Текст книги "Жрица тугов. Хирург с Гастеровских болот. Рассказы (сборник)"

– Не совсем так. А теперь мне нужно многое рассказать вам. Прежде всего вы правы – это я вчера вечером остановил вас на Мейфилдской дороге.

– Но почему…

– Подождите. Я сам все расскажу. Вот взгляните. – Сэр Генри открыл ящик стола и вынул из него два небольших свертка. – Сегодня вечером я собирался отправить их по почте из Лондона. Один адресован вам, и я, разумеется, могу отдать вам сверток сейчас. В нем ваши часы и бумажник. Как видите, если не считать порванной электропроводки, вы не понесли никаких потерь в результате вчерашнего приключения. Другой сверток адресован молодым дамам из театра «Гэйети», и в нем находятся их кошельки. Надеюсь, вы убедились, что еще до того, как вы пришли разоблачить меня, я намеревался полностью возместить ущерб каждому из потерпевших?

– И что же? – спросил Баркер.

– А теперь перейдем к сэру Джорджу Уайльду. Возможно, вам не известно, что он глава фирмы «Уальд и Гугендорф» – той самой, что основала этот гнусный «Ладгейтский банк». Иное дело – его шофер. Даю слово, я собирался вознаградить его. Но главное – хозяин. Вы знаете, я небогатый человек. Мне кажется, об этом известно всему графству. Я слишком много потерял, когда «Черный тюльпан» проиграл на состязаниях в Дерби. Были и другие затруднения. Потом я получил наследство – тысячу фунтов. Этот проклятый банк платил семь процентов по вкладам. Я был знаком с Уайльдом, и, встретившись с ним, я спросил, можно ли доверить свои деньги банку. Он ответил утвердительно. Я вложил свои сбережения, а через двое суток Уайльд объявил себя банкротом. В долговом суде выяснилось, что он уже в течение трех месяцев знал о неизбежном крахе. Знал и все же взял на свой тонущий корабль все, что у меня было. Черт бы его побрал, ему-то что, у него и без того хватает. Ну, а я потерял все, и никакой закон не смог мне помочь. Он самым настоящим образом ограбил меня. При следующей встрече он расхохотался мне в лицо. Посоветовал покупать консоли[12]12
  Облигации государственной консолидированной ренты, по которым выплачивается два с половиной процента годовых.


[Закрыть] и сказал, что я еще дешево отделался. Тогда я поклялся во что бы то ни стало сквитаться с ним. Я принялся изучать его привычки. Я узнал, что вечерами по воскресеньям он возвращается из Истборна. Я узнал, что он всегда имеет при себе бумажник с крупной суммой денег. Так вот, теперь это мой бумажник. Вы хотите сказать, что мои поступки не вяжутся с требованиями морали? Клянусь, если бы у меня хватило времени, я бы раздел этого дьявола догола, как он поступил со многими вдовами и сиротами!

– Все это понятно. Но при чем тут я? При чем тут артистки?

– Будьте сообразительнее, Баркер. Как вы думаете, мог я ограбить своего личного врага и остаться непойманным? Безнадежная затея. Я должен был разыграть роль обычного бандита, лишь случайно повстречавшего Уайльда. Вот я и появился на большой дороге, доверившись случаю. Мне не повезло: первым, кого я встретил, оказались вы. Какой же я идиот! Не узнать ваш старый рыдван по лязгу, с которым он взбирался на подъем… Увидев вас, я едва мог говорить от смеха. Однако мне пришлось выдержать свою роль до конца. То же самое и с актрисами. Боюсь, тут я выдал себя, так как не мог присвоить безделушки женщин, но все же продолжал разыгрывать комедию. Потом появился тот, кого я ждал. Тут уж было не до фарса. Я намеревался обобрать его дочиста и обобрал. Ну, Баркер, что вы скажете теперь? Вчера я держал пистолет у вашего виска, а сегодня вы держите у моего.

Молодой человек медленно встал и с широкой улыбкой крепко пожал судье руку.

