Текст книги "Драконий коготь"

Они даже не прикрыли дверь. Дебрен набрался сил, захлопнул ее за ними телекинезом. Дверь радостно всхлипнула. Дебрен улыбнулся, хотя ему было грустновато. Он чувствовал зависть, словно знал, что дверь не откроется в течение следующих семи ночей. И дней. Хоть и не мог этого знать. Он не дождался, когда она откроется. Олльду мутило, она была зла и так и оставалась княжеской сестрой, хотя уже без всяких шансов на княжение. Свое участие в бурной свадьбе ее брата Дебрен ограничил тем, что прислал поздравительное письмо. К письму не был приложен счет. Зато были два медных полскопейка за экспресс-стирку портянок.

Последние, какие таким способом заработала Нелейка. Плохая ворожейка из города Гусянец.

Книга вторая
ГРИВНА С ГАКОМ

Дверь была дубовая, обшитая железом. Солидная, хоть и без избытка, она была призвана по возможности часто впускать, а вовсе не охранять от бандитов. Она попахивала дешевой смазкой для петель, ржавчиной, мокрым деревом и мочой какого-то клиента, слишком пьяного, чтобы добраться до кустов в палисаднике.

Магией тут не пахло, это точно.

Дебрен еще раз повторил это про себя – правда, уже не так уверенно, а потом попробовал встать. В голове гудело, как после солидной кварты маримальского сладкого, но с мышлением было не совсем скверно, так что этой первой попыткой он и ограничился.

– Крепкий, однако, у тебя лоб, парень, – сказал кто-то, наступив ему ногой на спину, между лопатками. – Я думала, выйду, мозги с колотушки сотру, а то еще кто-нибудь порядочный в темноте испачкается. А тут – гляди-ка… Видать, тебе веревка писана, что, пожалуй, и справедливо, потому как что это за кара, так вот шасть-басть и от бордельной двери дух испустить. Легкая смерть, а некоторые скажут, что и прекрасная.

Девушка. Голос молодой, чуть хрипловатый. Может, виной тому не прекращающийся три дня моросящий дождь.

Дверь она не прикрыла, и по доскам крыльца несло жаром и запахом прокисшего пива, а известно, что там, где крепко топят и щедро наливают в кружки, хриплые голоса не редкость. Вдобавок она не казалась испуганной, ее нога скорее просто опиралась о его спину, а не придавливала. Если б не боль в локте…

– Наверняка лежишь ты вот так и думаешь: «Велико дело, это ж девчонка, вот отдышусь, встану и так кулаком по заду врежу, что до старости в девичестве доживет». Угадала?

Кроме локтя, болел нос, хотя первый напор неожиданно напавшей двери принял на себя лоб. Кровь, кажется, не потекла, и это было единственное, что поддерживало дух в ситуации, в которой он оказался.

– Нет, не угадала, – промямлил он. Трудно говорить членораздельно, не отрывая щеки от досок и стараясь не набрать губами заноз. А без позволения он предпочитал голову не поднимать.

– Нет? А я думала, злишься. – Он почти видел блеск оскаленных зубов.

– А за что? С пузырем не поспоришь. Ты, я полагаю, бежала за овин. Перебрала пива за ужином, чересчур крепко пихнула дверь.

– Плохой ты угадальщик. – Сейчас она наверняка не улыбалась, а давление на позвоночник резко усилилось. – Это город, деревенская твоя душа, здесь за овины не бегают. А знаешь почему?

– Потому что «Розовый кролик» – приличный бордель, и у вас каждой дают казенный урыльник, – попытался он угадать.

– Нет, оборвыш. Просто в городе должны быть порядок, культура и нравственность. За то, что ты задом светишь, платишь гривну с гаком, а за загрязнение общественных мест – идешь в городской суд…

– Можно встать?

Она немного подумала. Потом Дебреновой шеи коснулось что-то холодное.

– Если захочу, пришпилю тебя к полу. А ежели станешь врать, то захочу наверняка. Поэтому прежде, чем начнешь вставать, честно ответь мне на несколько вопросов. Как тебя зовут?

– Мое имя ни о чем тебе не скажет. Я нездешний. – То холодное, что прилегало к его шее, чуточку кольнуло. — Дебрен. Дебрен из Думайки.

