Текст книги "Фалько"

2. Вздохи Испании

Когда Лоренсо Фалько вошел в зал, духовой оркестр играл «Вздохи Испании»[2]2
  «Вздохи Испании» (Suspiros de España, 1902) – популярная музыкальная композиция Антонио Альвареса Алонсо, первоначально Марш королевской пехоты.


[Закрыть]. Крытый внутренний двор казино, расположенный во дворце XVI века, был залит ярким светом, что несколько противоречило требованиям жесткой экономии, которую предписывали национальные интересы. Как Фалько и ожидал, вокруг было много людей в военной форме, перетянутых ремнями, в глянцево сверкающих сапогах, с поблескивающими кобурами на боку. Офицеры, как он заметил, были в немалых чинах – от капитана и выше, и почти все с эмблемами генерального штаба или интендантской службы, хотя кое у кого рука была на перевязи, а на груди – боевые награды, полученные за участие в совсем недавних и особенно ожесточенных сражениях под Мадридом, о которых взахлеб писали все газеты. Война напоминала о себе, но, несмотря на мундиры большинства гостей и общую воинственно-приподнятую обстановку, все это было бесконечно далеко от фронта. Дамы, хоть и держались с подчеркнутой скромностью – она стала чем-то вроде национального стиля: женщине отныне подобало быть созданием утонченным и нежным, верной подругой бойца, его невестой, женой и матерью, – были в элегантных туалетах, соответствовавших понятию «последний крик моды», которая изощрялась в стремлении совместить новые идеологические веяния с женской привлекательностью. Что касается мужчин, то среди защитных френчей мелькали кое-где более или менее корректные смокинги и – значительно чаще – темные костюмы, под которыми виднелись порой форменные голубые рубашки и черные галстуки «Фаланги». Гудели голоса, официанты в белых куртках кружили по залу с подносами, уставленными бокалами. Никто не танцевал. Фалько небрежно кивнул кому-то из знакомых, огляделся по сторонам и остановился, чтобы закурить, у широкой каменной лестницы, украшенной желто-красным полотнищем, с которого франкисты, взяв его несколько недель назад в бою, содрали нижнюю пурпурную республиканскую полосу.

– Лоренсо, какими судьбами? Я думал, ты за границей.

Фалько, не успев открыть портсигар, поднял глаза. Перед ними стояла пара – он и она. Мужчина по имени Хайме Горгель был в военной форме, с капитанскими звездочками на обшлагах, с пехотными эмблемами в петлицах. На женщине, тонкой, черноволосой – и незнакомой – отливало серебром кашемировое платье. В хорошем месте и за хорошие деньги купленное, определил Фалько. Глаз у него был наметанный.

– А я думал, ты на фронте, – ответил он.

– Недавно оттуда. – Офицер прикоснулся к виску, где под зализанными волосами угадывался кровоподтек. – Контузию получил. Говорят, сотрясение мозга.

– Да неужто?.. Сильное?

– Рикошетом задело. Фуражка, по счастью, смягчила удар. В Сомосьерре дело было. Мне дали неделю отпуска прийти в себя. Послезавтра возвращаюсь в часть.

– Как наши дела?

– Чудесно. Мы в двадцати километрах от Мадрида и развиваем наступление. Слух прошел, будто республиканцы эвакуировали правительство из столицы и убрались в Валенсию, так что, если повезет, к Рождеству все кончится… Ты знаком с Ческой, моей свояченицей?

Аромат «Амока». Духи дорогие, изысканные, редкие, в эти дни особенно – «Морок Востока» называют их в журналах мод. Фалько обстоятельно оглядел даму: светлые глаза, длинный нос, идеально вылепленный бюст, превосходная фигура. Таких женщин любил писать Ромеро де Торрес[3]3
  Хулио Ромеро де Торрес (1874–1930) – испанский художник реалистического направления.


[Закрыть]. Качество выше среднего. Намного выше.

– Не имею чести.

– Рекомендую – Лоренсо Фалько, мой школьный товарищ. Мы несколько лет учились вместе в марианистском колледже в Хересе… Мария-Эухения Прието, жена моего брата Пепина. Мы все зовем ее Ческа.

