130
  В. А. Шкерин. Ян Виткевич и Оренбургский губернатор Василий Перовский. С. 128–130; Записки генерал-майора Ивана Васильевича Чернова // http://litlife. club/br/?b=304754&p=i2.; П. Л. Юдин. Граф В. А. Перовский в Оренбургском крае // http:// www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/M. Asien/XIX/1820-1840/ Perovskij_V_A/text4.htm; T. Шевченко. Щоденник // izbornyk.org. иа/ Shevchenko/ shevs о i.htm;


[Закрыть].

При всем разбросе мнений позволим себе все же присоединиться к первой группе оценок. Какими бы отрицательными личными качествами ни отличался Перовский, объективно он заботился об интересах России, укреплении ее безопасности, военно-политического и экономического влияния в Средней Азии, а своих подчиненных, как правило, судил по уровню их профессионализма, преданности делу.

Оренбургский край играл двуединую роль: барьера, защищавшего Россию от посягательств на ее территории, и связующего звена между ней и азиатскими соседями. При этом приходилось учитывать интересы Персии, Афганистана, а также Великобритании, стремившейся расширять свои владения. В Оренбурге, отмечали В. Г. Баловников и Н. А. Халфин, «начинались… зачастую и определенные политические ходы. Появление в этом городе весьма влиятельного, близкого к Николаю I сановника в значительной мере было связано и с тем, что обстановка в соседних краях в начале 30-х годов существенно обострилась»[131]131
  В. Г. Воловников, Н. А. Халфин. Предисловие // П. Демезон, И. Виткевич. Записки о бухарском ханстве // http://www.vostlit. info/Texts / rus4 / Vitkevich / pred.htm.


[Закрыть].

Казахи, селившиеся к югу от Оренбургского края, еще в начале XVIII века в большинстве своем признали себя подданными русского царя. Петербургу это было выгодно – создавалась буферная зона, прикрывавшая границы империи.

Еще южнее располагались возникшие в глубокой древности Хива, Бухара (Бухария, или Бохария, как называли ее русские) и Коканд. Петербург привлекала торговля с этими ханствами, через которые открывались пути в Китай и дальше, в страны южных морей.

Среднеазиатские феодально-рабовладельческие государства с населением около пяти миллионов человек относились к Российской империи с изрядной долей недоверия, как, впрочем, и к другим европейским державам. Правившие там династии не без оснований опасались, что взаимодействие с технологически более развитой цивилизацией разрушит их средневековые устои, обрекая на участь колоний и протекторатов.

В первую очередь Российскую империю интересовало Бухарское ханство – крупнейшее и наиболее населенное государство Средней Азии, занимавшее к тому же центральное место в регионе, в том числе в торгово-экономической сфере. Бухарские купцы были очень активны на российских рынках[132]132
  Там же.


[Закрыть]. Из России в Бухару шли поставки металлов (медь, сталь, железная руда), бумаги, сахара. Вместе с тем правители ханства бдительно следили за тем, чтобы такого рода активность не приводила к усилению российского влияния. В каждом чужеземце подозревали соглядатая и шпиона.

С Кокандом русские враждовали – всю первую половину XIX века шла борьба за право доминировать в Казахстане. Конфронтационно развивались и отношения с Хивой, пытавшейся установить свой контроль над жузами. Казахи страдали от поборов, разбоев и грабежей хивинцев, которые держали в страхе купцов, передвигавшихся по их территории. «Укрощение Хивы» рассматривалось как одна из первейших задач русской политики в Средней Азии.

В Хиве и в других среднеазиатских ханствах находилось в плену немало русских подданных, которых эксплуатировали как рабов. В Петербурге не забывали о них, и оренбургской администрации было поручено способствовать их освобождению.

Перовский приобрел известность как человек амбициозный, властный, твердо намеренный обеспечить порядок и безопасность на вверенных ему землях, при необходимости самыми суровыми методами. Правил твердой рукой, пресекая разбой и любые выступления против власти. Однажды в горной местности вблизи Златоуста взбунтовалось несколько десятков тысяч башкир и государственных крепостных, в результате чего горожане в страхе провели несколько дней, приготовившись к обороне. Башкиры протестовали против строительства церквей (в действительности местная администрация собиралась строить магазины, но указания на сей счет носили невразумительный характер), а государственные крепостные опасались, что их продадут частным гражданам.

Поход против бунтовщиков возглавил лично Перовский, его сопровождал Виткевич. Сопротивления толком не последовало и губернатору оставалось лишь поручить генералу Циолковскому наказать виновных.

