Текст книги "Сад Рамы"

12

13 апреля 2209 года

Невероятный день. После полдника, когда я сидела возле Ричарда, проверяя, как всегда, показания датчиков, Кэти попросила у меня разрешения поиграть с Фальстафом и принцем Хэлом. Я бездумно ответила: «Конечно». Можно было не сомневаться, что роботы неисправны, и, я, откровенно говоря, хотела, чтобы она вышла из комнаты и можно было приступить к новым попыткам; я собиралась вновь попробовать вывести Ричарда из коматозного состояния.

Мне не доводилось видеть столь глубокой комы. Глаза Ричарда в основном открыты, изредка они даже как будто следят за предметами, попадающими в поле зрения. Но все прочие признаки сознания и жизни отсутствуют. Мышцы не сокращаются. Я пыталась вывести его из этого состояния разными способами – химическими и механическими. И ни один не сработал. Поэтому к сегодняшним событиям я оказалась не готова.

Кэти отсутствовала уже минут десять, и я услышала в детской какие-то странные звуки. Оставив Ричарда, я вышла в коридор. И прежде чем я достигла детской, странный шум превратился в рваную речь, звучавшую в необычном ритме.

– Привет, – голос словно исходил из глубины колодца. – Мы мирные. Вот ваш мужчина.

Говорил принц Хэл, стоявший посреди комнаты, когда я вошла в детскую. Дети, расположившись на полу, окружили фигурку, – они держались не без опаски, все, кроме Кэти. Она явно была в восторге.

– Я играла с кнопками, – в ответ на мой вопросительный взгляд пояснила Кэти, – и он неожиданно заговорил.

Речь принца Хэла не сопровождалась движениями. Чудно, подумала я, вспомнив, что Ричард особенно гордился тем, как его роботы разговаривали, складно жестикулируя при этом. «Его работа», – словно бы сказал мне внутренний голос, но поначалу я отбросила эту мысль и опустилась рядом с детьми на пол.

– Привет. Мы мирные. Вот ваш мужчина, – вновь повторил принц Хэл через несколько минут. На этот раз я ощутила странное чувство. Девочки еще смеялись, но умолкли, заметив на моем лице удивление. Ко мне подполз Бенджи и ухватился за руку.

Мы сидели на полу спиной к двери, и я вдруг почувствовала, что за мной кто-то стоит. Обернувшись, я увидела Ричарда в дверном проеме. Охнув, я вскочила – и вовремя: он вновь потерял сознание и начала падать.

Дети закричали и заплакали. Я попыталась сразу утешить всех и быстро осмотрела Ричарда. Майкл совершал дневной моцион в Нью-Йорке, и я в течение почти часа следила за Ричардом, сидя возле него в коридоре у двери в детскую. Я внимательно все разглядела. Он был точно таким же, как я оставила его в спальне, – никаких признаков того, что очнулся на тридцать-сорок секунд.

Вернувшись, Майкл помог мне отнести Ричарда в спальню. И мы целый час проговорили о том, почему он вдруг проснулся на такое короткое время. Потом я прочла и перечла все, что было в наших медицинских книгах о коме. И как будто бы убедила себя в том, что заболевание Ричарда вызвано комплексом физических и психологических проблем. По-моему, звуки странного голоса нанесли ему травму, на мгновение нейтрализовав факторы, приведшие к коме.

Но почему же он так быстро вновь ушел в забытье? Понять это еще сложнее. Быть может, небольшого запаса сил хватило только на то, чтобы пройти по коридору. Но как узнать? Действительно, как ответить на все сегодняшние вопросы, в том числе и на заданный Кэти: а кто это у нас мирные?

1 мая 2209 года

Это важный день – сегодня Ричард Колин Уэйкфилд узнал свою семью и произнес первые слова. Почти неделя ушла на это – от первых жестов и движений губ. Утром он улыбнулся мне и почти одолел мое имя, однако первым его словом все-таки было «Кэти» – взволнованная и обрадованная дочка так и жмется к нему.

