Текст книги "Миллионер"

3. ИЗБЕРИ СЕБЕ ЖИЗНЬ, ЧТОБЫ ЖИТЬ

Глава 3
СТРАНА ПЛОХИХ СОВЕТОВ

Почему люди пишут книги? Ответов на этот вопрос множество практически столько же, сколько было написано разных книг. Мой же случай имеет имя собственное: Михаил Болотовский.

Не помню, как и откуда он появился в первый раз! Журналист по специальности, авантюрист и предприниматель по натуре, Болотовский выпускал прекрасный журнал в Санкт-Петербурге под названием «Интербизнес». Он был главным редактором, и все начинали читать журнал именно с его авторской колонки, в которой Миша исподтишка рекламировал содержание номера и ловко завлекал читателя обязательно прочесть весь его целиком, от обложки до обложки. Журнал состоял на 80 процентов из интервью с разными людьми. Причем интервью специфических, во время которых собеседника выводили из себя каверзными и провокационными вопросами, что придавало особый, скандальный характер статьям журнала, но в то же время раскрывало личность «героев» и делало написанное занимательным и интересным.

Болотовский предложил мне написать книгу о моей жизни, и я категорически отказался. А потом подумал: деревья уже сажал, сына на свет родил, может, и стоит для комплекта что-то написать?

Известные люди в современном мире «пишут книги» руками и мозгами других – и я подумал, что в моем случае надо использовать талант Болотовского и эту проверенную методику. Тогда самому не придется тратить время на это занятие – довольно нудное, да и мне несвойственное.

Ах, моя доверчивость! Именно так и разрисовал коварный Болотовский ту адскую работу, в которую он меня втянул.

Вся каверзность Болотовского заключалась в том, что, за-

писав с моих слов восемнадцать магнитофонных кассет и расшифровав текст, он придумал, каким образом заставить меня работать над своей книгой, «не щадя живота своего» и времени. Он скромно предложил страницы своего замечательного журнала для публикаций отдельных глав книги по мере их появления. Не подозревая подвоха, я согласился! А что тут такого? Пусть по мере написания сам и публикует, подумал я.

И вот по Интернету для согласования в Лондон из Санкт-Петербурга мне была прислана первая «готовая» глава для публикации в журнале!

Господи! Вы бы видели, каким идиотом выглядел я в этой главе! Все факты были перевернуты вверх тормашками, косноязычность моей речи была запредельной, я будто специально извращал факты из своей жизни, а неточностям в описании событий не было конца.

– Неужели он написал это с моих слов? – изумлялся я.

Нельзя было допустить, чтобы ТАКОЕ было напечатано под моим именем. Никогда!!!

Что мне было делать в данной ситуации? Конечно, все бросать и садиться за переделку текста.

И так продолжалось около года. Каждая новая глава, записанная «с моих слов», забирала у меня несколько суток жизни на ее новое написание. Когда я наконец заканчивал над ней работу, то, проходя мимо зеркала, видел свои налитые кровью глаза и опухшее лицо. И всякий раз говорил себе совсем не то, что великий поэт: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!» Я говорил:

– Ну и попал же ты! Писатель хренов!

И эта фраза показывала всю пропасть между мной и великим поэтом…

Но справедливости ради я все же себе признавался, что описание моей судьбы может заполнить страницы объемного тома. Столько всего было за прожитые годы!

Получилось, что вместе с Россией, преодолевшей за это время эпоху, я прожил несколько жизней! Первая, самая длинная, но отнюдь не самая насыщенная, продолжалась с моего рождения до 1987 года. Она называлась «Винтик в коммунистическом аппарате своего Отечества». Вторая – с мая 1987 года по февраль 1991-го, самая бурная и драматическая, начало свободной рыночной экономики в СССР – «Глоток несбыточных надежд». Третья – эмиграция, с марта 1991 года по декабрь 1993-го, – «Ностальгический синдром». Четвертая жизнь в новой России – с января 1994 по ноябрь 1996-го – «Возвращение на чужую Родину». Пятая – с ноября 1996 по май 2000-го, опять из России в Лондон, под названием «Из мнимого капитализма в настоящий». И, наконец, шестая – еще одна попытка вернуться домой – «В поисках точки опоры».

