Текст книги "Фалько"

5. Убить нетрудно

Убить нетрудно, думал Лоренсо Фалько. Трудно выбрать удобный момент и способ. Убийство человека похоже на игру в «семь с половиной», потому что одна карта может погубить все. Убить внезапно или в драке может любой слабоумный придурок. Нетрудно убить и в том случае, если уверен, что это сойдет тебе с рук, а такое часто случается в нынешние времена. Но вот убить профессионально, как надо, и с безупречной чистотой – это совсем другое дело. Тут требуются высокая концентрация воли, умение безошибочно определить удобный случай, холодный расчет и хорошая выучка.

И еще терпение. Много терпения. Для того чтобы убить или чтобы не убивать. И потому Фалько уже довольно давно лежал совершенно неподвижно возле опоры моста. Серп молодого месяца освещал из-за туч откос, заросший тростником, и другой берег, где начиналась дорога на Гуадикс. Над головой у Фалько, метрах в десяти, сидели двое, покуривали и разговаривали. В темноте, где обрывались каменные перила, он видел их силуэты и огоньки сигарет. Чуть подальше угадывались очертания караульной будки и мешков с песком.

Он совершил ошибку. Оставив позади траншеи франкистов под Гуадиксом, откуда можно было начать внедрение на территорию противника, он вброд перебрался через Дарро и шел всю ночь по правой стороне шоссе, удаляясь от него, но из виду не теряя. Часа за два до рассвета, решив, что до республиканских аванпостов еще далеко, снова вышел к шоссе и наткнулся на мост и часовых. Наткнулся едва ли не в буквальном смысле – нос к носу. Судя по всему, их было двое. Выговор у них был местный, гранадский. Беседовали они о том, как холодно, что нынешней осенью урожай не собрать и сколько же еще ждать смены. И, само собой, о войне. В сущности, было бы нетрудно подняться к ним и ликвидировать обоих, однако Фалько предпочел запастись терпением. Мало ли что пойдет не так, да и время еще было.

От мешка ломило плечи, но снять его Фалько не решался, боясь нашуметь и выдать себя. С другой стороны, все равно ведь придется сбросить его, если дойдет до драки. В одном кармане кожаной куртки, надетой поверх синего комбинезона – Фалько был в обмундировании республиканской армии и с подложными документами, – лежал снятый с предохранителя пистолет с досланным в ствол патроном, а в другом – пружинный нож с клинком сантиметров восемнадцать. Однако не стоило с этого начинать задание и искать на собственную задницу дополнительных приключений. Рано или поздно караульные уйдут. И тогда он покинет свое убежище и двинется берегом в сторону Гуадикса, оставив мост позади.

– Схожу-ка я облегчусь, – произнесла тень. – Винтовку оставлю тут.

Это надо было предвидеть, выругавшись про себя, подумал Фалько. Об этом следовало подумать раньше. Вторая ошибка за ночь. Скверное начало. Под мостом густо пахло экскрементами. Ведь ясно же, часовые давно уже устроили тут отхожее место. Нашел, где прятаться, нечего сказать. Впрочем, что толку теперь сетовать. Один из солдат уже спускался по откосу – слышны были шаги и шорох трущегося об одежду тростника. Стараясь не шуметь, Фалько освободился от мешка и осторожно лег ничком. Несколько раз глубоко вздохнул, насыщая легкие кислородом, и вытащил из кармана нож. Потом, придерживая лезвие, чтобы не щелкнуло открываясь, нажал на кнопку, вделанную в рукоять.

Темный силуэт был уже рядом – солдат стоял против света, голова и плечи обведены каймой смутного лунного сияния. Человек без лица. Вероятно, он распускал пояс, расстегивал штаны, когда Фалько прыгнул на него из темноты. Ощутил на миг запах пота и грязной одежды, земли и ружейного масла, представил себе, как исказилось небритое лицо, когда перед глазами мелькнула черная смертоносная тень. Левой рукой Фалько зажал солдату рот, одновременно нащупывая шею, правой нанес удар, глубоко вонзив клинок сбоку и направив его немного вверх, чтобы мгновенно оборвать любой звук, который могла бы издать жертва. Завершил движение резким поворотом кисти по горизонтали и в тот же миг ощутил предсмертную конвульсию, а вместе с ней заменившее нерожденный крик слабое дуновение из раны, откуда сейчас же толчками стала бить теплая – 36,5 градуса, если, конечно, у солдата не было жара, – кровь, мгновенно залившая рукоять ножа, пальцы и предплечье Фалько до самого локтя.

Крепко обхватив и придерживая тело, чтобы не обрушилось с шумом наземь, он по-прежнему зажимал ладонью рот умирающего, глушил хрипы. Плавно и постепенно опускал его вдоль каменной мостовой опоры – рука часового все еще судорожно дергалась, словно в ней нашли прибежище последние остатки жизни, – потом медленно выпрямился и вновь глубоко вздохнул, дожидаясь, когда уймется сердцебиение. Спустя несколько секунд присел на корточки и тщательно вытер липкие от крови нож и руку об одежду убитого.

– Эй, Лусиано, все в порядке?

– Да, – ответил Фалько, нарочитой хрипотцой маскируя свой голос.

И с ножом в руке полез наверх.