Перовский, как и многие его единомышленники, видел в Средней Азии не только источник проблем и «головную боль», но и многообещающие перспективы. Просто нужно было расчистить дорогу для полнокровного экономического взаимодействия. Торговля, незначительная по сравнению с общим российским внешнеторговым оборотом, могла вырасти в разы. Отечественные промышленные изделия пользовались все меньшим спросом в Европе, которая отводила России место своего аграрно-сырьевого придатка, а на Востоке, в отсутствие западной конкуренции, как считалось, можно было добиться известного преимущества.

Однако следовало торопиться, учитывая, что у России имелся могущественный геополитический соперник – Великобритания, традиционно чинившая ей помехи в Европе, и теперь, похоже, собиравшаяся аналогично вести себя в Азии («твердили мы весь век, что гадит англичанка»[133]133
  Из стихотворения Николая Вентцеля.


[Закрыть]) – В Азиатском департамента МИД России, с которым Виткевичу еще предстояло познакомиться, Великобританию воспринимали без сантиментов: «жестока, несправедлива и капризна к своим соседям на Востоке, зная влияние наше и стремясь уничтожить нас непрямо»[134]134
  АВПРИ. СПб, Главный архив I-9,1834–1847, оп. 8, д. 7, л. 21 об.


[Закрыть].

На фоне этой угрозы ничтожными казались козни хивинцев, кокандцев или неприязнь со стороны Бухары. Со всем этими «мелочами» можно будет справиться, если только в регионе не утвердятся англичане. Так в 1820-е и в начале 1830-х годов, когда начиналась одиссея Виткевича, созревали условия для Большой игры.

М. Н. Муравьев доходчиво выразил беспокойство Петербурга в связи с британской экспансией:

«Сильнейшая соперница, постоянно противоборствующая влиянию нашему на Востоке, была и есть Англия. Не подчиняясь никакой политической отчетности, Англия с систематическим постоянством распространяет не только нравственное влияние, но и материальную власть и владычество свое на все части Азии, доступные флоту и сухопутной армии ее. Утверждая, таким образом, безотчетно, влияние свое на дела Востока, Англия в то же самое время, бдительно следит за ходом нашего нравственного влияния в Азии. Всякое политическое движение наше в Турции и Центральной Азии делается немедленно, с одной стороны, предметом дипломатических переговоров между министерствами, а, с другой стороны, предметом политической деятельности английских агентов для парализирования или уничтожения вовсе даже вновь народившегося влияния нашего. Исторические факты доказали нам, что для достижения сей последней цели их все средства подручны англичанам, и там, где недостаточно действует золото их, действуют заговоры, клевета, устрашение и мщение»[135]135
  Из бумаг графа М. Н. Муравьева. Записки о русской политике в Средней Азии. С. 277.


[Закрыть].

В среде либералов и революционеров Муравьев считался фигурой одиозной, это объяснялось его ролью в подавлении польского восстания 1863–1864 годов («Муравьев-вешатель») и проводившейся им русификаторской политикой. Однако внешнеполитические оценки графа отличались адекватностью и точностью, в унисон с ним мыслили практически все русские участники Большой игры с самых ее первых раундов.

Растущие аппетиты Туманного Альбиона вызывали нескрываемое возмущение, примыкавшие к границам России континентальные азиатские области рассматривались как естественный объект ее имперской экспансии и никак не британской. Уступать англичанам не хотелось, и в Петербурге с тревогой отслеживали попытки заморских конкурентов внедриться в область российских интересов. Это относилось, в частности, к посещению Бухары представителями Ост-Индской компании Уильямом Муркрофтом и Джорджем Требеком в 1825 году и Александром Бернсом в 1832 году.

Ни у Великобритании, ни у России не было дипломатических отношений с Бухарой и другими среднеазиатскими ханствами, поэтому отдельные миссии посланников и торговые делегации являлись единственным способом навести мосты с этими государствами, собрать о них информацию, склонить на свою сторону. Излишне говорить, что направлявшиеся туда эмиссары были людьми служивыми и занимались как дипломатией, так и разведкой. Об этих путешественниках, которые приобрели ореол романтических героев (и нередко мучеников), написал сотрудник Ост-Индской компании граф Эдуард де Варрен.

