Текст книги "Живший когда-то…(сборник)"

Я прервал его речь. Не перебил, а просто показал ему экран своего гаджета. Естественно, мой друг был у меня в друзьях в социальной сети, поэтому его новости отражались в моей новостной ленте. Чип стал вчитываться:

– Что это? – спросил он.

– Это мой товарищ. Он попросил помощи. Теперь, скорее всего, сюда приедет полиция. Правила вашей игры запрещают делать подобное, так ведь?

– Так, – ответил Чип. – Дональд, готовься.

«Вот – эта та самая фраза, которую я и ожидал», – подумал я. В этот момент, доктор, я был просто уже вне себя. То и дело перед лицом стояло противное лицо Вероники, её противный голос, её некультурность, плохие манеры.

– Подождите, – позволил я себе прервать его. Я открыл анкету своего друга и стал показывать его фотоальбом, в котором была куча фотографий с его дочкой и женой. – Вот его дочь. Она здесь. Там, в комнате. Хотите, проверьте? Зайдите и посмотрите. Будет неправильным, если за его нарушение пострадает кто-то другой. Вы же знаете, что она здесь. Это будет нечестно.

Чип смотрел то на фотографию, то на меня. Это продолжалось несколько секунд. Я стал опасаться, что сейчас он разоблачит меня. Но напрасно.

– Хорошо, – коротко ответил он. – Дональд, девочка восьми лет.

– Позвольте ещё момент? – чувствуя себя обнаглевшим, спросил я, но не дождался разрешения, потому что боялся не успеть закончить, прежде чем всем всё станет понятно. – Я помогаю вам. Я пытался остановить убийство детей в первый раз. Только я, Чип, никто больше. И сейчас я рассказал вам о нарушении ваших правил. Не стану отпираться, уверен: вы – умный человек и понимаете, что у меня свой мотив. Но, по факту, я на вашей стороне…

– Что вы хотите? – слегка раздражённо спросил захватчик.

– Подождите ещё минут десять, чтобы подозрение не пало на меня.

– Хорошо, – ответил он так быстро, будто ещё на половине фразы понял, к чему я клоню.

Я вернулся на место к другу:

– Не получается, – сказал я ему, – он не прогибается.

Сам я был в предвкушении события. Я хотел услышать детский хор, выстрел и увидеть полотенце в крови. Мне так поскорее хотелось этого, что я подумал: «Как бы не зааплодировать». Глупая, страшная мысль, но я так подумал. Пришлось ждать недолго. Десять минут спустя Чип внезапно сказал:

– Один из вас нарушил правило, минут десять назад. Пусть этот человек встанет.

Мой друг повернул голову в мою сторону.

– Я ему ничего не говорил, – убедительно шепнул я, – речь о ком-то другом, не вставай.

– Я дам вам тридцать секунд, – сказал Чип и посмотрел на часы.

Тридцать секунд прошли быстрее, чем обычно, вообще мгновенно. Чип что-то тихо сказал. И через секунду весёлые детские голоса хором сосчитали: «Раз, два, три: застрели!» И снова громкий хлопок. Только мне он показался очень приятным, словно музыка. По всему телу пробежала волна наслаждения. Я нисколько не преувеличиваю, доктор: это было сродни оргазму. Я еле сдерживал себя, чтобы не улыбнуться, сидя среди ошарашенных и испуганных людей. И лишь тогда, когда приоткрылась дверь и Дональд выкинул окровавленное полотенце, уже второе, я вдруг осознал, что произошло. Меня накрыла волна омерзения к самому себе. Но я не мог уже ничего сделать. Моя психика не выдержала перегрузки.

Мне показалось, что вместе с полотенцем Дональд выбросил разлетевшиеся мозги Вероники. Я встал и пошёл к комнате. Знаете, для чего? Я хотел взять кусочки её мозгов, слепить их изолентой и положить в холодильник. Мне показалось, что потом, когда всё закончится, «скорая» сможет вставить склеенные изолентой мозги обратно ей в голову. Врачи поставят ей пластину вместо черепа, и она оживёт. А я исправлю свою ошибку.

