Текст книги "Шерлок Холмс: повести, рассказы"

Не будем описывать все те испытания и лишения, которые пришлось претерпеть беглецам-мормонам, прежде чем они обрели свое окончательное пристанище. С упорством, пожалуй, в истории беспримерным, они преодолели свой тяжкий путь от берегов Миссисипи до западных отрогов Скалистых гор. Дикари, хищники, голод, жажда, усталость и болезни – все преграды, какие воздвигала природа на их пути, – они превозмогли со стойкостью, приличествующей англосаксам. Тем не менее долгое путешествие и перенесенные ужасы заставили дрогнуть сердца даже самых непоколебимых. Поэтому, когда с высоты перевала им открылась наконец купающаяся в солнечных лучах долина Юты и от своих пастырей они услышали, что это и есть их Земля обетованная и что просторы этой девственной нивы будут навек принадлежать им, не нашлось ни одного человека, который не упал бы на колени и не вознес бы небесам благодарственную молитву.

Янг показал себя таким же умелым организатором, каким решительным вожаком был он для них во время странствия. Немедленно были составлены топографические карты и чертежи будущего города. Окружающие земли отвели под фермы и распределили между главами семейств в соответствии с положением каждого. Торговцы начали заниматься торговлей, ремесленники – своими ремеслами. Улицы и площади города росли словно по мановению волшебной палочки. В сельской местности осушали болота, сажали кустарниковые изгороди, очищали землю от сорняков, засевали поля, и уже на следующее лето вся долина зазолотились спелой пшеницей. Все росло и процветало в этом необычном поселении. И быстрее всего в самом центре города возносился ввысь огромный собор, который день ото дня становился все выше и мощней. С ранней зари до поздних сумерек не затихали стук молотков и визг пил на площади, где беженцы воздвигали свой храм Тому, кто благополучно провел их сквозь все опасности.

Чудом выжившие скитальцы, Джон Феррье и малышка, которая разделила его судьбу, став его приемной дочерью, до конца прошли вместе с мормонами трудный путь их паломничества. Маленькая Люси Феррье прекрасно прижилась в уютной повозке старейшины Стэнджерсона, которую делила с тремя его женами и сыном, своенравным, весьма наглым двенадцатилетним юнцом. Со свойственной детству счастливой способностью легко примеряться к обстоятельствам она скоро смирилась со своей утратой, стала любимицей женщин и свыклась с новой жизнью в передвижном доме под парусиновой крышей. Тем временем Феррье тоже окреп и зарекомендовал себя опытным проводником и неутомимым охотником. Он так быстро завоевал признание своих новых спутников, что, когда странствие подошло к концу, было принято единодушное решение выделить ему такой же большой и плодородный участок земли, как и всем другим поселенцам. Это, разумеется, не относилось к самому Янгу, а также Стэнджерсону, Кембаллу, Джонстону и Дребберу – четверке главных старейшин. Эти находились на особом положении.

На обретенной таким образом ферме Джон Феррье построил крепкий бревенчатый дом, к которому в последующие годы делал столько разнообразных пристроек, что тот постепенно превратился в просторный загородный особняк. Феррье был человеком практичного ума и деловой хватки, к тому же – мастер на все руки. А завидное здоровье позволяло ему трудиться от зари до зари, возделывая свою землю и обихаживая свои владения. Благодаря этому его хозяйство неуклонно процветало. Три года спустя он обскакал своих соседей, через шесть лет стал вполне состоятельным человеком, через девять по-настоящему разбогател, а через двенадцать в Солт-Лейк-Сити не набралось бы и полудюжины хозяев, которые могли бы с ним сравниться. От Великого внутреннего моря[33]33
  Великое соленое озеро, или Солтон-Си («соляное море»).


[Закрыть] до далеких гор Уотсач не было человека более известного, чем Джон Феррье.

Существовало, впрочем, одно – только одно – обстоятельство, которое оскорбляло чувства его единоверцев. Никакие доводы и убеждения не смогли заставить его устроить семью по правилам, принятым в его тогдашнем окружении. Он никогда не объяснял причин своего отказа, но решительно и непреклонно стоял на своем. Некоторые обвиняли его в отсутствии религиозного рвения, другие подозревали в скаредности и нежелании вводить себя в дополнительные расходы. Были и такие, которые объясняли его несговорчивость старой любовью: дескать, где-то там, на берегу Атлантического океана, сохнет по нему белокурая красавица. Но какова бы ни была истинная причина, Феррье непоколебимо оставался холостяком. Во всех иных отношениях он жил в соответствии с требованиями религии молодого поселения и стяжал репутацию человека правоверного и искреннего.