В семье, в особенности среди девочек, полное блаженство. Они радуются возвращению отца. Я все время повторяю Кэти и Симоне, что восстановление здоровья Ричарда произойдет не сразу и с большим трудом, но они по молодости не представляют, что это может значить.

Я такая счастливая. Как можно было сдержать слезы, когда перед обедом Ричард шепнул мне на ухо: «Николь». И хотя я прекрасно понимаю, что мужу еще так далеко до нормального состояния, я уже не сомневаюсь, что он в конце концов выздоровеет, и сердце мое исполнено радости.

18 августа 2209 года

Ричард медленно, но вполне заметно поправляется. Теперь он проводит во сне только двенадцать часов, может пройти милю, прежде чем почувствует усталость, а также уже способен сконцентрироваться на проблеме, если она представляет какой-то интерес. Он еще не приступал к взаимодействию с раманами с помощью экрана и клавиатуры, однако разобрал принца Хэла и попытался – без успеха – найти причину появления странного голоса.

Сам он прекрасно понимает, в каком состоянии находится. И когда может говорить, утверждает, что «словно погружен в туман или в сон». Вот уже три месяца миновало с тех пор, как Ричард пришел в сознание, но он почти не помнит, что с ним произошло после того, как оставил нас. Он полагает, что провел в коматозном состоянии целый год, основываясь при этом скорее на собственных ощущениях, чем на фактах.

Ричард утверждает, что прожил несколько месяцев в птичьем подземелье, потом присутствовал при весьма впечатляющей кремации. Других подробностей он не помнит. Он дважды предпринимал вылазки в Южный полуцилиндр и обнаружил главный город октопауков вблизи Южной чаши, но, поскольку воспоминания его разнятся день ото дня, довольно сложно относиться к ним с большим доверием.

Я дважды меняла биометрические датчики в теле мужа и получила большой объем информации о важных параметрах. Все в норме, за исключением температуры и умственной активности. Суточные ритмы мозговой деятельности не поддаются описанию. В моей энциклопедии нет никаких аналогий, которые позволили бы хоть как-то истолковать даже часть этих записей, не говоря уже о том, чтобы поставить полный диагноз. Иногда активность мозга достигает буквально астрономических величин, иногда почти прекращается. В равной мере необычные результаты дают и электрохимические измерения. Гиппокамп[11]11
  извилина полушария головного мозга, расположенная в основании височной доли


[Закрыть] фактически спит – отсюда, наверное, у Ричарда такие сложности с памятью.

Нечто странное происходит и с температурой. Вот уже два месяца держится она на отметке 37,8ь, на восемь десятых выше нормальной. Я проверила все прежние данные: до полета нормальная температура у Ричарда практически не отклонялась от 36,9ь. Не могу понять, почему температура не опускается. Похоже, что его тело и патогенный агент застыли в равной борьбе и не могут одолеть друг друга. Но что… какая бактерия, какой вирус способны незамеченными пройти столь тщательный анализ?

Все дети весьма разочарованы его вялостью. За время отсутствия Ричарда мы, наверное, представляли его им как бы в сказочном свете, впрочем, прежде он, безусловно, был энергичнее. Новый Ричард – всего лишь тень прежнего. Кэти клянется, что помнит бурные игры, даже борьбу с отцом – в два-то года, но памяти ее, конечно, помогли рассказы – мои, Майкла и Симоны. Она сердится, что папа проводит с ней так мало времени. Я стараюсь ей объяснить, что «папочка все еще болен», но мои пояснения не смягчают ее.

В двадцать четыре часа после возвращения Ричарда Майкл перенес все мои вещи в нашу прежнюю спальню. Он такой добрый. Стадия нового религиозного углубления заняла несколько недель. Насколько я понимаю, Майкл должен был покаяться в весьма серьезных, с его точки зрения, грехах. Однако он дал себе послабление – потому лишь, что теперь на меня легла еще большая нагрузка. С детьми он управляется самым восхитительным образом.

