Текст книги "Шерлок Холмс: повести, рассказы"

Инспектор позвонил в колокольчик, и два конвоира увели Джефферсона Хоупа. Мы же с моим другом, покинув участок, взяли извозчика и вернулись к себе на Бейкер-стрит.

Мы все были предупреждены о том, что в четверг обязаны явиться в суд, но когда четверг наступил, надобность в наших показаниях отпала. Высший судия взял дело в свои руки, и Джефферсон Хоуп предстал перед единственно непогрешимым и суровым трибуналом. Вечером того же дня, когда он был арестован, сердце его разорвалось. Утром его нашли лежащим на полу камеры с умиротворенной улыбкой на лице, какая бывает у человека, имеющего основания в смертный час, оглянувшись назад, признать, что жизнь была прожита не зря и работу свою он выполнил хорошо.

– Грегсон и Лестрейд будут рвать и метать, – заметил Холмс, когда мы на следующее утро обсуждали смерть Хоупа. – Все их надежды на шумный успех пошли прахом.

– Не думаю, что их заслуга в поимке Хоупа так уж велика, – возразил я.

– В этом мире важно не то, как много вы сделали на самом деле, а то, насколько вы умеете убедить окружающих, что сделали очень много, – с горечью заметил Холмс. И после паузы, уже не так грустно, добавил: – Впрочем, это неважно. Было бы куда огорчительней, если бы я упустил шанс участвовать в этом расследовании. Пожалуй, на моей памяти это самое интересное дело: на первый взгляд, очень простое, однако в нем есть немало поучительного.

– Простое?! – воскликнул я.

– В общем-то – да, сложным, по сути, его назвать трудно, – улыбнулся Холмс, видя мое изумление. – И доказательством его простоты может служить тот факт, что без каких-либо вспомогательных средств, полагаясь лишь на весьма незамысловатые умозаключения, я смог поймать преступника за какие-то три дня.

– Этот факт неоспорим, – признал я.

– Я ведь уже объяснял вам: все, что выходит за рамки обычного, скорее помогает, чем мешает расследованию. Решая подобные загадки, очень важно уметь заглянуть в прошлое. Это очень полезное и вовсе не такое уж сложное умение, жаль, что люди не придают ему должного значения. В повседневной жизни важнее думать о будущем, поэтому-то у нас и не развита способность осмыслять прошлое. Из пятидесяти человек сорок девять мыслят синтетически, и лишь один – аналитически.

– Простите, я не совсем вас понимаю.

– Это не удивительно. Попробую выразиться ясней. Большинство людей, если вы изложите им последовательность событий, смогут предсказать результат. Они в состоянии сопоставить факты и сообразить, что из них вытекает. Но только очень немногие, зная результат, способны на основании интуиции развернуть цепочку вспять, чтобы догадаться, какие события привели к этому результату. Вот это я и называю умением заглянуть в прошлое, или аналитическим мышлением.

– Понимаю, – сказал я.

– Мы столкнулись с делом, в котором был известен результат, все остальное нам предстояло выяснить самостоятельно. Позвольте мне продемонстрировать вам, как развивалась моя мысль. Начнем сначала. К дому, как вы помните, я предпочел подойти пешком, заранее не строя никаких предположений. Естественно, я начал с осмотра дороги, на которой, как вы уже знаете, увидел четкую колею от колес кеба. В результате опроса свидетелей выяснилось, что кеб мог приезжать туда только ночью. По ширине колеи я определил, что это был именно кеб, а не частный экипаж: извозчичий гроулер[38]38
  Четырехколесный извозчичий кеб.


[Закрыть] имеет гораздо более узкий просвет между колесами, чем господский брогам[39]39
  Сравнительно небольшая закрытая карета с двухместным сиденьем.


[Закрыть].

Это было первое звено. Потом я медленно прошел вдоль дорожки палисада – к счастью, глинистой, на ней следы отпечатываются гораздо четче. Вам она, несомненно, представлялась просто грязным месивом, но моему опытному взгляду каждый след на ее поверхности был внятен. Для сыщика нет ничего важнее, чем умение читать следы. Увы, именно это умение у нас игнорируют в первую очередь. К счастью, я всегда придавал ему особое значение и много этим занимался, так что чтение следов стало моей второй натурой. Поверх всего я увидел глубокие отпечатки ботинок констебля, но разглядел также и следы двух ранее проходивших по дорожке мужчин. О том, что они побывали там первыми, догадаться было нетрудно: местами их следы были полностью затоптаны. Так прояснилось второе звено. Теперь я знал, что ночных посетителей было двое: один – очень высокого роста (это я определил по длине шага), другой модно одетый – отпечатки его подошв были узкими и изящными.