– Ты прав, – согласилась она. – Не сказало. Что ты ищешь в Виеке?

– Долгая история. А лежа разговаривать трудно. Может, позволишь…

– Послушай, Дебрен, – она убрала острие, – холодно, у меня мерзнут ноги, да и ты заколеешь, потому что, похоже, сюда по канаве добирался. Не будем тянуть. Что привело тебя среди дождливой ночи в «Розовый кролик»? Только не говори, что ищешь женского тепла и подогретого пива. Здесь, понимаешь ли, кончается цивилизованный мир. Я не о «Кролике», а о Виеке. А на краю света ничего не дают задаром. Нападают на нас каждый год, валы уничтожают, торговлю рушат, людей в неволю угоняют.

– Давай не будем тянуть, как ты верно заметила. Я понял, в чем дело. Дорого вам война обходится.

Она прижала его сильнее чем-то твердым. Сначала он решил, что каблуком, но, пожалуй, это была босая пятка. Впрочем, уверенности не было. Накидка из коровьей шкуры, которую он стянул с человеческих останков в верховьях реки, была твердой, как доска. Что, кстати, не уберегло ее прежнего владельца от куммонской стрелы, которую Дебрен обнаружил между позвонками скелета.

– Ты без кошелька, – холодно отметила женщина. – А за те лохмы, которые на тебе, мама Дюннэ тебя даже к своей козе не подпустит, не то что к девкам. Ты настолько гол, что на твоем месте я б серьезно подумала, где раздобыть гривну с гаком… Тут у нас, видишь ли, за услуги…

– Ты уже говорила, – прервал он вежливо.

– А, черт, и верно. Повторяюсь. Прости. Это все из-за разбойничьих цен. Мама Дюннэ на пиво жалеет. Для персонала – только водка. А это такая дрянь, что и не говори.

С некоторым запозданием Дебрен вспомнил, что знает соответствующее обстоятельствам заклинание. Простенькое, слова можно вслух не произносить. В свое время выиграл его у одного виноторговца в Бомблонье. Записанное на клочке пергамина, оно должно было играть роль добавки к банку, и поэтому купец оценил его вполне конкретно – в полтора ирбийских дуката. Цена, как и любая другая, была, разумеется, относительной. Хозяин дал бы, вероятно, гораздо больше за умение определять количество самогона, которым бесчестные контрагенты разбавляли благородные напитки из маримальских винных погребов. Дебрену хватало собственного языка, и на ярмарке он не заплатил бы за подобное и ломаного гроша. Однако сейчас эта штучка могла пригодиться.

Он мысленно медленно проговорил формулу. И выругался. Уже не мысленно.

– Ты что там бормочешь? – полюбопытствовала женщина. – Э-эй! Я не разрешала…

Она отскочила. Мягко, по-кошачьему. Теперь он уже был уверен, что она босая. Нога, прижимавшая через коровью накидку его спину, сползла на шею. Ступня была мягкая, как у всякого человека, ходившего всю жизнь в ботинках. И удивительно теплая.

Она наверняка не была ни простой деревенской девахой, ни даже типичной для борделей больших городов сироткой из пригорода. Стоя на коленях на краю крыльца, Дебрен прежде всего попробовал хоть немного очистить желудок, однако у него хватило сил это отметить.

– Твое счастье, что не на лестницу, мужичок. А то мыть после тебя я б и не подумала.

Тошнота прошла быстро. Желудок освободился. Это помогает. Однако выручил его в основном прилив адреналина. Что-то острое и холодное все еще висело у него над спиной.

– Прости, княжна, – пробормотал он. – Пренд – уже не та темно-синяя река, что прежде… Перекусит человек здоровым на вид раком, водицей запьет… Вот и вся любовь…

– Ты что-то сказал? – Голос женщины потвердел и похолодел.

– Прости еще раз, если обидел. Беру свои слова обратно. По сравнению с реками на Востоке…

– Заткнись… – Несколько секунд было тихо, хоть и не совсем. О навес крыльца постукивали капли дождя. И было как-то неуютно. Правда, тоже не совсем. Ощущение каким-то образом было связано с этой странной женщиной, окруженной аурой человека, отлично знающего, как пользоваться холодными и острыми предметами. Ее следовало опасаться, и Дебрен решил целиком подчиниться интуиции. Но было что-то еще. Он не мог определить что.