– Мне нужна изолента. Достань мне изоленту или скотч, – сказал я другу, который даже не подозревал, что именно его дочь сейчас была убита.

Я встал и пошёл к двери анимационной комнаты, к выброшенному полотенцу.

– Стой! – крикнул мне знакомый голос.

Это был Чип. У меня в голове был чёткий и ясный план, как я буду всё это склеивать. Неизвестно откуда, мне показалось, что я отчётливо вспомнил структуру мозга, которую видел несколько раз в анатомической книге. «Главное, успеть заморозить», – думал я.

– Стой, или я стреляю! – послышался вновь крик Чипа.

Я практически дошёл до двери, как вдруг резко упал. Но никакой боли в спине не было. Потому что это была не пуля. Мой друг повалил меня на пол. Я увидел перед собой свежее окровавленное полотенце и, разумеется, ничего больше. Я внезапно пришёл в себя. Развернувшись, я увидел Чипа с вытянутой правой рукой, в которой был пистолет. На мне лежал мой друг, спасший мне жизнь. А я несколько минут назад приговорил его дочь к смерти.

Вот, собственно, самое интересное я и рассказал, – закончил Сергей.

Я попросил его рассказать всё до конца. Для меня, как для врача, это было важно, но ещё, не скрою, и интересно.

– А дальше, – продолжил он, – все сидели молча и тихо практически до самого конца. Я имитировал шок, для того чтобы не говорить с другом и не смотреть ему в лицо. Когда до окончания этой ужасной игры оставалось двадцать минут, несколько человек сидели в сторонке и что-то обсуждали. Полиция, кстати, так и не приехала на зов друга в социальной сети: все подумали, что это всего лишь шутка. Увидев новую кучку мужчин, причём наполовину из тех, кто пытался обезвредить Чипа в первый раз, я сказал им, что осталось всего двадцать минут. Они не обратили должного внимания, а я не стал спорить. Я отошёл в сторону. Проходя мима Чипа, я сказал ему:

– Готовьте Дональда, Чип.

И он приготовил. Очередной план мужчин состоял в нападении на Чипа, заламывании его и ломании ему пальцев до тех пор, пока он не даст отбой Дональду. Они хотели заставить его прекратить игру через пытку.

Когда они подошли к нему и один из мужчин сделал захват, никакой считалочки детскими голосами не последовало. Сразу раздался выстрел. Мужчины попытались взять под контроль руки Чипа, которые он активно вырывал. Послышался снова выстрел. Но в этот раз дети уже не веселились, не аплодировали фейерверку или хлопушке. Они кричали, звали на помощь родителей. Я понял, что у Дональда нет времени на игры: он стал стрелять на виду у детей. И не нужно было полотенца для подтверждения – достаточно было криков. Снова выстрел. Ещё один. И ещё! Ни одного сломанного пальца на руке Чипа. Половина напавших на него отступила, другая половина – просто не могла с ним справиться. А выстрелы не останавливались. Вдруг дверь анимационной комнаты с силой открылась. Оттуда побежали дети, визжащие и кричащие. Родители побежали навстречу детям. И последним из комнаты вышел Дональд: высокий, среднего телосложения человек в маске Дональда Дака с пистолетом в руке. Он спокойно шёл и продолжал расстреливать бежавших детей, умышленно не стреляя по взрослым. Некоторым всё же доставалось по ногам. Я обратил внимание, что его маска выглядела на нём страшно, а не располагающе. Чип к этому времени смог освободиться от нападавших, взял пистолет и лишь после этого дал команду Дональду остановиться. Я не знаю, сколько там было жертв. Но много. Перед нами лежали тела маленьких детей и раненых взрослых. Когда всё успокоилось, Чип с Дональдом выждали оставшиеся пятнадцать минут и просто ушли. Не знаю, что с ними случилось дальше, но ни разу я лично их не видел. Ни по телевизору, ни на опознании.

Впрочем, видел. В полиции мне показали их фотографии. Нам всем показали. Они стали жертвами точно такого же преступления. Два года назад то же самое произошло в другом городе. И по вине других людей погибли их дети. Они не смогли пережить этой утраты. Обозлились на всех, потому что всего-навсего нужно было посидеть три часа – и их дети остались бы живы. Но люди стали что-то предпринимать, и они пострадали. Они потеряли детей. Вот и решили из-за злобы к толпе проделать то же самое.

