Текст книги "Король на краю света"

3

Джеффри Беллок отнес в канцелярию посланников королевы письмо от Сесила, в котором грядущее отсутствие объяснялось деликатными вопросами государственной важности и заранее прощалось все, что он мог сделать, занимаясь секретными делами ее величества, после чего покинул коридоры Уайтхолла на несколько недель или месяцев.

Королева, храни ее Господь, старая и бездетная, пережила всех убийц, подосланных папами, королями Франции и Испании, королевой Шотландии, а также яростными и воинственными католиками родом из самой Англии. Война против католиков – то теневая, где главную роль играли сладкоречивые шпионы и коварные священники, то опосредованная, заплутавшая и увязшая в голландских болотах, то охота почти вслепую за отголосками заговора, выпестованного шотландской королевой, то подобное пушечному выстрелу реальное вторжение испанской Армады – не закончилась; возможно, она никогда не закончится, даже если в 1601 году события были не такими опасными или очевидными, как когда-то. Неудивительно, что Сесил разленился или принимал желаемое за действительное. Некоторые твердили, что война – дело прошлое, неуместное, и подобные речи Джеффу Беллоку приходилось терпеть слишком часто: от актеров в подпитии, от джентльменов при дворе и от вдовы, которая сдавала ему комнаты.

Возвращаясь к активной работе, Джефф испытывал радость и был полон сил, и все-таки именно сегодня двор казался ему особенно скучным. Все его знакомые по горячим денькам были мертвы или почти мертвы – так ему казалось. Все вели себя так, будто оглохли целиком или частично, пусть молодые придворные и продолжали сражаться за внимание, вымаливать его и выторговывать, а потом хвастаться тем, что им разрешили войти в комнату, примыкающую к другой комнате, которая ведет в еще одну – ту самую! – комнату. Беллок остановился в холле у кабинета капитана королевских посланников. Он ждал. Рядом был стол из цельного древесного ствола, с золотой вазой с коричневыми яблоками на нем, а по яблокам скользили три маленькие сороконожки. Беллок наблюдал, как юный паж оттянул рукав и медленно придавил большим пальцем одно насекомое – недостаточно сильно, чтобы поранить его, но в самый раз, чтобы воспрепятствовать бегу над полюсом коричневой планеты, которую существо огибало по кругу. Сороконожка прекратила восхождение, ее многочисленные конечности тщетно загребали, как будто она пыталась плыть там, где не было никаких волн. Паж отвлекся от своей микроскопической жестокости и увидел, что Джеффри Беллок пристально смотрит на него. Мальчишка оскалился и нажал сильнее, размазывая зеленые внутренности сороконожки по увядающему яблоку.

Когда Роберт Бил нашел Джеффа, он был ненамного старше этого безмозглого мальца.

* * *

Джеффри Беллоку исполнилось четыре, когда он увидел, как человека сжигают заживо, и осознал, что именно видит. Это был не первый раз, когда он оказался рядом с подобным костром, но первый, который запомнил на всю жизнь. Католическая сестра Елизаветы ⁸ была королевой Англии, и протестантов сжигали сотнями. В тот день, оказавшись в одиночестве посреди толпы, он осознал источник этого неповторимого запаха и тотчас же понял, что обонял его раньше, иногда несколько дней и ночей подряд. Это был привычный элемент лондонского воздуха, просто Джеффри до сих пор не знал, что тот собой представляет. Звуки, которые издавал казнимый, он тоже слышал до того дня. Он слышал, как люди издавали подобные звуки, обжигаясь металлом в кузне, или когда их резали лезвиями, или когда их пожирала чума, так что ни звуки, ни запахи не были чем-то новым даже для четырехлетнего мальчика.

Человек в конце концов исчез без следа на глазах у маленького Джеффри.

Смерть не была чем-то новым. Иногда люди умирали, а мертвые тела, пролежавшие на виду несколько дней, в конце концов уносили, убирали с глаз долой. Иногда живой человек (например, женщина, живущая через дорогу, которая однажды дала ему половину сладкого яблока) внезапно исчезал, и кто-нибудь объяснял, что он умер и не вернется (и яблоками уже не поделится).

Но этот несчастный стоял на вершине холма из дров и тюков соломы, и в течение нескольких часов он превратился в ничто. Джеффри наблюдал, как все происходило: как добавляли больше топлива, забирали топливо, которое слишком сильно дымило (чтобы приговоренный не задохнулся чересчур быстро). Мужчина смотрел Джеффри в глаза и даже попросил мальчика о помощи, хотя тот понятия не имел, какую помощь может или должен оказать. Так или иначе, он следил за происходящим от начала до конца. Без каких бы то ни было трюков – никто не мог забрать человека из костра, потому что Джеффри ни разу не отвернулся,– все исчезло: волосы, кожа, внутренности. Ничего не осталось.

Отец Джеффри нашел его сидящим на земле, уставившимся на серые и обугленные руины, пытающимся понять, что это была за магия и какие чувства вызвало в нем событие, свидетелем которого он оказался.

– Не самое подходящее место для тебя. Ты не должен был этого видеть.

Джеффри выглядел неважно, не был похож на себя обычного, и поэтому, хотя сын был великоват для такого, отец поднял его и посадил себе на плечи. Унес подальше от этого зрелища, и Джеффри повернулся назад, чтобы посмотреть, не обнаружился ли сейчас какой-нибудь трюк, но все было по-прежнему.

– Надо поступать так, как велят римские священники, ты меня слышишь? – наставлял его отец.– Они теперь Господни посредники, так уж вышло. Нельзя, чтобы с тобой или со мной сотворили то же самое, ты меня понял?

Родители Джеффри умерли, когда ему было двенадцать, и чума почти вычистила два дома. Сам он спасся, потому что за год до этого его отдали в ученики к шпорному мастеру, довольно далеко от старого жилища, и он узнал о смерти родителей только через несколько недель после того, как все было кончено.

Мастерская была удачным местом для мальчика, но попасть туда оказалось нетрудно: он по росту уже годился для такого занятия. К тринадцати годам он был достаточно силен, чтобы сжимать железные клещи не хуже учителя и скручивать тонкие сверкающие листы металла в плотно сомкнутые конусы или изготавливать колесики со сплющенными шипами, детали шпор.

Пока Джефф не перерос учителя, он безропотно принимал побои от его рук, хотя собственный отец ни разу в жизни не ударил сына. Джефф знал, что шпорник был католиком (в елизаветинском Лондоне на эту тему все чаще приходилось помалкивать), и сносил удары, понимая, что по какой-то причине таким людям свойственна жестокость.

Если бы шпоры были единственным видом деятельности мастера, на еду и постельное белье для мальчика пришлось бы как следует потратиться, но вскоре Джефф стал достаточно высоким и широкоплечим и принялся помогать работодателю в более прибыльном деле: взыскании долгов. К пятнадцати годам молодой человек начал собирать деньги, которые задолжали надежные, но забывчивые клиенты. Вскоре после этого он спокойно стоял за спиной у шпорника, который взимал платежи по счетам за другие товары, а также возвращал ссуды, продуманные хитрым образом, чтобы не нарушить законы, ограничивающие выдачу денег под проценты. Вскоре о таланте Джеффа узнали те, кто промышлял ростовщичеством, и уже они стали платить мастеру, желая взять великана Джеффри в аренду и уладить собственные дела. Применять силу доводилось нечасто; обычно хватало присутствия и взгляда с непринужденным намеком на угрозу. Когда же для получения монет требовалось насилие, Джефф проявлял еще более ценный навык: он выверял количество жестокости, необходимой для достижения результатов, и не преступал черту. Ему не составляло труда остановиться посреди избиения, и он, казалось, не получал никакого удовольствия, когда кого-то лупил.

В 1570 году, когда в мастерскую пришел Роберт Бил с двумя угрюмыми слугами, чтобы заказать два комплекта шпор, Джеффу было лет семнадцать. Визиты джентльменов всегда вызывали интерес, и Джефф, которому выпало встретить Била в одиночку, завел разговор с богатым клиентом: ему требовались шпоры в течение ближайших десяти дней, до его предполагаемого возвращения в Париж.

Семь дней спустя Джеффа отправили на улицу, чтобы дать своему целеустремленному хозяину возможность побыть наедине с вернувшимся покупателем. Джефф, стоявший через дорогу лицом к мастерской, разговаривал с двумя сопровождающими Била, выспрашивая, как они попали на службу к своему хозяину и на что похожа жизнь в Париже. Бил вышел на улицу с товаром в руке. Поскольку двое его слуг стояли спиной к лавке, Беллок увидел, как карманник мимоходом срезал кошель мистера Била, и помчался за убегающим вором, прежде чем сам Бил или его люди сообразили, что произошло.

Вор свернул дважды, опрокидывая ручные тележки, перепрыгнул через забор и вполне мог скрыться навсегда, если бы не Беллок, который одним прыжком перемахнул через преграду и, догнав преступника через три перекрестка, повалил его на землю. Не прошло и пяти минут, как Беллок вернулся с окровавленными кулаками и кошельком Роберта Била. А его слуги ничего не видели и отказались от погони на первом же крутом повороте.

– Нехорошо, сэр, что вас вообще ограбили, но перед нашей мастерской – такое и вовсе никуда не годится.

Бил успел и поблагодарить парнишку, и посмеяться над своими людьми.

– Ты сильно ранен? – спросил он, когда Джефф вытер тряпкой кровь с ободранных костяшек.– Прими эту монету в знак моей благодарности и позволь пригласить тебя на ужин сегодня вечером.

Ужинали они вдвоем в задней комнате, в то время как двое бесполезных охранников Била ждали снаружи.

– Славный замысел,– сказал Бил.

– Сэр?

Бил взял одну лапищу Беллока и размотал повязку.

– Стена или земля? – спросил он.

– Сэр?

– Вор не позволил бы избить себя, раз все случилось без свидетелей.

Лицо Беллока застыло от замешательства, и в то же время он мысленно перебирал варианты: соврать, сбежать, подраться с людьми за дверью. Он решил еще немного тянуть время:

– Я вас не понимаю, сэр.

Бил понаблюдал за тем, как на лице Джеффа отражаются его размышления, и, наконец, сказал:

– О, я думаю, ты нам отлично подходишь.

Так и случилось, что Джеффри Беллока освободили от последних лет ученичества, и за это не пришлось платить, поскольку Беллок рассказал своему новому хозяину, Билу, о том, что гневливый шпорник практикует католические обряды. Беллока вывезли из Лондона и Англии, доставили в английское посольство в Париже, чтобы он там служил посыльным, телохранителем, а также парой полезных рук и глаз для Роберта Била, заместителя посла, сэра Фрэнсиса Уолсингема.

Через семнадцать месяцев после прибытия Беллока Париж взорвался: на улицах началась резня, и Джефф снова увидел, на что способен католицизм. Он помогал держать дверь посольства, преграждая путь убийцам, в то время как кровь струилась по дорогам, словно дождевая вода. Католики насаживали младенцев на пики. Протестантов – мужчин, женщин и детей – рубили на куски, пока они ломились в двери английского посольства, а в это время Уолсингем, Бил и Джефф Беллок из кожи вон лезли, чтобы спрятать в подвале тех немногих, кому повезло. Католики были как будто пьяны или одурманены похотью. Джефф видел из окна, как солдат-католик изнасиловал и убил протестантку одновременно, словно эти действия были неразделимы; два его желания оказались настолько сильны, что одно не могло дождаться завершения другого. (Позднее у папы на потолке появилась роспись с изображением резни в канун дня Святого Варфоломея; Джефф знал человека, который побывал в Ватикане и видел ее. И каждый год в годовщину бойни папа собственноручно убивал заключенного-протестанта или наблюдал, развалившись, как его убивают ради удовольствия понтифика. По крайней мере, так сообщил разведчик.)

Когда Беллок вернулся в Лондон, природа врага была ясна ему вне всяких сомнений, и Джеффа подготовили к новым обязанностям. Мистер Бил привез подручного в пансион в Финсбери, где парнишку обучили методам и стратегиям, сюжетам и сценариям, которые должны были дать Джеффу возможность остаться в живых и при деньгах в ближайшие годы. Бил процитировал Уолсингема, который, недавно провозгласив себя руководителем всех тайных дел королевства, учил, что люди – это «всего лишь ящики с крышками на пружинных защелках, и в каждом ящике – еще больше ящиков и больше потайных защелок, которые нужно разыскать и открыть. Распахнешь очередной – и сразу же начинай искать защелку еще меньшего размера. Пока, наконец, не доберешься до сути, и вот там-то припрятано искомое, лежит себе в уютном темном гнездышке. Если только это не окажется еще один ящик. Нам не дано знать наверняка, достигли мы конца или нет».

Извлекать полезную информацию из людей было интереснее, чем служить наемными кулаками, поэтому Роберт Бил объяснил Джеффу, чего хотели непонятные джентльмены из далекого Уайтхолла и как это получить. Самой насущной потребностью Англии было выяснить, где прячутся католики и что они замышляют.

– Ящики внутри человека откроются, если он тебя полюбит, но это большая редкость. Чаще всего люди притворяются влюбленными, чтобы лучше скрыть правду. Ящики, конечно, откроются, если применить силу, но тогда рискуешь повредить содержимое. Ящики открываются из-за страха, что их вынудят открыться, и это уже лучше, но тогда ты не поймешь, достиг ли истинного или притворного секрета. И, наконец, мужчины раскрываются ради удовольствия, но каждый раз, когда ты возвращаешься к ним, запросы растут: нужно больше выпивки, женщин или мальчиков, денег. И поэтому мы должны признать: ни одно решение не работает вечно. Мы должны постоянно находить новые пути к истине, никогда не определяя свое местоположение в лесу с уверенностью. Удовольствие, сила, любовь, страх: то одно, то другое. Чего мы, возможно, никогда себе не позволим, так это соблазна доверия. Невежество убьет нас. Слепое доверие убьет нас. Вера в людей убьет нас. Мы не смеем верить, что достигли конца. Слишком велика опасность погрязнуть в роскоши невежества. Лучше предположить, что нам постоянно лгут враги, которые гораздо умнее нас самих.

Джефф полюбил обоих: учителя Била и мудрого отца Уолсингема, такого далекого и редко оказывающегося в поле зрения, что он выглядел почти мечтой или божеством. Оба были необходимы для борьбы с врагами-католиками и для того, чтобы возвысить Джеффа, заурядного лондонского сироту, из одиночки сделать его частью чего-то большего. Он страстно желал, чтобы они гордились им, стремился стать мастером-открывателем запертых ящиков, находить все более маленькие, все более темные ячейки в сердцах людей.

Первая миссия была простой: отправиться туда, куда пошлет мистер Бил, сидеть и пить, не пьянея, прислушиваться к разговорам вокруг. А затем рассказать об услышанном мистеру Билу или человеку, который назовет пароль. И кое-что из этого принесло ему деньги. Вот так просто.

Беллок наслаждался деньгами, а Бил платил (только за результаты, не за усилия). Но гораздо приятнее было слышать от Уолсингема, что Беллок умен, что он сделал нечто хорошее и необходимое: «Джефф – умница, настоящий проныра». Уолсингем понимал чужие желания до того, как человек сам их осознавал, он мог читать в людских душах побуждения, к которым люди были слепы. Намек: в конце концов Джефф будет жить при дворе. Обещание: он наконец-то отыскал надежную гавань, он никогда больше не будет влачить унылое существование, страдать от бедности и бродяжничества, чувствовать себя сиротой-безотцовщиной. И, конечно, было кое-что получше: уверенность в том, что благодаря трудам Беллока католическую заразу удастся сдержать (или вовсе искоренить) на английской территории. Уолсингем приготовил зелье по рецепту, строго соответствующему запросам Джеффа Беллока: деньги, безопасность, успех, любовь, гордость, похвала, будущее, победа, справедливость, Бог. Чтобы контролировать Беллока, не нужен был страх. Позже Беллок повстречал людей, которые действительно боялись Уолсингема – и было за что,– но сам Уолсингем счел Беллока достаточно податливым и преданным, как перчатка, сделанная на заказ. Уолсингем мог подбирать ключи и открывать людей, чтобы изучить их суть, так, что петли только чуть-чуть поскрипывали.

– Если поставленная задача должна быть достигнута, а наш человек по натуре не склонен воплотить ее в жизнь самостоятельно, надо пробудить в нем желание сделать это. Лишь в случае неудачи мы должны напомнить ему о страхе.

* * *

Покинув Уайтхолл с разрешительными письмами от Сесила и посланцев королевы, Джефф рысью отправился на запад, к Чизвику, где через час заплатил паромщику, чтобы тот перевез его в Барнс.

– Джеффри Беллок. Мой мальчик. Мой бульдог!

Роберт Бил, как и все остальные, невероятно постарел; все герои и злодеи из юности Джеффа как будто загримировались графитовой пылью под древних стариков, словно Беллок заснул в приемной канцелярии посланцев и проснулся тридцать лет спустя. Бил удалился в свой дом в Барнсе – в кабинет, к книгам, бумагам и долгому послеполуденному сну,– пытаясь оттуда распространить свое влияние и мудрость на расположенный в семи милях Уайтхолл. В те времена, когда Бил был заместителем Уолсингема, самым сокровенным ядром тайного королевства, он выслушивал донесения агентов, держал их подальше от Уайтхолла, а иногда вознаграждал, приводя на аудиенцию к своему начальнику. Эти мужчины и женщины приходили в полночь и раболепствовали, повествуя о своих подвигах и испытаниях, выпрашивая награду у казначея, по долгу службы нечистого на руку. Везунчикам удавалось вымолить у Била хотя бы часть желаемой суммы.

После смерти Уолсингема Бил попытался написать наставление, как должным образом руководить секретной службой, как повторить успех Уолсингема и извлечь уроки из его ошибок. Он попробовал все это перенести на бумагу: не только кем были агенты и куда их отправляли, не только откуда текла секретная денежная река, но и как именно надлежит поступать, как управлять изобретением Уолсингема – он попытался все объяснить новому поколению. Как распоряжаться агентами и сетями, как определять цели и составлять планы, как сравнивать отчеты из нескольких источников и находить что-то похожее на истину. Роберт Бил предположил, что у преемников будут те же опасения и страхи по поводу вторжения католиков; возможно, этой борьбе не суждено закончиться. Бил закончил «Трактат относительно должности советника и государственного секретаря ее величества», но не было никаких доказательств того, что Роберт Сесил, новый государственный секретарь, удосужился его прочитать.

И вот теперь постаревший Роберт Бил, выпихнутый из своего кабинета Сесилом, говорил с Беллоком так, будто он всегда любил Джеффа-Великана больше всех других Проныр – и, возможно, так оно и было. Идея, безусловно, выглядела заманчиво.

– Джеффри, ты добрый и дорогой человек, моя душа поет, когда я вижу тебя.

Бил с некоторым трудом приподнялся и, к вящему удивлению гостя, обнял его. Джефф вернул бывшему начальнику кожаный футляр и конспект, а тот, в свою очередь, предложил верзиле апельсин.

– Расскажи мне новости. По-моему, у тебя морда в крови. Ты вцепился ему в глотку – сам едва не задохнулся, но держал, пока он не сдался?

Он велел принести пиво и вино, потом в кабинет начали прибывать тарелки с мясом и хлебом, и среди угощений действительно оказался апельсин с нутром, похожим на жеоду ⁹. Роберту Билу захотелось, чтобы Джефф увидел его полным сил, и он предложил прогуляться по саду. Поющая душа, неудержимый ритм слов, все былые привычки – проворная вежливость, желание помочь, суетливая энергия (встал, как только сел; пошел, как только встал; сел, как только остановился), демонстративное разочарование от неспособности найти нужное письмо на рабочем столе с высоченными бумажными утесами – все это никуда не делось, но для выполнения старых дел требовались новые усилия, которые для Джеффа, с его взглядом опытного театрала, были очевидны. Возможно, Бил уже много лет назад, в приемной Уолсингема, устраивал такие спектакли.

– Идем, идем,– он подал Джеффу руку.

Вскоре старик выдохся, и они сели на скамейку под ивой у искусственного ручья.

– А теперь рассказывай. Ты здесь, ты не арестован – многообещающее начало.

– Да. Сесил готов сотрудничать, может быть, даже убежден. Но он такой неопытный.

– Он не является идеалом английской силы и коварства.

– Он сразу догадался о вашем участии, сэр.

– Конечно. Следовало ожидать. Это заставляет его чувствовать, что он в курсе дела. Я не обеспокоен.

– Он был уязвлен, узнав, насколько сильным остается сопротивление Якову. И что он не может угадать остальных. В конце концов, он согласился. Католик Яков не приедет в Лондон.

– Надеюсь, так и случится, независимо от того, согласен мистер Сесил или нет. Люди сейчас принимают меры на всякий случай. Яков обнаружит, что дорога в Лондон непроходима, если ты подашь нам знак, Джефф. Так или иначе, ты хорошо поработал: Сесил знает. Он знает, что мы знаем. Он принимает неизбежное. И он примет любой ответ, который мы найдем. Итак, вопрос: это довольно сложная головоломка… как ты собираешься ее решить?

– Я думал об использовании актеров. Поэты за столом Якова, беседующие о возвышенных вещах. Комедианты, каждый вечер исполняющие перед ним пьесы о его страхах и мечтах. Представление о ведьмах могло бы подтолкнуть его к откровенности. Я соберу труппу из дюжины шпионов за день. Красивые и свободные от предрассудков юноши могли бы получить определенный доступ либо к нему, либо к легату папы римского, либо к испанскому послу.

Бил улыбнулся, и Джефф почувствовал себя до неловкости довольным беззаботным весельем старика. Он ел курицу Роберта Била и его виноград, пил его вино, и они говорили о том, как украдкой выведать самую сокровенную тайну хитрого Якова-Шотландца.

– Это напомнило мне, что ты мог бы кое о чем предупредить своих друзей-актеров.

Старик повел Джеффа обратно в кабинет, где принялся быстро перебирать бумаги в хитроумно соединенных шкафах со скрытыми панелями. Он нашел нужную страницу в пещере внутри одной из бумажных гор. Откашлялся и провозгласил торжественным тоном, словно выражая почтение третьей профессии Джеффа, после шпорных дел мастера и шпиона:

– «Прискорбно, что лондонские комедианты высмеивают короля и народ этой страны в своей пьесе; и желательно, чтобы эту проблему как можно скорее устранили, пока король и страна не пришли в ярость».– Роберт Бил взглянул на реакцию публики.– Это прислали совету. От Николсона ¹⁰.

Да, далеко все зашло… Жители Лондона больше не могли смеяться над шотландцами на сцене. И англичанин, занявший место рядом с Яковом, ясно дал понять, что говорит от его имени. Требование было исполнено: Лондон уже пытался угодить шотландскому королю.

– Ты когда-нибудь видел, что это был за «Эдуард III»? – спросил Бил.

– Я участвовал в той постановке, сэр.

– Ха! А как насчет «Короля Артура», которого Слуги лорда-камергера ставили в «Глобусе»? ¹¹ Там шотландцы строят козни ради английского трона, потому что у короля Англии нет наследников.

Беллок видел эту пьесу на сцене. Конечно, намек был отнюдь не тонкий. Беллок смеялся вместе со всем Лондоном, когда Фрэнсис Кобб в роли дряхлого короля Страны пиктов вразвалку пересек сцену. На гербе у него была взбесившаяся белка, а монолог он произнес, изо всех сил изображая шотландский акцент – пообещал устроить «вихрь мучительства и палачества». В компании испанского монаха он размахивал знаменем с французским крестом и римскими ключами, украшенными шотландским чертополохом, после чего, устремив на толпу насмешливый взгляд, произносил:

 
Когда сей остров, вся Британия как есть —
И Англия, и Уэльс, и пиктов земли, и шотландцев —
Одной короне отойдут, а именно – моей.
 

Отсюда и письмо Николсона, в котором он жаловался на то, как шотландцев изображали на лондонской театральной сцене. Короля Якова VI заботило, что англичане думают о его соотечественниках. Король Яков VI хотел покончить с шотландскими королями, которые напыщенно, амбициозно и грубо строили козни, чтобы занять английский престол.

Пока что любые обсуждения завтрашнего дня были под запретом. По мере того как давление грядущего становилось почти невыносимым, разум, стремясь не обращать на него внимания, бегал кругами в лихорадочном темпе, и это изнуряло. Вот уже несколько лет все соразмеряли разговоры, если не мысли, с идеей, что будущее всегда будет выглядеть точно так же, как настоящее, и неустанно превозносили вежливость, позабыв о чувстве меры. То, о чем любой человек размышлял в потаенных глубинах души, все больше расходилось с тем, что он говорил в компании. Однако «завтра» неизменно наступает, и теперь джентльмены в Уайтхолле, стремясь успокоить Якова, запрещали оскорбительные представления. Якова следовало баловать, а не высмеивать и поучать, и при этом оставалось противозаконным даже думать о том, что у Англии когда-либо будет иной правитель, кроме Елизаветы.

Каким-то образом все сложилось так, что после стольких лет резни и огня католики могли просто посадить своего человека на английский трон без единой стычки. Никакой Армады, никакого смертоубийства, просто шотландец-католик войдет в Уайтхолл. И хлынет кровь.

Бил пожевал виноградину, поморщился, некоторое время погонял ее вокруг больного зуба, а потом кончиком языка вытолкал половину на салфетку. Он попробовал еще одну ягоду, забыл прожевать ее с более здоровой стороны рта – если таковая существовала,– и ее постигла та же участь.

– Яков убьет нас всех. Я полагаю, он не прикончит Сесила, но тех из нас, кто участвовал в той истории? Если он католик, нам всем будет проще сразу набить карманы камнями и войти в реку.