Симона у нас за вторую маму. Бенджи ее обожает, и она невероятно терпелива с ним. Несколько раз она отмечала, что братец «медленно соображает», поэтому нам с Майклом пришлось рассказать ей про синдром Уиттингэма. Кэти мы еще ничего не сказали, у нее сейчас сложный возраст, и даже Патрик, собачонкой бегающий за ней, не может ее ободрить.

Теперь все мы – и дети тоже – знаем, что за нами следят. И поэтому подвергли стенки детской весьма тщательному осмотру… некоторые обнаруженные нами неровности мы сочли объективами камер и постарались прикрыть их с помощью доступных нам средств. Впрочем, трудно утверждать, что мы сумели обнаружить именно глазки – они могут оказаться настолько крохотными, что без микроскопа их не увидишь. Во всяком случае, Ричард припомнил свою любимую фразу о том, что технология пришельцев может показаться нам фантастической.

Шпионские камеры октопауков более всего возмутили Кэти. Она много говорила об этом, утверждала, что происходит вторжение в ее «личную жизнь». Должно быть, у нее секретов побольше, чем у остальных. Симона сказала младшей сестре, что это не так уж важно, поскольку «Господь все равно следит за нами». И мы получили первый религиозный раздор среди наших отпрысков. Кэти отвечала ей коротко: «Дерьмо собачье». Словечки, неподходящие для шестилетней девицы. Мне надо следить за своим языком.

В этом месяце я прихватила Ричарда с собой в птичье подземелье в надежде на то, что там к нему может возвратиться память. Он очень испугался, когда мы оказались в боковом коридоре внизу шахты. «Темно, – бормотал он под нос. – Я в темноте слеп, а они все видят». И возле комнаты с водой повернул обратно.

Ричард знает, что и Бенджи, и Патрик – сыновья Майкла. Вероятно, он подозревает, что время его отсутствия мы прожили, как муж и жена, но не говорит на эти темы. Мы с Майклом решили попросить у него прощения и подчеркнуть, что не были любовниками первые два года (за исключением зачатия Бенджи). Однако в данный момент это вряд ли бы вызвало реакцию со стороны Ричарда.

С тех пор как Ричард очнулся, мы делим с ним наше прежнее супружеское ложе. Были касания, ласки, но никакого секса – до позапрошлой недели. Я уже начала думать, что все связанное с полом исчезло из его памяти, настолько пассивным оставался Ричард к моим заигрываниям и поцелуям.

А потом наступила ночь, когда в моей постели вдруг оказался прежний Ричард. Такое с ним случается время от времени: разум, остроумие и энергия иногда возвращаются ненадолго. Во всяком случае, он был пылок, изобретателен и будоражил меня. Словом, я была на седьмом небе – и вспомнила удовольствия, о которых и думать уже забыла.

Сексуальный пыл не оставлял его три ночи подряд, а потом исчез – так же внезапно, как и появился. Сперва я была разочарована. (Вот она – человеческая природа. Когда нам хорошо, мы хотим, чтобы было еще лучше. Когда лучше некуда, мы мечтаем, чтобы удовольствие продлилось вечно.) Но пришлось признать, что и эта сторона его личности нуждается в исцелении.

Вчера Ричард самостоятельно рассчитал траекторию, впервые после своего возвращения. Мы с Майклом были восхищены.

– Направление не изменилось, – с гордостью объявил он. – До Сириуса меньше трех световых лет.

6 января 2210 года

Мне сорок шесть. Волосы мои седеют – на висках и на лбу. На Земле я гадала бы, краситься или нет. А на Раме это не важно.

Я уже слишком стара, чтобы забеременеть. Хотелось бы сказать об этом той крохе, что созревает в моем чреве. Узнав о новой беременности, я была по-настоящему удивлена. Уже началась менопауза со всеми положенными признаками: внезапной потливостью, сумасбродными мыслями и полностью непредсказуемыми менструациями. Но семя Ричарда породило еще одного ребенка, нового члена бездомной семьи, несущейся в космосе.