Теперь вы всё знаете, доктор. А я не знаю, как дальше жить.

Мне было нелегко работать с Сергеем. Мы много рассуждали о случившемся. Его история уникальна в моей практике. Наверное, многие бы меня осудили за то, что мне удалось помочь ему. Но я это сделал. И если Сергей когда-нибудь сыграет в такую же игру ещё с кем-то, это будет не моя вина.

Бесконечны только две вещи: вселенная и человеческая глупость.

Правда, насчёт вселенной я не вполне уверен!

Альберт Эйнштейн

Живший когда-то

В центре комнаты стоял не очень широкий, но длинный стол, за которым три часа назад разместилось порядка тридцати-тридцати пяти человек. Люди о чём-то разговаривали, сбившись в кучки, периодически возвращаясь в единое общество, особенно в те моменты, когда предлагался тост за виновника торжества. Этим самым «виновником торжества» был Василий, который сидел ровно посередине. Он не знал в лицо и половины тех, кто находился с ним рядом. Он сидел с опустошённым видом и смотрел, как народ (иначе не назовёшь эту кучу людей) не переставая ел, пил и шушукался между собой. Перед Василием стоял гранёный стакан, в который была налита водка, а сверху лежал кусочек чёрного хлеба.

– Я хочу выпить, – произнёс Василий, будто бы сделал заявление, не желая услышать отказа. Он потянул руку к стакану, но его прервал сидевший рядом мужчина, которого Василий видел пару раз в жизни. То ли это был двоюродный дядя, то ли ещё кто-то из этой серии. Мужчина остановил его руку, не отрываясь от еды, продолжая неприятно жевать, как будто за три часа не наелся настолько, чтобы сделать секундную паузу.

– Это покойнику, – затем, не прекращая жевать, добавил, – сейчас тебе организуем.

Далее он тут же обратился к какой-то женщине, сидевшей неподалёку, с просьбой поставить ещё одну тарелку и рюмку. За считанные секунды до Василия дошла тарелка, которую передавали гости из рук в руки, уже наполненная всяческими яствами. Рядом сразу появилась наполненная рюмка. Мужчина, поспособствовавший оперативной организации тарелки с едой, тут же предложил Василию выпить:

– Давай, – продолжая жевать, поднимая рюмку, произнёс он.

Василий сидел в той же обречённой позе. Он вновь медленно потянулся к стакану, на котором лежал кусок чёрного хлеба. Мужчина снова прервал его:

– Говорю же, покойнику это! Чего тебе, мало? Пей, ещё нальём. Там много осталось в погребе.

– Ну так ведь я и есть покойник, – глядя на соседа, сказал Василий. – Я же покойник-то!

Мужчина засмеялся, по-прежнему не отрываясь от еды:

– Слышь, чего заливает-то? Покойник, говорит, во даёт!

Люди вокруг не обращали внимания на всё происходящее:

ни на мужчину, ни на Василия, ни на его слова. Казалось, что им было всё равно, главное, что есть некий повод собраться вместе, много бесплатной еды и алкоголя. А всё остальное – пустяки.

Вокруг висели портреты Василия с проходящей наискосок чёрной лентой. В начале стола сидела его мать в чёрном платке. Обстановка была траурная. Это были поминки – девятый день после того, как Василий наблюдал свои собственные похороны.

Всё началось двенадцать дней назад. Василий встал рано утром и отправился по делам. Накануне у него состоялся неприятный разговор с родными. Они обсуждали судьбу их общего семейного бюджета, и мнения немного разошлись. Обычно Василий соглашался с большинством. Семья у него была немаленькая: три сестры и мать. А в этот раз он оказался белой вороной. На этом фоне и возник небольшой конфликт.

Так вот, Василий ушёл с утра. Вернулся днём, часа в четыре. В коридоре его встретила заплаканная мать и навзрыд ревущие, убивающиеся от горя сёстры.

– Что случилось? – с порога спросил Василий, предчувствуя, что произошла какая-то трагедия.

– Васенька, – еле слышно, сквозь слёзы и сдерживая плач, произнесла мама.

– Что? Что случилось? – снова спросил Василий, желая понять, что заставило его мать и сестёр так рыдать.

– Васенька умер, час назад, – снова с трудом произнесла мать.

– Какой Васенька? – продолжил расспрос Василий, никак не ожидая предстоящего ответа и, более того, не веря в реальность услышанного.

– Сыночек мой, Васенька, – пояснила мама, не в силах больше сдерживать плач.

Василий не понял ответа и не понял вообще ничего. Что за бредовая история творится на его глазах? Или же у него есть какой-то двоюродный брат Вася, о котором он никогда не знал? Или какой-нибудь неизвестный ему родной брат?

– Мама, какой твой сын? Я твой сын, Василий! – взволнованно воскликнул он.

– Я знаю, кто ты, – продолжая плакать, ответила мать.

– Ну а умер-то кто тогда?

– Сын, Васенька, – прежним тоном подтвердила мама.

– Так я же тут, с тобой разговариваю…

– Ну, хватит, Вася, вечно ты перегибаешь с шутками! Хватит, – заключила мама и ушла в другую комнату, продолжая плакать и собирая какие-то вещи. Василий тут же обратился к сёстрам:

– Кто умер-то?!

– Брат наш, – ответили сёстры и продолжили реветь.

Василий усмехнулся. У него возникло сильное желание лечь и полежать. Полежать и подумать о происходящем. Он зашёл к себе в комнату и лёг на кровать. «Ага, я понял, – стал мыслить Вася, – это розыгрыш. Дурной, жестокий и несмешной розыгрыш. Однако моя семья не настолько талантлива, чтобы так артистично и естественно сыграть истерику и плач взахлёб».

А эта фраза мамы: «Ну, хватит, Вася, вечно ты перегибаешь с шутками!» – как психологически тонко выверено, если это игра! Она всю жизнь начинает фразу одинаково, а заканчивает по-разному: «Ну, хватит, Вася, вечно ты перегибаешь с фантазией!» – когда я рассказывал что-то неординарное, но действительно со мной происходящее. Или: «Вечно ты перегибаешь с эмоциями!» – когда я искренне радовался или боялся. «Перегибаешь с иронией, с учёбой, с гордыней, с состраданием, с психологией…» – кажется, будто нет ни одного слова, которым бы ни заканчивалась эта гневящая меня много лет фраза. А всё потому, что она никогда не воспринимала меня всерьёз, я всегда был для неё как довесок к семье. Не член семьи, не брат её дочерей, не брат её сыновей, а довесок. Как тонко, как тонко меня разыгрывают… Как же тонко…

Василий заснул. Он проснулся около десяти часов вечера. Состояние его было тяжёлым, разбитым. То, что случилось сегодня, уже казалось сном. Ярким, самым реалистичным сном в его жизни. Это ощущение длилось не более пары минут. До тех пор, пока он медленно, с опасением и тревогой не вышел из своей комнаты и не увидел, что в коридоре стоит гроб. В доме было тихо. Все те, кто жил в этой обители, уже спали – мама и сестра. Остальные сёстры и братья уже давно обзавелись семьями и жили отдельно. Василию, к слову, было двадцать шесть лет, он был самым младшим в семье. Он всегда комплексовал по поводу своих родственников как первой линии, так и дальних. Ему казалось, что все они какие-то убогие, что ли. Собственно, вся его семья всегда стыдилось его по тем же причинам. Однако на любом семейном совете, какой бы вопрос на нём ни разбирался, его голос всегда учитывался.

Однажды, несколько лет назад, один из братьев пытался лишить его этого права и попытался убедить в этом мать. Она сказала: «Нет, мы – семья. А в семье принято так!» Василий слышал эту беседу, и, несмотря на то, что мама отстояла его права, он не был благодарен ей. «Принято у вас! А у меня будет принято послать вас всех к чёрту лет через пять!» – думал он с нарастающим раздражением. Ему казалось, что с каждым годом его семья убивает в нём всё человеческое. Он становится каким-то безэмоциональным.

Всякие силы бороться с правилами и мировоззрением своей же семьи исчерпываются, и он начинает огрубевать изнутри. Это сильно беспокоило Василия.

Увидев гроб в коридоре, он подошёл к нему. «Они и гроб заказали. Не много ли затрат на розыгрыш такого мелкого члена семьи, как я? Затраты, затраты…Так вот в чём дело!» – будто нашёл ответ на вопрос Василий. «Этот весь цирк из-за бюджета, из-за того, что я не хочу отдавать свою часть денег! И что же, они решили меня свести с ума? Или какой у них план? Я, конечно, недолюбливаю свою семью, но даже от них этого сложно ожидать. У нас в семье есть законы, законы, которые с течением лет оглашала наша мать. Кстати, никто никогда не спрашивал: почему так, а не иначе? Неважно, главное, что это противоречит законам, по которым мы живём, – Василий прервался. – Хотя сегодня один закон, а завтра – другой… Ну, что ж, раз уж кое-какие деньги потрачены на гроб, тем более – для меня, нужно, так сказать, примерить».

Василий подошёл к гробу, присел около него и стал щупать материал. В коридоре было очень темно, практически невозможно было видеть. Василий был вынужден изучать этот, как его называли в их посёлке, «страшный ящик» путём осязания. «Угу, материал из обычного, какого-то недорогого дерева. А что ещё можно было для меня ожидать? Из красного дуба, что ли? В размер-то хоть попали?» Василий аккуратно стал забираться внутрь. В этот момент его пронзила дрожь. Казалось бы, лечь в какой-то ящик и полежать там пару минут. Но это не просто ящик, это гроб. Эта мысль вызывала бурю страшащих ощущений. Тем не менее, он довёл дело до конца. Он лежал как полагается, скрестив руки, смотря в потолок, которого из-за темноты не было видно. «Размер идеален, – пронеслась мысль. – Они что, в самом деле настолько серьёзно подошли к розыгрышу, что даже размер подобрали тютелька в тютельку? Какая соблазняющая темнота, как хочется закрыть глаза и заснуть. Очень хочется спать. А что, может, и вправду заснуть прямо тут? Ну, раз я у них умер сегодня?» Василий стал засыпать лёжа в деревянном гробу. Вдруг он услышал голос, звучащий, казалось бы, из темноты и одновременно в голове:

– А ну-ка, Василий, встань. Ещё рано засыпать. Ты сначала определись, ты умер или нет?

– Кто это? – ленясь открывать глаза и не желая вставать из удобного положения, спросил Василий.

– Я, твоя жизнь. Ты вот сам запутался и меня теперь запутал.

– Жизнь моя, – повторил Василий без эмоций, – со мной играют шутку, злую шутку. Объявили меня сегодня умершим. А я, видишь, живой.

– А с чего ты взял, Василий, что ты живой? Лежишь, вон, в гробу, спишь, отдыхаешь.

– Так это я…

«Действительно, глупый поступок», – подумал Вася.

– Это я так, развлекался…

– Вот послушай, Василий, в общем-то непростой у тебя выбор: либо в дальнейшем тебе придётся доказывать, что ты живой, либо просто признай, что ты умер, и начнёшь жизнь сначала. Вот тебе всё как будет, без прелюдий.

В темноте ничего не изменилось, но возникло ощущение, что это нечто, с которым только что общался Василий, ушло или улетело. Он поднялся, отряхнулся, будто лежал в каком-то пыльном месте, и отправился спать в свою комнату.

Проснувшись утром, Василий оделся и пошёл умываться. Он прошёл мимо сестёр и матери, ничего им не говоря. После он зашёл на кухню, где его мать и две сестры сидели и что-то считали, записывая на бумаге.

– Что считаете? – спросил Василий.

Ответа не последовало. На него вообще не обращали внимания, будто его и не было.

– Ладно, я понял. Берите мою долю и делайте с ней, что хотите, если вопрос ставится таким образом.

Никакой реакции всё равно не последовало.

– Ау! Может, хватит!? – повысив голос, прикрикнул Василий. В этот раз отреагировала его мама, печальным усталым голосом:

– Не кричи, Вась, у нас горе, не до тебя сейчас. Вечно ты не к месту встреваешь.

– Какое у вас горе?

– Сынок мой, Васенька, вчера днём скончался, – сказала мать и снова заплакала.

Тут же сестры подхватили плач, и на кухне невозможно стало находиться. Женский плач вперемешку с визгом и истерическими воплями – Василий не выносил этого. Он вышел из кухни. «Значит, вот так, да? Решили превратить эту идиотскую шутку в абсурд? Хорошо!» Василий вновь вошёл в кухню.

– Мама, а скажи мне, когда меня будут хоронить?

– Завтра, сынок, в девять утра.

– Не против, если я приду? – с иронией спросил Василий.

– Конечно, сынок, Васенька был бы рад, – серьёзно и так же опечаленно ответила мать.

Весь следующий день Василий лежал на кровати у себя в комнате. Он слышал, как его мама и сёстры по телефону решали вопросы о похоронах, узнавали расценки, какие-то документы, относящиеся к этому. «Что за бред? Да что за чушь? – снова раздражаясь, думал Василий, – в чём шутка? Где тот момент, когда я должен буду засмеяться? Надо же, устроить такой спектакль из-за того, что я не пожелал отдать свою часть денег! Зачем же мне тогда давать право голоса? Такой закон, такие правила! Какие, к чёртовой матери, правила! Если я пользуюсь своим правом иначе, чем хочет большинство, меня хоронят заживо. Интересные правила! Всё потому, что нет никаких правил. Они просто должны быть, поэтому есть. Ну, ладно! Бог им судья. Меня больше интересует другой вопрос: что будет завтра в девять утра? Они что, на самом деле пойдут и будут проводить целую процедуру захоронения? Интересно, интересно. Интересно, когда всё это закончится. Я чувствую, чувствую, что моя внутренняя сила иссякает. У меня нет сил бороться с ними. Я понимаю: всё, что происходит в последние два дня, – это бред. И вся моя семья, вся моя жизнь – это полный бред. Но этот бред, он будто впитывает меня. Сначала я его на протяжении всей жизни, а теперь – он меня».

Внезапно у Василия появилась мысль, которую он сразу назвал предательской: «А может, я и в самом деле умер? Нет, конечно, нет. Кстати, а кто в гробу-то завтра лежать будет?»

Мысли Василия прервал знакомый голос, с которым он общался вчера:

– Слушай, а может, тебе в самом деле просто признать, что ты умер, и продолжить жить?

Василий удивился не голосу, а предложению:

– Как это так? Признать, что я умер? Я же жив!

– Жив – мёртв, какая разница? Тебе-то что? Ну решили, что ты умер, теперь так и должно быть. Признай себя мёртвым, и закончится тот сумбур.

– Это невозможно, – возразил Василий, – это чушь! Человек не может быть живым и мёртвым.

– Да может, может. У тебя не хватит сил, Василий. Вот если бы лет семь назад, тогда да. А сейчас уже не хватит.

Голос снова исчез. Василий, погрузившись в мысли, заснул. Он проснулся в семь утра, за два часа до погребения. Кладбище было недалеко, поэтому он не торопясь привёл себя в порядок. Во время сборов он обратил внимание, что дома уже никого не было. «Ну, что ж, сейчас начнётся финальная часть самого глупого и несмешного спектакля, который я когда-либо видел. И финал этот будет не красочным, потому что я жив». Василий выбежал из дома и с нетерпением пошёл на кладбище. «Иду на свои похороны. Какая интересная, необычная ситуация. Я иду на свои похороны. И, судя по всему, меня действительно намерены похоронить. Даже если они не остановятся, неужели они думают, что я исчезну? Я всё равно живой!» Тут же он вспомнил вопрос голоса, с которым общался вчера: «Жив – мёртв, какая разница?»

«Как это, какая разница? А какая, собственно? – сам себе задал вопрос Василий и понял, что ответа он пока ещё не знает. – Есть разница, есть!» Дойдя до места, Василий увидел много людей, которые принимали участие в уже начавшейся похоронной процессии, хотя время было всего лишь половина девятого утра. Василий прошёл сквозь толпу, встав перед закрытым гробом, у которого в слезах убивалась мать. Рядом стояли сёстры и братья, они тоже плакали.