– Больше так не делайте, – сказал он. – Слишком рискованно. Эта свинья Уайльд жестоко с вами рассчитается, если вас поймают.

– Хороший вы парень, Баркер. Нет, больше я этим заниматься не собираюсь. Кто это сказал о «насыщенном часе»[13]13
  Ссылка на строки из стихотворения английского поэта Т. О. Мордаунта (1730–1809): «…один насыщенный славными свершениями час стоит целого века бездействия».


[Закрыть]? Честное слово, это чертовски интересно! Настоящая жизнь! А еще говорят об охоте на лис! Нет, я никогда не повторю вчерашнее, иначе не смогу остановиться.

На столе пронзительно зазвонил телефон, и баронет поднял трубку. Он слушал и одновременно улыбался своему гостю.

– Я сегодня задержался, – обратился он к нему, – между тем в суде графства меня ждет несколько дел о мелких кражах.

Труп в облаках

Был холодный туманный майский вечер. Кругом царила густая мгла. Уличные фонари на Странде казались слабыми, мигающими, светящимися точками; даже залитые электрическим светом окна магазинов смотрели бледными светлыми пятнами в густой туманной атмосфере.

Высокие дома, тянущиеся вдоль тротуаров, стояли мрачные и по большей части неосвещенные, и только в одном доме три больших окна второго этажа ярко светились во мгле, изливая целые потоки ослепительного электрического света. Прохожие невольно подымали головы и указывали друг другу на эти ярко освещенные окна.

Это были окна квартиры инженера-электротехника и изобретателя Франциса Перикора. Вплоть до позднего часа ночи свет в рабочем кабинете этого будущего великого человека своего времени, этой будущей знаменитости свидетельствовал об упорной и неустанной работе этого человека.

Если бы проходившие мимо могли заглянуть в его кабинет, они увидели бы там двух мужчин, из которых один был сам Перикор, человек с профилем хищной птицы, с тонкими угловатыми членами, худощавый нервный брюнет, в котором с первого же взгляда сказывалось его кельтийское происхождение; другой – сильный, сытый, дородный мужчина с рыжеватыми волосами и голубыми спокойными холодными глазами был Жерми-Броун, известный механик. Эти двое людей были компаньонами в нескольких задуманных ими предприятиях или, вернее, изобретениях. Творческий гений одного в значительной мере восполнялся практическим смыслом и способностями другого.

И вот, если в этот туманный майский вечер Броун в такой поздний час находился еще в рабочем кабинете Перикора, то это объяснялось тем, что сегодня производился опыт, который должен был решить успех или неудачу многих месяцев их неустанной совместной работы и упорных исканий.

Между ними стоял большой, окрашенный в коричневую краску длинный стол, доска которого в многих местах пострадала от различных кислот и других химических веществ, во многих местах была прожжена и исцарапана; стол этот был завален различными аккумуляторами, индукционными катушками, огромными фаянсовыми изоляторами. И среди этой беспорядочной груды различных предметов виднелась странного вида машина или аппарат, вертевшаяся с шипением и храпом, на которой было, по-видимому, сосредоточено все внимание обоих компаньонов, так как оба не спускали с него глаз.

Многочисленные проволочные нити прикрепляли металлический приемник в виде четырехугольного ящика или коробки к большому стальному кругу или обручу, снабженному с двух сторон внушительного вида и размеров шатунами, выдающимися наружу. Сам круг, или обруч, оставался неподвижен, но шатуны по обеим сторонам его усиленно работали, равно как и хорошенькие стержни, приделанные к ним, вращались с головокружительной быстротой в продолжение нескольких секунд, затем на мгновение останавливались и затем снова начинали работать. По-видимому, двигатель, заставляющий их вращаться, находится в металлической коробке. В комнате носился легкий запах азота. Оба компаньона следили с напряжением за машиной.

– Ну, Броун, а что же крылья? – спросил изобретатель.

