Электронная библиотека » Артем Рудницкий » » онлайн чтение - страница 6


  • Текст добавлен: 22 апреля 2021, 15:55


Автор книги: Артем Рудницкий


Жанр: Исторические приключения, Приключения


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Вряд ли центр обманула фигура речи в телеграмме Александровского («Настроение в широких кругах общественности требует…»): было ясно, что это и требование полпреда, нуждавшегося в прояснении позиции его страны. Он не сомневался, что иначе Чехословакия проявит еще бо́льшую уступчивость нажиму со стороны Германии и «ассистировавших» ей Великобритании и Франции.

В последние дни сентября события развивались в ускоренном темпе. Из телеграммы полпреда от 25 сентября: «Бенеш повторил, что нападения следует ожидать еще до 1 октября, и просил узнать у правительства СССР, какие подготовительные меры оно принимает. Бенеш ждет также ответа на свои предыдущие практические вопросы. Дело идет очевидно о воздушном десанте и подобном. Мобилизация прошла блестяще. В стране полный порядок и отличное настроение масс»{140}140
  Там же, л. 58.


[Закрыть]
.

Из телеграммы от 26 сентября: «Бенеш снова интересовался, получил ли я ответ из Москвы»{141}141
  Там же, л. 63.


[Закрыть]
.

Из телеграммы от 27 сентября: «Бенеш сказал, что сегодня в 17 часов получил письмо Чемберлена, в котором тот сообщал об ультиматуме Гитлера. Если Бенеш до 14 часов 28-го его не примет, то будет отдан приказ к переходу чехословацкой границы…»

Из той же телеграммы: «…Бенеш еще раз просит в самой торжественной форме оказать воздушную помощь. По его достоверным сведениям, на чехословацких границах сосредоточено не менее 800 германских самолетов. Гитлер будет пытаться в первый же день стереть Прагу с лица земли. Только советская авиация может оказать серьезное сопротивление. Бенеш повторяет убедительную просьбу»{142}142
  Там же, л. 77.


[Закрыть]
.

Из телеграммы от 30 сентября (последний день чехословацкого кризиса – в Мюнхене уже подписано позорное соглашение, но Бенеш все еще надеется на помощь Советов):

Бенеш просит поставить перед правительством СССР следующий вопрос. Великие державы, даже не спрашивая Чехословакию, позорнейшим образом принесли ее в жертву Германии ради своих собственных интересов. Окончательное решение формальностей предоставляется Чехословакии. Это обозначает, что она поставлена перед выбором либо начать войну с Германией, имея против себя Англию и Францию, по меньшей мере в смысле отношений их правительств, которые также обрабатывают общественное мнение, изображая Чехословакию как причину войны, либо капитулировать перед агрессором. Еще неизвестно, какую позицию займут парламент и политические партии. Оставляя этот вопрос открытым, Бенеш хочет знать отношение СССР к этим обеим возможностям, то есть к дальнейшей борьбе или капитуляции. Он должен знать это как можно скорее и просит ответ часам к 6–7 вечера по пражскому времени, то есть часам к 8–9 по московскому{143}143
  Там же, л. 98.


[Закрыть]
.

Эта телеграмма пришла в НКИД в пять часов вечера по московскому времени, то есть за три-четыре часа до истечения срока, указанного Бенешем. Время на ответ имелось, однако он не понадобился. Через 45 минут поступила телеграмма, аннулировавшая предыдущую. Александровский докладывал о том, что в чехословацких верхах, где шел напряженный и острый обмен мнениями относительно поисков выхода из кризиса, победила примиренческая точка зрения:

Бенеш больше не настаивает на ответе на свой последний всплеск потому, что правительство уже вынесло решение принять все условия. Занятие Судетской области германскими войсками начнется завтра утром{144}144
  Там же, л. 102.


[Закрыть]
.