– Вы знаете, вы все, вы – больные, – яро начал говорить Василий, – вы все тут больные!

Никто не обращал внимания на Василия.

«Не может быть, – поймал он себя на мысли, – не может быть, чтобы все присутствующие тут были в сговоре. Моя семья – да, допускаю. Репетировали, тренировались, допустим. Но все вокруг! Неужели я умер? Нет, я живой. Я жив! А вот сейчас толкну кого-нибудь». Василий в первую же секунду после задуманного толкнул стоящего рядом человека. Это был мужчина. Тот упал, но даже не посмотрел в сторону Василия. В этот момент батюшка известной церкви начал отпевать якобы лежащего в гробу покойника. Василий прервал батюшку новым доводом:

– Стойте! Гроб закрыт. Откройте гроб!

Все присутствующие недоуменно, смутившись, посмотрели на него. Стоящий рядом сосед по дому шёпотом произнёс:

– Василия плитой придавило, ничего не осталось от него.

– Но я, я Василий!

Никто вновь не обратил на него внимания. «Они меня то слышат, то не слышат. Почему так? Почему всё время по-разному?» – Василий стал нервничать, его выводило из себя всё происходящее вокруг. Батюшка начал отпевание, помимо стандартной молитвы он перечислял разного рода проступки, с которыми Василий яростно не соглашался:

– Прости рабу Божьему Василию его гордыню…

– Неправда! У меня не было гордыни! – возмущался Василий, но его не слышали.

– Был замечен и в чревоугодии, прости Господи, – продолжал батюшка.

– Не было и этого! Это всё вранье! – Василий всячески пытался обратить на себя внимание, но все его попытки были безуспешны.

Через несколько минут он потерял сознание. Очнулся Василий к вечеру. Он лежал на земле, всё там же, на кладбище. Не поднимаясь с земли и даже не двигаясь, вспомнив всё произошедшее, Василий размышлял: «Я умер или не умер? Мне не холодно, я не хочу кушать, не хочу пить, но это всё из-за стресса. Это был глупый, плохой розыгрыш. Я всегда был придатком к семье, именно поэтому надо мной и позволили себе пошутить мои родственники. А, собственно, почему бы не пошутить? У нас тут скучно. Изо дня в день одно и то же. Никакого разнообразия. Никакого веселья. Вот и повеселились они за все годы сразу. А, может быть, они хотят, чтобы я признал себя мёртвым, как говорил голос? Может быть, им принесёт это какое-то удовольствие? Но как? Как можно признать себя мёртвым, когда я живой? Зачем и кому это нужно?» – мучил себя вопросами Василий.

Через некоторое время он поднялся и пошёл домой. Дома никто по-прежнему не замечал его. «Я буду молчать так же, как и все вокруг. Буду живым мертвецом дома». Семь дней прошло, никто не разговаривал с Василием, его не замечали, будто его и в самом деле не было. Он тоже молчал, ожидая каждый день чего-то нового, чего-то, что может внести ясность в происходящее. На седьмой день ночью его посетил голос, тот самый голос:

– Василий, Василий, ты тут?

– Да, – ответил Василий. Его голос и вид напоминали обречённого человека. Человека, у которого нет шансов.

– Я тебя потерял. Через два дня поминки. Признай, что ты умер, Вась, не мучай себя.

– И что тогда будет?

– Продолжишь жить, всё будет так же. Почти что всё…

Василий лежал, неподвижно глядя в потолок:

– А что не так же?

– У тебя – всё так же.

– Я подумаю, – произнёс Василий, и на этом разговор закончился.