– Они слишком велики для того, чтобы я мог привезти их сюда, – они имеют два метра одной только длины и девяносто сантиметров ширины; но вы не беспокойтесь, мотор достаточно силен для того, чтобы привести их в действие, – за это я вам ручаюсь.

– Они из алюминия с медными скрепками?

– Да!

– Нет, вы посмотрите только, как это прекрасно работает! – воскликнул Перикор, протянув свою тонкую худую с нервными пальцами руку и нажав кнопку, очевидно регулирующую ход механизма. Кривошипы стали вращаться медленнее и спустя минуту совершенно остановились. Изобретатель нажал другую кнопку, стержни содрогнулись, и аппарат возобновил свое ротационное движение.

– И заметьте, тот, кто будет испытывать этот аппарат, не должен на это расходовать никакой мускульной силы, он может оставаться совершенно пассивным и применять для управления аппаратом только одни свои умственные способности…

– Да, благодаря совершенству моего мотора, – заметил Броун.

– Нашего мотора, – поправил его сухо изобретатель.

– Да, конечно, – возразил его коллега с некоторой досадой, – того мотора, который вами придуман, но мною осуществлен… называйте его как хотите.

– Я называю его мотор Броун-Перикор! – воскликнул инженер, и в черных глазах его сверкнул недобрый огонек. – Вы выработали некоторые подробности, но сама мысль, абстрактная мысль этого аппарата и механизма принадлежит мне; она моя, и только моя!

– Пусть так, но абстрактная мысль не приводит в движение мотора и вообще недостаточно осязательна, – ворчливым тоном пробормотал Броун.

– Вот потому-то я и вступил с вами в компанию, – сказал изобретатель, нервно барабаня своими длинными, тонкими, несколько костлявыми пальцами по столу. – Я изобретаю, в моем мозгу создается полная картина будущего механизма, а вы строите этот механизм – мне кажется, что таким образом работа распределена поровну между обоими.

Броун только сжал губы, но ничего не ответил, как бы сознавая, что спорить об этом будет совершенно излишне, и сосредоточил все свое внимание на аппарате, который вздрагивал и колебался при каждом движении стержней так, как будто он собирался с минуты на минуту слететь со стола.

– Ну разве это не великолепно! – восторженно воскликнул Перикор.

– Хм, это удовлетворительно, – флегматически поправил англосаксонец спокойным уравновешенным тоном.

– Это может стать для нас источником бессмертной славы!

– Источником хороших доходов… – снова поправил своего восторженного коллегу Броун.

– Наши имена будут стоять наряду с славным именем Монгольфьеров!

– Наряду с именем Ротшильдов, лучше сказать, так как это последнее несравненно предпочтительнее.

– Ах нет, Броун, вы на все смотрите слишком прозаически! Нашей истинной наградой будет благодарность потомства, признательность всего человечества!..

Броун только пожал плечами.

– Ну, что касается этого, то я готов уступить вам безраздельно эту благодарность и признательность. Я человек практический, для меня имеют значение только осязательные выгоды… Теперь надо прежде всего подвергнуть ваше изобретение испытанию.

– Да, конечно! Но где?

– Вот об этом-то я и желал переговорить с вами. Вы, конечно, и сами понимаете, что для будущности дела необходима полнейшая тайна, необходимо, чтобы никто решительно не узнал ничего о нашем изобретении; но достигнуть этого здесь в Лондоне положительно невозможно. Вот если бы мы могли располагать большим огороженным местом, этот было бы дело другого рода…

– Отчего бы нам не испытать наш аппарат где-нибудь за городом?

– Это действительно дельная мысль, и я имею даже предложить вам нечто, как мне кажется, весьма подходящее: мой брат имеет небольшой клочок земли в Суссексе, в холмистой местности близ Винчи Хэд. Насколько я помню, у него там подле дома есть большой сарай, не то клуня, – очень просторная и высокая. Брат мой в настоящее время в отъезде, но ключи от дома и строений в моем распоряжении, и я во всякое время могу ими воспользоваться. Итак, предлагаю перевезти туда все части аппарата и там собрать, но в сарае; а потом испробовать и под открытым небом.