Суммируем причины, побудившие Прагу отказаться от борьбы. Бесспорно, сыграли свою роль противоречия в чехословацких верхах, отсутствие единого мнения относительно целесообразности опоры на СССР. Прага так и не обратилась к Москве с официальной просьбой о помощи, без реверансов и ссылок на Францию и Лигу Наций. Это объяснялось вполне понятными опасениями, что смычка с Советами станет вызовом не только Германии, но и всему Западу. Заместитель начальника генштаба чехословацкой армии генерал Карел Гусарек информировал Александровского 30 сентября или 1 октября:

В Мюнхене Гитлеру удалось убедить Чемберлена и Даладье, что в данной ситуации большой опасностью для Европы является не он, а СССР объективно является большевистским форпостом и может сыграть роковую роль поджигателя новой войны. Следовательно, это убеждение явилось не формальным, а фактическим созданием блока четырех против СССР. Если Чехословакия сегодня будет сопротивляться и из этого проистечет война, то она сразу превратится в войну СССР со всей Европой. Возможно, что СССР и победит, но Чехословакия так или иначе будет сметена и будет вычеркнута с карты Европы. Эти утверждения сыграли крупную роль в деле прямого решения правительства»{145}145
  Там же, л. 108.


[Закрыть]
.

Однако если бы СССР проявил твердую готовность предоставить военную помощь инициативно, невзирая на предательство Франции, итоговая картина могла оказаться другой. Разумеется, при сложившемся раскладе Москва ставила бы на кон неизмеримо больше, чем Прага, но на то она и Москва… Это тоже был способ выдвинуться в первый ряд европейских держав, чего так хотелось Сталину. Правда, более рискованный по сравнению с другими, вот почему вождь от него отказался.

Два вождя

– Этот твой Александровский – смелый. Слишком смелый и… недалекий. Раз так упорно настаивал на том, что противоречило нашей линии. – Сталин выбил трубку о массивную хрустальную пепельницу, не заботясь о том, что часть пепла просыпалась на скатерть. Эка важность. Подотрут. Вооружившись щеточкой, ершиком и другими специальными инструментами, принялся чистить трубочную чашу и чубук.

В этот раз вожди беседовали на даче Сталина в Кунцеве. Зима еще не кончилась, снаружи прихватывал морозец. А в помещении было тепло и уютно.

– Литвиновская креатура, – хмыкнул Молотов. – Из этих… Не рабочая косточка. Из тех, которые лучше нас во всем разбирались. Так думали. Свое мнение имели. Он еще книжонку успел тиснуть: «Угроза Чехословакии – угроза всеобщему миру». Ее потом изъяли.

– Читал, – обронил Сталин. – Кстати, неплохая. О том, как мы хотели помочь и не смогли из-за англичан и французов. Мысль верная. Но изъяли правильно. Другие авторы имеются.

– Глупец, – развел руками Вячеслав Михайлович. Дескать, жаль, что Александровский таким оказался. Был бы поумнее…

– «Недалекий» не значит «глупец», – поправил Сталин. – Возможно, совсем не глупец. Возможно, прекрасно видел, чего мы хотим, к чему стремимся, и намеренно пытался помешать. Повлиять на наш курс. «Недалекий» – потому что не понимал, что ничего из этого не выйдет. Зря старался этот твой Александровский.

– Говорю же, не мой он, – забеспокоился Молотов. – Литвиновский. Я его уволил из наркомата. Когда Гитлер Чехословакию окончательно захватил, в Праге полпредство ликвидировали. Вернулся Александровский, рассчитывал на новое назначение, Литвинов ему Варшаву или Бухарест сулил… А я взял и уволил.

Сталин в полуулыбке дернул щекой.

– Уволил, значит…

– Да, и документ сохранился, – с удовлетворением заявил Вячеслав Михайлович. – Там я четко написал: «Надо бы тов. Александровского уволить из НКИД». Вот и выставили. Как прочих. Ты же знаешь, Коба, я этот наркомат основательно почистил. Чтобы блестел во славу советской внешней политики и дипломатии.

– Как твоя лысина.

Молотов озадаченно вскинул голову, машинально почесал кожу надо лбом.

– Вижу, не понял. – Сталину нравилось озадачивать своих ближайших сподвижников. – Я украсил твою мысль метафорой. Твоя лысина – вещь простая и понятная, без извилин и оттенков. Вот и НКИД таким же станет. Или уже стал. Блистающим. Одна линия, и достаточно. Партийно-государственная.

Возникла пауза. Сталин взял трубку, принялся заново набивать ее табаком.

– Знаешь, Молотушкин, чем ты отличаешься от Литвинова?

– Ну, – замялся Молотов и выпалил наугад: – Преданностью?

– Почти. Пойдем прогуляемся.

Сталин накинул шинель, Молотов – пальто, и они вышли на воздух. Двор был расчищен от снега, в центре стояла елка, украшенная гирляндами из разноцветных лампочек. Лампочки горели, как и мощные фонари, установленные вдоль забора.