– Сейчас ты встанешь и войдешь в помещение. Я хочу видеть твое лицо, мужичок. И лучше, чтобы это было искреннее, открытое лицо.

Она ткнула его острием в ягодицу. Он поднялся, а потом, направляясь к двери, попытался незаметно определить, что, кроме меча, она может ему противопоставить. Ее кошачью ловкость и талант вставать в соответствующем месте он оценил сразу. Выглядело это как бы естественно, и все же она все время оставалась такой же невидимой, как его собственное ухо.

На полдороге неожиданно заработало злосчастное полуторадукатовое заклинание. Только теперь Дебрену пришло в голову, что скорее всего именно оно вызвало тошноту. От удивления он споткнулся обо что-то, лежавшее сразу за порогом. Крепко ударил палец и с трудом удержал равновесие.

– Можешь подойти к камину и обогреть задницу, – услышал он сухой голос.

Для корчмы комната была невелика, но «Розовый кролик», пожалуй, никогда и не предназначался под корчму. Два поддерживающих потолок столба, казалось, занимали половину заставленного столами помещения и гораздо больше годились для какого-нибудь солидного военного сооружения, однако это было решение вполне сознательное и продуманное. Строивший здание плотник скорее всего сам, без помощи резчика, убрал с чрезвычайно массивных стволов излишек древесины, придав подпорам формы человеческого тела. Формы не были прикрыты ничем, скорее наоборот. Правый столб изображал грудастую бабу, левый, у которого дровосек, следуя заказу, не срубил одну крупную ветвь, – уставившегося на нее мужчину. У плотника, как у всякого плотника, была немного тяжеловатая рука, поэтому трудно была сказать, уставился ли глуповато усмехающийся субъект на другой столб или же на ветку. Декор дополняли несколько глубоких стенных ниш, покрытых цветными фресками, изображающими мужчин и женщин. Множество мужчин и женщин и еще большее количество разнообразнейших поз и сочетаний.

– Не пялься, – проворчал голос, и что-то не очень деликатно толкнуло его в спину. – Здесь за разглядывание платить надо. Эти свинства включены в цену жратвы и напитков. Можешь отвернуться, мужичок.

Еще некоторое время он насыщал руки теплом пылающего в камине огня, а глаза – изображениями купающихся селянок. Потом медленно развернулся на босой пятке и поздравил себя за сдержанность.

Женщина была явно великовата для того, чтобы можно было нанести ей серьезный удар локтем, даже здоровым. Последнее время встречалось много таких рослых, достающих головой до потолка молодых людей. Чародеи в унисон с владыками объясняли это ростом благосостояния, жрецы – божьей милостью, а циники – военными успехами дракленцев лет пятнадцать-двадцать назад. Конечно, юноши были повыше девушек, и такие, как эта, почти в сажень ростом девица, встречались редко. Может, она и не была выше Дебрена, но то, что не ниже, – это уж точно. Причем без башмаков. Кроме того, хоть на вид худощавая, но тем не менее имевшая, что показать по сравнению с более «домашними» дамами, она вытянулась не только вверх. Ни полотняная рубаха выше колен, ни накинутая на ночную сорочку кожаная туника, модная у завзятых вояк, не могли укрыть от мира могучие лодыжки и округлые бицепсы. Она, несомненно, была сильна.

И красива – на свой манер.

В руке она достаточно небрежно держала не меч, как он думал, а взятый из камина вертел.

– Для начала хочу тебе напомнить, что видимость бывает обманчива, – сказала она, смело глядя ему в лицо.

Кроме огня в камине, около дверей горели еще две смолистые щепки, но света они давали немного, и он не мог определить цвет ее глаз. Волосы были темные, наверняка унаследованные от какого-то дракленского участника набегов и недостаточно быстроногой матери. Однако и их цвет он тоже не мог угадать. Видел только, что они влажные, хоть под дождь она с крыльца не спускалась, а навес над крыльцом так-то уж сильно не протекал.