– Превосходно!

– Так если вы согласны, то поезд отходит завтра в Эстбурн ровно в час дня.

– Прекрасно, я к этому времени буду на вокзале.

– Вы привезете мотор, а я берусь доставить крылья, – сказал механик, подымаясь со своего места. – Завтра мы узнаем, преследовали ли мы все это время пустую химеру или же создали свое материальное благополучие. Итак, до завтра, в час дня я вас буду ждать на станции!

С этими словами Броун простился со своим компаньоном, быстрыми шагами спустился с лестницы и, выйдя на улицу, смешался с мутным и печальным потоком пешеходов, движущихся вдоль Странда.

На другой день было прекрасное весеннее утро; небо бледно-голубого цвета пестрило легкими белыми перистыми облачками.

В одиннадцать часов утра Броун вошел в здание департамента торговли и промышленности и со свертком чертежей и планов под мышкой прошел в канцелярию по выдаче прав и патентов. Около полудня он вышел оттуда сияющий и довольный, ощупывая в своем туго набитом деловом бумажнике свеженькую, тщательно сложенную, только что полученную им официальную бумагу.

Без пяти час он уже подъезжал в извозчичьем экипаже к вокзалу Виктория. Несколько человек носильщиков, при содействии возницы, с возможной осторожностью сняли с верха экипажа два громоздких предмета, тщательно обшитых в упаковочный холст и походивших по виду на два громадных бумажных змея. Этот странный багаж был поручен особым заботам и попечению начальника багажного отделения, который самолично проследил за установкой ценного багажа в вагоне и отдал приказание во все время пути строго наблюдать за его целостью.

Перикор уже давно был на вокзале. Он страшно суетился и нервничал, поджидая своего компаньона.

– Ну, что? Все благополучно? – осведомился он, завидев Броуна и спеша к нему навстречу, и на исхудалых, впалых щеках выступил внезапный румянец. – Я уже распорядился нагрузить в вагон и мотор, и обод, – пояснил Перикор. – Бога ради, – обратился он к заведующему багажом, – обратите внимание на эти вещи, это весьма хрупкие и чрезвычайно ценные приборы и аппараты… смотрите, чтобы их не повредили во время пути.

– Будьте спокойны, все будет цело! – успокоил его смотритель.

– Ну, теперь мы можем ехать со спокойной совестью, – заявил Перикор и вместе с Броуном пошел к вагону занимать свое место.

Как только поезд прибыл в Эстбурн, драгоценный мотор был выгружен со всей должной осторожностью и перенесен на омнибус; крылья будущего аппарата были помещены на империале, а оба компаньона заняли места внутри омнибуса. Им пришлось сделать большой крюк, чтобы заехать за ключами к человеку, которому было поручено присмотреть за домом, и только получив ключи, Броун и его сотоварищ отправились в пустынные песчаные дюны, на которых был построен дом, куда они ехали. Этот дом был самым заурядным строением, окруженным надворными постройками: конюшнями, хлевами и сараями, и расположенным в небольшой зеленой балке, спускающейся пологим скатом от меловых прибрежных холмов к морю.

С помощью кучера омнибуса и ехавшего с ним брата его компаньоны втащили все части аппарата в большую темную столовую, помещавшуюся в нижнем этаже здания. Солнце уже заходило, когда стук колес отъезжавшего и возвращавшегося обратно в город омнибуса наконец дал им знать, что они одни – совершенно одни, не только в этом пустом доме, но и во всей этой бесплодной, дикой местности.

Перикор отдернул шторы, и слабый вечерний свет проник сквозь разноцветные стекла окон в комнату. Броун достал из кармана большой нож и перерезал им веревки, сдерживавшие упаковочный холст, в котором были зашиты крылья. Глазам Перикора предстали два громадных желтых металлических крыла, которые Броун осторожно прислонил к стене, и затем оба вместе – и инженер, и механик, также осмотрительно и осторожно распаковали громадный железный маховик, шатун, винты прибора, передаточные ремни и, наконец, и сам мотор. Совершенно стемнело, прежде чем Перикор и Броун успели собрать все части аппарата. Они зажгли лампу и продолжали свою работу, свинчивая винты, устанавливая скрепы и оканчивая свои последние приготовления к решительному испытанию.