– С Нового года стоит, – с нежностью произнес Сталин. – Добрые чувства внушает. Я сказал не убирать. Но сейчас пора, конечно. На днях. Лошадку видишь?

На лошадку Молотов сразу не обратил внимания. Обыкновенная деревянная лошадка-качалка, такие детвора обожает. С чубом, веселой мордой, вся в яблоках, с нарисованным седлом.

– Это для тебя, Молоткастый, – ласково сказал Сталин. – Садись – и по кругу. Кровь разогнать в жилах, чтобы настроение стало совсем хорошим.

Вячеслав Михайлович растерялся.

– Но как… Это же детская игрушка… А я тяжелый… Еще раздавлю. И потом, на ней качаться надо, не ездить…

– Вот непонятливый! – повысил голос вождь. – Смотри, рассержусь. Ты жопой своей каменной не дави, пружинь. И подпрыгивай. В прыжке как Чкалов полетишь. Прыгнул – и полетел. Представь, что на линию Маннергейма скачешь. Или летишь. Вперед! Пошел!

Молотов втянул в себя воздух, словно набирался храбрости. Аккуратно опустил зад на седло, но весь свой немалый вес с ног не переносил. Затем скакнул. Раз, второй, третий… Сталин принялся хлопать в ладоши и приговаривал: «Ай да нарком! Ай, буденовец! Вот молодец!» С восторгом наблюдал, как глава внешнеполитического ведомства прыгал по двору, зажав между ног детскую игрушку.

– Шибче! Шибче! – Сталин вошел в раж и хлопал все ритмичнее и быстрее. – Аллюр три креста! За нашу советскую родину!

Нарком набрал такой темп, что шляпа свалилась у него с головы и лысина, приглянувшаяся вождю, призывно и разноцветно засияла в свете фонарей и гирлянд. Полы длинного черного пальто развевались у него за спиной не хуже чапаевской бурки. Похоже, нарком вошел во вкус и не собирался останавливаться. Но всему приходит конец, и в какой-то момент лошадка не выдержала перегрузок, несмотря на старания ездока не слишком давить на ее круп. После очередного прыжка жалобно хрустнула, треснула, и Вячеслав Михайлович кубарем покатился по двору.

Сталин в упоении захохотал. Наверное, был доволен, что у придуманной им шутки получилось такое завершение. Но спустя несколько секунд перестал смеяться, подошел к наркому, помог ему встать и очистить пальто от снега.

– Что, славно покатался, Молотильник? – похлопал он товарища по плечу. – Не век же тебе за столом сидеть, бумажки перебирать да писать. Бодрее стал, здоровее.

Вячеслав Михайлович этого не замечал. Он судорожно дышал, сопел и подергивался всем телом. Возможно, казалось ему, что все еще скачет.

– Ну все, все, успокойся, – Сталин приобнял главу советского правительства и повел обратно в дом. – Так ты понял, что я хотел до тебя донести? Чем ты от Литвинова отличаешься? – Молотов промолчал, не мог отдышаться. – Преданностью, несомненно. Но еще исполнительностью. Ты всегда все делаешь, что велено. И не задаешь лишних вопросов. Прикажу тебе, допустим… – в глазах вождя нехорошо полыхнуло, – супругу твою арестовать[22]22
  Супруга Молотова, Полина Семеновна Жемчужина, была арестована позднее, в 1949 г.


[Закрыть]
. Не сомневаюсь, что исполнишь. И преданность сохранишь. Верно?

Молотов чуть не споткнулся на пороге и упал бы, не поддержи его вождь.

– Ладно, не отвечай. Это я так… Для примера. Пока не собираюсь. Давай выпьем. Согреться надо. А вообще все хорошо. Правильно мы тогда рассчитали, в 1938-м. Думали, что Мюнхен – наше поражение, а в действительности это была наша победа, хотя и не всем очевидная. Чего мы добились?

– Ну, – замялся Молотов, не зная, что ответить. Потом нашелся. – Определенности, вот чего.

– Да, – подхватил Сталин, – но не только. Мюнхен полностью дискредитировал демократов, этих англичан и французов. Обосрались они, слабину свою показали, позором себя покрыли. Союзника своего сдали и ни хрена взамен не получили. Нас обидели… Эти спесивые аристократы и месье. Нос воротили. Кто я для них? Недоучившийся семинарист, даже бандитом меня называли.

– Сами они бандиты! – в гневе воскликнул Молотов.