«Эти лица странствуют на свой собственный счет или на счет правительства; они проводят долгие годы, не видя ни одного европейца, и долгое пребывание среди диких племен придает их внешности нечто почти столь же дикое, как и нравы тех, с кем они были связаны. Иной раз можно увидеть человека с бородой, отращенной за много лет, в наряде, имеющем весьма мало следов Европы, с кожей, получившей свою окраску под южным солнцем, и со взором, усвоившим его огонь. Покрывающие верхнюю губу густые усы, спокойное, но суровое, энергичное, характерное выражение с трудом позволяют признать в таком человеке англичанина; в нем больше от испанца или араба. Его голова имеет лоб обширный и гордый; густые кудри волос слегка посеребрены; можно прочесть на его челе три качества, существенных и необходимых для избранной им роли: дух предприимчивости, отвага, призвание политика. Какое глубокое и интимное понимание человеческого сердца должен он иметь! Через сколько опасностей, волнений, приключений и катастроф должен он пройти! И вот возникает естественный вопрос: как же закончится эта жизнь? Наградами и почестями, воздаваемыми благодарной родиной, или мученичеством? Узрит ли он вновь скромный кров отца своего или вдали от своих станет жертвой кинжала или яда? Таков пионер английского величия! Это Поттинджер, это Стоддард, это Конноли, это Александр Бернс! Новые Колумбы – открыватели новых миров, прокладывающие новые пути для промышленности, создающие новые рынки для торговли; орудия, которые всегда должны создавать ловкое и великодушное правительство, предоставляя патриотизму двойное воздаяние: богатство и славу в конце карьеры»[136]136
  М. Гус. Дуэль в Кабуле. С. 19–20.


[Закрыть].

Отлично написано, но почему только об англичанах? Русские не отставали от них, подчас превосходя храбростью, мужеством и находчивостью, да и чаще отправлялись в Среднюю Азию.

Еще в петровские времена предпринимались попытки проникнуть в этот регион, которые продолжались на протяжении всего XVIII века. С началом нового столетия усилия в этом направлении приобрели систематический характер. В 1803 году из Орска в Бухару вышел вооруженный караван под начальством поручика Якова Петровича Гавердовского. В 1813–1814 годах в Коканд прибыл переводчик Отдельного Сибирского корпуса Филипп Михайлович Назаров. В 1819–1820 годах в Хиве находилась экспедиция штабс-капитана Николая Николаевича Муравьева-Карского, а в Бухаре в 1820–1821 годах – экспедиция дипломата и ученого Александра Федоровича Негри и барона Мейендорфа.

Все эти предприятия были сопряжены с большим риском и не всегда заканчивались благополучно. Это относилось и к англичанам, и к русским. Муркрофта и Требека, судя по всему, отравили на севере Афганистана, в Андхое и Мазари-Шарифе. Об этом упоминали Демезон[137]137
  П. Демезон, И. Виткевич. Записки о бухарском ханстве // http:// www.vostlit.info/Texts/rus4/Vitkevich/pred.htm.


[Закрыть]и Бернс. Последний писал: «Участь Муркрофта также печальна; ибо он и его товарищи погибли от лихорадки, но и тут также можно подозревать насильственную смерть»[138]138
  Путешествие в Бухару лейтенанта Ост-индской компанейской службы Александра Бернса. Ч. 2. С. 279; см. также С. 351.


[Закрыть]. Самого Бернса не миновала трагическая участь. В 1842 году, на исходе Первой англо-афганской войны, его растерзала разъяренная толпа в Кабуле.

Экспедиционный корпус Александра Бековича-Чер-касского (хивинский поход 1717 года) был практически полностью уничтожен хивинцами. На Гавердовского напали казахи, разграбившие караван и заставившие его вернуться назад. В 1825 году потерпел неудачу поход в Бухару Циолковского (тогда еще полковника), сопровождавшего торговый караван. В Кызылкумах его атаковали кочевники и после двухнедельных стычек русские повернули обратно, бросив в пустыне все товары. Огромные лишения и тяготы выпали на долю вооруженной экспедиции полковника Федора Федоровича Берга, посланной в Хиву с требованиями возместить убытки, причиненные разграблением каравана Циолковского, и отпустить всех русских пленных без выкупа.

В азиатских пределах приходилось проявлять хитрость и изворотливость. Муравьев-Карский, чтобы добраться до хивинской столицы Ургенча, изображал захваченного русского офицера, а проводники – его конвоиров. Затем он по-настоящему лишился свободы и в заточении ожидал встречи с ханом.

Любые шаги в отношении среднеазиатских ханств нуждались в тщательной проработке, которую нельзя было поручить людям несведущим. Повышался спрос на специалистов-экспертов, владевших восточными языками и ориентировавшихся в мире, принципиально отличавшемся от европейского. Для Перовского, присматривавшего дельных людей, именно это являлось главным критерием, все прочее отбрасывалось как второстепенное.

Вероятно, это была одна из причин, почему Василий Алексеевич благосклонно относился к ссыльным полякам: среди них часто встречались люди умные, квалифицированные, а, значит, полезные для реализации его планов. Его не могло оттолкнуть «неблагонадежное прошлое», главными для губернатора были образованность, преданность и стремление служить государству. «При самом вступлении в должность, – отмечал Чернов, – он озаботился привлечь себе сотрудников молодых, даровитых и хорошо образованных, а все, что не подходило под эти условия, получало отставку…»[139]139
  Записки генерал-майора Ивана Васильевича Чернова //http: // litlife. club/br/?b=304754&p=i2.


[Закрыть].