– Ну, вот и готово! – сказал, наконец, Броун, отходя на шаг назад, чтобы судить об общем впечатлении и виде машины.

Перикор молчал, но лицо его дышало гордостью и надеждой; по всему было видно, что он глубоко взволнован.

– Ну, а теперь мы поедим, подкрепимся и отдохнем, – сказал Броун, развязывая и раскладывая на столе кое-какие съестные припасы, привезенные им с собой.

– После! – отозвался Перикор. – Успеется!

– Нет, не после, а теперь, – возразил Броун. – Я голоден как собака.

И тучный, дородный механик принялся уплетать за обе щеки всевозможные снеди, тогда как его компаньон нервно шагал взад и вперед по комнате, судорожно сжимая свои тонкие, костлявые руки.

– Ну, теперь за дело! – произнес Броун, отряхивая с себя крошки и утирая рот платком. – Кто из нас пустит в ход аппарат? Кто подымется на нем?

– Я! – воскликнул Перикор. – Помните: то, что мы сейчас делаем, может стать историческим событием!

– Но это небезопасно, – заметил Броун, – легко может произойти какой-нибудь несчастный случай. Ведь мы еще не можем сказать с уверенностью, как наш аппарат будет действовать.

– Что же из того! Ведь надо же его испробовать!

– Да, но зачем нам рисковать жизнью?

– Но что же вы думаете сделать? Одному из нас надо рискнуть!

– Нет, зачем же? Ведь мотор может точно так же действовать и работать, если привязать к аппарату какой бы то ни было предмет, весящий приблизительно столько же, как вы или я.

– Да, это правда! – согласился Перикор.

– У нас здесь есть большой куль, – а там, на дворе, я видел груду кирпичей; почему бы нам не наложить кирпича в этот куль и не привязать его к аппарату вместо себя? – сказал рассудительный Броун.

– Да, да, превосходная мысль! – одобрил Перикор.

Так и было решено.

Теперь оба они вышли из дома, неся отдельные приставные части аппарата. Луна светила ярко, холодным ровным светом, хотя временами обрывки облаков набегали и застилали ее наполовину. Сотоварищи на минуту остановились и прислушались, прежде чем отворить сарай и войти в него. Но кругом не было ни живой души – до их слуха доносился только глухой шум морского прибоя, да отдаленный лай собаки в ближайшей деревне, до которой все же было довольно далеко.

В то время как Броун наполнял кирпичом большой и длинный куль из толстой парусины, Перикор переносил один за другим из столовой в сарай все необходимые предметы и принадлежности, могущие им понадобиться. Когда все было готово, они заперли плотно двери сарая и, поставив на пустой ящик лампу, зажгли ее, после чего стали привязывать мешок с кирпичами к большому стальному обручу, предварительно установив этот мешок на двух составленных вместе деревянных козлах. Затем к стальному обручу были прикреплены и привинчены крылья, металлическая коробка мотора, различные проволоки и проводы, а к нижней части мешка привязан был плоский стальной руль, напоминающий рыбий хвост.

– Придется заставить его описать очень малый круг, – заметил Перикор.

– Прикрепите руль к одному боку, – сказал Броун, – вот так. Ну вот мы и у цели… Теперь нажимайте кнопку.

