Текст книги "Верхом на тигре. Дипломатический роман в диалогах и документах"

«Кадры решают все»

Намечавшееся советско-германское сближение требовало соответствующих дипломатических кадров, соответствующим образом подготовленных и настроенных. К концу 1938 – началу 1939 года была практически завершена трансформация полпредства в Берлине в загранучреждение, которое выполняло указания центра и при этом не раздражало его самостоятельными предложениями и инициативами. Это отвечало общей установке на замену прежней дипломатической когорты. «Если в период с 1936 по 1938 г., по некоторым данным, было уволено 62 % ответственных работников наркомата, то при Молотове – уже 90 %. Многие освободившиеся места заняли работники НКВД»{160}160
  Семиряга М. Тайны сталинской дипломатии. 1939–1941. М.: Высшая школа, 1992. С. 11.


[Закрыть].

Существенно изменился стиль руководства. Теперь для homo diplomaticus sovetiсus послушание и исполнительность являлись главными критериями успешной деятельности. Попытки возражать начальству могли повлечь выговоры и более суровые наказания.

Подчиненные сталкивались с грубостью, хамством и неприкрытыми угрозами. Молотов, сменивший Литвинова в мае 1939 года, при всех своих деловых качествах, не отличался деликатностью и в выражениях не стеснялся. Он не просто распекал, а нередко стремился унизить и оскорбить человека ниже его по званию. Даже если это был старший дипломат.

В начале 1942 года подобное отношение испытал на себе Федор Гусев – начальник Второго Европейского отдела (в будущем – посланник в Канаде и посол в Великобритании, сыгравший значительную роль в переговорах по открытию Второго фронта). Неизвестно, что послужило причиной гнева наркома, об этом Гусев не рассказывал. Но он записал некоторые слова и фразы Молотова: «Врете, говорите ложь», «спекулируете, что Вам не дают объяснять по существу», «если Вы еще раз это проделаете, я поступлю с Вами иначе», «Вы саботажник», «когда Вы входите ко мне в кабинет, мне противно Вас видеть»{161}161
  Автобиографические заметки В. Н. Павлова – переводчика И. В. Сталина. // Новая и новейшая история. 2000. № 4. С. 95.


[Закрыть].

Причина конфликта, скорее всего, заключалась в характере Гусева. Он был человеком негибким, прямым (это отмечали многие коллеги), в том смысле, что не привык кланяться руководству.

По запоминающемуся выражению Владимира Павлова, советского дипломата, работавшего в 1939–1940 годах первым секретарем в полпредстве в Берлине (в будущем – переводчика Сталина), новое пополнение НКИД представляли люди «от сохи», которые заменили «обуржуазившихся дипломатов чичеринско-литвиновской школы».

Новые нкидовцы не были «от сохи» в буквальном смысле, у них имелось образование, правда, чаще непрофильное. Некоторые из них, включая самого Павлова, сравнительно быстро освоили дипломатическое мастерство и сделали завидную карьеру. Но были выдвиженцы, которые так и не сумели прижиться в новой профессии.

Дипломатический состав полпредства в Берлине и курировавшего германское направление Второго Западного (затем – Центральноевропейского) отдела НКИД основательно почистили. Помимо уже упомянутых сотрудников, расправы не избежал и Крестинский, возглавлявший представительство в 1920-х годах, а позже занимавшийся германскими делами в качестве заместителя Литвинова. Список репрессированных пополнили Григорий Вайнштейн и Владимир Михельс (последний, помимо того, что был помощником заведующего отделом, в другое время занимал должности генерального консула и резидента ГРУ в Данциге). Евгения Гнедина продержали в тюрьме с 1939 по 1956 год.

Александровского поначалу не тронули, только уволили из наркомата. Какое-то время он работал адвокатом в юридической консультации № 32 Бауманского района Москвы. В свободное время занимался переводами на русский язык произведений чешских писателей – Карела Чапека, Алоиса Ирасека и других. В начале войны ушел добровольцем на фронт. Попал в плен, очутился в концлагере. Бежал, партизанил. Затем о нем неожиданно вспомнили. Вывезли в Москву, арестовали, подвергли жесточайшим пыткам и в конце концов приговорили к расстрелу «за измену Родине и шпионаж в пользу фашистской Германии»{162}162
  О судьбе С. С. Александровского см. подробнее: Жизнь и смерть дипломата. URL: https://memorial.krsk.ru/Public/80/198907281.htm.


[Закрыть].

Положение самого наркома Литвинова к концу 1938 года становилось все более неустойчивым. Сталин пока не отказывался полностью от курса на коллективную безопасность, но активно готовил условия для поворота внешней политики в другом направлении.

Рано или поздно должен был наступить черед Астахова, но Сталин и Молотов с этим медлили. Астахов оставался единственным опытным дипломатом в полпредстве в Берлине, который мог квалифицированно выстраивать отношения с немцами.

Репрессии затронули все советские дипломатические представительства, везде ощущалась катастрофическая нехватка профессиональных кадров. Условия работы по меньшей мере не благоприятствовали выполнению прямых задач миссий: поддержанию контактов с широким кругом представителей страны пребывания и иностранными дипломатами для сбора информации и защиты интересов своего государства. Шпиономания, которая культивировалась советским правительством и партийным руководством, приводила к изоляции заграничных представительств и ограничивала профессиональные возможности сотрудников. На это наслаивались другие проблемы. На некоторые из них указывал Астахов в своих письмах, адресованных Литвинову.

Одна из них касалась проблемы немецких служащих посольства, так называемых принятых на месте. Нанимать людей в стране пребывания считается нормальным для загранпредставительств. Во-первых, экономятся средства на заработной плате технических сотрудников, присылаемых из центра, а во-вторых, создается более комфортная обстановка для работы дипломатического состава. Конечно, «принятые на месте» могут оказаться агентами или осведомителями органов контрразведки и разведки, однако сферу их деятельности в помещениях миссии несложно контролировать. Кроме того, сами по себе они могут являться источниками информации, через них можно выходить на важные контакты в различных кругах. В настоящее время в посольствах и генконсульствах многих крупных государств, где принимаются чрезвычайно серьезные меры безопасности, по-прежнему берут на работу «местных» – секретарей, водителей, сторожей, садовников, рабочих разного профиля. В советских (а сегодня в российских) загранучреждениях эта практика не столь распространена, а в периоды ухудшения двусторонних отношений сводится к минимуму.

Процитируем Астахова:

Поверьте, что мне крайне неприятно быть своего рода адвокатом дьявола, развивая соображения в пользу сохранения в нашем аппарате немецких служащих. Я отлично отдаю себе отчет в том риске, с каким это связано. После отъезда Юренева я потратил немало усилий на ликвидацию немецких служащих. За это время нами уволено 8 человек (штатных и нештатных), хотя из Союза на их место прислано всего трое (портье и две уборщицы). Остальные заменены главным образом за счет интенсификации труда советской части. Излишне говорить, что если мои доводы Вас не убедят, то мы уволим (в том или ином темпе) и всех остальных. Но я считаю своим долгом отметить, что сейчас мы подошли к такому минимуму (трое в полпредстве и один в Консульстве), когда дальнейшее сокращение вызывает угрозу серьезных отрицательных явлений не только по линии оперативной работы, но и по линии, которую мы мыслим, когда произносим слово «бдительность»{163}163
  АВП РФ, ф. 05, оп. 18, п. 142, д. 56, л. 37.


[Закрыть].

Письмо Астахова Литвинову о положении дел в полпредстве и с просьбой отозвать его в Москву от 12 декабря 1938 г. Архив внешней политики РФ.

В Москве, где бушевал Большой террор, по обвинению в шпионаже в пользу Германии сажали и расстреливали тысячи ни в чем не повинных граждан. Поэтому, выступая против неоправданных увольнений немецких служащих, Астахов сильно рисковал. Но ситуация в полпредстве выводила его из себя.

В условиях кадрового голода он вел работу фактически в одиночку и, судя по всему, смертельно устал. К тому же его удручал общий образовательный и культурный уровень новой дипломатической «поросли». Люди не умели правильно, без ошибок написать обычное письмо, служебную записку, справку. Документы полпредства, сохранившиеся в архиве, – наглядное тому подтверждение. Безграмотность сочеталась с высокой идейностью, но это не способствовало нормальной работе, и Астахов не хотел с этим мириться. Он раздражал руководство независимостью суждений, то есть вел себя так же, как Александровский в Праге. Это ему припомнят, но лишь после того, как окончательно перестанут в нем нуждаться.

В декабре 1938 года, примерно через полтора года после своего прибытия в Берлин, Астахов попросил наркома отозвать его:

Глубокоуважаемый Максим Максимович,

Весьма признателен Вам за усилившуюся присылку информационных материалов (дневников, писем и др.), помогающих ориентироваться в не вполне порой ясных моментах. Но при всем том должен сказать, что общее положение нашей работы за границей, насколько я могу судить по положению на здешнем участке, далеко не удовлетворительное. Мы имеем в Берлине большой аппарат, но он занят преимущественно обслуживанием [здесь и далее подчеркивание Астахова] самого себя (вопросы финансовые, хозяйственные, школьные, обществ. работа и пр.). В этом, быть может, заложен корень разъедающих нас склок. Для работы во вне, для связей с иностранцами, для изучения литературы, прессы, для ознакомления со страной и пр. в этом аспекте, за единичными исключениями пригодных людей нет, а те, какие есть, поставлены в условия, позволяющие лишь в минимальной степени осуществлять задачи подобного рода. Мы тратим огромные средства на содержание здания, имеем школу (я не против этого!), где для двенадцати детей работают четверо педагогов (плюс обслуживание), мы собираемся затратить многие сотни тысяч на перестройку здания и на постройку многих домов (!), но ничего не делаем, чтобы дать возможность работникам, могущим поддерживать внешние связи, осуществлять сейчас эту задачу (квартира, прислуга, то есть то, что имеют самые маленькие чины самых захудалых миссий). В самый разгар сезона в исключительно важный исторический период мы не имеем здесь не только полпреда и торгпреда, но здесь нет уже больше года ни одного представителя нашей прессы, хотя у него было бы гораздо большие возможности внешнего характера, чем у любого из дипломатов. Здесь нет уже 1 1/2 года военного атташе и единственный военный работник (пом [ощник] военного атташе) находится уже около 2-х месяцев в Москве, хотя военные «приемы» и рауты идут полным ходом и все страны держат здесь по многу людей. Имея маленький журнал, который мог бы давать печатную информацию о СССР, мы его не выпускаем (т. к. торгпредство до сих пор не может договориться с НКВТ[25]25
  Народный комиссариат внешней торговли.


[Закрыть] о том, кто его должен составлять и кто за него отвечает). Не перечисляю дефектов менее значительного свойства, ибо это заняло бы много времени и места. Подобное положение совершенно не дает возможности наладить работу и поставить ее хотя бы в приблизительное соответствие с теми задачами, какие перед ней стоят и какие она должна была бы выполнять.

Я надеюсь, что по приезде сюда т. Мерекалова Вы дадите мне возможность приехать в Москву. В данной обстановке работа моя крайне малопроизводительна, и я предпочел бы переход хотя бы на менее ответственную, но более практически эффективную работу в Союзе на любом поприще. Хотелось бы сказать еще многое, но не хочется заниматься благочестивыми пожеланиями по Вашему выражению.

С тов. приветом Г. Астахов{164}164
  АВП РФ, ф. 05, оп. 18, п. 142, д. 57, л. 107.


[Закрыть].

Литвинов отказал Астахову, о причинах этого скажем немного позже. Так или иначе, он остался на своем посту, и трудно даже представить, какой огромный объем работы приходилось ему выполнять. Ее всё прибавлялось, а квалифицированного кадрового пополнения полпредство не получало. Не решался и вопрос с военным атташе, который в той ситуации руководителю полпредства был крайне необходим. 15 июня 1939 года Астахов писал уже не Литвинову, а Молотову:

Я хотел бы обратить Ваше внимание на ненормальное положение военной работы полпредства. Пом[ощник] военного атташе т. Герасимов в течение этого сезона отсутствовал (находясь в Москве) с октября по половину февраля. Затем он снова был вызван в 20-х числах апреля и находится в Москве до сих пор. Кроме него ни одного военного работника, который имел бы дипломатическое звание, дающее право на установление внешних связей, в полпредстве нет. Об отрицательных сторонах этого явления вряд ли нужно распространяться… Между тем, обстановка такова, что в этом чувствуется самая острая необходимость{165}165
  АВП РФ, ф. 06, оп. 1, п. 7, д. 66, л. 94.


[Закрыть].

Обстановка в полпредстве спровоцировала у Астахова тяжелое нервное состояние. На это многие обращали внимание, включая иностранных дипломатов и сотрудников германского МИДа. Мейер Хайденхаген, референт по вопросам СССР, в разговоре с первым секретарем полпредства Николаем Ивановым сказал, что Астахова «необходимо срочно отпустить в отпуск, он страшно устал, изнервничался, он вообще страшно нервный человек и отпуск ему необходим»{166}166
  Там же, л. 64.


[Закрыть].

Этот разговор имел место в июне 1939 года, то есть через полгода после того, как Астахов просил Литвинова перевести его на другую работу.

Нельзя исключать, что эта просьба была вызвана не только непомерной нагрузкой, но и нежеланием работать под началом человека, который недостаточно хорошо разбирался во внешнеполитических делах вообще и в советско-германских отношениях в частности. Мерекалов, которому немцы наконец выдали агреман, в искусстве дипломатии был несведущ и, как уже говорилось, не знал немецкого языка. Как полпред он подписывал все шифртелеграммы, но многие из них писал Астахов. Когда же глава миссии докладывал о собственных впечатлениях по тем или иным вопросам, становилось очевидным: ему не хватает аналитических способностей. Но какие могли быть претензии к работнику внешней торговли и бывшему чекисту, который до неожиданного назначения в Берлин не соприкасался с внешнеполитической работой?

«В отличие от опытных советских дипломатов Я. З. Сурица и К. К. Юренева, – писал В. В. Соколов, – новому руководителю полпредства только предстояло осваивать азы дипломатической службы. Но особого рвения к этому он не проявлял»{167}167
  Соколов В. Трагическая судьба… С. 174–175.


[Закрыть].

Мерекалов не рвался на дипломатическую работу, это было не его призвание, и он прямо говорил об этом Сталину, когда решался вопрос о назначении. Возможно, новый полпред чувствовал, что пробудет в Берлине не так уж долго, и не стремился заниматься тем, что, как он считал, вряд ли ему понадобится в будущем. Вместе с тем не будем преувеличивать: как отмечает Безыменский, Мерекалов хоть и был человеком малоинтеллигентным, зато отличался прилежанием и трудолюбием{168}168
  Безыменский Л. Указ. соч. URL: http://militera.lib.ru/research/bezymensky3/10.html.


[Закрыть].

По правде говоря, не все донесения, которые полпред составлял самостоятельно, были совершенно беспомощными. Один из примеров – телеграмма о визите в Германию руководителя Венгрии адмирала Хорти, верного союзника Гитлера. Вначале в ней рассказывалось о военном параде в честь высокого гостя (туда пригласили дипкорпус) с перечислением принявших в нем участие подразделений вермахта, военной техники и сравнением их с подразделениями и военной техникой Красной армии, которые Мерекалов наблюдал на параде в Москве в мае 1938 года. Кое-что было точно подмечено. «Обмундирование по внешнему виду более или менее равноценно с немцами… Немцами было представлено очень мало пехотных частей и кавалерии… Отсутствовали танкетки и тяжелые танки… Слабо по сравнению с нами представлены прожектора и звукоуловители… Совершенно отсутствовали нашего типа тягачи… Обращали на себя внимание оркестры, шедшие впереди своих частей, выдерживающие прусский шаг не хуже строевых частей».

Изложенное представлялось небезынтересным, пускай это мало напоминало серьезный сравнительный анализ. Констатация некоторых моментов, бросившихся в глаза полпреду, тоже имела важность. К тому же он вполне здраво предлагал центру направить в миссию военных специалистов – «для изучения сил вероятного нашего противника»{169}169
  АВП РФ, ф. 05, оп. 18, п. 142, д. 56, л. 232–233.


[Закрыть]. Кадры военного атташата Москва чистила не менее основательно, чем дипломатический состав, и незаполненных вакансий там хватало (как мы помним, на это жаловался Астахов).

Вместе с тем отдельные пассажи полпреда нельзя было назвать содержательными, они явно сочинялись для того, чтобы «заполнить пустоты». Это относится к описанию посещения им оперного театра по случаю того же визита. Мерекалов ограничился следующим: «А вечером 25 августа на “Лоэнгрине”[26]26
  Опера «Лоэнгрин» Вагнера.


[Закрыть] в оперном театре тоже в честь Хорти (приглашение Гитлера). Театр полон военных и чиновников. Особенно выделяются члены правительства и военные с зеленой лентой и повешенным на нее орденом, это обильная награда Хорти в связи со своим приездом. Впечатление от приема также убеждает, что руководит страной фашиствующая военная клика»{170}170
  Там же, л. 233.


[Закрыть].

Что-то особо ценное и новое из этой констатации извлечь было трудно. Не зная языка, полпред фактически не располагал собственными контактами и не мог в профессиональном плане использовать для сбора сведений и завязывания знакомств такую удобную возможность, как посещение оперы.

Некоторые моменты непродолжительной деятельности Мерекалова на посту полпреда весьма колоритны.

Одна из первых проблем, решением которой он озаботился по приезде в Берлин, заключалась в аренде дачи в пригороде. Первому заместителю наркома иностранных дел Потемкину пришлось разъяснять, что дача для полпреда – не приоритет, тем более в такой загранточке, как германская столица:

Желание законное, особенно, принимая во внимание нынешнюю жару. Но на этот счет у меня имеются некоторые сомнения. Что Ваши предшественники обходились без дачи – может быть, не столь уж важно. В конце концов одни легче, другие труднее мирятся с жизнью в городе в летнее время. Более существенно другое. Во-первых, Вы сами убеждаетесь, что Вам не хватает рабочего дня, чтобы справиться с работой, выпавшей на Вашу долю. Стоит ли при этих условиях выезжать на дачу? К тому же Вам нужно внимательно приглядываться ко всему, что делается в полпредстве и в колонии: необходимо, чтобы присутствие полпреда ощущалось в Берлине ежеминутно. Учтите, что кое-кто, быть может, и прямо заинтересован, чтобы тут продолжалось то положение без хозяина, которое уже порядочное время существует в нашей берлинской колонии. Наконец следует весьма серьезно обдумать, достаточно ли может быть обеспечена на даче Ваша личная безопасность, связь с полпредством, целость Вашей переписки и прочее. Все это необходимо обстоятельно взвесить. Посоветуйтесь с компетентными товарищами и сообщите мне о результатах. Добавлю в заключение, что всего несколько дней отделяют Вас от августа месяца, когда жара неминуемо начнет спадать. Располагая автомобильным транспортом, всегда можно этим путем, хотя бы и каждый день, подышать свежим воздухом вне города»{171}171
  Там же, л. 20.


[Закрыть].

Две вещи обращают на себя внимание.

Первое. Чрезвычайно мягкий тон первого заместителя наркома, который вместо того, чтобы одернуть полпреда, думающего о личном комфорте в обстоятельствах, мало к тому располагающих, мягко его пожурил. Очевидно, это объяснялось тем, что Мерекалова назначали на должность полпреда в Берлине по личному указанию Сталина, и Потемкин остерегался подставлять себя под удар. Второе. Упоминание о том, что «кое-кто» может быть заинтересован в «положении без хозяина», – это определенно камень в огород представителей органов госбезопасности, которые с началом Большого террора и вплоть до смерти Сталина, ареста и осуждения Берии хозяйничали в советских загранучреждениях, оттесняя на второй план обыкновенных мидовцев.

Но вернемся к Астахову. Литвинов, воспротивившись его отъезду, написал: «Ваш отъезд из Германии я считаю, по крайней мере, преждевременным, ибо т. Мерекалову без Вас все же трудно будет там работать. Для здешней работы нам легче находить людей, чем для заграничной, да я и не представляю себе, как мы могли бы Вас использовать теперь в Центральном аппарате»{172}172
  Там же, л. 32.


[Закрыть].

Ответ наркома заслуживает внимания не только потому, что свидетельствует о том, насколько глава НКИД ценил Астахова. Возможно также, что Литвинов надеялся уберечь дипломата от тех опасностей, которые поджидали его на родине. Люди, находившиеся на загранработе несколько лет, даже всего год-полтора, вообразить не могли всю глубину перемен, происходивших в СССР, иначе количество невозвращенцев возросло бы в разы.

Конечно, знания и опыт Астахова пригодились бы в Москве, и Литвинов кривил душой, когда писал, что не знает, «как мы могли бы Вас использовать теперь в Центральном аппарате». Новые сотрудники, которыми затыкали кадровые бреши, не шли ни в какое сравнение со старой гвардией. Кто-то набирался опыта и становился отличным дипломатом, но это требовало времени. Заявление, что для «здешней работы нам легче находить людей, чем для заграничной», не соответствовало действительности. Обе задачи становились все более сложными. Повторим: с нашей точки зрения Литвинов попросту не хотел приносить в жертву машине террора еще одного человека, надеясь, что тот отсидится в Берлине. Это не спасло Астахова и лишь отсрочило трагическую развязку. Он оставался в полпредстве до августа 1939 года, и подготовка судьбоносного пакта связана с его именем.