– Я сознательно говорю «напомнить», потому что теперь вижу, что никакой ты не мужичок. Повидал мир.

– Повидал. – Он предпочитал ждать и слушать, нежели говорить. Хрипловатый, несущий запах водки голос женщины – теперь он видел, что она молода, – ему нравился, хотя она наверняка работала здесь не певицей.

– Это хорошо. Путешествия обогащают воображение и приучают к покладистости. Человек бывалый никогда не подумает: «Плевать мне на соплячку, она ж пьяная, прыгну, за космы схвачу, не успеет оглянуться, а если вырываться начнет, то в наказание еще и оттрахаю как следует». Человек бывалый знает, что пьяная баба с грязным вертелом может оказаться опаснее волколака, потому как сама не знает, куда ударит.

– Ты не настолько пьяна, княжна. – Он послал ей легкую улыбку, хоть выигранное в кости заклинание подвело его. Ни капли вина, сто процентов примесей в подвергнутом анализу напитке; в задницу с такими тестами. Да если подумать, сколько такой дряни она в себя влила, то это уже не шуточки! – И прыгать на тебя я не собираюсь. Независимо от того, как твердо ты стоишь на ногах.

Что-то зловеще сверкнуло. Может, глаза, может, липкий от жира прут вертела.

– Ты уже второй раз меня так называешь, – сказала она слишком спокойным тоном. – Если назовешь в третий, не сообщив причины, то у тебя могут быть большие неприятности. Я, видишь ли, могу парня мечом пополам рассечь. Правда, не вдоль, а поперек, но этого тоже вполне достаточно, как по-твоему?

– Прости, княж… – Он прикусил язык. Девушка даже не пошевелилась. – Такая манера разговаривать, от нее трудно отвыкать. В ней нет ничего общего с насмешкой и намеком на низкое положение, но ты вправе почувствовать себя обиженной, так что еще раз прошу прощения. – Он переждал. – Не прими же то, что я сейчас скажу, за обиду, но в руке у тебя не меч, а всего лишь…

– Представь себе, я знаю, – раздраженно прервала она. – И учти, что вертелом я с таким же успехом отправлю тебя в могилу, если ты не начнешь говорить толком. Так чего ты ищешь, Дебрен из Думайки? Честно, без выкрутасов.

Ушибленный дверью нос работал все лучше. Совершенно ясно: или блокада была временной, или купеческое заклинание как-то наложилось на предыдущее. Он отлично чувствовал не столько запах женского тела, сколько его отсутствие. В соединении с сильным запахом самого дешевого серого мыла, мяты и немного – аромата ветчины это могло означать лишь одно: девушка только что после купания. Смесь из мятных выжимок, приправленная пеплом из камина, считалась отличным средством для мытья головы. К тому же отгоняла летучих мышей, которые, как известно, большие любители вцепляться человеку в волосы.

– В основном книги, – сказал он не совсем уверенно, пытаясь узнать о темноволосой что-нибудь еще, кроме того, что она чрезмерно чистоплотна и боится летучих мышей.

– Что? – Несколько мгновений она была настолько удивлена, что забыла о злости. – Ты сказал – книги?

Он утвердительно кивнул.

– Понимаешь, вода в Пренде, пожалуй, грязнее, чем утверждают власти. Иначе чем объяснить, что ты так поглупел? Это, – она ткнула вертелом в столбобабу, – это похоже на библиотеку? Ты вообще-то знаешь, что такое библиотека?

– Я слышал, у вас тут есть несколько книг. Не так много, как в библиотеке, но зато ценных. Моих.

Она сделала шаг вперед. Теперь она вполне могла продырявить его вертелом, но ей просто нужно было больше света. Во всяком случае, она оказалась ближе, и запах, исходивший от нее, сделался явственнее. Водка, выпитая примерно час назад. И другая, свежая, только что из кувшина.

– Твои книги? Так кто же ты такой, голодранец, чтобы говорить о своих книгах? Поэт, возвращающийся с пьянки? Сборщик податей, на которого разбойник Енощик напал? Лоточник – из тех, которые Священное Писание с картинками продают простофилям? Нет, вернемся назад. В набожных простофилях недостатка нет, самый глупейший на такой торговле так-то бы уж не обеднял. Так кто же ты таков, Дебрен?