Фалько поклонился и пожал протянутую руку. Он несколько раз видел ее мужа – Хосе Марию Горгеля, графа де Мигалоту. Сухой, надменный, вылощенный субъект лет сорока, страстный лошадник и любитель скачек. Одно время они с ним были завсегдатаями одного и того же клуба фламенко и посещали одни и те же дорогие бордели в Севилье и Мадриде.

– А как поживает брат? – спросил он у Хайме больше из вежливости, но смотрел при этом на женщину. Это всегда и познавательно, и полезно – примечать, как реагирует замужняя дама на упоминание ее отсутствующего супруга.

– Хорошо, насколько я знаю, – отозвался тот. – С 18 июля[4]4
  Вечером 17 июля 1936 г. в Испанском Марокко был поднят мятеж против республиканского правительства, положивший начало гражданской войне.


[Закрыть] в армии, получил под начало роту регуларес[5]5
  Regulares – регулярные туземные силы, элитная часть испанской армии, состоявшая из марокканцев.


[Закрыть]. Он тоже где-то на мадридском фронте… под Навалькарнеро, если не ошибаюсь… Хорошо звучит, а? Совсем как в старину – испанский гранд командует ротой мавров… Вечная Испания возрождается, сметая всю эту марксистскую нечисть.

– Грандиозно, – подтвердил Фалько.

И отметил про себя, что женщина уловила потаенный насмешливый смысл его отзыва. Но не успел решить, хорошо это в тактическом отношении или плохо, потому что из-за за ее плеча – обнаженного и прикрытого тончайшим газом, опять же в соответствии с новыми веяниями, – некто привлек его внимание. Марили Грангер, личный секретарь адмирала. Он удивился, увидев ее здесь, хотя удивляться было особенно нечему – Марили замужем за офицером Главного морского штаба, почему бы ей не появиться на приеме? Абсолютно в порядке вещей, что она здесь не сама по себе, а в качестве супруги. В глубине зала, за колоннами, возле фуршетного стола, Фалько различил белобрысую голову Ганса Шрётера – тот направлялся к двери маленькой гостиной.

Когда Марили закрыла дверь, оставив их наедине, Шрётер уставился на Лоренсо Фалько. В одной руке у немца был бокал с коньяком, в другой – гаванская сигара. Над жестким крахмальным воротником и галстуком-бабочкой выпирал кадык. Шрам поперек левой скулы добавлял лицу брутальности. Шрётер был высок ростом и худощав, с квадратным, тщательно выскобленным подбородком, с голубоватыми, как арктические льды, глазами, лишенными всякого выражения.

– Чрезвычайно рад познакомиться, – сказал он почти без акцента, если не считать чересчур раскатистого «р».

– Взаимно.

Они оставались на ногах, молча рассматривая друг друга; немец время от времени попыхивал сигарой и пригубливал коньяк. Тишину нарушала только доносившаяся издалека духовая музыка. Наконец Шрётер перевел глаза на дверь:

– Приятный вечер.

– Весьма.

– Кажется, с фронта поступают добрые вести. Марксисты откатываются в беспорядке, со дня на день следует ожидать падения Мадрида.

– Говорят.

Скептическая реплика Фалько пробудила любопытство Шрётера – прихлебывая коньяк, он поглядел на собеседника еще внимательней:

– Вы знаете, кто я?

– Конечно.

– И что же вам сказал обо мне ваш шеф?

– Что в связи с неким заданием вы хотели бы посмотреть на меня.

Зрачки у Шрётера сузились:

– С каким заданием?

– Не сказал.

Немец продолжал смотреть на него пристально и пытливо. В гостиной стояли кресла, но никто из собеседников не выказал намерения присесть.

– Sprechen Sie Deutsch?

Фалько с улыбкой ответил на том же языке:

– Более или менее. Я некоторое время жил в Центральной Европе.

– А еще какие языки знаете?

– Французский и английский. Ну, и самую чуточку итальянский. Еще знаю все турецкие ругательства, проклятия и оскорбления.

Шутка разбилась о каменное лицо Шрётера. Он взглянул на столбик сигарного пепла, потом огляделся, ища, куда бы его стряхнуть, и легким движением указательного пальца отправил прямо на ковер.