Войдя в дом, я получил подтверждение этой последней догадки: человек в элегантных туфлях лежал передо мной. Значит, убийство – если действительно имело место убийство – совершил высокий мужчина. На мертвом теле не оказалось никаких ран, но по ужасу, запечатлевшемуся на лице убитого, можно было с уверенностью сказать, что участь свою он провидел до того, как она его настигла. У людей, которые умирают от разрыва сердца или по иной внезапной естественной причине, лица никогда не бывают искажены. На губах покойного я учуял слабый кисловатый запах и пришел к выводу, что его заставили принять яд. То, что заставили, я понял по выражению страха и ненависти на его лице. Это же подтверждалось и методом исключения: никакие другие предположения не сообразовывались с имеющимися фактами. Не надо думать, что подобный метод убийства – нечто неслыханное. В анналах криминалистики имеются примеры принуждения к принятию яда. Любой токсиколог сразу же вспомнит, скажем, дело Дольского из Одессы или Летюрье из Монпелье.

Затем передо мной встал самый существенный вопрос – каков мог быть мотив преступления. Ограбление исключалось, поскольку у убитого, судя по всему, ничего не пропало. Тогда, может быть, политика? Или женщина? Этот вопрос предстояло решить. Поначалу я склонялся к последней гипотезе. Люди, совершающие убийства по политическим мотивам, быстро делают свое дело и убегают. В нашем же случае, напротив, все было проведено безо всякой спешки: преступник повсюду оставил следы, стало быть, пробыл в комнате довольно долго. Это больше похоже на обдуманную месть – значит, мотив преступления скорее не политический, а личный. И когда была обнаружена надпись на стене, я лишь укрепился в своем предположении. Больно уж откровенно это походило на попытку запутать следы. Когда же нашли кольцо, все сомнения у меня и вовсе отпали. Убийца, несомненно, использовал его как напоминание своей жертве о некоей умершей или пропавшей женщине. Тут-то я и поинтересовался у Грегсона, не задал ли он, посылая в Кливленд телеграмму, вопроса о каких-либо особых обстоятельствах в биографии Дреббера. Как вы помните, ответ был отрицательным.

Затем я продолжил тщательный осмотр комнаты, который подтвердил мои выводы относительно роста убийцы и позволил выявить дополнительные подробности – насчет трихинопольской сигары и длинных ногтей, – а также прийти к заключению, что кровь, которой был забрызган весь пол, шла у убийцы из носа: ведь никаких признаков борьбы обнаружено не было, а кровавые разводы находились в тех же местах, где и его следы. У людей, не страдающих высоким давлением, от сильного волнения редко идет носом кровь, отсюда можно было предположить, что преступник – человек полнокровный и, следовательно, краснолицый. Последующие события подтвердили мою правоту.

Покинув дом, я сделал то, чем пренебрег Грегсон: послал телеграмму начальнику кливлендской полиции, ограничив свой запрос только обстоятельствами женитьбы Еноха Дреббера. Его ответ дал мне еще одно неопровержимое доказательство. В нем сообщалось, что Дреббер уже обращался в полицию с официальной просьбой защитить его от посягательств давнего соперника по имени Джефферсон Хоуп, а также что вышепоименованный Хоуп в настоящий момент находится в Европе. Теперь ключ к разгадке тайны был у меня в руках, оставалось лишь арестовать убийцу.

К тому времени у меня не было сомнений, что мужчина, который вошел в дом вместе с Дреббером, не кто иной, как кучер того самого кеба. Следы копыт явно свидетельствовали о том, что лошадь довольно долго бродила возле дома, чего не было бы, оставайся извозчик на месте. А куда еще мог отлучиться извозчик, если не войти в дом? Опять же абсурдно предположить, что человек, находясь в здравом уме, стал бы совершать заранее обдуманное преступление в присутствии третьего лица, которое могло его выдать. И наконец, представьте себе, что один человек вознамерился преследовать другого по всему Лондону. Что может быть удобнее в этом случае, чем наняться в извозчики? Все эти умозаключения привели меня к безоговорочному выводу, что Джефферсона Хоупа следует искать среди погонял[40]40
  В просторечии то же, что извозчик.


[Закрыть] метрополиса.

А если он являлся таковым, то не было причин полагать, что он оставил эту службу. Напротив, с его точки зрения всякая внезапная перемена могла привлечь к нему нежелательное внимание. Поэтому он, по крайней мере еще в течение некоторого времени, должен был продолжать извозничать. Не было также оснований думать, что он живет под вымышленным именем. С какой стати ему менять имя в стране, где его все равно никто не знает? Исходя из сказанного, я мобилизовал свою армию уличных сыщиков-оборванцев и послал их обходить всех лондонских владельцев извозных контор одного за другим, пока они не разыщут нужного мне человека. То, как успешно они выполнили мое поручение и как быстро я сумел воспользоваться добытыми ими сведениями, должно быть, еще свежо в вашей памяти. Убийство Стэнджерсона, хоть и оказалось совершенно неожиданным, в любом случае едва ли могло быть предотвращено. Вследствие этого инцидента, как вам известно, у меня в руках оказались пилюли, о существовании которых я давно догадывался. Как видите, все расследование представляло собой единую и непрерывную цепочку последовательных логических выводов.

– Это потрясающе! – воскликнул я. – Ваши заслуги должны получить публичное признание. Вы обязаны опубликовать свой отчет об этом деле. И если этого не сделаете вы сами, я сделаю это за вас.

– Вы вольны поступать так, как считаете нужным, доктор, но сначала взгляните на это! – ответил он, передавая мне газету.

Это был свежий номер «Эха». Колонка, на которую указывал Холмс, касалась как раз нашего дела.

«Из-за скоропостижной смерти некоего Хоупа, подозревавшегося в убийстве мистера Еноха Дреббера и мистера Джозефа Стэнджерсона, – говорилось в ней, – публика лишилась редкого удовольствия стать свидетельницей сенсационного судебного разбирательства. Теперь подробности дела, вероятно, навсегда останутся для нас тайной, хотя из достоверного источника нам стало известно, что эти преступления оказались следствием застарелой вражды, замешенной на романтических отношениях и мормонских обычаях. Обе жертвы, судя по всему, в молодости принадлежали к секте Святых последнего дня, а покойный арестант Хоуп – тоже родом из Солт-Лейк-Сити. Но если уж никакого иного впечатления этому делу произвести не суждено, оно, по крайней мере, станет еще одним ярчайшим доказательством эффективности работы нашей сыскной полиции и послужит уроком всем иностранцам: господа, вы поступите мудро, если впредь будете сводить счеты друг с другом у себя дома, а не на британской почве. Ни для кого не секрет, что заслуга в искусной поимке преступника целиком и полностью принадлежит известным сыщикам Скотланд-Ярда – мистеру Лестрейду и мистеру Грегсону. Убийца, по нашим сведениям, был схвачен в квартире некоего мистера Шерлока Холмса, детектива-любителя, который и сам обнаружил некоторые способности по части сыска и который под руководством таких мастеров может надеяться со временем достичь определенных успехов. Справедливо ожидать, что заслуги обоих офицеров полиции получат достойное признание и награда в той или иной форме найдет героев».

– Ну, не говорил ли я вам еще в самом начале, что все так и будет? – весело смеясь, воскликнул Шерлок Холмс. – Мы с вами решили этот «этюд в багровых тонах» для того лишь, чтобы обеспечить им «достойную» награду!

– Не беспокойтесь, – ответил я. – В моем дневнике подробнейшим образом записано, как все было на самом деле, и уж я позабочусь о том, чтобы довести факты до сведения публики. А пока пусть вас греет сознание того, что в действительности победа принадлежит вам. Помните, как сказал тот римский скряга:

 
Populus me sibilat, at mihi plaudo
Ipse domi simul ac nummos contemplar in arca[41]41
  «Пусть их освищут меня, – говорит, – но зато я в ладоши/Хлопаю дома себе, как хочу, на сундук свой любуясь!» Гораций. «Сатиры», 1, 66–67. (Пер. М. Дмитриева)


[Закрыть].
 

Знак четырех

Шерлок Холмс взял с камина пузырек и вынул из аккуратного сафьянового несессера шприц для подкожных инъекций. Нервными длинными белыми пальцами он закрепил в шприце иглу и завернул манжет левого рукава. Некоторое время, но недолго он задумчиво смотрел на свою мускулистую руку, испещренную бесчисленными точками прошлых инъекций. Потом вонзил острие и откинулся на спинку плюшевого кресла, глубоко и удовлетворенно вздохнул.

Три раза в день в течение многих месяцев я был свидетелем одной и той же сцены, но не мог к ней привыкнуть. Наоборот, я с каждым днем чувствовал все большее раздражение и мучился, что у меня не хватает смелости протестовать. Снова и снова я давал себе клятву сказать моему другу, что я думаю о его привычке, но его холодная, бесстрастная натура пресекала всякие поползновения наставить его на путь истинный. Зная его выдающийся ум, властный характер и другие исключительные качества, я робел и язык прилипал у меня к гортани.

Но в тот день, то ли благодаря кларету, выпитому за завтраком, то ли в порыве отчаяния, овладевшего мной при виде неисправимого упрямства Холмса, я не выдержал и взорвался.

– Что сегодня, – спросил я, – морфий или кокаин?

Холмс лениво отвел глаза от старой книги с готическим шрифтом.

– Кокаин, – ответил он. – Семипроцентный. Хотите попробовать?

– Благодарю покорно! – отрезал я. – Мой организм еще не вполне оправился после афганской кампании. И я не хочу подвергать его лишней нагрузке.

Холмс улыбнулся моему возмущению.

– Возможно, вы правы, Уотсон, – сказал он, – и наркотики вредят здоровью. Но зато я открыл, что они удивительно стимулируют умственную деятельность и проясняют сознание. Так что их побочным действием можно пренебречь.

– Но подумайте, – горячо воскликнул я, – какую цену вы за это платите! Я допускаю, что мозг ваш начинает интенсивно работать, но это губительный процесс, ведущий к перерождению нервных клеток и в конце концов к слабоумию. Вы ведь очень хорошо знаете, какая потом наступает реакция. Нет, Холмс, право же, игра не стоит свеч! Как можете вы ради каких-то нескольких минут возбуждения рисковать удивительным даром, каким природа наделила вас? Поймите, я говорю с вами не просто как приятель, а как врач, отвечающий за здоровье своего пациента.

Шерлок Холмс не обиделся. Наоборот, наш разговор, казалось, развлекал его.

– Мой мозг, – сказал он, опершись локтями о ручки кресла и соединив перед собой кончики растопыренных пальцев, – бунтует против безделья. Дайте мне дело! Дайте мне сложнейшую проблему, неразрешимую задачу, запутаннейший случай – и я забуду про искусственные стимуляторы. Я ненавижу унылое, однообразное течение жизни. Ум мой требует напряженной деятельности. Именно поэтому я и выбрал для себя свою уникальную профессию, точнее, создал ее, потому что второго Шерлока Холмса нет на свете.

– Единственный на весь мир частный детектив? – спросил я, поднимая брови.

– Единственный частный детектив-консультант, – ответил Шерлок Холмс. – Последняя и высшая инстанция. Когда Грегсон, Лестрейд или Этелни Джонс в тупике, а это их нормальное состояние, они немедленно зовут меня. Я знакомлюсь с подробностями дела и высказываю свое мнение, мнение специалиста. Я не ищу славы. Когда мне удается распутать дело, мое имя не фигурирует в газетах. Я вижу высшую награду в самой работе, в возможности применить на практике мой метод. Вы, Уотсон, хорошо его знаете. Вспомните хотя бы дело Джефферсона Хоупа.

– Да, помню, – ответил я, смягчаясь. – Интереснейший случай. Я даже написал о нем нечто вроде повести под интригующим названием: «Этюд в багровых тонах».

– Я видел вашу повесть, – без энтузиазма покачал головой Холмс. – И, должен признаться, не могу поздравить вас с успехом. Расследование преступления – точная наука, по крайней мере должно ею быть. И описывать этот вид деятельности надо в строгой, бесстрастной манере. А у вас там сантименты. Это все равно что в рассуждение о пятом постулате Евклида включить пикантную любовную историю.

– Но там действительно была романтическая история! – запротестовал я. – Я просто строго придерживался фактов.

– Кое о чем можно было и умолчать или хотя бы соблюдать меру в изложении фактов. Единственное, что заслуживает внимания в этом деле, – цепь рассуждений от следствия к причине. Это и привело к успешному раскрытию дела.

Меня рассердили эти слова – ведь я описал дело Холмса, чтобы сделать ему приятное. И еще меня раздражал его эгоизм, в угоду которому надо было бы каждую строку моей книжки посвятить его бесценному методу. Прожив с моим другом на Бейкер-стрит несколько лет, я не раз подмечал в нем некоторое тщеславие, скрывавшееся под его обычной сдержанной и наставительной манерой. Однако я ничего не ответил ему, а сидел, покачивая больной ногой, из которой не так давно извлекли пулю, выпущенную из афганского ружья, и, хотя рана не мешала ходить, нога к перемене погоды всякий раз ныла.

– С недавних пор я стал участвовать в раскрытии преступлений на континенте, – сказал немного погодя Холмс, набивая свою любимую эпиковую трубку. – На прошлой неделе ко мне обратился за советом Франсуа ле Виллар, который, как вы, вероятно, знаете, выдвинулся за последнее время в число лучших сыщиков Франции. Он обладает замечательно быстрой интуицией, свойственной кельтской расе, но для первоклассного сыщика он недостаточно сведущ в специальных областях нашего искусства. Дело касалось одного завещания и содержало несколько интересных деталей. Я напомнил Виллару два подобных случая – один расследовался в 1857 году в Риге, другой – в 1871-м в Сент-Луисе. И это дало ему ключ к решению. Сегодня утром я получил от него письмо, в котором он благодарит меня за помощь.

Говоря это, он протянул мне сложенный вдвое лист бумаги иностранного производства, который, как я заметил, пестрел словами magnifique, coup-de-maitre и tour-de-force[42]42
  Великолепно, мастерски, гениально (фр.).


[Закрыть], свидетельствующими о горячем восхищении француза.

– Он пишет вам, как ученик учителю, – сказал я.

– Он переоценивает мою помощь, – заметил Холмс безразлично. – Он сам очень способный человек и обладает по меньшей мере двумя из трех качеств, необходимых идеальному детективу: он умеет наблюдать и на основе наблюдений строить выводы. Ему пока еще не хватает знаний, но со временем и это придет. Он сейчас переводит на французский мои брошюры.

– А вы разве пишете?

– Есть грех, – рассмеялся Холмс. – Я написал несколько небольших работ. Одна из них под названием «Определение сортов табака по пеплу» описывает сто сорок сортов сигарного, сигаретного и трубочного табака. К ней приложены цветные фотографии, показывающие разные виды пепла. Табачный пепел – одна из самых частых улик. Иногда очень важная. Если, например, вы можете точно сказать, что человек, совершивший убийство, курит индийский табак, то круг поисков, естественно, сужается. Для опытного глаза разница между черным пеплом трихинопольского табака и белыми хлопьями «птичьего глаза» так же велика, как между картошкой и капустой.

– У вас поразительная способность замечать мелочи, – сказал я.

– Просто я понимаю их важность. Или вот еще работа об отпечатках следов, в ней говорится об использовании гипса для сохранения отпечатка. Одно небольшое исследование посвящено влиянию профессий на форму руки, в ней даны литографии рук кровельщика, моряка, пробочника, композитора, ткача и шлифовальщика алмазов. Это исследование представляет собой большой практический интерес для детектива, относящегося к своей профессии как к науке. Оно особенно полезно, когда нужно опознать труп или определить занятие преступника. Но я вижу, что злоупотребляю вашим терпением, оседлав любимого конька.

– Нисколько! – горячо запротестовал я. – Мне все это в высшей степени интересно, особенно потому, что я своими глазами видел практическое применение ваших знаний. Вот вы упомянули сейчас умение наблюдать и умение делать выводы. А мне казалось, что это – почти одно и то же.

– Нет, это разные вещи, – ответил Шерлок Холмс, с наслаждением откидываясь на мягкую спинку кресла и выпуская из трубки толстые сизые кольца дыма. – Вот, например, наблюдение показало мне, что утром вы были на почте на Уигмор-стрит, а умение логически мыслить позволило сделать вывод, что вы ходили туда посылать телеграмму.

– Поразительно! – воскликнул я. – Вы правы. Но должен признаться, я не понимаю, как вы догадались. Я зашел на почту случайно и не помню, чтобы кому-нибудь говорил об этом.

– Проще простого, – улыбнулся Шерлок Холмс моему недоумению. – Так просто, что и объяснять нечего. Хотя, пожалуй, на этом примере я смог бы показать вам разницу между умением наблюдать и умением строить умозаключения. Наблюдение показало мне, что подошвы ваших ботинок испачканы красноватой глиной. А у самой почты на Уигмор-стрит как раз ведутся земляные работы. Земля вся разрыта, и войти на почту, не испачкав ног, невозможно. Глина там особого, красноватого цвета, какой поблизости нигде больше нет. Вот что дало наблюдение. Остальное я вывел логическим путем.

– А как вы узнали, что я посылал телеграмму?

– Тоже просто. Мне известно, что утром вы не писали никаких писем, ведь я все утро сидел напротив вас. А в открытом ящике вашего бюро я заметил толстую пачку почтовых открыток и целый лист марок. Для чего же тогда идти на почту, как не за тем, чтобы послать телеграмму? Отбросьте все, что не могло иметь места, и останется один-единственный факт, который и есть истина.

– Действительно, все очень просто, – сказал я, помолчав. – Но случай этот, как вы сами заметили, простейший. Извините мою назойливость, но мне хотелось бы подвергнуть ваш метод более серьезному испытанию.

– Я буду очень рад. Это избавит меня от лишней дозы кокаина. Дайте мне любую задачу по вашему усмотрению.

– Я помню, вы говорили, что когда долго пользуются вещью, на ней обязательно остается отпечаток личности ее владельца. И опытный глаз многое может по ней прочесть. У меня есть часы, они попали ко мне недавно. Будьте так добры, скажите, пожалуйста, каковы были привычки и характер их последнего хозяина?

Я протянул ему часы, признаться, не без тайного удовольствия, ибо, на мой взгляд, задача была неразрешима, а мне хотелось немножко сбить спесь с моего приятеля, чей нравоучительный и не допускающий возражений тон меня иногда раздражал. Он подержал часы в руке, как бы взвешивая их, внимательно рассмотрел циферблат, потом открыл крышку и стал разглядывать механизм, сперва просто так, а потом вооружившись сильной двояковыпуклой лупой. Я едва удержался от улыбки, когда Холмс, щелкнув крышкой, с разочарованным видом протянул мне часы.

– Почти ничего нельзя сказать, – проговорил он. – Часы недавно побывали у мастера. Он их тщательно почистил. Так что я лишен возможности утверждать что-нибудь наверняка.

– Вы правы, – ответил я. – Перед тем как попасть ко мне, они действительно побывали у часовщика.

Мысленно я упрекнул моего приятеля за то, что он свою неудачу объяснил такой неубедительной отговоркой. Интересно, что можно прочесть по нечищеным часам?

– Хотя я и не могу похвастаться результатами, но все-таки я в них кое-что увидел, – сказал он, устремив в потолок отрешенный взгляд. – Если я ошибусь, поправьте меня, пожалуйста, Уотсон. Так вот, часы, по-моему, принадлежали вашему старшему брату, а он унаследовал их от отца.

– Вас, конечно, навели на эту мысль буквы «Г. У.», выгравированные на крышке?

– Именно. Ваша фамилия ведь начинается на «У», не так ли? Часы были сделаны полстолетия назад, инициалы выгравированы почти в то же время. Из этого я заключил, что часы принадлежали человеку старшего поколения. Семейные драгоценности, насколько мне известно, переходят от отца к старшему сыну. Вполне вероятно, что вашего брата звали так же, как вашего отца. А ваш отец, если мне не изменяет память, умер много лет назад. Стало быть, до вас ими владел ваш брат.

– Да, пока все правильно, – заметил я. – А что еще вы увидели в этих часах?