Если мы больше не встретим других людей и Элеонора Жанна Уэйкфилд окажется здоровым ребенком – а пока в этом нет оснований сомневаться, – наши внуки могут быть рождены в результате шести возможных сочетаний родительских пар. Конечно же, все они не реализуются, но интересно представить, как это будет. Я-то привыкла думать, что Симона выйдет за Бенджи, а Кэти – за Патрика. Но как вписать в уравнение Элли?

Сегодня я встречаю на Раме свой десятый день рождения и уже не могу представить себе, что в огромном цилиндре провела не всю мою жизнь, а только пятую ее часть. Неужели я когда-то жила иначе, на огромной океанской планете, до которой теперь десятки тысяч миллиардов километров? Неужели кроме своих детей я знала и других людей, а не только Ричарда Уэйкфилда и Майкла О'Тула? И отцом моим был Пьер де Жарден, знаменитый автор исторических романов? И не во сне ли состоялся короткий тайный роман с принцем Уэльским, отцом моей чудесной Женевьевы?

Немыслимо. Не могу даже представить… в свой сорок шестой день рождения. Забавно – Майкл и Ричард, каждый по разу, спрашивали меня, кто отец Женевьевы. Я не ответила ни тому, ни другому. Разве не смешно? Какое значение все это имеет на Раме? Никакого. Но это был мой секрет (и отца) с первых мгновений жизни Женевьевы. Это моя дочь. Я родила ее и воспитала. Я! А биологическое отцовство не имеет значения, так я всегда себя уверяла.

Что за ерунда. Ха, снова это словечко из лексикона доктора Дэвида Брауна. Боже. А ведь я уже столько лет не вспоминала других космонавтов с «Ньютона». Интересно, сумела Франческа со своими дружками нажить миллионы на экспедиции? Надеюсь, Янош получил свою долю. Положим, мистер Табори бывал достаточно мил. Интересно, каким объяснением попотчевали жителей Земли, когда Рама уцелел после ядерного удара. Да-да, Николь, твой обычный теперь день рождения – долгое хаотическое странствие по лабиринтам памяти.

А Франческа была прекрасна. Я всегда завидовала ее умению общаться с людьми. Итак, она дала наркотики и Борзову, и Уилсону? Весьма возможно. Впрочем, я не думаю, что она намеревалась убить генерала, хотя никакого понятия о моральной стороне собственных поступков у нее явно не было. Как и у большинства истинно честолюбивых людей.

Мне самой странно теперь вспоминать свои прежние терзания. Я хотела преуспеть во всем. Я хотела во всем быть первой. Только мое честолюбие было направлено не в ту сторону, что у Франчески. Я хотела продемонстрировать всему миру, что можно играть по правилам и побеждать – и сделала это на олимпиаде. А как могла мать-одиночка попасть в космонавты? Безусловно, в те годы я билась сама с собой. Но, к счастью, рядом со мной и Женевьевой всегда был мой отец.

Конечно, всякий раз, поглядев на Женевьеву, я замечала сходство с Генри. Губы, подбородок – все, как у него. Нет, мне не хотелось оспорить генетику. Мне просто важно было показать себе самой, какая я великолепная мать и бесподобная личность, раз уж я не гожусь в королевы.

Я чересчур темнокожа, чтобы сделаться королевой Николь Английской или Жанной д'Арк в праздничных инсценировках. Интересно, сколько же лет пройдет, прежде чем жители Земли перестанут обращать внимание на цвет кожи? Пять сотен? Или пять тысяч? Как там сказал американец Уильям Фолкнер: «Самбо освободится только тогда, когда однажды утром все его соседи, проснувшись, скажут себе и своим друзьям, что Самбо свободен». По-моему, он прав. Законодательным путем расовые предрассудки не отменить. Образование здесь тоже ни при чем. У каждого на жизненном пути должен быть миг откровения, истинной благодати… пусть он или она поймет, что, если человечеству суждено выжить, свободным должен быть каждый (и Самбо, и любая другая личность), кто несхож с ним или с ней.