– Раз уж речь зашла о турецком языке… Год назад в Стамбуле вы убили моего соотечественника.

Фалько выдержал его взгляд.

– Возможно.

Шрам на скуле как будто обозначился резче.

– Его звали Клаус Топека, он продавал военную оптику.

– Не знаю, не помню, – Фалько пожал плечами. – Не могу ничего сказать.

– Вы стольких убили в Стамбуле и других городах, что всех и не упомнить?

Фалько промолчал. Он прекрасно помнил Топеку, торговца оружием, работавшего и на абвер. Дело было в ноябре 1935 года, еще до войны. А сделано это дело было быстро и чисто – выстрел в затылок на пороге дешевого борделя в квартале Бейоглу. Имитация вооруженного грабежа. Он получил приказ ликвидировать Топеку, который слишком глубоко залез в поставки оптических приборов, покупаемых у Советского Союза на деньги республиканцев. Цель указал Фалько сам адмирал, в ту пору еще возглавлявший испанскую разведслужбу в Восточном Средиземноморье. Забавно, подумал Фалько сейчас, как жизнь перетасовывает карты. Союзы. Дружбу и вражду.

– Ваш шеф отзывался о вас как о человеке, которому можно доверять. В высшей степени надежном. А задание вам предстоит деликатного свойства. Так говорите, вам ничего о нем не известно?

– Да. Говорю.

Шрётер долго молчал, задумчиво посасывая сигару.

– Ну, тогда и я не стану забегать вперед. Почти не стану, – сказал он наконец, выпустив дым. – Скажу лишь, что операцию обеспечивает германский флот. Для участия в ней выделен боевой корабль. Эсминец или подводная лодка – узнаем на днях.

Фалько решил сыграть наивность:

– В «красной зоне»?

Немец смотрел на него, не отвечая и явно прикидывая в уме, что Фалько знает и о чем умалчивает.

– В Картахене есть германский консул. Его зовут Санчес-Копеник, и он получил инструкции насчет вас. В нужный момент установите контакт.

– Мне никто ничего не говорил о Картахене.

Льдисто-голубые глаза оставались бесстрастны:

– Ну, вот я вам говорю. Пребывая в уверенности, что вы забудете название этого города, едва лишь выйдете отсюда.

Картахена и Аликанте. Испанский республиканский Левант. Фалько торопливо соображал, что к чему. Материала для этого, по правде говоря, было мало.

– И что же мне надлежит там сделать? В чем задание?

– Об этом вам скажет ваш адмирал. – Шрётер снова попыхтел сигарой. – Не моя епархия. Думаю, завтра состоится общее совещание с обсуждением всех частностей.

Фалько мысленно поежился. Куда лучше было бы работать одному, на свой страх и риск и отвечать только перед адмиралом. ГГД для того и существовала. Но теперь, судя по всему, наступают иные времена. И то, что НИОС, фалангисты и немцы окажутся в одной упряжке, никак нельзя было счесть отрадной новостью. Все по старинному испанскому присловью: «Пастухам – ужин, барашку – вертел». И совсем уж неприятна перспектива самому оказаться этим барашком.

– Что еще? – спросил он.

Шрётер поставил пустой бокал на стол.

– Больше ничего.

– Это всё? – удивился Фалько.

– Все. Я хотел с вами познакомиться. Посмотреть вам в глаза.

– Профессиональное любопытство?

– Можно и так сказать. Мне рассказывали, что в двадцатом году вы с белой армией эвакуировались из Крыма. И даже были ранены.

Фалько бесстрастно выдержал его пристальный взгляд.

– Вероятно.

– Я был морским офицером и служил на «Мютце». Но вы-то ведь не русский. И были так молоды. Что вы там забыли? Как вас туда занесло?

– По делам.

– Нашли место делать дела. Там бывало жарковато.

– Случалось.

– Вы продавали оружие, так ведь? Немножко тем, немножко этим. Или работали на тех, кто продавал?.. На людей Захарова?