– Бандиты, этого у них не отнять. Но с лоском, с фанаберией. По чести говоря, далеки они от нас, Молотушкин. Может, оно и к лучшему, что не сладилось у нас с ними. Трудно большевикам находить общий язык с лордами и пэрами. А вот Гитлер…

Сталин сделал паузу и испытующе посмотрел на Вячеслава Михайлович, как бы ожидая: сумеет верный соратник закончить его мысль? Поймет, что это за мысль? Мыслит ли соратник в унисон с вождем? Это была своего рода проверка, Молотов сразу догадался. Но не рискнул сказать что-то определенное. Ограничился тем, что с видимой значительностью и раздумчивостью произнес:

– Да… Гитлер на них не похож. Гитлер другой…

Сталин усмехнулся в усы, даже подхрюкнул от удовольствия. Нравилось ему поддразнивать и «проверять на всхожесть» своих ближайших товарищей. Наблюдать, какими они пугливыми становятся, опасаясь разойтись во мнении с вождем.

– Он не просто другой. Он очень похож на нас. Из простой семьи. Своим горбом на хлеб зарабатывал. Фронтовик. Выбился на самый верх, потому что отстаивал революционные идеи, созвучные настроениям масс. И не боялся драться за них. Социалист, неважно, что национал… Всех крупных банкиров и промышленников прижал к ногтю, взял их за горло железной рукой.

– Не зря мы пошли с немцами на сближение.

– Ну, с выводами торопиться не будем. Пока складывается. Только не забывай, что сходство – это еще не доказательство любви. Они стали подбирать к нам ключики, потому что им выгодно тогда было, после Мюнхена. И нам показалось выгодным. Гитлеру с этого момента англичане и французы стали ни к чему. Отыгранная карта. Он на Польшу нацелился. А чтобы с ней разделаться, ему кто был нужен? Мы. И он к нам начал ластиться. Не сразу, понятное дело. И мы не спешили. Спешить было нельзя…

Шаг навстречу

Мюнхенское соглашение, казалось, должно было резко ухудшить советско-германские отношения, однако прошло немного времени и стало ясно: картина иная. 10 августа 1938 года, когда нарастала политическая конфронтация между Москвой и Берлином, в полпредство в Берлине явился Шуленбург. В беседе с Астаховым он подтвердил «в целом отрицательное отношение правящих кругов к развитию отношений с СССР», однако с оговоркой. «Но из этого есть два исключения: Гитлер и Геринг. Для них теперешнее состояние отношений не есть постоянный факт, не подлежащий изменению»{146}146
  АВП РФ, ф. 05, оп. 18, п. 142, д. 56, л. 225.


[Закрыть]
.

Сказанное могло охарактеризовать и подход Сталина, который с легкостью жертвовал принципами, если цель оправдывала средства. Мюнхен стал для него колоссальным унижением, и в этом он винил не Германию, а Великобританию и Францию. Что немцы? Они не обманывали, а четко и открыто следовали своему курсу. А вот французы сжульничали, предали своих партнеров по договорам взаимопомощи, Москву и Прагу. Англичане всю эту комбинацию ловко срежиссировали, без них удалось бы убедить французов выполнить свои обязательства.

Предателей следовало наказать и сыграть с ними такую же «шутку», какую они сыграли с СССР. Отчего было снова не попробовать навести мосты с Берлином за счет интересов западных демократий?

После Мюнхена это становилось реальным, ведь и нацистские лидеры смотрели дальше текущей конъюнктуры, оставляя простор для маневра. Чтобы добиться своего, они не гнушались никакими средствами. В том числе временным сближением с ненавистными им коммунистами.

Ближайшей целью была Польша, и пока было неясно, удастся ли Гитлеру взять ее под свой контроль. Пробным шаром должна была стать реакция поляков на немецкие требования о передаче Германии Данцига (Гданьска) и прокладке через польскую территорию экстерриториальной автострады и железной дороги, которые бы соединили основную часть Германии с Восточной Пруссией.

С октября 1938 года в польско-германских отношениях все отчетливее звучали враждебные нотки. В Берлине активно использовали в своих интересах антипольские настроения украинских националистов. Центром этой деятельности стала Вена, откуда велось пропагандистское вещание украинских радиостанций на Польшу. На протесты Варшавы немцы отвечали, что они обращаются к услугам украинцев исключительно для борьбы против СССР{147}147
  Polish Documents on Foreign Police. 24 October 1938 – 30 September 1939 /The Polish Institute of International Affairs. Warsaw, 2009. P. 403–404.