Перикор наклонился вперед. Его худое, длинное лицо было искажено внутренним волнением; его бледные костлявые руки с тонкими нервными пальцами проворно перебирали проволоки и проводы. Броун с невозмутимым спокойствием следил за всеми его движениями. Вот машина издала своеобразный сухой металлический звук; громадные желтые крылья раскрылись, затем конвульсивным движением сложились и снова раскрылись, сделали еще и еще один взмах, с каждым разом движение их становилось все более и более уверенным и сильным и, наконец, при четвертом взмахе ощутилось уже сильное движение воздуха, и под крышей сарая словно со свистом пронесся порыв ветра. Еще один, пятый взмах металлических крыльев – и тяжелый мешок с кирпичом закачался на козлах; при шестом взмахе он приподнялся на воздух и затем стал подыматься все выше и выше, уносимый машиной, которая точно громадная неуклюжая птица взвивалась и кружилась в воздухе, наполняя клуню своим пронзительным свистом и шипением.

Некоторое время и тот и другой оставались безмолвны. Наконец Перикор воздел руки к небу и, не будучи более в силах сдерживать себя, воскликнул:

– Он действует! Мотор Броун-Перикор действует! – и, не помня себя от радости, он прыгал и приплясывал как дикарь. – Броун, посмотрите, как он работает! С какой равномерностью, с какой силой! А руль! Посмотрите, как руль хорошо действует; надо завтра же заявить правлению и выхлопотать патенты.

При этих последних словах лицо Броуна сделалось мрачным и угрюмым.

– Все это уже сделано, – заявил он, принужденно улыбаясь.

– Как, уже сделано?! – побледнев как мертвец, повторил за ним Перикор. – Кто мог… Кто посмел это сделать! Кто посмел передать составленные мною чертежи и планы в палату патентов!..

– Я, я это сделал сегодня утром. Не волнуйтесь, тут незачем волноваться и горячиться, дело сделано!

– Вы выхлопотали патенты на мотор, и на чье имя?

– На мое – мне кажется, что я имел на это право.

– А мое имя? Имя изобретателя! Оно вовсе даже и не упоминается в бумагах?

– Нет… но…

– Негодяй! – воскликнул взбешенный Перикор. – Мошенник, вор!.. Вы украли у меня мое изобретение, плод моей мысли, моих трудов, моих знаний… вы украли у меня мое священное право на то, что создано мной! Вы хотите похитить у меня славу, принадлежащую моему имени по праву, но знайте, что патенты я у вас вырву, хотя бы мне пришлось для этого перерезать вам горло!

– Осторожней, руки прочь! – крикнул Броун, отступая и выхватив из кармана свой большой нож. – Предупреждаю, я буду защищаться!

– A-а… еще угрозы! Они меня не испугают! – воскликнул Перикор, бледнея от бешенства. – Так вы не только вор, вы хотите еще стать убийцей!.. Отдайте мне патенты!

– Нет!

– Броун, еще раз говорю вам, верните мне эти бумаги!

– Я сказал, что нет, значит, нет! Работал над этой машиной я…

Вместо ответа Перикор, как тигр, прыгнул на своего обидчика. Сильным движением Броун вырвался из его цепких рук, но при этом наткнулся на пустой ящик, на котором стояла лампа, и упал, увлекая за собой и ящик. Лампа упала и погасла. В сарае стало совершенно темно, только сквозь щель, высоко в крыше сарая проникал слабый свет месяца.

– Броун, отдайте мне бумаги!

Ответа нет.

– Отдадите вы мне их или нет? – продолжает спрашивать Перикор, не двигаясь с места.

Ответа нет. Ни шума, ни звука, кроме свиста и легкого скрипа продолжающих работать крыльев, – все тихо, мертвенно тихо. Перикора вдруг охватывает безотчетный ужас, какая-то необъяснимая тревога. Ему вдруг становится страшно… и он начинает ощупью шарить вокруг себя и по земле. Вдруг его пальцы коснулись руки Броуна, эта рука казалась безжизненной… Чувство гнева мгновенно сменилось в нем чувством ужаса. Он выпустил из своих дрожащих пальцев эту руку и с судорожной поспешностью, нащупав в кармане спички, постарался чиркнуть одну из них. При свете вспыхнувшей наконец спички он отыскал лампу, поднял ее и зажег. Броун лежал на земле неподвижно, без малейших признаков жизни. Перикор бросился к нему, приподнял его своими дрожащими руками, и вдруг ему стало ясно, почему Броун не отзывался. Несчастный, падая, упал на свою правую руку, в которой держал наготове нож. Упав на этот нож всей тяжестью своего грузного тела, он всадил его в себя по самую рукоятку. И умер – не вскрикнув, не издав даже предсмертного стона.