Люси Феррье безмятежно росла на ферме своего приемного отца и помогала ему во всех его начинаниях. Чистый горный воздух и целебный сосновый аромат заменяли девочке заботы матери и няньки. Год от года она становилась выше ростом, сильнее, румянец на ее щеках розовел все нежней, а походка делалась все более грациозной. Многие путешественники, проезжавшие по дороге мимо фермы Феррье, испытывали давно забытые чувства, глядя, как гибкая девичья фигурка мелькает меж золотистых колосьев пшеницы или поднимается в горы на отцовском мустанге с легкостью и изяществом истинной дочери Запада. Бутон распустился прелестным цветком, и в тот год, когда ее отец стал богатейшим из местных фермеров, его дочь уже слыла непревзойденным образцом девичьей красоты, какой только можно было сыскать на всем Тихоокеанском побережье.

Однако отнюдь не отец первым осознал, что дочь его превратилась в юную женщину. Отцы вообще редко замечают этот переломный момент. Волшебное превращение происходит так подспудно-неуловимо, что его нельзя сколько-нибудь точно датировать. А еще меньше осознает его сама девушка – до тех пор, пока интонация голоса или нежное прикосновение руки не заставит ее сердце затрепетать; только тогда, со смешанным чувством гордости и страха, она начинает понимать, что природа пробудила в ней нечто новое и великое. Едва ли найдется женщина, которая не помнит того дня, когда незначительное на первый взгляд событие возвестило зарю ее новой жизни. Для Люси Феррье такое событие оказалось небезопасным само по себе, независимо от того, какое влияние оно оказало на ее собственную судьбу и судьбы многих с нею связанных людей.

Стояло теплое июньское утро. Святые последнего дня[34]34
  Так называют себя мормоны.


[Закрыть] трудились, как пчелы, недаром именно изображение пчелиного роя они избрали своей эмблемой и символом. Многосложный гул человеческой деятельности стоял над полями и над городом. По пыльным дорогам тянулись длинные вереницы тяжело навьюченных мулов, все они направлялись на запад, ибо в Калифорнии началась «золотая лихорадка», а сухопутная дорога туда пролегала как раз через Город избранных. Дорогу заполоняли также стада овец и волов, гонимых с дальних пастбищ, и обозы усталых переселенцев: и люди, и их лошади были одинаково измотаны нескончаемым, казалось, переходом. Сквозь все это разношерстное скопище, маневрируя с искусством опытного наездника, ловко пробиралась Люси Феррье; щеки ее раскраснелись от лихого галопа, каштановые волосы развевались на скаку. Отец послал ее в город по делу, и она неслась вперед с отчаянным безрассудством юности, как обычно, думая лишь о том, чтобы быстрее и лучше выполнить отцовское поручение. Покрытые дорожной пылью искатели приключений глядели на нее в изумлении, даже невозмутимые индейцы, везущие шкурки на продажу, забыв о своем легендарном стоицизме, откровенно любовались красотой бледнолицей девушки.

На ближних подступах к городу Люси увидела, что дорога перекрыта огромным стадом, с полдюжины осатаневших пастухов, гнавших его из прерий, никак не могли с ним справиться. Не желая ждать, Люси решила проехать прямо сквозь стадо и рискованно направила мустанга в просвет, который открылся между вроде бы расступившимися животными. Но не успела она в него втиснуться, как стадо сомкнулось у нее за спиной, и она оказалась плотно зажатой в движущемся потоке быков, бешено мотающих длиннорогими головами и дико косящих налитыми кровью глазами. Наученная управляться со скотом, девушка не испугалась, а стала рывками продвигаться вперед, используя любой образовавшийся между животными зазор. К несчастью, то ли случайно, то ли намеренно, какой-то бык боднул мустанга в бок, от чего тот озверел, вскинулся на дыбы, дико захрапел и стал скакать и брыкаться так, что удержаться в седле мог только очень искусный наездник. Ситуация становилась угрожающей. Каждый раз, опуская передние ноги на землю, взбесившийся мустанг натыкался на рога, что приводило его в еще большее неистовство. Единственное, что оставалось девушке, это из последних сил держаться в седле, потому что, упади она на землю, ее ждала бы страшная смерть под копытами разъяренных тяжеловесов. У непривычной к таким передрягам Люси закружилась голова, рука, державшая поводья, стала слабеть. Задыхающуюся от поднятой пыли и резкого запаха разгоряченных животных, ее начало охватывать отчаяние, она была близка к тому, чтобы оставить попытки спастись, но тут рядом раздался любезный голос, предложивший помощь. Одновременно с этим сильная загорелая рука схватила обезумевшего мустанга под уздцы, и неожиданный спаситель, пробившись сквозь стадо, вскоре вывел незадачливую наездницу на окраину города.

– Надеюсь, мисс, вы не пострадали? – почтительно спросил он.

Она взглянула в его смуглое волевое лицо и беззаботно рассмеялась.

– Я порядком перетрусила, – простодушно призналась она. – Кто бы мог подумать, что Пончо так испугается стада коров.

– Слава богу, что вы удержались в седле, – серьезно сказал ее избавитель. Это был высокий молодой человек, эдакий вольный сын прерий, в грубом охотничьем костюме, с длинным ружьем за спиной. Он восседал на мощном чалом коне. – Вы ведь дочь Джона Феррье, если не ошибаюсь? Я видел, как вы выехали из ворот его усадьбы. Когда вернетесь домой, спросите отца, помнит ли он семейство Джефферсона Хоупа из Сент-Луиса. Если он тот самый Феррье, то они с моим отцом были большими друзьями.

– Не лучше ли вам самому прийти и спросить его? – игриво ответила Люси.

Молодой человек, похоже, обрадовался приглашению, его глаза заблестели.

– Так я и сделаю, – сказал он. – Только мы два месяца провели в горах, вид у нас не слишком подходящий для визитов. Надеюсь, ваш отец примет нас такими, какие мы есть?

– Он теперь стольким вам обязан, как и я, что будет безмерно рад выразить свою благодарность, как бы вы ни выглядели. Он меня очень любит. Если бы эти быки меня растоптали, он бы остался безутешен.

– Я тоже, – сказал ее новый знакомец.

– Вы?! Вам-то какая печаль? Вы ведь даже не наш друг.

При этих словах смуглое лицо охотника так омрачилось, что Люси Феррье не удержалась от смеха.

– Простите, я неловко выразилась, – успокоила она его. – Разумеется, отныне вы – наш друг. И должны непременно нас навестить. А теперь мне надо спешить, иначе отец никогда больше не станет мне ничего поручать. До свидания!

– До свидания, – ответил юноша и, сняв свое широкополое сомбреро, склонился к протянутой ему изящной ручке. Люси развернула своего мустанга, щелкнула хлыстом и помчалась по широкой дороге, вздымая за собой облако пыли.

А молодой Джефферсон Хоуп, присоединившись к своим спутникам, поехал дальше, молчаливый и задумчивый. Они долго искали серебро в горах Невады и теперь возвращались в Солт-Лейк-Сити в надежде собрать денег, чтобы начать разработку открытых месторождений. Этой идеей он был увлечен не меньше своих товарищей до того момента, пока не произошел только что описанный неожиданный эпизод, повернувший его мысли совсем в иное русло. Встреча с юной девушкой, лишенной и намека на жеманство, чистой и свежей, как горный ветерок, пробудила вулкан, дремавший в глубине его души. Когда она скрылась из виду, он понял, что в его жизни наступил решительный перелом и никакая торговля серебром, вообще ничто не будет отныне для него так важно, как только что зародившееся всепоглощающее чувство. Любовь, вспыхнувшая в его сердце, не была мимолетным мальчишеским увлечением, это была неистовая, пламенная страсть взрослого мужчины с властным и волевым характером, привыкшего всегда добиваться того, чего хочет. И он поклялся себе, что и теперь ни за что не отступит и добьется своего, если только это в пределах человеческих сил и возможностей.

Он навестил Джона Феррье в тот же вечер и потом приходил часто, пока не стал в доме своим человеком. Джон, погруженный в свои повседневные труды, последние двенадцать лет был отрезан в своей долине от всего мира и очень мало знал о том, что в нем происходит. Джефферсон Хоуп мог многое ему порассказать, причем так увлекательно, что это оказывалось интересно не только ему, но и Люси. Он был пионером в Калифорнии и знал много удивительных историй о том, как создавались и рушились состояния в те безумные «золотые» времена. Был он и старателем, и траппером, и добытчиком серебра, и ковбоем. Стоило откуда-нибудь повеять духом приключений, как Джефферсон Хоуп тут же устремлялся им навстречу. Скоро старик фермер уже души в нем не чаял и не уставал расписывать его достоинства. Люси слушала расточаемые Хоупу похвалы молча, но по румянцу, разгоравшемуся на ее щеках, и по счастливому сиянию глаз нетрудно было догадаться, что ее юное сердце уже принадлежит не ей. Простодушному отцу, возможно, было невдомек, что означают эти признаки, зато мужчина, завоевавший ее привязанность, прекрасно все понимал.

Как-то летним вечером, галопом проскакав по дороге, он подъехал к их воротам. Завидев его, Люси поспешила навстречу. Накинув поводья на столбик ворот, он зашагал по дорожке, ведущей к дому.

– Люси, я уезжаю, – сказал он, сжимая в руках ее ладони и нежно заглядывая ей в глаза. – Я не прошу вас уехать со мной сейчас, но будете ли вы готовы последовать за мной, когда я вернусь?

– А когда это будет? – спросила она, вспыхнув.

– Месяца через два, не позже. Тогда, дорогая, я приду за вами. И никто не сможет нам помешать.

– А как же отец? – спросила она.

– Он согласен, если дела на рудниках пойдут хорошо. А в этом у меня сомнений нет.

– Ах так! Ну, что ж, если отец не возражает, мне нечего добавить, – прошептала она, прижавшись щекой к его широкой груди.

– Слава тебе господи! – осипшим от волнения голосом сказал Хоуп и, склонившись, поцеловал ее. – Тогда решено. Чем дольше я здесь простою, тем труднее мне будет уйти. Друзья ждут меня в каньоне. До свидания, любимая моя, до скорого свидания – через два месяца.

Он с трудом оторвался от нее, вскочил на коня и бешеным галопом помчался прочь, ни разу не оглянувшись, – словно боялся, что решимость покинет его, стоит ему еще раз увидеть ту, которую он покидал. Она же стояла в воротах и смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду. Потом вернулась в дом счастливейшей из всех девушек Юты.

Прошло три недели с того дня, как Джефферсон Хоуп с товарищами отбыл из Солт-Лейк-Сити. Сердце Феррье наполнялось печалью, когда он думал о возвращении молодого человека, потому что его возвращение означало расставание с приемной дочерью. Однако сияющее счастьем лицо девушки лучше любых аргументов примиряло его с неизбежностью. В глубине души этот обладающий твердым характером человек раз и навсегда решил, что никакая сила не заставит его выдать дочь замуж за мормона. Мормонский брак он вообще считал не браком, а сплошным позором и бесчестьем. Каково бы ни было его отношение к мормонским доктринам в целом, в этом пункте он был непреклонен, хотя никогда не позволял себе высказываться на подобные темы, ибо в те времена в Стране святых выражать не ортодоксальные мнения было делом опасным.

Да, весьма опасным – настолько опасным, что даже наиболее ревностные мормоны если и рисковали обсуждать религиозные проблемы, то лишь самым что ни на есть тихим шепотом, поскольку любое слово, сорвавшееся с чьих-либо уст, могло быть превратно истолковано и грозило навлечь немедленную страшную кару. Ни севильской инквизиции, ни германскому Фемгерихту, ни каким бы то ни было тайным обществам Италии не под силу оказалось так раскрутить чудовищный маховик возмездия, как это сделали мормоны в штате Юта, который с некоторых пор накрыло мрачное облако их религиозной нетерпимости.

Тайна, окружавшая деятельность их призрачной карательной организации, делала ее вдвойне устрашающей. Эта организация казалась всеведущей и всемогущей, несмотря на то, что оставалась невидимой и неслышимой. Человек, позволивший себе выступить против Церкви, пропадал бесследно, никому никогда так и не удавалось узнать, куда он подевался и что с ним сталось. Жена и дети ждали его дома, но ни один муж и отец ни разу не вернулся, чтобы поведать, что он пережил во власти своих тайных судей. Неосторожно сказанное слово, опрометчивый поступок – и человек исчезал. Притом никому не ведома была природа этой ужасающей и могущественной силы, которая нависала над всеми, словно дамоклов меч. Неудивительно, что люди постоянно дрожали от страха и даже в безлюдной пустыне, даже шепотом не рисковали высказывать сомнения, которые их угнетали.

Поначалу эта неуловимая чудовищная сила обрушивалась лишь на непокорных, на тех, кто, приняв догматы мормонства, впоследствии преступил их или возжелал от них отречься. Однако вскоре она стала шире раскидывать свою сеть. По мере того как в общине все острее ощущался недостаток женщин брачного возраста (а без них принцип полигамии – пустой звук), поползли странные слухи – слухи об отдельных убитых переселенцах и даже полностью истребленных переселенческих лагерях, причем в тех местах, где сроду не видали индейцев. В гаремах же старейшин тем временем появлялись новые женщины – женщины с не просыхающими глазами и выражением неизбывного страха на лице, чахнущие от тоски и горя. Припозднившиеся в горах путники рассказывали о вооруженных бандах людей в масках, которые бесшумно крались мимо них в темноте. Эти рассказы и слухи, многажды сопоставленные и подтвердившиеся, постепенно обретали плоть и форму, пока таинственная организация не получила наконец своего имени. По сей день для обитателей разрозненных ранчо Запада слова «Союз данитов»[35]35
  Даниты – от Дана, сына Иакова, родоначальника одного из колен Израилевых. Были изгнаны Джозефом Смитом.


[Закрыть] или «Ангелы мщения» звучат зловеще, как дурное предзнаменование.

Тайна рассеивалась, но чем больше становилось известно об организации, чьи деяния имели столь страшные последствия, тем больший, а отнюдь не меньший ужас наводила она на людей. Никому не было известно, кто принадлежал к этому безжалостному сообществу. Имена участников кровавых бесчинств, вершившихся именем религии, держались в строжайшем секрете. Лучший друг, с которым ты поделился своими сомнениями относительно Пророка и его миссии, мог оказаться одним из тех, кто той же ночью огнем и мечом взыщет с тебя чудовищную дань. Поэтому сосед боялся соседа, и никто ни с кем не делился своими сокровенными мыслями.

Однажды утром, когда Джон Феррье уже собрался выехать в поле, он услышал лязг щеколды и, выглянув в окно, увидел коренастого мужчину средних лет с проседью в волосах, который направлялся от калитки к дому. У Джона Феррье упало сердце: это был не кто иной, как сам великий Бригам Янг. Исполненный дурных предчувствий, ибо понимал, что подобный визит не может сулить ничего хорошего, Феррье поспешил открыть дверь, чтобы на пороге приветствовать вождя мормонов. Тот, однако, принял его приветствия холодно и последовал за ним в гостиную с сурово-непроницаемым лицом.

– Брат Феррье, – сказал он, усаживаясь в кресло и пронзительно глядя на фермера из-под белесых ресниц, – все эти годы правоверные мормоны были тебе добрыми друзьями. Мы подобрали тебя и твою дочь, когда вы умирали от голода в пустыне, разделили с вами хлеб наш насущный, благополучно привели в Долину избранных, дали добрый надел земли, под нашим покровительством ты разбогател. Разве не так?

– Истинно так, – ответил Джон Феррье.

– И взамен мы поставили тебе одно-единственное условие: чтобы ты принял нашу праведную веру и соблюдал все ее ритуалы. Ты обещал, но если то, что о тебе говорят, правда, нарушил обещание.

– Каким же образом я его нарушил? – протестующе воздел руки вверх Феррье. – Разве я не вношу свою долю в общий котел? Разве не посещаю храм? Разве я…

– Где твои жены? – перебил его Янг, нарочито удивленно оглядываясь по сторонам. – Позови их, я хочу с ними поздороваться.

– Это правда, я не женат, – согласился Феррье. – Но в общине мало женщин и много мужчин, которым они нужны больше, чем мне. Я ведь не одинок: обо мне заботится дочь.

– Вот о дочери-то я и пришел поговорить, – сказал мормонский вождь. – Она уже взрослая, хороша собой – недаром ее называют Цветком Юты, – и обратила на себя внимание многих мужчин, имеющих вес в общине.

Джон Феррье мысленно застонал.

– О ней ходят слухи, коим мне не хотелось бы верить, – будто она обручилась с каким-то Gentile[36]36
  Так мормоны называли немормонов.


[Закрыть]. Надеюсь, это сплетни праздных языков. Помнишь, что гласит тринадцатая заповедь святого Джозефа Смита? «Всякая истинно верующая дщерь да станет женой избранного; а ежели сочетается она браком с иноверцем, то совершит тем самым тяжкий грех». Не могу поверить, что ты, человек, исповедующий наш святой символ веры, позволил своей дочери надругаться над ним.

Джон Феррье ничего не ответил, он лишь нервно постукивал хлыстом по голенищу сапога.

– Вот это и станет оселком для испытания истинности твоей веры – так постановил Священный совет четырех, – продолжал между тем Янг. – Девушка молода, и мы не станем неволить ее выходить замуж за какого-нибудь седовласого старика; более того, мы даже не лишаем ее права выбора. У нас, старейшин, много телиц, но и сыновьям нашим требуются жены. У Стэнджерсона есть сын, и у Дреббера есть сын, и каждый из них с радостью примет твою дочь в свой дом. Пусть она сама выберет одного из них. Оба они молоды и богаты, и оба – истинно верующие. Ну, что скажешь?

Сведя брови, Феррье помолчал некоторое время, потом произнес:

– Дайте нам время. Моя дочь слишком юна, ей еще рано замуж.

– У нее есть месяц, чтобы подумать, – отрезал Янг, вставая. – По окончании этого срока она должна будет дать ответ.

Уже в дверях он повернул к хозяину свое побагровевшее лицо и, гневно сверкнув взглядом, прогремел:

– Если ты, Джон Феррье, со своими ничтожными силенками попытаешься пойти против воли Священной четверки, ты пожалеешь о том, что твои кости и кости твоей дочери не остались лежать выбеленными скелетами там, в горах Сьерра-Бланки.

Погрозив пальцем, он вышел за дверь и затопал по гравиевой дорожке, в ушах Феррье еще долго раздавался звук его тяжелых шагов.

Феррье сидел, упершись локтем в колено, обхватив ладонью лоб и размышляя, как сообщить дочери о нависшей угрозе, когда ласковая рука легла ему на плечо. Подняв голову, он увидел, что дочь стоит рядом. Достаточно было одного взгляда на ее бледное испуганное лицо, чтобы понять, что она все слышала.

– Я не виновата, – сказала она в ответ на этот его тревожный взгляд. – Его голос гремел на весь дом. Ах, отец, отец, что же нам теперь делать?

– Не бойся, – успокоил Феррье, привлекая ее к себе и гладя широкой загрубелой ладонью ее мягкие каштановые волосы. – Как-нибудь выпутаемся. Ты ведь не стала равнодушной к этому парню, правда?

Ответом ему был горестный всхлип, и девушка крепче сжала его руку.

– Нет, конечно же нет, – удовлетворенно сказал Феррье. – Я бы очень огорчился, если бы узнал, что это так. Он добрый малый и куда лучший христианин, чем здешние ханжи, сколько бы они ни молились и ни кликушествовали. Завтра в Неваду отправляется очередная партия старателей, через них я дам знать Хоупу, в какой беде мы оказались. Если я правильно понимаю характер этого парня, он примчится сюда с такой скоростью, что куда там телеграфу.

Отцовская шутка рассмешила плачущую Люси.

– Он приедет и скажет, что нам делать, – подхватила она. – Но я тревожусь за тебя, дорогой отец. Говорят… рассказывают страшные истории о тех, кто посмел противиться Пророку: с ними случается нечто ужасное.

– А мы ему и не противимся… пока, – ответил Феррье. – Вот когда воспротивимся, тогда и будем остерегаться. У нас впереди еще целый месяц, к концу этого срока, полагаю, мы будем уже далеко от Юты.

– Мы уедем из Юты?

– Скорее всего.

– А как же ферма?

– Постараемся выручить за нее все, что возможно, остальное придется бросить. По правде сказать, Люси, я не впервой об этом задумываюсь. Не могу я ни перед кем пресмыкаться так, как здешний народец пресмыкается перед своим Пророком. Я американец, рожден свободным и к такому не приучен, а меняться мне в моем возрасте уже поздно. Если он велит шпионить за нашей фермой, то его шпионы рискуют напороться на добрый заряд дроби.

– Но они никогда нас не отпустят, – возразила Люси.

– Дождемся Джефферсона, вместе мы все быстренько уладим. А пока не тревожься понапрасну, милая, и не плачь, чтобы не опухли твои глазки, а то он задаст мне жару, когда увидит тебя. Бояться нечего, нам ничто не грозит.

Джон Феррье очень убедительно утешал дочь, но от нее не укрылось то, как непривычно тщательно он запер все двери тем вечером, а потом аккуратно вычистил и зарядил свое старое заржавевшее ружье, которое висело на стене у него в спальне.