[Закрыть]
.

Примерно так же, как Шуленбург, рассуждали некоторые иностранные дипломаты в Берлине. Болгарский посланник Прван Драганов говорил, что, как только «встанет проблема коридора и Познани»[23]23
  После второго раздела Польши (1793) Познань вошла в состав Пруссии. С 1918 г. – в составе Польской республики.


[Закрыть]
, немцам придется задуматься о коренном улучшении отношений с СССР. Болгарин был убежден, что «переменить антисоветские установки Гитлер сможет за 24 часа, т. к. военные и промышленники и сейчас поголовно стоят за сближение с СССР, а среди черно– и коричневорубашечников авторитет Гитлера настолько силен, что они примут от него любую установку»{148}148
  АВП РФ, ф. 05, оп. 18, п. 142, д. 57, л. 65.


[Закрыть]
.

Несколько фактов.

В октябре 1938 года Шуленбург проявил беспокойство в связи с тем, что двустороннее соглашение о товарно-платежном обороте истекает 31 декабря, а перспективы заключения аналогичного соглашения на следующий год пока неясны{149}149
  АВП РФ, ф. 05, оп. 18, п. 142, д. 59, л. 137.


[Закрыть]
. Эту тему он регулярно поднимал и в последующие месяцы, вплоть до 19 декабря, когда соглашение продлили.

В октябре немцы содействовали освобождению советских моряков, интернированных в Испании франкистами. Речь шла о членах команд теплоходов «Комсомол» и «Смидович» («Комсомол» потопили, а «Смидович» был захвачен).

15 октября при встрече с исполнявшим обязанности заведующего Вторым Западным отделом Григорием Вайнштейном Шуленбург сообщил, что капитан «Смидовича» Глотов вот-вот будет освобожден, и немцы хлопочут «в направлении» освобождения последних семи человек из команды «Комсомола». Конечно, ничего не делалось просто так и соблюдался принцип «услуга за услугу». Советские власти в ответ освобождали из тюрем немецких граждан (не всех) и разрешали им выезд в Германию{150}150
  Там же, л. 172.


[Закрыть]
.

Берлин снял запрет на вывоз в СССР цейсовского оборудования, а Москва перестала чинить препятствия транзиту германских грузов в Иран{151}151
  Там же.


[Закрыть]
.

По случаю годовщины Октябрьской революции в полпредстве по обыкновению был устроен торжественный прием. На него пригласили весь дипкорпус, высокопоставленных нацистских чиновников, которые откликнулись на приглашение. Безошибочный показатель улучшения отношений. В качестве главного гостя фигурировал заместитель Риббентропа статс-секретарь МИД Эрнст фон Вайцзеккер{152}152
  АВП РФ, ф. 05, оп. 18, п. 142, д. 57, л. 36.


[Закрыть]
.

Германская пресса немного сбавила обороты в своей антисоветской риторике и стала чуть более корректно высказываться о СССР. В министерстве иностранных дел на это обращали внимание не только Астахова и советских корреспондентов, но и всего журналистского корпуса в Берлине{153}153
  Там же, л. 79.


[Закрыть]
.

Руководство германского МИД обращало внимание иностранных журналистов на то, что «против СССР не было никаких выпадов в связи с делом Грюншпана и всей еврейской проблемой»{154}154
  Там же.


[Закрыть]
. Имелось в виду покушение на немецкого посла в Париже, которое 7 ноября 1938 года совершил 17-летний еврей Гершель Гриншпан[24]24
  Польско-еврейская фамилия Grynzspan по-немецки транскрибировалась как Gruenspan и соответственно читалась «Грюншпан».


[Закрыть]
. Это был акт возмездия за преследования евреев нацистами, но нельзя исключать, что германские спецслужбы спровоцировали его, чтобы получить повод для массовых еврейских погромов. 9 ноября на Германию опустилась Хрустальная ночь. Практически во всех городах страны штурмовики сжигали синагоги, а также магазины и кафе, принадлежавшие евреям, врывались в их дома и квартиры, убивали и насиловали.

В отличие от англичан, французов и особенно американцев, заявивших Берлину официальные протесты, НКИД воздержался от проявлений негодования. Никаких протестов, никаких демаршей. Поэтому и против СССР выпадов не было.