Фалько внутренне усмехнулся. С Василием Захаровым он познакомился на пароходе «Конте ди Савойя» за карточным столом. За пять дней плавания из Гибралтара в Нью-Йорк знаменитый оружейный барон проникся симпатией к самоуверенному и раскованному юноше-испанцу – Фалько только что выгнали из Морской академии, и семья отправила его в Америку в надежде, что там он возьмется за ум. Спустя полгода Фалько уже работал на Захарова и курсировал между Мексикой, США и Европой.

– Право, затрудняюсь вам сказать, – ответил он. – Запамятовал.

Немец по-прежнему буквально сверлил его взглядом:

– А правда ли, что вы вели дела не только с русскими, а в ту пору поставляли еще оружие мексиканским революционерам и боевикам ИРА?

– Этого я уж совсем не помню.

– А-а, понимаю… И еще, кажется, вы бывали в Германии? В Берлине, не так ли?

– А вот это, представьте, я помню прекрасно. Оштукатуренные фасады, огни кабаре, фальшивая радость, которая через две улицы превращается в печаль. И все эти шлюхи в истертых шубах шепчут тебе: «Komm, süßer»[6]6
  «Пойдем со мной, миленький» (нем.).


[Закрыть].

– Так было прежде.

– Прежде чем что?

– Прежде чем пришел национал-социализм.

– Ну, раз вы говорите…

Немец открыл дверь. Они вернулись в зал, где оркестр, перекрывая гул голосов, играл вступление из оперы «Лесной кот».

– Вы знакомы с господином Ленцем? – спросил Шрётер.

– Да.

Они остановились перед парой – рыжеватый господин держал под руку белокурую, очень высокую и дородную даму в черном атласе.

– Вольфганг Ленц и его супруга Грета. Кажется, вы уже встречались?.. Это Лоренсо Фалько.

– Да, мы знакомы, – подтвердил Ленц.

Он был не в смокинге, а в темном костюме. Дышал анисом, а в руках держал ополовиненный бокал. Пиджак, застегнутый на одну пуговицу, топорщился на изрядном животе. Вольфганг Ленц, представитель концерна «Рейнметалл» на юге Европы, в прошлом несколько раз пересекался с Фалько по делам. Они даже провернули однажды совместную торговую операцию в Бухаресте – очень выгодно сбыли трехтысячную партию винтовок «маузер», старых и неисправных. И оба получили недурные деньги. После мятежа Ленц стал заниматься снабжением армии Франко. Жил он с женой в отеле, и часто можно было видеть, как он, словно к себе домой, заходит в епископский дворец, где расположился Генеральный штаб каудильо.

– Оставляю вас в приятном обществе, – сказал Шрётер и отошел.

Фалько достал, открыл и протянул собеседникам портсигар. Ленц отказался, Грета взяла.

– Английские? О-о, спасибо! Люблю английские сигареты.

Она была на голову выше мужа, с грубоватым и вульгарным лицом, но вовсе не безобразна. Густые гладкие волосы до плеч. Ярко накрашенный рот. Вечернее платье сзади обтягивало могучий германский круп, а спереди щедрым декольте открывало полновесность плотных полушарий, которые – с юмором подумал Фалько – ни одна жительница нынешней богомольной и пресной Испании не решилась бы с таким простодушным бесстыдством выставлять напоказ.

– Интересные у вас друзья, – заметил Ленц, показав бокалом на удалявшегося Шрётера.

– Правильней сказать, «деловые партнеры», – сказал Фалько, поднося огонек зажигалки к сигарете, которую Грета уже вправила в янтарный мундштук.

Муж сделал глоток и взглянул на Фалько лукаво:

– Патриотизм и бизнес часто идут рука об руку.

Фалько прикурил сам и выпустил дым через ноздри:

– А как ваши негоции?

– Грех жаловаться. Сами знаете, как это устроено… Генерал Франко нуждается в том, что я могу ему предоставить.

– Но это денег стоит.

– Разумеется. Но тут есть кому платить, так что все довольны. Германия и Италия сотрудничают и предъявят счета. Немедленно или чуть погодя. Я слышал, что Томас Ферриоль, ваш соотечественник, живущий во Франции, несет сейчас основное бремя расходов… Что-нибудь знаете об этом?

– Нет.

Поговорили еще немного. Грета открыла сумочку и попудрилась, распространив аромат «Элизабет Арден». Она поглядывала на Фалько с интересом, но для него это было в порядке вещей. Дамам обычно нравились его элегантные манеры в сочетании с чеканным профилем и дерзко-обаятельной улыбкой – выверенной до миллиметра, тысячекратно испытанной в деле, верно служащей чем-то вроде визитной карточки. Еще в юности ценой стремительных и горчайших разочарований усвоил он главный урок: дамы влекутся к джентльменам, но спать предпочитают с мерзавцами. Это непреложно, как математика.

– Хочешь анисовки, дорогая? – спросил Ленц.

– Нет, спасибо. – Она понизила голос и сказала не без упрека: – И тебе бы довольно, мне кажется.

– Ты преувеличиваешь.

Муж отошел за очередной порцией, а жена, повернув голову, наткнулась на спокойную улыбку Фалько.

– Вольфганг обожает Испанию, – сказала она через миг. – Ему здесь все по сердцу.

– Да уж вижу… А вам?

– Мне не так… – Она скорчила пренебрежительную гримаску. – Мне все кажется каким-то грязноватым, серым… Мужчины жестоки, чванливы, а женщины с этими своими мессами, четками… такую тоску наводят… Раньше тут было забавней – в Мадриде, Севилье или в Барселоне… – И окинула Фалько долгим, задумчивым взглядом: – Где мы с вами виделись в последний раз?

– В Загребе. Отель «Эспланада». На какой-то вечеринке.

Погрузившись в подсчеты, она вскинула брови: выщипанные в две тоненькие ниточки, отчеркнутые штришками коричневого карандаша. Глаза у нее были светло-карие, с соломенно-желтым отблеском.

– Да, верно. Вы были с какой-то дамой, с испанским офицером и с этим… итальянским писателем… как его? Малапарте! Мы с вами поболтали на террасе, но, к сожалению, недолго.

– Именно, – Фалько сделал точно рассчитанную паузу и нагло уставился в вырез ее платья. – К моему очень большому сожалению.

Грета Ленц восприняла его дерзость с восхитительной невозмутимостью. Должно быть, решил Фалько, для нее ловить на себе такие взгляды – что слышать «доброе утро». Давно привыкла, что на нее пялятся.

– Как-то непохоже, – сказала она, чуть помолчав. – Припоминаю, что ваша спутница была очень мила… Гречанка, наверно? Или итальянка?

Фалько смотрел на нее бесстрастно:

– У меня не было никакой спутницы.

– В Загребе?

– Да нигде не было.

Теперь Грета Ленц смотрела на него с насмешливым вниманием. Она уже собиралась что-то сказать, но тут оба издали увидели, что сквозь толпу протискивается муж. С новым бокалом в руке он остановился с кем-то поговорить.

– И где же вы здесь, в Саламанке, обитаете? – спросила она почти безразлично.

– Остановился в «Гранд-отеле».

Грета сощурилась от дыма.

– Какое совпадение. Мы тоже.

В половине одиннадцатого Лоренсо Фалько вышел на улицу. После одиннадцати начинался комендантский час, но отель был совсем рядом, и потому он не прибавлял шагу. Идти минут десять, и после табачного дыма, выпитого и шума хотелось немного проветриться. Он только что принял две таблетки аспирина с кофеином – частые мигрени были его ахиллесовой пятой, – и обезболивающее уже начало оказывать свое благотворное действие. От реки Тормес тянуло сыростью, и он слегка замерз. Но шел не торопясь, сунув руки в карманы пальто, стянув на груди кашне, надвинув шляпу до бровей, меж погруженных во тьму домов на улице Самора – ночь была безлунная, а город затемнен, оттого что опасались налетов республиканской авиации, – а потом пересек Пласа-Майор. Было безлюдно, и в тишине слышались только его шаги. Тьма стояла такая, что он скорее угадал, чем увидел полукружие арки и, прежде чем спуститься по ступеням, на миг задержался там, чтобы закурить. Но огонек привлек чье-то внимание, и несколько темных фигур вынырнули из подворотни внизу.

– Кто идет?

– Испания.

Это был обычный ответ в те дни. По металлическому лязгу передернутого затвора Фалько понял, что его остановил патруль, совершавший ночной обход своего участка.

– Пароль, – произнес тот же голос.

Но другим тоном – более властным. Раздраженным и высокомерным. Какой-нибудь сержант, не в духе от того, что ночь не спать, подумал Фалько. А может быть, и еще хуже – ополченец-фалангист, у которого палец зудит на курке от желания отличиться.

– Я не знаю пароль.

– Тогда бросай сигарету и руки вверх.

Обращение на «ты» не оставляло сомнений – это фалангисты. Фалько скривился, благо в темноте было не видно. Ружейный ствол уткнулся ему в грудь. Он повиновался, и несколько рук бесцеремонно обшарили его. Внезапно вспыхнувший фонарь ослепил.

– Откуда идешь?

– Из казино.

– А куда?

– В «Гранд-отель».

Из мрака донеслось невнятное перешептыванье.

– В городе комендантский час, – сказал прежний голос.

– Комендантский час только через пятнадцать минут.

– Погляди-ка – он еще и в шляпе…

– Красные в шляпах не ходят.

– Документы!

Подсвечивая себе фонариком, патрульный стал изучать то, что протянул ему Фалько. Обычное удостоверение личности, где под фотографией значились вымышленные имя, фамилия и севильский адрес. В пятне света мелькнула на рукаве суконной куртки повязка с вышитыми ярмом и стрелами. Две темные фигуры стояли рядом. Еле различимые мрачные лица, отблеск света на стволах винтовок. Никакого тепла. Еще холодней, чем этот ночной воздух.

– Билет члена «Фаланги» есть?

– Нет.

– А другой какой-нибудь организации, входящей в Движение?

– Тоже нет.

– А-а, так ты из господ… дерьмо.

– Чего ж – правильно рассуждает! Пусть, мол, другие воюют, а мы будем развлекаться…

Фалько поборол искушение ответить, что и они ведь ошиваются в двухстах километрах от передовой. В провинциях, занятых мятежниками, весь сброд и все, кто привык держать нос по ветру, поспешили надеть голубые рубашки и записаться в так называемое Национальное Движение. При известном везении и полезных знакомствах, чтобы отсидеться в тылу, подальше от боев, лучше всего вступить в фалангистское ополчение. В засаде сидеть, как говорится. Эти «патриоты по случаю» могли безнаказанно сводить счеты с соседями, доносить на подозрительных, грабить их дома и даже расстреливать при свете фар где-нибудь на шоссе, а потом сбрасывать труп в кювет. С первых дней боевых действий военные власти передоверили этим людишкам карательные функции, и те исполняли их со зверской жестокостью. И мало общего было у них с фалангистскими центуриями, которые сражались по-настоящему и погибали на севере или под Мадридом.

– Следуй за нами, – сказал старший патруля.

Фалько усмехнулся. Самому себе. «Следуй за нами» в буквальном переводе значило: отведем тебя в казарму, а там измордуем и отберем все, что у тебя есть мало-мальски ценного. Сдавленный смешок все же прорвался сквозь зубы. Дилетанты. Болваны.

– Что смешного нашел?

Прежде чем заговорить, он сделал глубокий вздох. Голос его звучал очень спокойно:

– Смешно то, что, как ни крути, вариантов тут два. Первый – я вытащу портсигар, мы все возьмем по сигаретке, а потом разойдемся. Тихо и мирно. Второй – я пойду с вами туда, куда вы меня хотите отвести, и когда придем, я поговорю с командиром вашей центурии, а потом мы позвоним по телефону товарищу Поведе, начальнику СИРФ, или в генштаб каудильо, или в Главный морской штаб, или еще куда-нибудь… А завтра в это самое время вы будете уже в окопах под Навалькарнеро доблестно спасать отчизну. В час добрый.