Мои жизни обладали всем необходимым набором для соответствия этому определению: детством с естественным познанием нового мира, наивными ошибками и синяками; молодостью с присущими ей увлечениями и переоценкой ценностей; зрелостью с прозрением, славой и преодолением себя самого; мудрой старостью и даже смертью.

Я завидую всем, кто живет один раз: это более естественно для природы человека. Но уж кому как повезет…

В отличие от тех, кто публикует свои автобиографии, я сразу решил этого не делать, так как никогда в жизни дневников не вел. Все, на что я способен, это написать литературно-маразматическое эссе о жизни вообще и о себе в частности. И пусть так и будет…

* * *

В 1985 году, когда пришел к власти Горбачев и была назначена «сверху» новая эра в жизни советского общества «Перестройка и Ускорение», никто в мире не думал, что это серьезно.

Тогда шутили, что после каждого заседания Политбюро Горбачев приходил домой с большим синяком на щеке. Каждый из старых членов подходил к нему, поздравлял с назначением и щипал дружески за щеку со словами: «Ууу! Какой ты молоденький!»

Мне вспоминается разговор, услышанный в одном коридоре, напротив приемной министра. Разговаривали два чиновника, один из которых нервно курил, был красный, как спелый помидор, и только что вышел из кабинета самого шефа.

– Будто с цепи министр сорвался! – говорил он. – Так меня поливал матом, стучал кулаком по столу, орал как сумасшедший: «Ты, твою мать, понимаешь, в какое новое время живем? Ты почему до сих пор не перестроился?» А как на такой вопрос ответишь?

– Да ладно, не расстраивайся! – утешал другой. – Времени у тебя хватит, ускорение только начинается. Еще успеешь!

Это было в Министерстве химической промышленности, что совершенно не важно! Таких министерств тогда в СССР было 120 или даже больше. Если, допустим, этот случай произошел бы в Министерстве плодоовощной и ягодной промышленности, боюсь, что бедный чиновник так и не успел бы перестроиться – министерство ликвидировали уже через полгода.

Административно-командное управление было единственным стилем взаимоотношений. Люди разделялись на две категории: номенклатуру и подчиненных, или зверей-начальников и исполнителей-рабов.

Если по своей природе начальник не был зверем, то либо он слетал со своего кресла, либо с ним рядом находились его заместители, которые выполняли обязанности зверя. А сам начальник выступал в роли раба для вышестоящего начальника, и так до самой вершины пирамиды.

Мой хороший приятель, директор одного крупного предприятия, так описывал мне процедуру вызова на ковер к первому секретарю московской коммунистической партийной организации Гришину.

Тот сидел в самом конце огромного кабинета, напротив входной двери, от которой к его столу тянулась ковровая дорожка. Ножкой от буквы "Т" был приставлен еще один маленький стол. За ним с двух сторон восседали два специальных работника, молодые, красноречивые и по-звериному агрессивные. В кабинете находились только эти три сидячих места – гришинское кресло и два стула для спецов.

Вызванному на ковер сесть не предлагали – да и негде было. Поэтому он, робко войдя и сделав несколько шагов по направлению к столам, останавливался в нерешительности напротив.

Спецы, не отрываясь от бумаг, зачитывали вопрос, по которому надлежало разобраться с жертвой, полную характеристику работы предприятия и детали из жизни с такими подробностями, которые вызванному и не снились, – вплоть до его личных отношений с очередной любовницей.

А дальше начиналась проработка. Отточенными фразами молодые звери превращали человека в дерьмо. Обвинения в том, что он саботажник, преступник, подлец и ему место не в партии, а только на скамье подсудимых, чередовались со множеством риторических вопросов, на которые просто нельзя было ответить, и изложением фактов личной жизни, видимо прослушанных и подсмотренных.

Скорость перекрестного уничтожения была такой, что на ответ времени не давали, поскольку сразу же задавался другой вопрос, третий и так далее.

Если же обложенный дрянью начинал оправдываться, спецы входили в раж и не оставляли от него даже мокрого места. Гришин всегда сидел молча. Внизу под окнами дежурила машина реанимации, так как у вызванных часто случались сердечные приступы, в том числе и со смертельным исходом. Если подопытный выдерживал экзекуцию до конца, Гришин останавливал спецов, поднимал невинный взор и зачитывал уже приготовленное решение по этому вопросу: выгнать из партии, снять с работы, объявить выговор, строго указать… А в приемной ожидали своей очереди другие приглашенные.

Мы думали, что все в нашей стране – и власть, и люди, и собственность – принадлежит организации – Коммунистической партии Советского Союза, что было не совсем правильно. На самом же деле страна находилась в полном распоряжении конкретных людей – членов Политбюро Центрального Комитета (ЦК) компартии. Для особо непослушных, если воздействие партии казалось недостаточным, использовались эффективные карательные аппараты КГБ и милиции. Экономика управлялась соответствующими отделами ЦК КПСС Советов Министров СССР – организацией, которая выполняла все их распоряжения и указания.

Ниже располагались министерства и государственные комитеты: планирования, снабжения, статистики, цен и множество других…

Система работала непрерывно по замкнутому кругу. Вещественным продуктом ее производства являлись миллионы тонн исписанной бумаги. Позже были опубликованы факты, что только четыре процента от всей бумаги, выпущенной и завезенной в СССР, использовалось для печатания книг, журналов и газет, а остальные 96 процентов – для обмена письмами и документами между министерствами и ведомствами, издания прейскурантов, инструкций и бланков статистической отчетности.

Когда говорили, что «СССР самая читающая страна в мире», я всегда понимал это буквально. Вполне можно было бы добавить: и самая пишущая в мире.

Год начинался с составления бумаг, которые должны были определить жизнь всей страны начиная со следующего года.

Огромные аппараты управления на предприятиях и в учреждениях, составлявшие от 25 до 80 процентов от общей численности работавших, писали и заполняли тысячи присланных сверху форм, в которых пытались определить все, что может понадобиться для будущей деятельности: от количества канцелярских скрепок и гвоздей до строительства новых домов и заводов. Этот процесс назывался «заявочной кампанией».

Заполненные формы направлялись выше – в главки и управления, где эти формы сводились в общие таблицы, обрабатывались по тысячам научно обоснованных методик и инструкций и отправлялись в министерства.

Работники министерств сводили формы, полученные из главков и управлений, в общие таблицы, выводили общие показатели, после чего направляли в Государственный комитет материально-технического снабжения – Госснаб СССР.

Госснаб СССР составлял отдельные формы по республикам, регионам, отраслям промышленности и сферам социальной жизни, представлявшие заявленную потребность страны на будущий год.

Интереснее всего было то, что от низа до самого верха каждый, заполнявший эти формы, указывал несуществующие на самом деле потребности, стараясь как можно больше их увеличить, поскольку знал, что ждет эти бумажки впереди.

Если требовалось 100 килограммов какого-то продукта – писали 350. Если нужно было 20 миллионов рублей на реконструкцию цеха – в бумагах указывалось 40 миллионов…

Выполнив историческую миссию по составлению сводной таблицы несуществующих потребностей страны, Госснаб СССР отчитывался перед Советом Министров, а тот, в свою очередь, перед ЦК. После этого полученные данные передавались в Государственный комитет по планированию – Госплан СССР, который проводил не менее историческую по значимости работу.

В Госплан СССР снизу поступали бумаги, обработанные по строго научным методикам бюрократами предприятий и учреждений, главков и управлений, министерств и ведомств, а на последней стадии и Государственным комитетом по статистической отчетности – ЦСУ СССР. (Позднее его переименовали в Госкомстат СССР.)

В этих формах указывались миллионы показателей, отражающих, как работала вся страна в предыдущем году: сколько было произведено мыла и гвоздей, построено предприятий, закуплено и выпущено оборудования, истрачено валюты, создано новых рабочих мест, заявки на все материальные ценности на следующий год.

Каждый, кто заполнял эти формы отчетности, тоже указывал неверные цифры. Ведь надо было обязательно показать, что все запланированное в прошлом году было выполнено – и даже чуть-чуть перевыполнено. Иначе не дадут требуемого количества на следующий год.

Тогда был популярен такой анекдот.

«Идут международные соревнования по выдавливанию сока из стограммового лимона. Выступает японский спортсмен, сжимает лимон в кулаке – и в стакан вытекает 50 граммов лимонного сока. На его майке надпись: „КАРАТЕ“. Выступает американский спортсмен. Лимон в кулаке, Дно» усилие – и вытекло 80 граммов сока. Надпись на его майке: «ЦРУ». Выступает первый советский спортсмен. Лимон в кулаке, сжатие – вытекло 100 граммов сока. Надпись на майке: «КГБ СССР». А последним выступает второй советский спортсмен. Из стограммового лимона выдавлено сто пятьдесят граммов сока! Надпись на майке: «ЦСУ СССР»".

Итак, понимая, что вся поступившая информация абсолютно недостоверна, чиновники в Госплане начинали состыковывать данные между собой. И хотя десятки тысяч сотрудников, которые трудились в поте лица, прекрасно понимали бесполезность своей работы, на самом деле она была очень полезна и нужна. Основанная на полном обмане, эта работа все же давала стране возможность существовать, а плановой экономике хоть как-то работать.

В Госплане ненавидели Госснаб, смеялись и издевались над ним – и поэтому без всякого зазрения совести сокращали представленные потребности сначала вполовину, а затем еще и еще, сколько понадобится. Сколько на ум придет!

Впрочем, были святые потребности, которые не сокращались никогда. Явно завышенные, временами нелепые и просто сумасшедшие, они удовлетворялись в первую очередь. Это были потребности ЦК компартии и военно-промышленного комплекса.

Такие бумаги выделялись из общей массы специальными разноцветными полосами вдоль документа из верхнего угла в нижний.

Все же остальные, порядочно изуродованные, основательно перекроенные, снова возвращались в Госснаб.

Существовал анекдот, явно сочиненный кем-то из Госснаба:

«На военном параде перед правительством по Красной площади проходят вооруженные части, демонстрируя свою мощь. Сначала идут танковые части и бронемашины с артиллерией, потом везут тактические ракеты с ядерными боеголовками, наконец – стратегические межконтинентальные ракеты со множеством ядерных головок. И вдруг, как бы завершая парад, по площади в окружении сотрудников КГБ идет один человек с портфелем в руке. Иностранные наблюдатели спрашивают министра обороны: „В чем дело? Кто этот человек и как он связан с ядерным вооружением?“ „Это представитель Госплана СССР, – отвечает министр. – А Госплан обладает наиболее мощной разрушительной силой в мире!“»

Что мог поделать Госснаб, если Госплан уже рапортовал в Совет Министров и в ЦК КПСС о выполненной работе? Получив бумаги назад, Госснаб приступал к распределению фондов.

Фонды – это было что-то, не существующее в реальности, типа привидений. Однако это «что-то» давало право предприятию рассчитывать на получение определенного количества благ – от кнопок до денег, – на существование в следующем году…

Все министерства и ведомства ненавидели Госснаб и Госплан. Все главки и управления ненавидели свои министерства. А все предприятия ненавидели главки и управления, которые выделяли на эти предприятия фонды, полученные из Госснаба, и навязывали невыполнимые планы производства, навязанные Госпланом.

За годы одиннадцати пятилеток и семилеток в СССР по всем основным показателям планы не были выполнены ни разу. Но система продолжала работать.

Были еще два класса чиновников, выполнявших важнейшую работу. Для облегчения жизни на всех предприятиях, в ведомствах, главках и министерствах содержались специальные люди – снабженцы и плановики.

Снабженцы: армии этих предприимчивых людей осаждали отделы и управления Госснаба и Госплана круглый год, выбивая наиболее приемлемые условия для работы своих предприятий. Многим удавалось в течение года производить корректировки планов и выделенных средств. Эта деятельность так и называлась: выбивание фондов.

Цель у снабженцев была простая – получить как можно больше фондов на все, что требуется и не требуется. Самым главным в их лексиконе было слово «достать».

Плановики: старались уменьшить производственный план, а заодно доказать, что прошлогодний план был выполнен и перевыполнен, поэтому обязательно нужно всех поощрить и премировать. Эта работа называлась: «пробить».

Порой эти люди совершали настоящие чудеса, проявляя поистине выдающиеся организаторские и предпринимательские способности…

Кроме безропотно подчиненного Совета Министров у ЦК было еще несколько органов, позволявших управлять всем и каждым в СССР. Главными были сами отделения коммунистической партии на местах – комитеты КПСС.

На каждом советском предприятии, в каждой общественной организации, в любом городе, районе и в деревне были официальные представительства Коммунистической партии СССР.

Они бесплатно размещались в самых лучших офисах, состояли из миллионов высокооплачиваемых работников, целью которых было осуществление контроля за работавшими людьми и наказание их.

Наместники ЦК в регионах беспрекословно исполняли любые поручения вышестоящих органов коммунистической партии – это называлось «провести идеи партии в жизнь».