Астахову, не имевшему конкретных инструкций центра, оставалось докладывать о том, как отнеслись к Хрустальной ночи другие страны. Отдадим ему должное, делал он это так, чтобы в завуалированной форме намекнуть Москве на сомнительность ее подхода. Во всяком случае, такое мнение складывается при чтении его донесений.

Во-первых, подчеркивалась эффективность позиции Великобритании и США, которая «сильно расстроила игру Берлина». «Прогитлеровские элементы в других странах оказались в неловком положении и несколько приутихли, германской пропаганде пришлось отвлечь значительную часть внимания от новых объектов экспансии и заняться неблагодарной полемикой по еврейскому вопросу. От наступления пришлось на ряде участков перейти к обороне и четкий динамизм и активность германской политики первых недель после Мюнхена разменялись и ослабели»{155}155
  АВП РФ, ф. 05, оп. 18, п. 142, д. 56, л. 61.


[Закрыть]
.

Во-вторых, указывалось, что Лондон и Вашингтон руководствовались не только собственными интересами, но и «мотивами общего порядка»{156}156
  Там же, л. 64.


[Закрыть]
. То есть общечеловеческими ценностями, если перевести на современный политический язык. В центре трудно было не воспринять это как своего рода упрек, учитывая, что советское правительство в данном случае исходило исключительно из своих конъюнктурных интересов.

Астахов давал провидческую оценку погромам Хрустальной ночи как первому акту разворачивавшейся трагедии. «Судя по последней статье “Шварце Кор” [официальный печатный орган СС Das Schwarze Korps], гермпра ставит целью довести евреев до полного отчаяния, толкнуть их на преступления и затем либо выгнать, либо физически уничтожить»{157}157
  Там же, л. 71.


[Закрыть]
. Косвенно давалось понять, что происходит нечто совершенно ужасное и молча взирать на это недопустимо. Подобную точку зрения мог разделить Литвинов, пока что занимавший кресло главы НКИД, но не другие члены советского руководства, включая Сталина, настроенные более прагматично, цинично и – скажем прямо – не принимавшие близко к сердцу страдания еврейского народа.

Отношение к еврейской проблеме и начинавшемуся Холокосту было сдержанным и чисто утилитарным. Если это способствовало достижению определенных международных или внутриполитических целей, ее следовало поднимать на щит. Если нет – можно было отставить в сторону, как, собственно, и происходило в предвоенные годы. Преследования евреев в Германии не должны были мешать серьезной политической игре, которую вела советская верхушка.

Обозначившееся в конце 1938 года постепенное наведение мостов между коммунистическим и национал-социалистским государством далеко не всем было очевидно. Подавляющее большинство населения в обеих странах, да и за рубежом, сохраняло убежденность в том, что два тоталитарных колосса – навечно заклятые враги. А вот эксперты, включая дипломатов, подмечали противоположную тенденцию. Оригинальную точку зрения высказал в беседе с Астаховым болгарский дипломат Караджов. «Говоря о советско-германских отношениях, утверждает, что немцы, как это ни кажется странным, все время думают об улучшении отношений с СССР, но не знают, как это сделать. Их ожесточение против СССР он объясняет тем, что проводя ряд мер, имеющих сходство, по крайней мере внешнее, с нашими, гитлеровцы хотят ожесточенной кампанией не допустить мысли о возможности этого сходства»{158}158
  Там же, л. 57.


[Закрыть]
.

О том, что советский и нацистский режимы обладали по крайней мере внешним сходством, написано и сказано немало. Совпадение или близость взглядов по тем или иным политическим и другим вопросам не могло не создавать почвы для сотрудничества. Это во многом относится к культурной сфере – например, к взаимному неприятию «дегенеративного искусства», которое не работало на укрепление и возвеличивание режима.

В июле 1937 года Шуленбург обратил внимание Астахова на открывшуюся в Берлине в здании галереи в парке Хофгартен выставку, которая так и называлась: «Дегенеративное искусство». Сама идея мероприятия принадлежала Геббельсу, пожелавшему внушить германским гражданам отвращение к модернизму и авангардизму в их различных воплощениях. В Советском Союзе такого рода направления в культуре и искусстве тоже не поощряли, хотя до изысков, подобных геббельсовскому, не додумались. Но Шуленбург был абсолютно прав, когда говорил, что «экспонаты отрицательного искусства, показанные в Берлине, были бы в большинстве осуждены также в СССР»{159}159
  Там же, л. 225.


[Закрыть]
.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации