Текст книги "Пробуждение Ктулху"

– За церковью? – Моя собеседница с откровенным удивлением подняла брови. – Да разве там есть какое-то жилье? Господь с вами, мистер Эллингтон, там никакого здания-то и нет. Может, было когда-то, в незапамятные времена, потому что деревья там растут не лесные, на чей-то сад похоже, но только на давно заброшенный. А дома никакого нет.

– Помилуйте, мисс Радклиф, разве вы не говорили мне о Божьем благословении или о чем-то подобном? – не выдержал я.

Она махнула рукой.

– В толк никак не возьму я, о чем таком вы вспоминаете… У подростков вашего возраста странные бывают фантазии. Мечтали, небось, о чем-нибудь для вашего возраста подходящем, о девочке там или о хорошей карьере, вот на ум и пришло благословение. – Она покачала головой. – Идемте, к вашему приезду я приготовила обед. Дальше уж сами будете разбираться. Дед ваш до последних дней ходил в трактир здесь неподалеку, возиться на кухне не любил – разве что печь затопит, когда холодно… Привыкнете, – добавила она и не стала ничего больше объяснять.

Вечер прошел спокойно – и я бы даже сказал «скучно», если бы не постоянное ожидание чего-то неестественного, быть может, пугающего, которое не оставляло меня ни на мгновение. Честно говоря, я бы предпочел скуку – она не так выматывает и без того не слишком большую энергию. То и дело мне чудилось, что я вот-вот встречу деда – не такого, каким он пришел ко мне в последнем сновидении, но такого, с каким я встречался восемь лет назад. Необъяснимое душевное состояние мучительно выматывало меня, я устал почти смертельно и нуждался в срочном отдыхе, однако и заснуть совершенно не мог, каждое мгновение вздрагивая от нарастающего страха. Страх этот, никак не связанный с происходящим, меня не отпускал, и постепенно я начал отмечать его особенности: вот он, едва заметный, начинает возрастать, я чувствую, как мои виски сдавливает какая-то незримая, никакой внешней причиной не вызванная сила; затем немеют мои похолодевшие руки – и внезапно какой-то звук, мельчайший, еле слышный и в обычном состоянии никак не привлекающий к себе внимания, буквально пронзает мою душу острым кинжалом. Как ни странно, сразу после этого ужас, с которым почти невозможно продолжать оставаться живым, отпускал меня – на короткое время, однако ж затем вновь начинал копошиться где-то в самых темных, непостижимых недрах моей истерзанной души.

Наконец я все-таки сумел заснуть. Усталость взяла свое и увлекла меня в бездны, где не существовало ни прошлого, ни настоящего; я попросту исчез из осознаваемого мира.

Не могу определить, как долго это длилось, однако полагаю, что оборвалось слишком быстро. Внезапно я распахнул глаза, терзаемый таким приступом дикого страха, какого еще не испытывал. Рядом со мной определенно кто-то находился; я понял это потому, что в темной комнате покачивалась еще более черная тень. Я даже не пытался вскрикнуть – мое горло перехватило с такой силой, что я едва не задохнулся.

Неожиданно все изменилось. Меня как будто вернули в обыденную жизнь, где у каждого звука, каждого запаха или движения имелось совершенно простое, разумное объяснение. Черная тень наклонилась над столом, чем-то щелкнула… и загорелась настольная лампа.

Тотчас вся комната озарилась мягким светом и приняла совершенно привычный для человеческого взгляда вид. Находившееся ближе к лампе кресло, стоявшее возле столика, было хорошо освещено, я видел лежащий на нем чуть смятый теплый плед. Далее, уже более сумрачно, виднелась стена и небольшая картина на ней, где были изображены дерево и стоящая под ним человеческая фигура в развевающемся под порывом ветра пиджаке, небрежно наброшенном на плечи. Свет отражался в оконном стекле, преграждающем вход черной ночи в старую спальню, доставшуюся мне по наследству вместе со всеми кошмарами, что в ней затаились.

Тот, кто зажег лампу, преспокойно уселся в кресло, и я наконец узнал лицо своего дяди, Джейдена Мэйсона Эллингтона. Оно было непропорционально маленьким по сравнению с преувеличенно рослым телом с узкими плечами и чрезмерно широкими бедрами. Находясь в отцовском доме, он, должно быть, чувствовал себя свободно, потому что расселся, широко расставив ноги… и мне показалось, что их не две, а четыре. Две лишние ноги, расположенные внутри основных, были чрезмерно тонкими, похожими на палки. Суставы, торчащие плоскими окружностями, соединяли их и словно бы вынуждали двигаться, и пока он плотно сидел, расставив внешние ноги, эти внутренние непрестанно шевелились и покачивались.

Я поневоле отвел взгляд, чем нимало не смутил его.

– Давно приехал? – осведомился Джейден.

– Сегодня днем, – ответил я.

– Еда осталась?

– Не знаю… Поищите на кухне. Приходила мисс Радклиф, она наверняка приготовила больше, чем подавала вечером на стол.

Разговор велся о совершенно обыденных вещах, но вместе с тем я отдавал себе отчет в том, что нахожусь в некоем странном мире: до конца я так и не понял, было ли это видение или же все происходило на самом деле.

– Ясно, – произнес Джейден, однако не сдвинулся с места. – Тебе же сообщили твои обязанности?

– О чем вы? – Теперь я сидел на кровати, закутавшись в одеяло. После бессонной ночи, наполненной необъяснимыми страхами, меня трясло от холода, но на Джейдена это, кажется, не производило ни малейшего впечатления. Во всяком случае, он даже не поинтересовался моим самочувствием.

– Я о твоих обязанностях, – немного раздраженным тоном повторил Джейден. – Ты должен меня кормить. – Он отвел глаза и уставился в окно, где ровным счетом ничего не было видно, а затем внезапным рывком повернулся ко мне и прошипел: – Не вздумай продавать этот дом и сбегать в какой-то другой город, слышишь? Не рассчитывай скрыться – я чую кровь, которая принадлежит нашему семейству, я чую ее издалека!

– О чем вы говорите, дядя? – не выдержал я. – По какому праву вы вообще намерены распоряжаться моим будущим? Вашего имени нет в завещании деда – полагаю, кстати, что нет его ни в одном из официальных документов этого города. Следовательно, ваша жизнь, если она в какой-то мере зависит от моих решений, связана исключительно с моей доброй волей. Так постарайтесь же по крайней мере добиться моего расположения, а не…

Он завизжал. Я так и не понял, смех это был или вопль ярости: подобных звуков я раньше никогда не слышал. Пронзительный, бесконечно тонкий вопль проникал через уши в самую глубину моего мозга и словно выжигал там какие-то непостижимые знаки. Мое тело содрогалось, как будто пыталось дать некий бессловесный ответ на эти призывы. Затем все стихло, и на миг меня охватил ужас при мысли о том, что я оглох.

– Твоя мать, – прошипел голос у меня в ушах. Джейден по-прежнему сидел в кресле в некотором отдалении от меня, однако теперь я слышал его голос как будто внутри себя – словно это были не звучащие со стороны фразы, а мои собственные личные мысли. – Твоя мать, Ар-тур Фи-липс Эт-вуд… – Мое имя прозвучало по слогам, словно являло собой некую второсортную насмешку, хотя при других обстоятельствах я имел обыкновение гордиться им. – Твоя мать, мис-сис Эт-вуд, малыш Ар-тур Фил-липс… добрая женщина, не так ли? Она так сильно заботилась о собственных детях… Тебя-то она не трогала, потому что ты родился тем, что принято именовать человеком, но что касается твоих братьев… Ты никогда не спрашивал отца, что случилось с младшим, с тем, который умер незадолго до ее смерти?

– Случается, младенцы не выдерживают жизни на этом свете, – сказал я. – Не такое уж редкое явление, чтобы задавать вопросы и без того печалящимся родителям.

– Она попросту его съела, – произнес Джейден почти обыкновенным человечьим голосом, так, как говорят о чем-то само собой разумеющемся. Но внезапно голос этот снова взвился до почти оглушительных высоченных нот. – Съела, говорю тебе, съела, съела!.. Она не могла больше отказывать себе в питании человечьей кровью. Она теряла всякие силы, ее охватывал смертельный ужас, непобедимый, такой сокрушающий, какого никогда не ведают обыкновенные люди… В смертельной хвори человек бессилен, он сперва заболевает, потом отдает свою жизнь неведомо кому. Мы же другие: чем сильнее гложет нас близость смерти, тем больше в нас мощи и ярости. Твоя мать боролась с собой до последнего, но в тот миг она не смогла себя удерживать и впилась зубами прямо в горло своему сыну… Уверен, она говорила себе, что он в любом случае не выживет в вашем человечьем мире, так пусть хотя бы спасет жизнь своей матери, отсрочит ее голодную смерть, позволит ей вырастить своего человечьего отпрыска. Но кто-то увидел ее кусающей горло младенцу, – быть может, твой отец, а? Такое в голову не приходило?

Я молчал. Когда Джейден начал говорить все это, я внезапно осознал, что он произносит вслух те самые мысли, что мучили меня все эти долгие годы. Может быть, мою мать, перекусывающую горло младенцу, видел в те минуты я сам – и сперва мое сознание отказалось верить увиденному, а позднее отказалось хранить эти впечатления в памяти.

– Похоже, я угадал! – сказал Джейден, почесывая бок. – Что ж, не повторяй судьбу своего братца, Ар-тур… – Он зевнул и снова глянул в окно. Там по-прежнему стояла темень, однако Джейден, похоже, что-то заметил, потому что беспокойно шевельнулся.

– Такого просто не может быть, – выдавил я из себя.

– О, лучше бы для тебя поверить мне, – возразил Джейден. – Такие, как я, никогда не лгут. Нам это просто не требуется. Люди нередко используют неправду просто потому, что слабы или не могут иным способом добиться желаемого, но мы не похожи на вас в этом.

Я хотел было что-то сказать ему… и в этот момент распахнул глаза.

Окно посерело, оттуда сочился свет. Лампа была потушена, в комнате никого не было. Я сел в постели. Голова раскалывалась от боли.

Что это было? Снова болезненный сон? Видение, подобное тому, что постигло меня в ту ужасную ночь накануне похорон моего отца? Действительно ли существует на белом свете это странное создание – Джейден Мэйсон Эллингтон – или же он является мне лишь в беспокойных снах?

Я спустился вниз. Во всем доме царила мертвая тишина. Я раскрыл дверь – в помещение хлынул утренний воздух, прохладный и влажный; ночью шел дождь.

Сегодня мне предстояла встреча с юристом, официальное оформление наследства, чтение важных документов и решающие подписи с печатями. Нужно было подготовиться: подобрать соответствующий костюм, причесать волосы, отработать невозмутимое выражение лица и правильную осанку, ведь я единственный внук и законный наследник уважаемого в городе человека.

История о том, как я получил в законное наследство дедушкину собственность, слишком малоинтересна – прежде всего потому, что все произошло чрезвычайно быстро, без единого сомнения или какой-либо двусмысленности. Дед оставил своему единственному внуку абсолютно все имеющееся у него имущество. Как я и предполагал, ни в одной из бумаг ни слова не говорилось об оставшемся после него сыне – или нескольких сыновьях. Старичку юристу, который со скучным лицом оформлял на меня документы, я задал вопрос о других родственниках покойного деда. По всей вероятности, почтенный господин этот видел в своей жизни абсолютно все ситуации, которые складываются в человеческих судьбах, и удивить его было поистине невозможно. С его точки зрения, надо полагать, я был слишком молод и еще не утратил пагубную привычку с излишней остротой восприятия реагировать на какие-то вполне обыденные жизненные обстоятельства.

– Другие сыновья? – проговорил он, заканчивая свою подпись красиво, пышными завитушками и поднимая на меня выцветшие, некогда голубые, а нынче почти белые глаза. – Нет, мистер Этвуд, насколько мне известно, никаких других отпрысков покойный мистер Эллингтон не изволил оставить. Исключительно ваша матушка, мир ее праху, являлась его выжившим ребенком, следовательно, составленное им завещание вполне справедливо и разумно определяет ваше право владения имуществом – за исключением той небольшой доли, которую он завещал здешней церкви.

– Если бы он позабыл это сделать, – заверил его я, – я сам бы совершил это пожертвование.

– Весьма разумно, мистер Этвуд, чрезвычайно разумно, – поддержал меня юрист и снова окунулся с носом в документы.

Приблизительно минут десять он раскладывал бумаги, в которых содержались полезные сведения о моей обретенной собственности, после чего вложил их в красивую папку и с торжественным видом поднялся со своего кресла.

Встал и я.

Вручая мне эти бумаги, старичок юрист отвесил мне небольшой, полный достоинства поклон. Его лицо сияло так, словно это он получил гору наследства и отныне может вести оставшуюся жизнь в полном довольстве, решительно ничего ради этого не делая.

– Поздравляю вас, мистер Эллингтон, – произнес он. – Отныне вы полноправный житель нашего городка и, смею надеяться, оставите здесь такой же яркий, незабываемый след, как ваш законный предок, покойный мистер Эллингтон… – Внезапно он замер и закашлялся. Его лицо покраснело от напряжения, несколько раз он моргнул, чуть опустил голову и добавил: – Прошу прощения, мистер Этвуд. Сам не знаю, что на меня накатило, коль скоро я имел неосторожность назвать вас мистером Эллингтоном…

– Полагаю, всему виной мое исключительное сходство с дедушкой, – мягко, насколько это было возможно, ответил я.

– Еще раз извините, мистер Этвуд, – повторил старичок. – Это, право, впервые за всю мою практику – чтобы я путал имена клиентов… Подобного раньше никогда не случалось. Полагаю, причина в том, что ваш дедушка был моим клиентом в течение многих лет. Да, полагаю, что именно в этом.

– Благодарю вас за всю проделанную работу, – вот и все, что я мог ему на это сказать. Подержав в руках бумаги, я снова вручил их старичку юристу и попросил поместить их в фирме, взяв на себя всю ответственность за их сохранение. Юрист дал мне священную клятву именно так и поступить, и, ответив на сердечное рукопожатие маленькой, мягкой, шероховатой от старости руки, я покинул юридическую контору и направился в сторону дома.

Однако на половине пути я внезапно переменил решение.

Перед моими глазами неуклонно вырастала гора, увенчанная силуэтом местной церкви. Я прошелся по нескольким улицам, вспоминая о том, какая же из них ведет наверх, постепенно превращаясь в дорогу к мрачному, вечно ледяному храму. Наконец я нашел тот старый путь, по которому прошел много лет назад, и начал подниматься. Шаг за шагом я возносился над городком; дома на улицах внизу делались все меньше, а церковь вырастала передо мной с каждой минутой. И вот я уже стою перед ней, заслоняющей все небеса своими темными стенами.

Я протянул руку и коснулся камней. По давним временам я помнил это ледяное прикосновение, но на сей раз ничего подобного не произошло: камень был на ощупь как обычный камень, не холоднее и не теплее, чем это бывает в таких ситуациях.

Я обошел церковь кругом. На подоконнике одного из окон стояли довольно чахлые, но все же совершенно обычные живые цветы – из тех, что местные пожилые дамы любят выращивать в собственных жилищах.

Внутри было темно, но дверь не запирали, и я невольно поддался соблазну и вошел. Если я действительно превращусь в достопочтенного местного жителя, достойного наследника всеми уважаемого предка, то посещение этого места сделается для меня такой же необходимостью, как вечерние прогулки, участие в благотворительности и, по всей видимости, визиты к некоторым господам. Кроме того, от меня будут ждать женитьбы, поэтому заранее следует обдумать, каким образом отделаться от столь нежелательных предложений. В том, что мне начнут навязывать одну прекрасную даму за другой, я не сомневался.

Внутри церковь выглядела строго – сиденья, разложенные на них истрепанные, довольно убогие на вид молитвенники, на окнах – ни одного занавеса, на стенах – две картины: одна изображала распятие, другая представляла собой старый, почти выцветший плакат, объявлявший о каком-то давно прошедшем мероприятии. Сколько я ни старался, ничего не мог там разобрать, только несколько букв и кусок мужского профиля с торчащим носом и прижатым к голове ухом невероятного размера.

Я сел на одну из скамеек поближе к выходу, словно для меня в тот миг не было ничего важнее, чем привыкнуть к этому месту и чувствовать себя здесь свободно. Скамейка оказалась невероятно жесткой и холодной, ее как будто нарочно заполнили льдом. Я поскорее встал, опасаясь простуды: знакомство со здешними врачами определенно не входило в мои планы.

Медленно, осторожными шагами, по неизвестной мне самому причине стараясь не шуметь, я покинул церковь. Снаружи было теплее, чем внутри здания, и я с облегчением втянул в легкие воздух.

Дальнейший путь вел с холма вниз… к тому одичавшему саду, что окружал выстроенное некогда неведомо кем строение, где когда-то я видел висящих вниз головой, словно коконы, странных существ… одно из которых, именуясь моим дядей, являлось ко мне не то во сне, не то наяву.

Мисс Раккуэль Радклиф заверяла меня, что в этом бывшем саду никаких строений не существует и в помине, но так ли это на самом деле? Почему-то я не сомневался в том, что если сама она здесь и бывала, то в незапамятные времена и в лучшем случае может лишь предполагать, что строение за минувшие годы полностью разрушилось.

Значительно позднее мне пришла в голову мысль о том, что, возможно, и старое строение, похожее на сарай (однако сарай ли это на самом деле?), и пребывавших в нем существ в состоянии были видеть лишь мой отец и я (а в былые времена, надо полагать, и моя матушка). Прочие же люди были лишены подобной возможности и совершенно искренне считали заброшенный сад пустым.

Впрочем, я так до конца и не выяснил, так ли это было на самом деле.

В любом случае, когда я остановился посреди сада, тяжело дыша и стараясь подавить в себе страхи, возродившиеся внутри моей души с прежней отчаянной силой, здание сарая находилось прямо передо мной. За минувшие годы оно ничуть не пострадало и не изменилось, и все так же дверь стояла приоткрытой – как будто пребывала в том самом положении, в котором я ее оставил, убегая отсюда в давние годы.

– Артур Филлипс Этвуд Эллингтон, – обратился я сам к себе, – ты уже взрослый и в состоянии войти туда.

Я решил взять вторую фамилию – все равно Этвудом меня здесь никто называть не станет. Через пару дней вернусь к юристу и закажу новые документы, фиксирующие данный факт.

Дверь как будто покачнулась, хотя здесь стояло безветрие. Я тряхнул головой, стараясь избавиться от суеверия и детских страхов. Если у меня имеются братья нечеловеческого происхождения, это, конечно, неприятно, создает определенные трудности, но, по всей вероятности, бояться такого не следует. Подобно тому, как Джейден подчинялся моему дедушке и, возможно, по-своему заботился о нем, он станет подчиняться мне и выполнять мои приказания.

С этой мыслью я поспешно вошел внутрь помещения.

Там не обнаружилось никого и ничего. На том месте, где я когда-то видел странных существ, зияла пустота. Под потолком тянулась балка – ее я помнил, но на ней не осталось даже следов. Зато благодаря отсутствию этих свисающих с балки качающихся фигур я заметил большой сундук, стоящий у самой дальней стены. Сундук был чрезвычайно старым, возможно даже привезенным в давние времена откуда-нибудь из Англии кем-то из наших давних-давних предков. Он был изрисован человеческими фигурами: мужчины и женщины, одетые в древние одеяния, ходили взад-вперед, здоровались, касались руками плеч друг друга, расставались. Возможно, это были одни и те же персонажи, нарисованные несколько раз, пришло мне в голову. В любом случае изображение казалось примитивным и несущим в себе невыразимую древность, навевающую глубочайшую тоску.

Я подошел ближе и коснулся рукой крышки. Сундук не был заперт, однако это меня в тот момент уже не удивляло: по всей видимости, дед хорошо знал, какое впечатление производит старое здание и хранящиеся в нем предметы на обитателей Саут-Этчесона, поэтому не дал себе труда что-то здесь запечатывать.

В сундуке находились по преимуществу бумаги – письма, какие-то рукописи, несколько газетных вырезок и газетных номеров, где были обведены красными чернилами отдельные статьи. Еще ниже находились широкий старый блокнот, исписанный невнятным почерком, и два пиджака, на которых я также, к своему величайшему изумлению, разглядел буквы.

Желания сидеть в этом помещении у меня по вполне понятной причине не возникло. Отовсюду сюда врывался ветер, так что спустя несколько минут тебя начинало знобить, да и света сюда проникало очень мало.

Никакой сумки у меня при себе в тот момент не имелось, поэтому пришлось для начала взять немного – не слишком толстую пачку бумаг, лежавших сверху. Я свернул эти листки кольцом и обвязал носовым платком, решив вернуться за прочими текстами позднее, когда заранее подготовлюсь к ноше. В тот момент подобная мысль казалась мне единственным разумным ходом действий.

Не могу в точности определить, что именно заставило меня с такой откровенной жадностью собирать эти бумаги. Какой-то частью души я чувствовал, что это поступок, в определенной мере таящий в себе некую необъяснимую опасность. Однако, как и в других случаях, рассудительное бессильно отступало перед безумным.

Я принес в дом странные свидетельства о неведомом, которое, как я уже догадывался, отныне будет определять основы моей грядущей жизни. Главное, что я хотел бы выяснить, – это сущность моего «дяди», порожденного от дедушки и неведомой женщины. Кем была она, мать этого чудовища, которое являлось мне исключительно в снах – или в бреду? Почему дед никогда даже не упоминал о собственной супруге – и почему в городе о ней, как теперь очевидно, не сохранилось ни малейшей памяти? Думалось мне также, что сведения о ее жизни и причинах исчезновения раскроют мне большую часть наших чудовищных семейных тайн.

В тот момент, когда я уселся за обеденным столом, почти целиком покрыв его листами, взятыми из заброшенного сарая, только одно беспокоило меня: не исчезнут ли из сундука прочие бумаги, не окажется ли – как зачастую происходит в легендах, – что в руках наследника останутся лишь те предметы, которые он сумел забрать в первый день, а все прочее, за чем он вернулся позднее, растворится в пустоте, и ни одно живое существо не в силах будет отыскать это.

Мысли почти детские, признаю, – но ведь и воспоминания мои об этом городе и строении связаны исключительно с ранними годами моей жизни. Поневоле я словно бы вернулся в то время и как будто превратился в себя тогдашнего – если не считать, разумеется, некоторых навыков и познаний, приобретенных с возрастом. Но по правде сказать, в данной ситуации эти навыки вообще не имели никакого значения. Полагаю, никто из обычных людей, невзирая на прожитые годы и полученное образование, не смог бы выглядеть в подобных условиях достаточно компетентным.

Я решил начать изучение принесенных домой документов с небольшого письма, бережно сохраненного в конверте.

Судя по аккуратно проставленной наверху листка дате, оно было написано в 1935 году, однако и почерк, и некоторые особенности грамматики, а главное – стиль словно бы выносили его в далекий восемнадцатый век. Некоторые выведенные пером слова выглядели чрезвычайно странно – при чтении я далеко не сразу понял, что именно они обозначают, и только потом сумел их «расшифровать»: находящаяся в середине слова буква “s” передавалась пером автора совершенно как буква “f” – это была старинная манера написания, когда люди еще не пользовались пишущими машинками, однако писали чрезвычайно много, словообильно и использовали подобное искаженное начертание исключительно ради скорости собственного почерка. И все же следует признать, что, судя по почерку, человек этот – в первой трети двадцатого века! – писал с необычайным старанием, выводя каждую букву чрезвычайно отчетливо.

«Любезный друг мой Дерби Коннор Эллингтон,

полученное от Вас послание привело меня в сильное возбуждение от всего, что было там написано. Истинный писатель, насколько я могу судить об этом, представляет собой своего рода человекообразный гибрид между прошлым и будущим: архаичный в личных вкусах, выборах и пристрастиях – и вместе с тем научно-реалистичный в том, что определяется как философия. С уверенностью могу заявить, что весь идеал современной Америки, основанный на скорости, механической роскоши и экономической показухе, представляется мне невыразимо легкомысленным. По этой причине столь отвратительны бывают и написанные современными авторами сочинения, которые по какой-то невыразимой ошибке в газетах именуют “литературными”, хотя на самом деле они не поднимаются выше обычного мечтания малообразованного обывателя о незаслуженно авторитетном и материально беспечном существовании.

Ничего подобного и близко нет в Вашем рассказе, и я был до крайности удивлен, когда узнал, что Вы достаточно молоды и никогда не покидали родного города. Что ж, это определенно доказывает лишь одно: истинное благородство человека никоим образом не связано с полученным им так называемым современным образованием, которое представляет собой лишь бесцельное блуждание по бессмысленным и разрозненным сведениям о том о сем, а в целом – ни о чем; или же со знакомством с иными городами, где обитает множество алчных и совершенно не похожих на достойных людей жителей.

Словом, вся идея, вся глубокая мысль Вашего рассказа невыразимо близка мне, а сюжетное построение захватывает с первого мгновения. До крайности жаль, что Вы еще не дописали рассказ и прислали лишь начало, спрашивая моего совета – как лучше завершить затронутую Вами тему. Мне бы и самому хотелось узнать, чем закончились подобные злоключения главного героя и каким образом повлияли на его жизнь – а быть может, и привели к гибели – попытки заниматься столь тлетворным делом, как выращивание противоестественно плодоносящих растений.

Таким образом, благословляю Вас на дальнейшее творчество и с огромным интересом ожидаю завершенного Вами рассказа. Быть может, позднее я добавлю в него несколько строк от себя и сделаю все возможное, дабы он был опубликован в “Уандер сториз” или каком-либо другом соответствующем тематике журнале.

С пожеланием всего наилучшего и дальнейших творческих успехов,

Говард Филлипс Лавкрафт».

Мои руки затряслись так сильно, что исписанный лист выпал из них и опустился на стол – с каким-то, как мне в тот миг почудилось, невыразимым изяществом.

– Говард – Филлипс – Лавкрафт, – повторил я медленно и разделяя каждое имя долгой паузой. – Филлипс…

Разумеется, имя «Филлипс» не представляло собой нечто сверхъестественное, неповторимое и уникальное, что дается лишь в одном-единственном семействе из поколения в поколение. Если подумать, оно было, в общем и целом, достаточно распространенным. И вместе с тем я был абсолютно уверен в том, что лично мне-то его дали исключительно в память об этом письме – или переписке, если она действительно существовала (о чем я постараюсь узнать в ближайшее время).

Однако о каком рассказе, сочиненном дедушкой, шла речь? Неужели он и в самом деле создавал литературные произведения? Это открытие поразило меня, быть может, еще сильнее, чем острое понимание скрытого смысла моего второго имени. Дедушка вовсе не производил впечатление человека, способного создавать художественные произведения. И причина заключается вовсе не в отсутствии таланта, как это может показаться, – уж чего-чего, а одаренности дед лишен совершенно не был. Напротив, порой казалось, что он с трудом сдерживает себя, чтобы не сотворить нечто чрезмерно великолепное. Но, честно признаться, я никогда не представлял себе это «чрезмерно великолепное» чем-то литературным, чем-то, что печатается на машинке и затем отправляется в редакцию какого-нибудь журнала – все только ради того, чтобы оно было напечатано, пару месяцев читалось людьми – от скуки, а затем было навсегда забыто…

Тем не менее среди множества листков бумаги я обнаружил с десяток тех, что были с отпечатанным текстом и внесенными поверх строк поправками, сделанными уже от руки, чеканным, мелким почерком. Я пробежал глазами фразу где-то посередине одной из страниц:

«…именно на этот день изначально был назначен поход мистера Эндерсона к своему тайному саду, который он разбил в нескольких милях от города, в лесной глуши…»

Поневоле я вздрогнул: мне подумалось, что это как раз тот самый рассказ, который читал и сам Говард Филлипс Лавкрафт… По моему телу пробежал холод, и я словно бы очутился в давней эпохе, когда представления о чудовищах были так близки и настолько реальны, что никто даже не сомневался в их существовании.

Я перебрал каждый листок из принесенных мной в дом и сумел собрать все, что относились к написанному дедушкой художественному произведению. Несомненно, в доме хранился черновик; перепечатанный набело текст был отправлен в письме, которое так тронуло великого писателя.

Некоторое время я вчитывался в текст, стараясь разложить отпечатанное в логическом порядке. Пара страниц все же потерялась, но самое ужасное – пропал финал (если он вообще был дедушкой написан; ведь никто и никогда не упоминал о том, что он создавал литературные произведения, которые к тому же были напечатаны).

Ближе к вечеру все листы были разложены по порядку, и я устроился удобнее, чтобы внимательно их прочитать.