Все дело в интонации, думал Фалько, продолжая посмеиваться про себя. Важно не что ты говоришь, а как. Повисло долгое, плотное молчание, и, покуда оно длилось, он соображал, какими действиями подкрепить слова, если тех окажется недостаточно. Трое на одного – расклад не из лучших, тем более что слишком темно, чтобы прибегнуть к бритвенному лезвию «жиллет», запрятанному за ленту шляпы. Он хладнокровно размечал загодя неистовую хореографию этого классического падекатра, готовясь почти автоматически применить все, что умел, – раз-два-три. Хрясь. Бац. Головой в лицо тому, кто с фонарем, – если повезет, нос сломать, – ногой между ног тому, кто стоит ближе всех, – если повезет, попасть в пах, – а потом уже взяться за третьего, импровизируя на ходу. Темнота и приклад винтовки – если удастся вырвать ее из рук у кого-нибудь из троих – будут сильно способствовать удачному исходу. В крайнем случае для бегства открыта вся Саламанка. Ночь еще в самом начале.

– Что он там несет? – пробурчал один из фалангистов.

– Заткнись, дубина, – оборвал его старший.

Опять и так же надолго повисла пауза. Луч фонарика мгновение держал в пятне света лицо Фалько. Потом свет погас, а удостоверение Фалько оказалось у него в руке.

– Ладно, идите… А это вы всерьез насчет сигаретки?

Из бара в «Гранд-отеле» просматривался весь холл. Лоренсо Фалько, облокотившись о стойку, а ноги поставив на штангу высокого табурета, время от времени подносил к губам стакан и делал короткий глоток. В треугольной пепельнице с логотипом «Чинзано» было уже четыре окурка. Бар, выдержанный в международном довоенном стиле, оказался приятным заведением. Удобные табуреты обиты кожей. На стенах, отделанных деревом и хромированной сталью, развешаны фотографии голливудских кинозвезд.

– Я, пожалуй, попрошу у тебя еще один «хупа-хупа», Леандро.

– А я бы на вашем месте немного обождал, дон Лоренсо… Вы уже приняли два, а эта штука показывает себя не сразу.

– Молчу-молчу. Тебе видней.

Бармен Леандро был спокойный, седой, с меланхоличным рябоватым лицом. К этому времени они уже, можно сказать, подружились – Лоренсо Фалько считал нужным заводить добрые отношения с барменами, мэтрами, портье, гардеробщиками, лифтерами, чистильщиками ботинок и прочей обслугой, призванной облегчать жизнь постояльцев. Сражения – Фалько и этот урок усвоил прочно – выигрывают не генералы, а капралы. Что касается Леандро, то его специальностью был «хупа-хупа» – коктейль из мартини, водки, вермута с добавлением нескольких капель апельсинового сока. После начала мятежа администрация из патриотических побуждений или обычного благоразумия заменила водку на галисийское орухо[7]7
  Орухо – крепкий алкогольный напиток, по типу напоминающий граппу или чачу.


[Закрыть]. Фалько так даже больше нравилось.

Около полуночи он наконец увидел, как в холл входят супруги Ленц. Муж в расстегнутом пальто, со сбитой на затылок шляпой еле переставлял ноги, опираясь на руку жены. Пройдя вертящуюся дверь, споткнулся на ковре и чуть было не упал. Грета в норковом манто поверх вечернего туалета была чем-то явно раздражена. Они уже направлялись к лифту, когда она взглянула в сторону бара и заметила Фалько. Никак не показав, что узнала его, проследовала с мужем дальше и скрылась из виду.

– Нет, все же дай мне еще один, Леандро. И себе налей чего-нибудь.

Удовлетворенно прислушиваясь к звукам, которые извлекал из шейкера бармен, артистично его потряхивая, Фалько вытянул очередную «Плейерс». Последнюю в портсигаре.

– У тебя есть сигареты?

– Только рассыпной канарский табак. И бумажка для самокруток.

– Вот ведь черт.

Бармен наполнил стакан, а остатки коктейля перелил в другой. Фалько поднял свой, поглядел на свет:

– Да здравствует Испания, Леандро!

– Да здравствует, дон Лоренсо.

– Да сгинут Ленин и Сталин! И Дуглас Фэрбенкс.

– Верные ваши слова, дон Лоренсо.

– Россия виновата!

– По самые эти самые.

Они сдвинули стаканы и выпили: бармен – как всегда, с невозмутимой серьезностью, Фалько – с улыбкой. И не успел еще поставить стакан, как в бар вошла Грета Ленц.

