Текст книги "Жрица тугов. Хирург с Гастеровских болот. Рассказы (сборник)"

Кровавая расправа в Манор-Плэсе

Люди, изучавшие психологию преступления, знают, что главной основой преступления является непомерно развитой эгоизм. Себялюбец этого рода утрачивает всякое чувство меры. Он только о себе и думает; вся его цель заключается в том, чтобы удовлетворить собственные желания и прихоти. Что касается других людей, то соображения о их благе и интересах себялюбцу чужды и непонятны.

Иногда случается, что к преступлению человек побуждается импульсивностью своего характера, мечтательностью или ревностью. Все это бывает, но самая опасная, самая отталкивающая преступность – это преступность, основанная на себялюбии, доведенном до безумия. В английской литературе тип такого эгоиста выведен в лице сэра Виллогби Паттерна. Этот господин безобиден и даже забавен до тех пор, пока его желания удовлетворяются, но затроньте его интересы, не выполните какого-либо его желания – и этот безобидный человек начинает делать ужасные вещи. Гекели сказал где-то, что жизнь человеческая – это игра с невидимым партнером. Попробуйте сделать в игре ошибку, и ваш невидимый партнер сейчас же вас за эту ошибку накажет. Если Гекели прав, то приходится признать, что самой грубой и непростительной ошибкой в игре жизни является непомерный эгоизм. Люди за ошибку этого рода сполна расплачиваются, – разве только посторонние, следящие за игрой, не сжалятся над ними и не примут на себя часть проигрыша.

Я прошу познакомиться с историей Виллиама Годфрея Юнгмана, и вы убедитесь, при каких иногда странных условиях приходится человеку расплачиваться за сделанные им ошибки. Ознакомясь с историей Юнгмана, вы убедитесь также в том, что эгоизм не есть невинная шалость. Это коренное, основное зло жизни, ведущее к ужасным результатам.

В сорока приблизительно милях от Лондона и в близком соседстве с Тонбридж-Велльсе, модным некогда курортом, есть небольшой город Вадхерст. Город этот находится почти на самой границе Суссекского и Кентского графств. Местность богатая, живописная, и фермеры благоденствуют, сбывая свои продукты в Лондон, который находится недалеко.

В 1860 году здесь жил некто Стритер. Он был фермер, вел небольшое хозяйство и имел дочь, очень красивую девушку. Звали ее Мэри Велльс Стритер. Ей было лет двадцать; высокая ростом и сильная, она прекрасно знала всю деревенскую работу, но в то же время она бывала и в городе, где у нее имелись знакомые.

У Мэри Стритер был приятель, молодой человек двадцати пяти лет. Познакомилась она с ним случайно, в одну из своих поездок в город. Девушка ему очень понравилась, он сделал визит в Вадхерст и даже ночевал в доме отца Мэри. Стритер не отнесся к ухаживанию дурно. Ему, видимо, понравился этот бойкий и красивый молодой человек. Разговаривал молодой человек интересно; оказался отличным собеседником и очень при этом общительным. Неопределенные и неясные ответы он давал только в одном случае, а именно когда Стритер расспрашивал, чем он занимается и каковы его виды на будущее.

Знакомство завязалось и кончилось тем, что ловкий горожанин Виллиам Годфрей Юнгман и простодушная, воспитанная в деревне Мэри Стритер стали женихом и невестой. Виллиам успел за это время изучить Мэри как следует, но зато Мэри знала о своем женихе очень мало.

29 июля в этом году приходилось на воскресенье. Полдень миновал. Мэри сидела в гостиной отцовского домика; на коленях у нее лежала куча любовных писем, полученных от жениха, и она их внимательно и по нескольку раз перечитывала.

Из окна был виден хорошенький зеленый лужок. Это был типичный английский деревенский садик. В нем росли высокие мальвы, громадные, качающиеся на своих стеблях подсолнухи. На красивых клумбах цвела красная гвоздика и кустики фуксий. Через полуоткрытое окно в комнату проникал слабый, изящный запах сирени. Откуда-то доносилось жужжание пчел. Сам фермер, по случаю воскресенья, спал сладким, послеобеденным сном, и гостиная находилась в полном распоряжении Мэри.

Всех любовных писем было пятнадцать. В одних говорилось только о любви и они были восхитительны, – в других встречались деловые намеки. Читая эти намеки, девушка сдвигала свои хорошенькие брови. Взять хотя бы историю со страховкой: сколько хлопот стоила эта история ее возлюбленному прежде, нежели она не устроила ее! Конечно, ее жених знал лучше, чем она, но все-таки ее поразило то, что он несколько раз говорил ей о возможной смерти. Это ей-то умирать, такой молодой и здоровой! Иногда в самый разгар любовных объяснений он начинал пугать ее разговорами о смерти. В одном из писем он ей писал:

«Дорогая моя, я приготовил заявление и отнес его в контору страхования жизни. Контора напишет госпоже Джемс Бонн сегодня, а ответ она получит в субботу. Таким образом, мы с вами можем проехать в страховое общество в понедельник».

В следующем письме, всего два дня спустя, Виллиам писал так:

«Помните, дорогая моя, что вы мне обещали. Вы обещали выйти за меня замуж и до замужества никому не говорить о страховке. Напишите, пожалуйста, миссис Джемс Бонн, чтобы она сходила в страховое общество, а в понедельник мы съездим вместе и застрахуем вашу жизнь».

Эти выдержки из писем смущали Мэри; она в них ничего не понимала. Но, слава богу, теперь все это кончено. Теперь деловые хлопоты не будут мешать их любви. Мэри уступила прихоти своего жениха и застраховала свою жизнь за сто фунтов. Ей пришлось заплатить за первую четверть десять шиллингов, четыре пенса, но Мэри не жалела о деньгах. Она успокоила своего Виллиама и избавилась от скучного дела.

Садовая калитка скрипнула, и на тропинке показался рассыльный со станции. В руках его было письмо. Увидав в окне девушку, он приблизился и подал ей письмо, а затем удалился, лукаво улыбаясь. Курьезен был этот посланник Купидона в плисовой куртке, панталонах и тяжелых сапогах.

Да, этот парень считал себя вестником любви, но, увы! Он был посланником не Купидона, а другого, более мрачного, языческого бога.

Девушка нетерпеливо разорвала конверт и прочла письмо.

«16 Манор-Плэс. Невингтон. Суббота вечер. Июль 28.

Дорогая моя Мэри. Сегодня после полудня я отправил вам письмо и только после этого выяснилось, что мне не придется ехать завтра в Брайтон. В письме этом было все то, из-за чего я должен был ехать. Поездка стала, таким образом, излишней. Дела мои покончены все, и я могу теперь с вами увидеться, о чем уведомляю вас этим письмом. Письмо это отправлю завтра утром к поезду, отходящему в б часов 30 минут со станции Лондон-Бридж. Письмо я передам кондуктору, чтобы он отвез его в Вадхерст. Кондуктору я заплачу сам, а рассыльному с Вадхерстской станции дайте что-нибудь. Ждать я вас буду, дорогая, в понедельник утром, с первым поездом. Встретить вас надеюсь на станции Лондон-Бридж. Завтра я должен быть у дяди и поэтому приехать к вам не могу. Но в понедельник вечером, или самое позднее во вторник утром, я провожу вас назад домой. Вернусь же в Лондон я во вторник вечером, чтобы быть готовым в среду делать дела. Вы знаете, какие это дела: я вам говорил. Итак, я вас жду в понедельник утром. Надеюсь устроить все как следует. До свиданья пока, дорогая Мэри, извините, что не продолжаю письмо. Нужно ложиться спать, чтобы завтра встать пораньше и отвезти это письмо на почту. Не забудьте, дорогая моя невеста, привезти мне или сжечь все мои письма. Целую вас, жду в понедельник утром в четверть десятого. Не забудьте сжечь письма. Вечно любящий вас

Виллиам Годфрей Юнгман».

Это было чрезвычайно настойчивое приглашение приехать повеселиться в городе. Но в письме попадались и курьезные вещи. Про какие такие дела, известные будто бы его невесте, говорил Юнгман? Никаких дел Мэри не знала. И затем, что это вздумалось Виллиаму требовать, чтобы она сожгла его любовные письма? Это требование не понравилось девушке, да и вообще повелительный тон письма задел ее самолюбие. Мэри решила в этом случае ослушаться своего жениха. Письма ей были слишком дороги. С ними нельзя обращаться таким бесцеремонным образом.

И Мэри собрала все письма счетом шестнадцать, уложила их в маленькую жестяную шкатулочку, в которой хранились все ее незатейливые сокровища, и побежала навстречу отцу, который тем временем успел проснуться и спускался по лестнице. Мэри рассказала ему, что она едет к жениху в Лондон, где будет веселиться целый день.

В понедельник, ровно в четверть десятого, Виллиам Годфрей Юнгман уже стоял на платформе станции Лондон-Бридж и ждал поезда из Вадхерста, в котором должна была приехать в столицу его невеста. Но платформе ходило много людей, и в этой толпе Юнгмана нелегко было отыскать. В нем не было ничего выдающегося или замечательного. Кто мог предсказать в эту минуту, что не далее как через сутки имя этого незаметного молодого человека станет известным всем трем миллионам жителей Лондона и приведет их в ужас! Юнгман был среднего роста и сложения. Внешность у него была самая заурядная, и он мог бы считаться полным ничтожеством, если бы в его характере не было колоссального себялюбия.

Это себялюбие у Юнгмана доходило до сумасшествия. Он был глубоко убежден в том, что важнее его желаний и капризов нет ничего в мире. Все должны были склоняться перед ним и выполнять его желания. Юнгман был самоуверен до крайности. Он думал, что может обмануть весь мир. Пускай обман шит белыми нитками, что за беда? Раз он, Юнгман, задумал обмануть людей, так они и должны ему верить.

Но профессии Юнгман был портной, его отец был также портной, но это занятие его не удовлетворяло, и он, желая сделать себе карьеру, поступил выездным лакеем к доктору Дункану в Ковентгардене. Некоторое время Юнгман преуспевал в своей новой должности, но в конце концов ему и это надоело. Он отказался от места и вернулся к отцу, где и жил за счет родственников, добывавших пропитание тяжелым трудом. Одно время Юнгман уверял родственников в том, что собирается заняться фермерством. Несомненно, что эта идея зародилась в его бездельной голове после того, как он побывал в Вадхерсте. Красивые коровы, жужжанье пчел и деревенский воздух понравились ему, и он мечтал о том, чтобы сделаться фермером.

Но возвращаемся к нашему рассказу. Вадхерстский поезд медленно подошел к станции, и из окна одного третьеклассного вагона выглянуло свежее, розовенькое личико Мэри Стритер. Увидав своего жениха, девушка покраснела еще более. Влюбленные встретились. Юнгман берет чемодан девушки и ведет невесту по платформе, которая вся заполнена дамами в кринолинах и мужчинами в панталонах, напоминающих мешки. Такая мода царила в Лондоне в шестидесятых годах.

Юнгман жил на юге Лондона, в Вольворте. Около самого вокзала стоял омнибус. Парочка забралась в него и доехала почти до самого дома.

Было одиннадцать, когда Виллиам и Мэри приехали в Манор-Плэс, где жило семейство Юнгмана.

Расположение квартир в этом доме показалось бы современнику очень странным. В шестидесятых годах о «флатах» в Лондоне и понятия не имели[10]10
  Респектабельный англичанин считает неудобным для себя жить в квартире, помещающейся только в одном этаже, и сообразно с этим дома, сдаваемые под квартиры, распланировываются в Англии совершенно иначе, чем в России и Европе. Каждый квартирант имеет помещения во всех этажах и лестницу, идущую до самых чердаков. Представьте себе пятиэтажный дом, и вы получите квартиру, скажем, в десять или девять комнат. В нижнем этаже помещается кухня, в первом – столовая, во втором – гостиная и кабинет; поднимаясь выше, вы доберетесь до спален, и на самом верху комната для прислуги. Такая система постройки домов удорожает квартиры, и вот почему в настоящее время, приноравливаясь к карману бедных людей, в Англии стали строить европейские квартиры, где помещение ограничивается одним этажом. Дома этого рода называются «флатами» (от слова flat – плоский). «Флаты» предназначаются для рабочих и бедняков. Средний класс придерживается прежних традиций и живет в многоэтажных квартирах.


[Закрыть]. И цели, осуществляемые «флатами», достигались иным способом. Квартира в двухэтажном доме снималась субъектом, который поселялся сам в подвале, а первый и второй этажи сдавал жильцам. В подвале жил квартирохозяин Джемс Беван, первый этаж занимали супруги Бард, а второй – Юнгман. Потолки в доме были тонкие, и ходя по одной лестнице, жильцы знали все друг о друге.

Чете Бард, например, было отлично известно, что молодой Юнгман привез к родителям невесту. Когда Виллиам и Мэри поднимались наверх по лестнице, супруги Бард приоткрыли дверь и украдкой наблюдали за ними. Госпожа Бард потом показывала, что Виллиам обращался со своей невестой очень ласково.

Когда Юнгман привел свою невесту на квартиру, там было очень мало народа. Отец уходил на работу в пять часов утра и возвращался только к десяти часам вечера. Дома была только мать, добродушная, хлопотливая, вечно погруженная в работу женщина, и двое младших сыновей – мальчики одиннадцати и семи лет. В момент приезда Виллиама и Мэри мальчики были еще в школе, и мать была одна. Она поздоровалась со своей будущей невесткой и стала с ней беседовать, расспрашивать о том и сем. Вполне естественно, что она интересовалась девушкой, которой суждено было вековать век с ее сыном. После обеда жених и невеста отправились осматривать достопримечательности Лондона.

Никаких известий не осталось о том, как развлекалась эта странная парочка. Он, конечно, не оставлял своего свирепого и ужасного намерения, а она удивлялась его рассеянному виду и рассказывала ему о разных деревенских сплетнях. Бедная девушка! Она веселилась, а тень смерти уже витала над ней.

Впрочем, кое-что об этой экскурсии влюбленных известно. У отца Мэри Стритер был знакомый в Лондоне, некто Эдуард Спайсер. Это был трактирщик, веселый, прямой человек. Заведение его, «Зеленый Дракон», помещалось на Бермондсейской улице. Мэри хотела показать жениха, и парочка явилась в «Зеленый Дракон», где Виллиам был представлен невестой Спайсеру. На последнего молодой человек произвел почему-то очень дурное впечатление. Трактирщик отвел невесту в сторону.

– Вы хотите выходить замуж за этого молодца? Знаете что? Возьмите-ка лучше веревку и повесьтесь на чердаке. То же на то и выйдет.

Но раз девушка влюблена, то всякие увещания бесполезны. Слова трактирщика, оказавшиеся пророческими, не оказали, по всей вероятности, на Мэри Стритер никакого действия.

Вечером Виллиам и Мэри отправились в театр смотреть трагедию Макреди.

Знала ли бедная девушка, сидя в набитом битком партере рядом со своим молчаливым женихом, что ее собственная мрачная трагедия окажется куда страшнее всех сценических ужасов?

В Манор-Плэс парочка вернулась около 11 часов вечера.

Трудолюбивый портной оказался на этот раз дома. Ужинали все вместе, а затем пришла пора ложиться спать. В квартире было всего две комнаты. Мать, Мэри и семилетний мальчик легли в передней комнате. Отец лег в задней комнате на своем верстаке, около него в постель легли Виллиам и его одиннадцатилетний брат.

Знали ли эти простые люди, ложась спать, что завтра о них и об их трагической судьбе будет говорить весь Лондон?

Отец проснулся, по обыкновению, очень рано. В серых очертаниях предрассветного воздуха он увидел что-то белое. Это был вставший со своей постели Виллиам. Отец сонным голосом спросил: куда это он так рано собрался? Виллиам снова улегся, и оба заснули.

В пять часов старик встал, торопливо оделся и в двадцать минут шестого спустился по лестнице и запер за собой входную дверь. Таким образом, с места драмы ушел последний свидетель, и все, что случилось после его ухода, известно лишь на основании логических выводов и косвенных улик. Точных подробностей случившегося никто не знает, и для меня, летописца, это, пожалуй, даже приятно, так как едва ли события, подобные нижеизлагаемому, можно смаковать, вникая во все их ужасные подробности.

Я уже говорил, что внизу под Юнгманами жили супруги Бард; в половине шестого, через десять минут после того, как из дома ушел старик-портной, госпожа Бард проснулась; ее разбудил шум, доносившийся с верхнего этажа. Казалось, что в квартире Юнгманов бегают взад и вперед дети. Легкий топот голых ног явственно слышался сверху.

Женщина стала прислушиваться и наконец сообразила, что это очень странно: с какой это стати дети стали бегать и резвиться в такой необычный час?

Госпожа Бард разбудила мужа и обратила его внимание на необычный шум. Оба сели в постели и стали слушать. И вдруг…

И вдруг они услыхали громкий задыхающийся крик, и затем на пол над их головами упало что-то мягкое и тяжелое.

Бард выскочил и бросился вниз по лестнице. Но на верхнюю площадку он не вошел, ибо, еще стоя на верхних ступенях, он заглянул в открытую дверь квартиры Юнгманов. Его глазам представилось нечто такое, что заставило его дико закричать и поспешно броситься вниз. Еще момент, и Бард стучался к Бевану, крича:

– Ради бога, подите скорее! Здесь убийство.

Беван выскочил на лестницу. Он и сам слышал этот зловещий стук чьего-то тяжелого падения. Оба – и Беван, и Бард – опять поднялись по скрипучей лестнице наверх. Золотые лучи июльского солнца освещали их бледные и перепуганные лица.

Но и на этот раз они не добрались до места. Они остановились на ступеньке, с которой была видна площадка. На пороге двери и на площадке виднелись лежащие белые фигуры. Эти фигуры были залиты кровью. Зрелище было прямо до ужаса нестерпимое!

На площадке виднелось всего три трупа, а по комнате кто-то ходил; этот кто-то вышел на площадку. Перепуганные соседи увидали перед собой Виллиама Годфрея Юнгмана. Он был в одном нижнем белье, весь перепачканный кровью. Один рукав рубашки был разорван и висел.

Увидав перепуганных соседей, Виллиам крикнул:

– Мистер Бард! Ради бога, приведите поскорее врача! Может быть, еще можно кого-то спасти!

Соседи побежали вниз по лестнице, а Виллиам крикнул им вдогонку:

– Это все моя мать наделала! Она зарезала мою невесту и братьев, а я, защищаясь от нее… мне кажется, что я ее убил.

Это объяснение Виллиам Юнгман повторял до самого своего конца.

Но соседям некогда было рассуждать. Они бросились каждый в свою комнату, поспешно оделись и выскочили на улицу искать врача и полицию. А Юнгман стоял на верхней площадке и все повторял свое объяснение.

Я воображаю, как сладок показался Бевану и Барду летний утренний воздух после того, как они выскочили из этого проклятого дома, я воображаю, как удивлялись честные продавцы молока, глядя на этих двух растрепанных и перепуганных людей. Но идти далеко им не пришлось. На углу улицы стоял городовой Джон Варней, солидный и невозмутимый, как тот закон, который он представлял своей особой.

Городовой Варней с вселяющей бодрость в двух испуганных обывателей медлительностью и достоинством двинулся к дому, в котором произошла драма.

Увидав на лестнице лакированную каску полицейского, Юнгман вскрикнул:

– Глядите, что здесь произошло! Что мне делать?

Констебль Варней остался невозмутимым при виде кровавых тел, Юнгману он дал самый своевременный и практический совет:

– Одевайтесь и идите со мной!

– Но за что? – воскликнул молодой человек. – Я убил мать, защищая себя, ведь и вы поступили бы так же. Я не нарушил закона.

Констебль Варней не любил высказывать своих мнений о законе, но на этот раз он был вполне убежден, что самое лучшее, что может сделать в данном случае Юнгман, так это одеться.

Между тем на улице перед домом стала собираться толпа, и на место происшествия прибыли другой констебль и полицейский инспектор. Положение было совершенно ясно. Правду ли, нет ли говорит Юнгман, но так или иначе он в убийстве матери признался и, стало быть, должен быть арестованным.

На полу был найден кинжал-нож, погнувшийся от силы ударов. Юнгман должен был признаться, что этот кинжал принадлежит ему. Оглядели и трупы. Раны были ужасны: такие раны мог нанести только человек, обладающий мужской силой и энергией…

Выяснилось, одним словом, что Юнгман заблуждается, называя себя жертвой обстоятельств. Совершенно напротив, Юнгман оказывался одним из крупнейших злодеев нашей эпохи.

Но прямых свидетелей не было, злодейская рука заставила замолчать всех – и невесту, и мать, и малолетних братьев.

Бесцельность этого ужасного преступления поразила всех. Негодование общества было чрезвычайно велико. Затем, когда открылось, что Юнгман застраховал в свою пользу жизнь бедной Мэри, стало казаться, что повод к преступлению найден. Обратили внимание на то, что обвиняемый лихорадочно торопился закончить дело со страховкой. И зачем он просил невесту уничтожить его письма?

Это были наиболее тяжкие улики против Юнгмана.

Но в то же время как Юнгман мог зарегистрировать и получить страховую сумму из общества «Аргус», не будучи ни мужем, ни родственником Мэри? Ведь все это было нелепо до крайности и заставляло думать, что преступник или круглый невежда, или сумасшедший.

Стали исследовать дело с этой стороны, и оказалось, что безумие было не чуждо предкам Юнгмана. Мать его матери и брат отца содержались в психиатрических больницах. Дед Юнгмана (отец портного) также одно время содержался в сумасшедшем доме, но перед смертью «пришел в разум».

Основываясь на этих данных, приходилось признать, что деяние в Манор-Плэс надо зарегистрировать не с уголовной, а с медицинской точки зрения.

В наше гуманное время Юнгмана едва ли бы повесили, но в шестидесятых годах на преступников глядели иначе.

Дело разбиралось в главном уголовном суде 16 августа.

Председательствовал судья Биллионе. На суде выяснилось, что нож, которым было совершено убийство, был приобретен Юнгманом заблаговременно. Он даже показывал где-то в кабачке этот нож своим знакомым.

Один из этих знакомых, добрый британец, преданный закону и порядку, заметил, что мирному гражданину носить такой нож не годится. Юнгман на это ответил:

– Всякий может защищать себя таким способом, какой ему понравится.

Добрый британец едва ли подозревал, что беседует с невменяемым человеком и находится на волосок от смерти.

Жизнь обвиняемого была подвергнута самому тщательному исследованию, но ничего компрометирующего этот анализ не дал. Юнгман продолжал упорно стоять на своем первоначальном показании. В своем резюме судья Биллионе сказал, что в том случае, если бы обвиняемый говорил правду, это означало бы, что он обезоружил мать и отнял у нее нож. А если это так, то незачем было ее убивать. А он не только не удержался от насилия, но и нанес ей несколько смертельных ран. И кроме того, на руках убитой матери кровавых пятен не было найдено. Все эти данные были приняты во внимание присяжными и они вынесли Юнгману обвинительный приговор.

На суде Юнгман держал себя спокойно, но, сидя в тюрьме, он обнаружил свой раздражительный и злой характер. Когда его посетил отец, Юнгман разразился против старика бранью и упреками, обвиняя его в том, что он дурно будто бы обращался со своим семейством. Но он стал вне себя от бешенства, узнав о том, что трактирщик Спайсер посоветовал его покойной невесте лучше повеситься, чем выходить замуж за него, Юнгмана. Этими словами Юнгман был уязвлен до крайности. Его самоуважение было затронуто ими, а самоуважение было главной чертой этого человека.

– Одного я только желаю! – воскликнул бешено Юнгман. – Я желал бы добраться до этого Спайсера и проломить ему башку!

Эта неестественная кровожадность всего лучше показывает, что Юнгман был маньяк.

Успокоившись немного, Юнгман прибавил с тщеславием в голосе:

– Неужели вы думаете, что такой человек, как я, человек с моим характером и решительностью, позволил бы кому-нибудь так оскорблять себя? Я убил бы такого нахала.

Несмотря на все увещания, Юнгман унес свою тайну в могилу. Он не переставал повторять, что его невеста и братья убиты и что мать он убил, защищая себя. Но всей вероятности, он придумал эту историю еще задолго до преступления.

Всходя вместе с Юнгманом на эшафот, священник сказал:

– Не оставляйте этого мира с ложью на устах!

– Я солгал бы, если бы взял на себя вину. Я невиновен, – быстро ответил Юнгман.

Этот человек до такой степени верил в себя, что до самого конца надеялся, что люди поверят его выдумке. Уже стоя на эшафоте, он все еще врал и изворачивался.

Казнили Юнгмана 4 сентября, немногим более месяца спустя после содеянного им преступления. Эшафот был сооружен перед Хорзмонской тюрьмой. На казни присутствовало свыше 30 000 человек. Многие стояли всю ночь, дожидаясь зрелища. Когда вели преступника, толпа подняла дикий вопль. Защитников у Юнгмана не было совсем, и люди самых противоположных взглядов и воззрений сходились в том, что он должен быть казнен.

Умер преступник спокойно и как-то равнодушно.

– Благодарю вас, мистер Джессон, за вашу доброту, – сказал он, – повидайте моих знакомых и передайте им мой поклон.

Блок звякнул, веревка натянулась, и последний акт страшной драмы закончился. В лице Юнгмана английские уголовные летописи имеют одного из самых страшных и кровожадных убийц в его лета.

В том, что Юнгман понес заслуженную кару, кажется, сомневаться нельзя, но в то же время нельзя не сказать и того, что косвенные улики никогда не бывают вполне убедительными. Относясь к цепи косвенных улик критически, опытный в уголовных делах человек приходит тогда к заключению, противоположному тому, которое было сделано судом.