Десять лет назад, лежа на дне колодца, готовясь к смерти, я спрашивала себя, какие мгновения жизни хотела бы пережить заново, представься мне такая возможность. И не могла избавиться от воспоминания о часах, проведенных с Генри, пусть он и разбил потом мое сердце. Даже сегодня я последовала бы за ним. Испытать полное счастье – пусть на несколько минут или часов – значит жить. И перед лицом смерти совсем не важно, что человек, разделивший с тобой великий момент, потом предал тебя. Важна лишь память о прежнем счастье, поднимавшем тебя над миром.

Там, в яме, меня смущало, что память о Генри столь же ярка, как воспоминания об отце, матери и Женевьеве. С тех пор я поняла, что не одна наделена подобной чертой. У каждой женщины найдется в памяти нечто особенное, принадлежащее лишь ей одной и ревностно утаиваемое от всех остальных.

Габриела Моро, моя единственная подруга в университете, как-то заночевала у нас в Бовуа – произошло это в год, предшествовавший запуску «Ньютона». Мы с ней не встречались семь лет и большую часть ночи провели за разговором о важных эмоциональных событиях собственной жизни. Габриела была счастлива. У нее был красивый, внимательный и удачливый муж, трое умных здоровых детей и великолепный особняк возле Шинона. Но «самый прекрасный» момент в ее жизни, как с девичьей улыбкой на устах призналась мне Габриела, случился прежде, чем она познакомилась с мужем. В школьные годы она буквально свихнулась, влюбившись в знаменитого киноактера. На денек заскочив в Тур, Габриела каким-то образом проникла к нему в гостиничный номер, и они с час проговорили. Перед уходом она один раз поцеловала его в губы. И это оказалось самым драгоценным ее воспоминанием.

Ох мой принц, десять лет назад я видела тебя в последний раз. Счастлив ли ты? Какой из тебя получился король? Вспоминаешь ли ты о темнокожей олимпийской чемпионке, отдавшейся тебе во всем самозабвении первой любви?

Тогда, на лыжных склонах, ты спросил меня об отце моей дочери. Я не ответила тебе, не осознавая, что из моего поступка видно, насколько глубоко ты ранил меня. Но если бы ты спросил меня об этом сегодня, я не стала бы скрывать. Да, Генрих, король Англии, ты отец Женевьевы де Жарден. Иди к ней, говори с ней, люби ее детей. Я не могу. От меня до нее больше пятидесяти тысяч миллиардов километров.

13

30 июня 2213 года

Вчера все были чересчур возбуждены, чтобы уснуть. Только Бенджи, благословенное сердечко, не мог понять, о чем мы говорили. Симона много раз объясняла ему, что мы живем в космическом корабле, и даже показывала на черном экране различные изображения огромного цилиндра, однако бедный мальчик еще не ухватил эту идею.

Когда вчера раздался свист, Ричард, Майкл и я несколько секунд лишь молча переглядывались. А потом заговорили все разом. Дети, даже кроха Элли, ощущали наше возбуждение и задавали вопросы. Всемером мы немедленно поднялись наверх. Не дожидаясь остальных, Ричард вместе с Кэти побежали к берегу моря. Симона вела Бенджи, Майкл шел с Патриком. Я несла Элли – она никуда бы не поспела на своих коротких ножках.

Разрываясь от восторга, Кэти бросилась нам навстречу.

– Пошли скорее, пошли же, – проговорила она, хватая Симону за руку. – Это нужно видеть. Просто изумительно. Сказочные краски.

И действительно, фантастические радужные столбы огня перепрыгивали с рога на рог, являя потрясающую картину в ночном небе Рамы. Бенджи с раскрытым ртом глядел на юг. И спустя некоторое время, улыбаясь, повернулся к Симоне.

– Это пре-кра-сно, – медленно произнес он, гордый тем, что не напутал в слове.

– Да, Бенджи, – ответила Симона. – Очень красиво.

– Оч-ень кра-си-во, – повторил Бенджи, вновь обращаясь лицом к огням.

Наблюдая за зрелищем, мы молчали. Но когда возвратились в свое подземелье, проговорили несколько часов. Конечно, следовало все растолковать детям. Из них лишь Симона родилась до предыдущего маневра, но и она тогда была младенцем. Все объяснения давал Ричард. Свист и свет словно разбудили его. Вчера вечером он был похож на себя прежнего, как никогда со времени возвращения. Он и развлекал детей, и информировал, передавал им все, что было известно нам об этом свисте, игре молний и маневрах Рамы.

– А как по-твоему, октопауки вернутся в Нью-Йорк? – в голосе Кэти слышалось ожидание.

– Не знаю, – ответил Ричард. – Этого нельзя исключать.

И последующие пятнадцать минут в неизвестно который раз Кэти всем и каждому рассказывала о собственной встрече с октопауком, состоявшейся четыре года назад, как всегда приукрашивая и преувеличивая ряд подробностей, в особенности относящихся к сольной части ее приключения до нашей встречи в музее.

Патрик очень любит слушать Кэти и все время просит ее, чтобы она повторила.

– И вот, – говорила вчера Кэти, – лежу я на животе на краю огромного, уходящего в темную мглу цилиндра, а из стенок его торчат шипы, и смотрю вниз. «Эй, – кричу я, – есть там кто-нибудь?» И тогда внизу как зашуршит, как засвистит. Свет зажегся. И вижу – лезет ко мне по шипам такая черная штука с круглой головой и восемью черно-золотыми щупальцами. Лезет она, лезет, шипы щупальцами охватывает…

– Ок-то-па-ук, – вставил Бенджи.

Когда Кэти закончила, Ричард объявил детям, что дня через четыре затрясется пол. Он подчеркнул, что все должно быть прикреплено к полу, а нас ждет пребывание в разгрузочном баке. Майкл заметил, что детям для игрушек потребуется не один ящик и что нам для прочих пожитков необходимо несколько прочных коробок. За эти годы набралось столько всякого барахла, что за несколько дней будет довольно трудно все уложить.

Оставшись вдвоем с Ричардом на матрасе, мы взялись за руки и с час проговорили. И когда я сказала ему – надеюсь, что этот маневр для нас означает конец путешествия на Раме, он ответил:

Надежда в нашем сердце, как звезда, Благословенье в будущем всегда.

[12]12
  А.Поуп, «Опыт о человеке"


[Закрыть]

Сел и посмотрел на меня, глаза его поблескивали.

– Александр Поуп, – объявил он и рассмеялся. – Держу пари, ему и присниться не могло, что его стихи будут цитировать в шестидесяти тысячах миллиардов километров от Земли.

– Ты сегодня лучше выглядишь, дорогой, – сказала я, погладив его по руке.

Он нахмурился.

– Сейчас-то да, но я не знаю, когда туман опустится снова. А это может случиться в любую минуту. Я ведь до сих пор лишь в общих чертах помню, что было со мной в течение трехлетнего отсутствия.

Он вновь откинулся назад.

– И что теперь будет? – спросила я.

– По-моему, мы снова маневрируем, – ответил он. – Надеюсь, это будет крупный маневр. Мы чрезвычайно быстро приближаемся к Сириусу, и если пункт нашего назначения расположен в его системе, необходимо существенно сбросить скорость. – Ричард потянулся и взял меня за руку. – Ради тебя и особенно ради детей я надеюсь, что это не ложная тревога.

8 июля 2213 года

Маневр начался четыре дня назад (прямо по схеме) после третьего и последнего из световых представлений. Птиц и октопауков мы не видели и не слышали – как и все последние четыре года. Кэти была очень разочарована. Ей бы хотелось, чтобы все октопауки возвратились в Нью-Йорк.

Вчера в наше подземелье явилась пара биотов-богомолов. Они направились прямо к разгрузочному баку. Богомолы принесли с собой контейнер с пятью новыми плетеными ложами (конечно, и Симоне нужен теперь гамак побольше) и шлемы для каждого. Издали мы наблюдали, как они устанавливают кровати и проверяют системы бака. Дети были заворожены. Короткий визит богомолов подтвердил – нас действительно ожидает резкое торможение.

Безусловно, Ричард прав: температурные условия внутри Рамы связаны с работой его основной двигательной системы. Температура снаружи уже начала падать. Ожидая продолжительного маневра, мы принялись заказывать теплую одежду для всех детей.

Нашу жизнь снова омрачает жуткая тряска. Сперва она показалась детям забавной, теперь они начали жаловаться. Что касается меня, то я надеюсь, что мы прибываем к месту назначения. Майкл молится… «да будет воля Твоя», мои же редкие молитвы куда более конкретны и эгоистичны.

1 сентября 2213 года

Происходит кое-что новое. Последние десять дней, когда вместе с нашим пребыванием в баке завершился и маневр, мы приближаемся к одиночному световому источнику, на тридцать астрономических единиц удаленному от Сириуса. Ричард активно манипулирует с датчиками, и этот источник постоянно находится в центре его черного экрана независимо от того, каким телескопом раман он пользуется.

Две ночи назад мы начали различать кое-какие подробности в облике этого светила. Мы решили, что перед нами может быть обитаемая планета, и Ричард бросился рассчитывать световой поток от Сириуса к планете, удаленной от звезды, как Нептун от нашего Солнца. Хотя Сириус – звезда более крупная, яркая и горячая, чем Солнце, он заключил, что этот рай, если мы именно туда направляемся, для нас окажется очень холодным.

Прошлой ночью мы увидели нашу цель более отчетливо. Она представляет собой продолговатое сигарообразное сооружение с двумя рядами огней вверху и внизу (поэтому Ричард и решил, что перед нами не планета; он говорит, что несферический объект «подобной величины» может иметь лишь «искусственное происхождение»). Но мы не знаем, насколько оно удалено от нас, а потому испытываем известную неуверенность в размерах. Однако, полагаясь на скорость нашего продвижения, Ричард сделал приближенную оценку; он считает, что эта сигара имеет километров сто пятьдесят в длину и пятьдесят в поперечнике.

И теперь все семейство сидит и разглядывает экран. Утром нас ожидал еще один сюрприз. Кэти заметила, что возле объекта расположены два других аппарата. На прошлой неделе Ричард научил ее переключаться с датчика на датчик, и пока мы беседовали, она отыскала дальний радар, которым мы пользовались тринадцать лет назад, дожидаясь приближения ядерных ракет, посланных с Земли. Сигарообразный объект оказался на краю экрана. Прямо перед ним находились два пятнышка, неразличимые издали. Если мы и впрямь летим к огромной сигаре, значит, у нас будет компания.

8 сентября 2213 года

Трудно найти слова, чтобы я могла описать удивительные события последних пяти дней. Для этого в нашем языке не хватает превосходных степеней. Даже Майкл объявил, что подобных чудес не увидишь и на небе.

В настоящий момент наша семья пребывает на борту автоматического летательного аппарата величиной с городской автобус, обычный на нашей Земле; он уносит нас со станции неведомо куда. Сигарообразная станция еще видна через продолговатое окно сзади. Слева от нас – гигантский цилиндрический корабль, наш дом в течение тринадцати лет, который мы называем Рамой; он удаляется в другую сторону. Освещенный как рождественская елка, этот корабль стартовал со станции через несколько часов после нас, и сейчас мы находимся от него на расстоянии около двухсот километров.

Четыре дня и одиннадцать часов назад наш Рама остановился относительно станции. Мы были третьими в удивительной очереди. Перед нами оказались вращающаяся звезда в одну десятую Рамы и огромное колесо, вошедшее в станцию через несколько часов после нашей остановки.

Космическая станция оказалась полой. Когда огромное колесо вплыло внутрь, выдвинулись порталы и прочие устройства, чтобы удержать его на месте, целая вереница аппаратов трех разновидностей (одни, похожие на воздушный шар, другие – на кинокамеру, третьи – на батисферу) направилась внутрь прибывшего корабля. Мы, конечно, не видели, что с ними происходило там, однако в течение двух дней они поодиночке через разные интервалы времени выбирались из колеса. Каждый аппарат подхватывался транспортом наподобие нашего нынешнего, но большим по размеру. Транспорт гнездился в темноте справа от нас и до встречи с кораблем двигался минут тридцать. Загруженный, он отправился внутрь станции – в сторону, противоположную очереди. Примерно через час после того как последний аппарат выбрался из колеса, все механические крепежные устройства разжались, и корабль отошел от станции.