Они даже не поцеловались, пока Фалько не запер дверь номера, оставив ключ в замке – муж, даже мертвецки пьяный, есть муж. Пока все шло с холодной естественностью: короткий и банальный разговор у стойки, причем Леандро тактично отодвинулся в глубь бара, а потом женщина без лишних слов, без предварительных договоров допила свой стакан и, безмолвной соучастницей поднявшись с табурета, первой направилась к лифту, а замерший у стойки Фалько наблюдал красноречиво-зазывное покачивание бедер под тонкой тканью вечернего платья, мощную тевтонскую спину, белокурые прямые волосы до плеч. Выждав по часам на запястье ровно три минуты, он положил на стойку две бумажки по пять песет, быстро переглянулся с непроницаемым барменом и двинулся в свой номер. Успел снять смокинг, бабочку и крахмальный пластрон, когда в дверь постучали. И вот теперь они наедине. Крепят узы братства между новой Германией и напористой юной Испанией.

Фалько почти сразу же убедился, что Грета Ленц – существо довольно распутное. Чего другого и ждать от немки. Как нельзя лучше подходящее для дел такого рода, на что прозрачно намекнул хорошо, судя по всему, осведомленный адмирал. Языком она действовала с удивительной сноровкой, сама получая удовольствие от своей работы, так что Фалько пришлось вскоре приложить известные усилия, чтобы все это не завершилось досрочно преждевременным извержением. Он поспешил отвлечься на посторонние мысли о генерале Франко, о предстоящем задании, о недавней встрече с тремя фалангистами, и это слегка охладило его и позволило обуздать себя. Тут подтвердилось, что у Греты не только умелый и жадный рот, но и великолепное тело. К этому времени одна из лямочек вечернего платья уже сползла, полностью оголив плечо и изобильно-щедрую, как раз во вкусе Фалько плоть – свободно колышущуюся, налитую, с темным торчащим соском изрядного размера. Истая валькирия с ярким лаком на ногтях рук и ног, источающая на этот раз аромат «Суа де Пари». Прежде чем зайти к нему в номер, она (опытность – мать предусмотрительности) уже избавилась от лифчика, панталончиков, пояса с чулками, и, по мнению Фалько, эта техническая процедура облегчает процесс. И заслуживает всяческой благодарности, ибо дает возможность приступить прямо к сути. Он ласкал ее груди, покуда она заглатывала все, что позволяла заглотнуть мужская анатомия. Под черным атласом очертания крупного мускулистого тела особенно радовали глаз.

– Тебе сегодня… можно? – учтиво осведомился он.

– Глупости не говори.

Успокоившись в этом отношении, он потянул подол кверху. Пейзаж и там открылся пленительный. Меж крепких белых ляжек обнаружилась светлокудрявая поросль и ниже – удобно расположенная портативная Валгалла, как определил ее после краткого размышления Фалько. Просторно, горячо, удобно. Просто прекрасно. Бывали у него ночки и похуже.

– Подожди, – сказал он.

И с проворством, которое достигается годами практики, принялся – действуя одной рукой, а другой не покладая – снизу вверх снимать башмаки, носки, трусы, брюки, сорочку. Методично. В строгом порядке. Когда он дошел до последних пуговиц на рубашке, Грета подалась чуть назад. Она стояла перед ним на коленях, в платье, ужавшемся до размеров атласной оборочки на бедрах, и глядела с явным одобрением. Соломенные сполохи в карих глазах замерцали ярче.

– Как ты хорош, мой маленький испанчик. Очень хорош.

– Спасибо.

Фалько тоже опустился на колени и вдвинул два пальца в ее влажное устье. Грета улыбнулась.

– Скажи мне: «Потаскуха!»

– Потаскуха.

Похабная улыбка стала шире.

– А теперь скажи: «Сучка!»

– Сучка.

Он хотел было опрокинуть ее на ковер, но она со смехом выскользнула из рук. Потом развернулась спиной, стала на четвереньки. Заколыхались, свесившись, тяжелые германские груди. Не хватало только Вагнера.

– Возьми меня сзади, – приказала она.