И поскольку даже в Конституции СССР была указана ведущая и определяющая роль коммунистической партии во всех сферах жизни людей, то представителям этой партии позволялось делать все, что угодно. Они могли снять с работы большого начальника и назначить нового. Они могли нарушать законодательство. Они могли лишить человека будущего или облагодетельствовать его за счет государства.

Конечно, для себя эти работники получали блага в первую очередь, и чем выше пост занимал чиновник от компартии, тем больше благ он получал. Сами же члены ЦК КПСС, а особенно члены Политбюро ЦК, жили при коммунизме: они не пользовались деньгами. Все им доставалось бесплатно.

Стать членом коммунистической партии было очень трудно. В партию принимали по разнарядкам, выделяемым для предприятий, и в основном брали рабочих, солдат и колхозников.

Для интеллигенции, куда автоматически зачислялись все граждане, окончившие высшие учебные заведения, устанавливалась отдельная квота.

Мне вспоминается одна история, которая произошла с моим товарищем, захотевшим вступить в партию. После окончания Горного института он специально устроился на работу в Метрострой.

Поскольку там было много рабочих, Метрострою давалась большая квота на прием в партию. Существовало соотношение: на пятерых рабочих, принятых в партию, можно было принять одного инженера-интеллигента.

Через три года работы, когда подошла очередь моего приятеля, ему нужно было сначала дождаться вступления в партию пяти рабочих. А им членство в партии ничего не давало – кроме обязанности каждый месяц платить партийные взносы.

Мой товарищ ждал полгода, пока наконец четверо рабочих были приняты в компартию. А пятого никак найти не могли.

Тогда приятель решил ускорить процесс и в качестве претендента сам выбрал Героя Социалистического Труда, беспробудного пьяницу Ивана Ивановича. Мой товарищ регулярно стал проводить с ним беседы, уговаривая вступить в партию. Он обещал Ивану Ивановичу платить всю жизнь вместо него партийные взносы, водил его в кабаки, покупал водку…

Когда Иван Иванович напивался, все было хорошо: он сразу давал обещание вступить в партию. Но стоило ему выйти из запоя, как он тут же отказывался это сделать.

И вот наступил решающий день, когда надо было идти в райком. Иван Иванович пришел трезвым, постоял там у дверей и, слегка смущаясь, решительно отказался вступать в КПСС. Мой товарищ предвидел такой поворот событий, поскольку за прошедшее время изучил Ивана Ивановича как родного.

– Ну и не надо, Иваныч, бог с ней, с этой партией, – задушевно сказал он. – Давай выпьем за окончательное разрешение этого вопроса и забудем!

Они выпили под лестницей райкома бутылку водки, закусили соленым огурцом. Поскольку Иван Иванович находился на очень поздней стадии алкоголизма, то после такого количества водки он практически перестал что-либо соображать.

У моего приятеля хватило сил дотащить кандидата до дверей партийного комитета и открыть их.

А дальше произошло непредвиденное: сделав шаг вперед, Иван Иванович упал на пол лицом вниз.

К счастью, ничего серьезного не случилось. Члены комиссии подняли героя труда с пола, утерли его окровавленный нос, усадили на стул – и тут же приняли в члены КПСС.

– Ну, с кем не бывает на нервной почве! Ну выпил человек для храбрости, – говорили они, обсуждая его кандидатуру. – Ведь это самое важное событие в жизни человека – вступление в партию! Надо Ивана Ивановича понять – он у нас прославленный рабочий… Просто человек перебрал для храбрости!

И вслед за Иваном Ивановичем в члены партии приняли моего приятеля…

Вполне понятно, почему в компартию старались брать рабочих и малограмотных колхозников – они не стремились занять руководящие посты, значит, не были конкурентами для уже сидящих в креслах руководителей.

Итак, советское общество представляло собой довольно своеобразную систему: снизу наверх шли бесконечные потоки бумажной лжи, а сверху вниз – потоки указаний и наказаний. Нельзя сказать, что эта система не совершенствовалась, ведь она объединяла живых людей, которые сами по себе склонны к развитию.

И кроме того, техническая революция поставляла все больше и больше новых средств на службу системе – от компьютеров до спутниковой связи.

Но развитие общества, направляемое в определенное русло, опутанное колючей проволокой, неизбежно принимало уродливые, неестественные формы, хотя и выглядело иногда красиво.

Если рассмотреть стремления людей с нормальными потребностями, то, пожалуй, в качестве примера можно остановиться на все том же моем приятеле, который таким экзотическим способом вступил в члены коммунистической партии.

Его главной целью было занять место в номенклатуре, чтобы получить как можно больше благ и пользоваться блатом.

Существуют ли переводы слова «блат» на другие языки народов мира? Мне кажется, они должны быть. Однако в СССР блат представлял собой нечто уникальное и недоступное интеллекту иностранца: он был едва ли не самым могущественным и серьезным двигателем прогресса в обществе.

Некоторым блат, словно талант, давался от рождения. Надо 6ыло только родиться в семье начальника, и родители обеспечивали ребенку светлое будущее вне зависимости от внешних обстоятельств и его способностей.

Блат можно было приобрести, и для этого существовали стандартные методы: поступить в услужение к блатному, жениться на блатной невесте, дорасти до собственного блата, заняв соответствующую должность, или, в конце концов, просто эту должность купить.

Была такая шутка:

«Вопрос: может ли сын генерала стать маршалом? Ответ: нет, не может, потому что у маршала тоже есть дети».

Так получилось, что судьба свела меня однажды с дочерью Гришина, Ольгой Гришиной-Александровой. Мы познакомились в то время, когда ее папа был одним из самых могущественных людей в СССР, еще до смерти Брежнева. Эта встреча помогла мне очень многое понять.

Ольга со своим новым мужем Александровым отдыхала в Пицунде, на правительственной даче в специальной резервации, охраняемой сотрудниками 9-го Главного управления КГБ СССР. Естественно, простые люди попасть туда никак не могли.

И ей на этой даче было очень скучно. Ни катание на яхте, ни теннисные корты, ни роскошное питание – ничто не могло ее развлечь, и даже солнечная погода от скуки казалась менее солнечной.

А рядом, в Доме творчества писателей, отдыхала племянница бывшего кандидата в члены Политбюро Пономарева с мужем. Хотя это был намного более низкий уровень, чем у советской княгини Гришиной, так получилось, что они были знакомы.

Поскольку муж Пономаревой, пока не занявший очень блатного места, был знаком со мной, то мне и было сделано следующее предложение: организовать интересный отдых для Гришиной и Пономаревой с мужьями.

Поскольку я сам уроженец этих мест, то мог бы стать прекрасным гидом, но в данном случае этого было недостаточно. Требовалось нечто сверхъестественное, соответствующее высоким персонам, на что у меня, конечно, не хватало ни денег, ни блата. Но сработала предприимчивость, которая и стала в будущем моей специальностью, и я не упустил свой шанс!

Я немедленно отправился в партийный комитет района и с наглостью молодого гусара прорвался в кабинет к секретарю коммунистической партии.

– Дело в том, что я из Москвы, – многозначительно сказал я секретарю райкома. – Сопровождаю на отдыхе дочь Гришина и племянницу Пономарева. Надо бы организовать их отдых. Вы, надеюсь, ничего не имеете против?

Секретарь среагировал мгновенно и профессионально.

– Давайте составим программу, – сказал он и взял лист бумаги. – Посещение форелевого хозяйства с обедом. Посещение дачи Сталина на озере Рица. Концерт органной музыки. Экскурсия в Новоафонскую пещеру – естественно, без посторонних, в сопровождении директора… Да, еще не забыть бы посещение дома колхозника…

– А это зачем? – спросил я по наивности.

– Мы всех больших гостей туда водим, не волнуйтесь.

Я встретился с мужем Пономаревой и предложил эту программу. Реакция Ольги Гришиной была скептической, но скука победила этикет, и она соблаговолила согласиться.

На следующий день огромная правительственная «Чайка» привезла нас любоваться форелевым хозяйством. Вокруг не было ни одной живой души, только рыбы.

Все могло бы провалиться с самого начала. Мы въехали на территорию хозяйства и оказались совершенно одни. Администрация района задержалась в пути. Еще несколько минут, и Гришина могла бы вспылить. Положение спасли мои познания из жизни рыб. Я стал рассказывать о форели, форелевых рыбах мира, о нагульных прудах и о том, что в отличие от черной икры, для добычи которой рыбу убивают, красную икру можно получать доением рыбы, как коровы.