Лучше б она замолчала. Смесь запахов из ее рта – теперь, когда чары заработали в полную силу, Дебрен проникал гораздо глубже, – слишком уж воздействовала на органы чувств, приглушая остальное. Но не поэтому он сказал:

– Я магун.

Вначале она так побледнела, что он заметил это, несмотря на скверное освещение. Потом покраснела. Кажется. Теоретически это могло быть посинение, а то и трупная зелень. Вертел по-прежнему был нацелен в глинобитный пол перед правой, отведенной назад ногой. Однако Дебрен не обольщался. С того момента, как он случайно отхватил дверью по лбу, он ни разу не был так близок к смерти.

– Чароходец, – проговорила она сухо, сквозь зубы, до конца не решив, то ли выговорить это слово, то ли презрительно сплюнуть. Молчание длилось, и Дебрен успел определить то, что было приглушено ужином с большим количеством лука, самогона и копченой рыбы. – Исследователь магии и сочинитель новых заклинаний. Нет, вы только взгляните… Какая честь для наших убогих порогов. Мало того что чародей, так еще и магун.

– Не таких уж и убогих. – Он присел на облицовку камина, принялся массировать покрытую грязью ногу. – Чуть было палец не сломал. Неужто Пренд так высоко разливается?

Она не ткнула его четырехгранным прутом, кривым и тупым, но достаточно убийственным, чтобы вылезти через спину и даже через позвоночник. Он был почти уверен, что не ткнет. Почти.

– Ты не о порог споткнулся, господин чернокнижник. – Ее голос успокоился, охладел. – Это доска, раньше висевшая на колотушке. С надписью «Не работает, пока не скажу. Идите куда-нито еще. МД». «МД» значит «мама Дюннэ». Надо же, такой ученый господин, а двух фраз прочитать не сумел. А может, прочитанного не смог понять.

– Я пытался. Однако там темно, как в…

– Вижу, что пытался, многоуважаемый господин. У вас чернильное пятно на лбу, что-то вроде буквы «о», впрочем, возможно, это шишка. Вы переломили доску своей ученой башкой. Думаю, она жизнь вам спасла. Если б какой-нибудь гвоздь попался, не говоря уж о колотушке…

– Ты всегда так посетителей принимаешь… княжна?

Он рискнул – и не просчитался. Кончик вертела дернулся только на дюйм – и тут же замер.

– Один к одному – вылитый мэтр магии, – проговорила она сквозь зубы. – Бесстыжий и наглый. Хоть и в драных портках и вонючей накидке. Сразу видно, кто таков. Его просят: не лезь. А он лезет. Просят: следи за словами, а он не следит. Истинный чародей, ни убавить, ни прибавить.

– А ты, похоже, не любишь чародеев, княжна, – слегка усмехнулся он.

– Вычитали это в моих мыслях, господин Дебрен?

– Я не читаю мыслей. Эти трудно и непорядочно. А в данном случае совершенно излишне, княжна, – добавил он.

– Поосторожней, – буркнула она. – Я видывала магов на войне. И нормальных, которые всякие разные полезные боевые заклинания выкрикивали, и магунов, сканировавших магию неприятеля и предупреждавших, чего можно ожидать, и задиравших носы, советуя командирам. Все они погибали точно также, как простые смертные. Только иногда сильно удивлялись, что меч пробил их чарозащиту. Принцип «Бог троицу любит» не отменен пока что. Как мужичок ты лимит не исчерпал, но как мэтр магии… уже да. Попробуй объяснить это или быстренько выколдуй себе оружие.

– Слишком я стар привычки менять. – Он не спеша скинул кожаную накидку, бросил в угол, подставил обнаженную спину теплу огня. – У меня зуб на зуб не попадает.

– Я жду, уважаемый.

– Я тоже жду, крошка. Когда же ты назовешь себя. Или хотя бы намекнешь на свою профессию, положение… Не знаю, как к тебе обращаться. Так что на всякий случай беру повыше.

– Для начала перестань ехидничать, – буркнула она. – Встречались мне такие, которые посмеивались над моим ростом. И у них тоже зуб на зуб не попадал. Из-за отсутствия таковых.