Через два дня, в разгар поминок, Василий вышел и пошёл к лесу, который находился неподалёку. Зайдя в лес, он, не останавливаясь, продвигался вперёд. «Как хорошо быть деревом. Дерево живое, ему не надо ничего доказывать, ему не надо никому доказывать. Оно живёт, а когда умирает, то сохнет и падает. Почему же мне, человеку, нужно доказать, что я жив? Какая необъяснимая загадка. Неужели от всеобщей скуки меня использовали в роли громоотвода? Неужели в меня ткнули пальцем и сказали: „Вот он!“ Все ополчились против меня, хотят, чтобы я признал себя мёртвым. А что будет дальше? Дальше они найдут кого-нибудь другого, и я вынужден буду быть с ними вместе, стоять в этой массе и веселиться вместе с ними. Потом мне придётся сидеть на чьих-то поминках и, отвратительно жуя третий час подряд, подливать кому-то выпивку. Вот, что значит – быть мёртвым. Это я живой, а все вокруг мертвы, поэтому они хотят, чтобы и я признал себя таковым. Помню, как в детстве я презирал своих сестёр и братьев. Помню, как я, глядя на них, видел какое-то уродство. Помню это ощущение, когда вокруг всё не так, в воздухе какая-то напряжённость, безысходность и неправильность. Я думал, что вырасту и исправлю всё неправильное. А в итоге – неправильное поправляет меня. Я и в самом деле умираю…»

Василий дошёл до неглубокого рва, метра четыре в высоту, сел на его край и продолжил мысль: «А может быть, мне спрыгнуть вниз и в самом деле умереть? Зачем мне продолжать жить, если приходится признать себя неживым? Кажется, у меня больше нет сил. Кажется, мне придётся признать себя… Придётся…» Василий стал засыпать, сидя на краю рва. Сначала он пытался всячески бороться с наступающим сном, а затем, осознав, что бороться бесполезно, запел песенку, слов которой он не знал: «Ой-да, ой-да, ой, ноченька идёт, малых детонек засыпать кладёт».

«Я признаю себя, каким они хотят, но потом всё равно оживу», – произнеся последнюю фразу, Василий окончательно заснул.

Наутро Василий проснулся в своей кровати. Ничего не понимая, он аккуратно вышел в коридор, даже не одевшись. Ничего необычного дома не происходило. Никаких следов от поминок, никаких следов от траура и прочего.

– Вась, проснулся? – окликнул его голос сестры.

– Да, – ответил он.

– Давай одевайся, сейчас как раз мама вернётся, по поводу денег будет говорить, – Василий посмотрел на число. Всё сходится, всё произошедшее действительно случилось. Только он не помнил, как попал вчера домой.

– Я не буду обсуждать, я спать хочу. А вы с моими деньгами делайте, что хотите, – сказал Василий и закрыл дверь в комнату. Затем он лёг и стал засыпать так сладко, как, казалось бы, никогда.

– А обещал ожить, – упрекнул Василия голос, – обещал ожить, а сам…

– Я помню, – перебил голос Василий, – я и ожил, просто сейчас хочу спать. И Василий заснул так глубоко, так умиротворённо… Он видел лучшие сны в своей жизни. Он спал несколько суток подряд. Затем он проснулся. Проснулся снова живым.

Послесловие

Смерть близкого – это, пожалуй, одно из самых страшных событий, которое может произойти в человеческой жизни. Именно те, которые остались в живых, страдают больше, нежели тот, кто прекратил своё биологическое существование. «Ушедший» же оставляет много загадок напоследок: чувствовал ли он боль? Страдал ли он во время смерти? Переживает ли он в ином мире или там настолько хорошо, что он забыл «обо всём на свете»? Множество неразрешимых вопросов. Человек же, потерявший близкого, остаётся здесь, на земле и чувствует боль оттого, что больше не сможет взаимодействовать с тем, кого любил. Что уж тут говорить о телесном контакте?

Однако смерть имеет и другую сторону, о которой все знают, но молчат, ибо мораль (искусственно изощрённые, извращённые и опошленные, данные природой и Богом качества человека, запертые в рамки правил) запрещает людям говорить об этой второй половине. Итак, другая сторона смерти – это удобство для тех, кто жить продолжает. Разумеется, речь идет о людях, которые не могут похвастаться чувством любви к тому, кто отправился в мир иной. Что здесь таить? Представьте, живёт человек, имеет потенциальное наследство, которое достанется ему, например, от бабушки. Допустим, это квартира. Как правило, люди не так сильно привязаны к бабушкам, дедушкам, дядям, тётям и прочим родственникам дальше первой линии. Теперь вопрос – отвратительный, но правдивый: насколько сильно расстроится человек, потерявший бабушку, но получивший взамен квартиру?…