– Ваш брат был человек очень беспорядочный, легкомысленный и неаккуратный. Он унаследовал приличное состояние, перед ним было будущее. Но он все промотал, жил в бедности, хотя порой ему и улыбалась фортуна. В конце концов он спился и умер. Вот и все, что удалось мне извлечь из часов.

Расстроенный, я вскочил со стула и, хромая, зашагал по комнате.

– Это, Холмс, в высшей степени некрасиво с вашей стороны. Вы каким-то образом проведали о судьбе моего несчастного брата, а теперь делаете вид, что вам это стало известно каким-то чудом только сейчас. Я никогда не поверю, что все это рассказали вам какие-то старые часы! Это жестоко и, уж если на то пошло, отдает шарлатанством!

– Мой дорогой Уотсон, – сказал мягко Холмс, – простите меня ради бога. Решая вашу задачу, я забыл, как близко она вас касается, и не подумал, что упоминание о вашем брате будет тяжело для вас. Но уверяю вас, я ничего не знал о существовании вашего брата до той минуты, пока не увидел часы.

– Тогда объясните мне, как вы все это узнали. Ваш рассказ о моем брате соответствует действительности до мельчайших подробностей.

– Счастливое совпадение. Я мог только предполагать с той или иной степенью вероятности, но оказалось, что так все и было.

– Но это не просто догадка?

– Разумеется, нет. Я никогда не гадаю. Очень дурная привычка: действует гибельно на способность логически мыслить. Вы поражены, потому что не видите хода моих мыслей, а мелкие факты для вас не существуют. А ведь именно на них, как правило, строится рассуждение. Вот, например, мой первый вывод – что вашему брату была несвойственна аккуратность. Если вы внимательно рассмотрите тыльную сторону часов, то заметите, что футляр не только в двух местах помят, но и сильно поцарапан чем-то твердым, например ключом или монетами, которые ваш брат носил в одном кармане с часами. Ясно, что не надо быть семи пядей во лбу, чтобы предположить, что человек, обращающийся с часами, стоящими пятьдесят гиней, таким беспардонным образом, аккуратностью не отличается. Нетрудно также сообразить, что если человек получил по наследству такие дорогие часы, то, значит, и само наследство было не маленькое.

Я кивнул, чтобы показать, что слушаю его со вниманием.

– В английском ломбарде, когда берут в залог часы, номер квитанции обычно наносят иглой на внутреннюю сторону крышки. Это гораздо удобнее всяких ярлыков. Нет опасности, что ярлык потеряется или что его подменят. На этих часах я разглядел при помощи лупы не менее четырех таких номеров. Вывод – ваш брат часто оказывался на мели. Второй вывод – время от времени ему удавалось поправить свои дела, иначе он не смог бы выкупить заложенные часы. Наконец, взгляните на нижнюю крышку, в которой отверстие для ключа. Смотрите, сколько царапин, это следы ключа, которым не сразу попадают в отверстие. У человека непьющего таких царапин на часах не бывает. У пьяниц они есть всегда. Ваш брат заводил часы поздно вечером, и вон сколько отметин оставила его нетвердая рука. Что же во всем этом чудесного и таинственного?

– Да, теперь и я вижу, что все очень просто. И сожалею, что был несправедлив. Я должен был больше доверять вашим исключительным способностям. Можно мне задать один вопрос: есть ли у вас сейчас на руках какое-нибудь интересное дело?

– Нет. Отсюда и кокаин. Я не могу жить без напряженной умственной работы. Исчезает цель жизни. Посмотрите в окно. Как уныл, отвратителен и безнадежен мир! Посмотрите, как желтый туман клубится по улице, обволакивая грязно-коричневые дома. Что может быть более прозаично и грубо материально? Какая польза от исключительных способностей, доктор, если нет возможности применять их? Преступление скучно, существование скучно, ничего не осталось на земле, кроме скуки.

Я открыл было рот, чтобы возразить на его тираду, но в дверь громко постучали, и в комнату вошла хозяйка, неся на медном подносе визитную карточку.

– Вас спрашивает молодая девушка, сэр, – обратилась хозяйка к моему другу.

– Мисс Мэри Морстен, – ответил он. – Хм, это имя мне незнакомо. Пригласите, пожалуйста, мисс Морстен войти, миссис Хадсон. Не уходите, доктор. Я хочу, чтобы вы остались.