– Не шути. Вопреки распространенному мнению не каждый из нас – наглый хам. Поэтому у меня к тебе просьба, прекрасная дама. Окажи мне услугу и присядь на табурет, вместо того чтобы думать, как бы поудачнее запустить им в меня. Потому что, понимаешь ли, вежливость требует, чтобы я стоял, если дама стоит. А я ног под собой не чую.

Она нерешительно придвинула табурет ногой.

– Я не прекрасная дама. И не сестрица. Чтобы упредить. Не лягушка, не уточка, не сердечко, сладкая дырочка, хозяюшка, красотка… – Она осеклась, видя хорошо отработанную искусственную серьезность на лице Дебрена. Уселась с размаху так, что табурет ойкнул. – Я Ленда Брангго, с двойным «г». Но не называй меня так.

– Не буду. Благодарю, Ленда.

Они некоторое время посидели молча. Рядышком. Между их босыми ногами поместилась бы еще одна, но не больше. Далековато для хорошего пинка, но для укола – в самый раз.

– Придвинься ближе к огню, – тихо сказал он. – Я же вижу, как тебе холодно.

– И что ты еще видишь, уважаемый? – не пошевелилась она.

– Не называй меня так. Вполне достаточно будет: Дебрен. Я же вижу, что ты примчалась прямо из бадьи. Даже не обтерлась как следует, и тебе холодно. В основном потому, что… – Он осекся.

– Не стесняйся, Дебрен. Мне ужасно интересно знать, сколько истины в том, что говорят о магунах. Что они такие… проницательные.

– У тебя температура, – осторожно улыбнулся он. – Ничего страшного, просто… Ну, ты ведь женщина. Знаешь, о чем я.

– Представь себе, знаю. – Она, кажется, не обиделась. – Я ненавижу это и всегда злюсь, когда это случается. Легко заметить. Я готова лопнуть от злости, как подумаю, что папочка не захотел как следует постараться и не родил сына. Вам-то хорошо. – Она уперлась вертелом в табурет, закинула ногу на ногу, слегка наклонилась, потянулась рукой к ступне. – Холерная Дюннэ, кругом занозы… Не бойся, Дебрен, это уже к концу идет. Еще одна ночь, а потом месяц покоя. Злость у меня на исходе, ничего плохого я тебе не сделаю… Разумеется, если ты пришел сюда с добрыми намерениями.

– С добрыми. Я не медик, но немного в этом разбираюсь. Если позволишь…

– Обойдется. Ногти у меня длинные, да и глаза неплохие. Вытащу сама…

– Я не о занозах, – сказал он, хотя таращился-то именно на сильно приоткрытую ногу девушки. – У тебя что-то болит, Ленда. Какая-то плохо заживающая рана… Немного гноится, видимо… Водка с травами хороша на плохо заживающие раны, но…

Она застыла, наклонив голову, угрюмо поглядывая из-под смолисто-черной челки. Потом спросила глухим голосом:

– Кто ты такой? Кто тебя прислал?

– Я уже сказал, я магун, никто меня не присылал. Я вообще не шел в Виеку. Мы должны были ночью под стенами проплыть.

– На юг, на Желтые Поля? – Она недобро прищурилась. – И далеко? Не до самого же устья Пренда?

– Именно до устья, а потом – за море. Я получил работу на галере. Не языческой, не смотри так. Генза все еще держит у Мрачного моря несколько колоний. В истоках реки у меня захромал конь, вот я и пересел к сплавщикам леса. Это быстрее и дешевле, хоть ретман [4]4
  Старший плотогон (нем. ).


[Закрыть] не скрывал, что не совсем легально. Кажется, у вас здесь введено эмбарго на сплав леса.

– Я от политики сторонюсь. – Она говорила медленно, внимательно глядя на него. – Бордели должны быть вне политики, не считаешь? Но с другой стороны… За контрабандистов ратуша платит. Почему бы мне не донести на тебя?

– Потому что ты добрая девушка. Да и я тоже вне политики. А на плоту плыл, чтобы получить работу и на хлеб заработать, потому что как тебе, так и мне наша работа не особенно по душе и хлеб сладким не покажется. И наконец: я магун. Это означает, что моя дружба оправдывает себя гораздо лучше, чем неприязнь.

– До первых петухов еще есть немного времени, – глянула она на висящую над прилавком клепсидру. – Ратуша заперта, спешить некуда. Продолжай, Дебрен.

– История короткая и прозаичная: плотогоны взяли плату за проезд, а потом решили, что этого мало. Поэтому ночью напали на меня спящего, веревку с камнем на шею накинули и в воду спихнули. Имущество мое поплыло на юг по реке, а я догоняю его пешком. Третий день.

– И много было? Ты богатый господинчик?

– Одежда, волшебная палочка, несколько грошей серебром. Ну и книги. В основном речь о них.

– Догадываюсь, ты не мчишься так яро за «Королевной и семью бесстыжими краснолюдами» Флинтуса или чем-то подобным. – Она снова принялась вытаскивать занозы из ноги. – Каков хозяин, таковы и книги. Твои наверняка о чарах. А значит, немало стоят.

– Похоже, ты разбираешься в литературе. Только той профессиональной, которую мама Дюннэ в порядке профусовершенствования вам читает, или так, в общем?

– В общем. А что касается твоего напрямую не высказанного вопроса: нет, я не тружусь здесь в классической для длинноногих девок роли. Длинноваты, понимаешь, у меня ноги-то, только клиентов отпугивать. Официально я – привратница. В этом я разбираюсь, как ты, вероятно, заметил. – Дебрен перестал растирать послюнявленным пальцем шишку, а может, букву «о» на лбу и неискренне улыбнулся. – Видишь ли, здесь есть отсталые горожане, девушек не уважают. Любят начать трах-тарараханье с нескольких тычков и тем и кончить, а это товар портит и цену сбивает.

– Просвещенный Восток нашел нужный рецепт, – заметил Дебрен. – Хороший вышибала с толстой палкой творит чудеса.

– И здесь так было, пока Церковь не вмешалась. Когда появился новый епископ, года три тому, так сразу же заявил, что надобно божий порядок блюсти и с моральным разложением он в два счета покончит. Ну и запретил парней в борделях держать, поскольку-де мужская проституция – сатанинский вымысел, и бороться с ним надо крепче, чем с язычеством. Я думаю, он пересолил, потому что ежели парням нравится в мужской компании водку хлестать, драться и мечами размахивать там, куда баб не допускают, так они, наверно, и в постели неплохо друг с дружкой управляются. Но судиться с преосвященным я не стану, потому что нам, женщинам, от этого только польза одна. Во-первых, некоторые из-за отсутствия мужской клубнички к женам вернулись, а во-вторых, много рабочих мест освободилось. Ну а поскольку власть, как всякая власть, дурна и слепа, постольку вообще-то пригожие парнишечки продолжают втихаря задницу подставлять. Зато всех конюхов, прислугу, вышибал и барменов на улицу выгнали. Девки все в синяках ходили, клиенты взбесились. Так я и получила работу. В самое время, потому как военная рана еще не затянулась, а денежки испарились. Была сила, опыт, ну и юбку носила, вот мама Дюннэ меня и приветила. Платят мало, но я не жалуюсь. Зато у них в подвале мойня есть.

– Понимаю. – Он не без сожаления оторвал глаза от ее колена, поднял выше, поглядел на первого в его жизни человека, который при выборе места работы руководствовался наличием мойни. Или хотя бы так необычно шутил. – А шрамы – после стрелы? – Она зло прищурилась и натянула рубашку пониже. – Прости, не мое дело.

– Верно. Мои шрамы, раны и бабские кровотечения тебя никак не касаются. Ты – магун, твоя неприязнь не окупается, так что оцени мой жест, отправляйся в конюшню и проспись как следует. До утра. Один и на сене, зато с удовольствием. И без забот. Я решила не отправлять тебя в ратушу. От конюшни иди прямо и налево, найдешь и без магии. По запаху. Спокойной ночи, Дебрен.

– Спокойной ночи, княжна.