Перикор, этот гениальный изобретатель Перикор, сел на край пустого ящика, на котором горела лампа, и тупым неподвижным взглядом смотрел перед собой, тогда как мотор Броун-Перикор шипя и свистя носился у него над головой.

Так он сидел долго, быть может, несколько часов, неподвижно и безмолвно, но в воспаленном мозгу его проносились тысячи проектов один другого безумнее. Конечно, он являлся лишь косвенной причиной смерти своего компаньона, но кто поверит ему в этом? Платье его и руки были в крови, все обстоятельства складывались против него. Нет, всего лучше было бежать… Куда? Если бы он только мог как-нибудь избавиться от этого трупа, тогда у него было бы хоть несколько дней в распоряжении, прежде чем возникнут какие бы то ни было подозрения на его счет…

Вдруг резкий треск заставил его вздрогнуть и очнуться. Мешок с кирпичом, постепенно подымавшийся с каждым кругом, описанным аппаратом в воздухе, все выше и выше, теперь ударился об одну из верхних балок; толчок сдвинул соединительный прибор, и летательная машина грузно рухнула на землю. Перикор успел вовремя отскочить в сторону, чтобы не быть задетым тяжелым стальным обручем аппарата. Но едва только он коснулся земли, как Перикор поспешил отвязать мешок от обруча и убедиться, что мотор невредим. И теперь, глядя на него, в его голове зародилась странная, дикая мысль: изобретенный им аппарат – этот удивительный мотор, созданный его воображением, его трудами, – вдруг стал ему ненавистен, как соучастник преступления, как страшный кошмар. И он мог избавить его от мертвеца и сбить со следа всякие поиски и расследования полиции… Да!

Перикор широко распахнул двери сарая и вынес тело своего компаньона на освещенную луной поляну.

Неподалеку от сарая высился небольшой холм, один из целого ряда холмов, тянущихся вдоль берега моря. Добравшись до самой вершины этого ближайшего холма, Перикор осторожно и с должным уважением к мертвому уложил его здесь и, оставив на время, вернулся в сарай, откуда он с невероятным трудом притащил мотор, обруч и крылья сюда же на холм. Своими дрожащими пальцами укрепил он стальной обруч вокруг пояса мертвеца, вставил и привинтил крылья, привесил и привинтил к обручу мотор, установил провода, нажал кнопку мотора – и отступил в ожидании. С минуту громадные желтые крылья судорожно бились и трепетали в воздухе, затем труп зашевелился. Сначала маленькими скачками, то приподнимаясь, то волочась по земле, подымался он вверх по скату холма и наконец стал парить в воздухе, залитый бледным светом луны. Перикор не привязал к аппарату руля, а просто дал машине направление к югу. По мере того как аппарат подымался все выше и выше, он все больше и больше ускорял свой полет и вскоре громадная летательная машина, миновав цепь прибрежных скал и холмов, понеслась уже над открытым морем.

Перикор следил с напряженным вниманием за ее полетом до тех пор, пока созданный им чудесный аппарат не превратился в маленькую, едва заметную птичку высоко в небесах, затем – в едва приметную черную точку, временами сверкавшую золотым блеском своих крыльев и, наконец, утонувшую в морском тумане.

В отделении для душевнобольных, в городской больнице штата Нью-Йорк, находится один больной, ни имя, ни происхождение которого никому не известны. Все врачи держатся того мнения, что этот несчастный лишился рассудка вследствие внезапного сильного потрясения. «Самая сложная и хрупкая машина всегда всего скорее портится», – говорят они и, в подтверждение своих слов, показывают посетителям удивительно сложные электрические аппараты и удивительные летательные снаряды, модели которых изготовляет этот больной в минуты просветления.