Через пятнадцать минут в ворота въехали две черные «Волги». Появились мой знакомый партийный секретарь, начальник районного КГБ, заведующий отделом райкома и директор хозяйства. Началась новая экскурсия, которую проводил директор. Потом все закончилось свежей жареной рыбой, которую нам тут же приготовили, и мы обедали в беседке, нависшей над горной рекой.

Дальше – больше. Эти поездки казались мне тогда чем-то фантастическим, а точнее, по-настоящему коммунистическим, так как они были абсолютно бесплатными и соответствовали любым, самым серьезным человеческим потребностям и капризам Гришиной.

Ей же иногда вдруг все надоедало. Тогда приходилось сворачивать программу из-за неожиданной головной боли княгини, не доедать обеды и срочно возвращаться домой. Разумеется, со мной расставались перед воротами дачи, куда я так ни разу и не попал.

Особым событием, как было обещано, явилось посещение показательного дома колхозника. Окруженный виноградным садом и мандариновыми деревьями, дом был, мягко говоря, не совсем обычный для колхозника: огромный, красивый…

Колхозная семья дня два готовилась к приему гостей: были зарезаны всевозможные домашние животные и птицы – от теленка и поросенка до индейки, кур и перепелок. Накрытый стол ломился от яств и вина.

За стол сели Гришина и Пономарева с мужьями, а также я, партийный секретарь и начальник КГБ района. Самих хозяев дома в комнату, где был накрыт стол, разумеется, не пустили. Только женщины в национальных одеждах периодически входили туда, чтобы поменять тарелки и внести новые блюда.

Они появлялись довольно часто, и попробовать все мы были просто не в состоянии. Я думаю, что после нашего отъезда Деревня питалась остатками этого обеда еще неделю.

Запомнилось мне особенно одно блюдо. Это был зарезанный за час до подачи на стол молодой козленок, сваренный в бульоне с травами, сервированный изысканными кавказскими овощами и приправами, с домашним красным вином.

Поднимались тосты, один из которых, особенно забавный, был произнесен в мою честь начальником КГБ района. Конечно, он навел обо мне справки – но, видно, не получив из своих центральных органов никакой убедительной информации, так и не понял, как же я сопровождаю таких гостей и в каком я звании. Тогда он пришел к выводу, что я совершенно засекречен, и зауважал меня персонально.

Он шепотом спросил у моего приятеля: – Кем работает Артем Михайлович? – и потом произнес тост: – Хочу выпить за уважаемого Артема Михайловича, благодаря которому мы можем принимать таких гостей! Мы надеемся и в будущем на то, что к нам будут приезжать вместе с Артемом Михайловичем разные уважаемые люди! Мы всегда рады гостям! Я хочу выпить за здоровье Артема Михайловича, который такой молодой, но уже не просто инженер, а ведущий инженер!

Из уст начальника КГБ последние слова прозвучали так, будто он присвоил мне звание не меньше полковника КГБ, в чем он сам, конечно, не сомневался.

Разговоры с Гришиной во время этих встреч ставили меня в неловкое положение и заставляли о многом задуматься.

– Мы наконец получили новый холодильник, – сказала мне как-то Гришина. – И пришлось ждать его целую неделю.

– Наверное, финский, «Розенлев», – вставил я, желая блеснуть осведомленностью о самых модных тогда покупках.

– Нет, холодильник марки «Филипс», спецзаказ, прямо с фирмы, – сказала Ольга. – Мы собираем всю кухню только этой марки: мебель, кухонный телевизор, видеомагнитофон, печки всякие… Иногда это обходится так дорого. К примеру, за холодильник мы заплатили три тысячи!

– Рублей? – поинтересовался я с ужасом.

– Долларов, конечно, – ответила Гришина.

Что такое доллары, я вообще не знал. Слышал, что так называлась враждебная нам капиталистическая валюта, за которую сажали в тюрьму.

В другой раз я, набравшись наглости, попросил Гришину помочь мне купить в их специальном, как мне казалось, закрытом для общей публики магазине такой же костюм, который был на ее муже.

Ответ оказался неожиданным и очень поучительным.

– Знаете, Артем, – сказала Гришина, – я уже лет двадцать не была ни в одном магазине в Союзе. У нас есть специальная трехсотая секция на Кутузовском проспекте. Там нам дают разные западные каталоги. Я их листаю и, если что-нибудь понравится, просто подчеркиваю. А через несколько дней мне все это приносят…