– И еще вот что. Во-первых, не колдуй, пока ты здесь. Даже если это будут совершенно невинные чары. А во-вторых, как только тебя утром петухи разбудят, отряхни солому и отправляйся своей дорогой. Не желаю тебе зла, но мы здесь последнее время не любим чароходцев. Подкину тебе кусок хлеба, может, какую-нибудь обувку. Клиенты немало оставляют, ты удивишься. Но не заходи сказать «до свидания». Мы видимся в последний раз. Не обижайся. И не выходи из конюшни до восхода солнца. Пообещай.

– Не выйду.

Лошадей в конюшне не было, зато сена – хоть отбавляй. Конюшня соседствовала с жилым помещением. Дебрен взобрался по лестнице на перекрытие, на ощупь, без колдовства, отыскал участок стены потеплее и принялся устраивать себе уютное гнездышко. Похоже, не первый: вначале нащупал ногой бутылку, правда, пустую, но еще явно отдающую травяным ликером, сладкой дрянью, по непонятным причинам пользующейся у городских девушек славой напитка истинно светской публики, а потом, уже повесив на стропило насквозь промокшие штаны, еще и дырявую подседельную попону. Попона была старая, почти ничего не стоила, но перед тем, как принести сюда, ее кто-то выстирал. Сейчас от нее несло мышами, женским потом и по меньшей мере тремя мужиками. Дебрен завернулся в нее, зарылся в сено и мгновенно уснул.

Он не мог сказать, что его разбудило. Крыша конюшни, мало того что ее все время обстукивали пальцы дождя, была покрыта глиняной черепицей, надо было здорово наколдовать, чтобы установить, где висит луна и сколько времени прошло с тех пор, как он видел слабый отсвет над углом частокола. Во всяком случае, было совершенно темно. Спал он недолго. Слишком недолго, чтобы слабое посапывание могло его разбудить.

Он лежал не шевелясь. Вслушивался. Больше в ауру этого места, немые шепотки, кружащие в темноте, чем в поскрипыванье досок и приглушенные постанывания где-то внизу. Появилось что-то, чего до того не было.

– Ооооох… миленький… ооох, так… так… – Голос был скорее женский, нежели девичий. – Ты меня распаляешь. Я вся горю.

Дебрен уже знал. Почти. Чтобы удостовериться окончательно, ему пришлось бы пошуметь, а делать этого он не хотел. Он чувствовал присутствие кого-то третьего. Странного, очень нетипичного.

К тому же он обещал Ленде не колдовать.

– О, Махрусе… как ты это… оооох. Чем? Мать моя… словно кто-то кипятком…

Доска скрипела теперь вроде бы помедленнее. Как бы… боязливо. Нет, глупости. Дебрен твердил себе, что должен сосредоточиться и уснуть или же взяться за дело, как пристало профессионалу. Но он был слишком утомлен, и у него болела голова. Немного от чар, немного от удара дверью.

– Да я ничего, разве что селедку на ужине чесноком закусил.

«Доска как доска, но он напуган, – понял магун, – и очень молод».

– Госпожа Дюннэ… это, наверное… Мне тоже жарко сделалось. Что такое?..

– Ооооох, ах ты, мой сладенький. Я добавлю тебе еще пять… нет, четыре… Только не прекращай…

Некоторое время стояла тишина, если не считать скрипа досок.

– Как ты сказал? Сельдь и чеснок… Ооооох!

Дебрен махнул рукой на принципы, помог себе заклинанием и уснул.

Лицо было круглое, налитое. Раздувшееся, как красная вспотевшая луна, и, как луна, покрытое оспинами. Прикрытое сверху копной наэлектризованных волос, словно диск серебряной планеты, над которой проносится горсть комет. Он видел широко раскрытые, черные горящие глаза и непроизвольно разверстый рот. Покрытые слюной губы голодного и скорчившегося от голода человека. Слюны было много, она переливалась через широкие губы покрытой язвинами физиономии, текла сквозь редкие волоски, пробивающиеся на странном подбородке. Она капала… на его голову. Украшенную шишкой, а может, буквой «о».

Дьявольщина, крыша протекала. Точно над ним, хотя дождь прекратился, а перед тем, как зарыться в сено, Дебрен удостоверился, что именно эти-то черепицы целы и уложены как следует.