Находившийся перед нами корабль, похожий на морскую звезду, как раз вошел внутрь станции и был принят совершенно иным набором причалов, когда громкий свист вызвал нас наверх из подземелья. В Южной чаше разыгралось новое световое представление, однако оказавшееся непохожим на все виденные нами прежде. Главную роль на сей раз играл Большой рог. С кончика его срывались цветные кольца вдоль оси корабля, уплывавшие на север. Кольца были огромными. По оценкам Ричарда, наверное, диаметром в километр и толщиной метров в сорок.

Ночной мрак рассеивало одновременно восемь колец. Порядок их оставался одинаковым – красное, оранжевое, желтое, зеленое, голубое, коричневое, розовое и пурпурное… так повторилось три раза. Всякий раз, когда кольцо расплывалось и исчезало в Северной чаше, где-то возле станции «Альфа», кольцо того же цвета сходило с кончика Большого рога.

Мы стояли, оцепенев, и с открытыми ртами наблюдали за зрелищем. И когда в третий раз рассеялось последнее пурпурное кольцо, случилось нечто удивительное. Внутри Рамы включился свет! Ночь началась три часа назад – тринадцать лет не нарушался порядок чередования ночи и дня. И внезапно все переменилось. Но одним светом не ограничилось – послышалась музыка… Во всяком случае, раздающиеся звуки можно было назвать этим словом. Как будто повсюду зазвенели миллионы крошечных колокольчиков.

Никто из нас не думал шевелиться. Наконец Ричард, у которого был самый лучший бинокль, заметил, что к нам кто-то летит.

– Это птицы! – воскликнул он и, запрыгав, указывал на небо. – Вспомнил! Я ведь побывал у них в новом доме на севере во время своих скитаний.

По очереди все поглядели в его бинокль. Сперва можно было усомниться в его словах, но пятна приближались и наконец в них можно было узнать пять или шесть десятков огромных крылатых созданий, которых мы именовали птицами. Они направлялись прямо в Нью-Йорк. Половина их осталась парить в небе, другие же нырнули к земле.

– Пошли, папочка, – закричала Кэти, – посмотрим.

И прежде чем я успела что-либо возразить, отец с дочкой дружно припустили к птичьему подземелью. Я смотрела, как бежит Кэти, она уже очень быстра. Умственным взором я вижу легкий бег моей матери в парке Шилли-Мазарин – Кэти определенно кое-что унаследовала и от меня, хотя, конечно, в первую очередь она дочь своего отца.

Симона с Бенджи направились к нашему подземелью. Патрик волновался.

– А эти птицы не сделают больно папочке и Кэти?

Я улыбнулась моему симпатичному пятилетнему сыну.

– Нет, милый, – ответила я, – они ведь будут осторожными. – Вместе с Майклом, Патриком и Элли я направилась к себе, чтобы проследить за разгрузкой похожего на морскую звезду корабля.

Многого мы не увидели – сама звезда была на противоположной от нас стороне, однако, заметив пять транспортных аппаратов, поняли, что разгрузка идет полным ходом. С «морской звездой» на станции управились быстро. И она уже отчаливала, когда вернулись Ричард и Кэти.

– Собирайтесь, – едва дыша, произнес Ричард. – Мы уходим. Все уходим.

– Видела бы ты их, – сказала Кэти Симоне почти одновременно с отцом. – Какие они огромные. И уродливые. Они отправились вниз…

– Птицы вернулись, чтобы захватить что-то нужное, – прервал ее Ричард.

– Может быть, какие-то памятки. Так или иначе, все согласуется. Уезжаем.

Я металась, укладывая самое необходимое в прочные ящики, и ругала себя за то, что не догадалась сделать это заранее. Мы же видели, как «колесо» и «морская звезда» разгружались у станции, но почему-то не подумали, что сами можем оказаться среди груза, оставляемого здесь Рамой.