В караулке нашлась бадейка с водой, и он смыл кровь с лица, куртки и клинка. А также более чем кстати – котелок с тушеным кроликом и бутылка вина. Фалько оттащил труп второго солдата вниз и вместе с первым спрятал в зарослях тростника, потом забрал свой вещевой мешок. Впрочем, можно было не слишком опасаться, что убитых обнаружат: фронт проходил совсем близко, и с обеих сторон нередко устраивали ночные рейды, чтобы выявить слабые места в обороне противника. Особенно славились такими делами марокканцы, которые проникали довольно глубоко в тылы республиканцев и резали всех, кто попадется под руку. Получая от этого большое удовольствие. Без сомнения, на их счет отнесут и этих часовых.

Фалько поел неторопливо и с аппетитом, потому что со вчерашнего дня крошки во рту не держал, а взятые с собой полголовки сыра, хлеб и банку сгущенного молока не трогал, оставляя на потом. Взглянул на часы – свои «Патек Филипп» он сменил на другие, дешевые и стальные, – достал карту и компас и при свете бензинового фонаря погрузился в вычисления. Он рассчитывал дойти параллельно шоссе до Гуадикса, откуда все еще ходил поезд узкоколейки Гранада – Мурсия, маршрут которого сильно сократился из-за военных действий. Отойдя подальше от линии фронта, Фалько намеревался идти и по самому шоссе, надеясь, что попутный грузовик или легковая машина подбросят до места назначения. В конце концов, по документам с фотографией и всеми печатями он теперь был Рафаэлем Фриасом Санчесом, капралом артиллерии, и направлялся в свою часть – на зенитную батарею в Картахене.

На горизонте уже светлело, когда Фалько оставил позади караулку и двинулся напрямик через поле. За два часа он отмахал километров десять и вернулся на шоссе. В какой-то момент стали слышны отдаленные орудийные залпы, бухавшие где-то на отрогах сьерры: ее заснеженный хребет величественно высился справа. Немного погодя небо с запада на восток пересекли два биплана, а потом один отделился, снизился и пошел над шоссе. Фалько различил на хвосте черный крест в белом круге – опознавательный знак франкистской авиации – и оценил опасность, однако в чистом поле прятаться было негде. А потому он пошел дальше, напряженный как струна, меж тем как самолет снижался все больше и был все ближе. И через минуту Фалько с отвратительно-непреложным сознанием своей беззащитности увидел его всего метрах в тридцати от себя, затем летчик в кожаном шлеме и очках-консервах посмотрел на него, набрал высоту и пристроился к своему напарнику.

Когда две крошечные точки растаяли на горизонте, Фалько остановился, скинул с плеч вещмешок и расстегнул куртку. Комбинезон промок от пота. Присев на километровый столбик у обочины, Фалько свернул самокрутку, достал спички – элегантный черепаховый портсигар и английские «Плейерс» тоже остались в Саламанке – и, прикуривая, заметил под ногтями узкие грязно-бурые каемки засохшей крови. Он долго выковыривал ее кончиком ножа.

Вагон третьего класса – теперь, впрочем, эти категории были на территории Республики официально упразднены – был почти полон. На ходу он трясся и гремел. В багажных сетках громоздились корзины, баулы, фибровые чемоданы, нависая над головами солдат в пилотках, в синем или в хаки, перетянутых ремнями снаряжения, с винтовками «маузер». Четверо или пятеро играли в карты, остальные курили или спали. Прочую публику составляли женщины в черном и мужчины в мешковатых пиджаках из вельвета или полотна. Кто в кепке, кто в берете. Шляпы ни одной. Поезд шел на северо-восток – позади осталась уже станция Баса – между бурых холмов плоскогорья и пустошей, и в окна, кое-как закрытые картоном взамен выбитых стекол, вместе с холодным неприятным ветром летела угольная пыль от паровоза, время от времени гудевшего в голове состава.

Лоренсо Фалько раздавил каблуком окурок, поднял воротник куртки и попытался поудобней устроиться на жесткой деревянной лавке в надежде поспать. Спокойно покоряясь судьбе и принимая как должное все, что на этом этапе жизни она ему посылала, он вспоминал другие поезда и другие времена, когда при встрече в коридорах спальных вагонов мужчины казались – или на самом деле были – особенно элегантными, а женщины были – или казались – хороши как нигде и никогда. У Фалько в отношении последнего пункта имелся богатый набор образов и впечатлений, похожий на мысленный альбом с фотографиями: обеды в роскошных вагонах-ресторанах по пути в Лиссабон или в Берлин; обитые кожей табуреты в баре «Трэн Блё», еще более изысканном, чем в парижском «Ритце»; столовое серебро на накрытых к ужину столах в Восточном экспрессе, несущем его в номер, откуда на рассвете открывается волшебный вид на стамбульскую Перу… И все это – поезда, пересечения границ, разноязыкие попутчики – перемешивалось у него в памяти с трансатлантическими лайнерами, фешенебельными отелями, создавая полотно опасного и возбуждающего бытия, лишенного всякой обыденности. И поезд, которым он ехал сейчас, и его судьба неопровержимо доказывали, что жизнь отсыпала ему поровну провалов и удач, в места гнусные и опасные приводила столько же, сколько в дорогие и приятные. Ну да, жизнь, та самая жизнь, что когда-нибудь кончится, опротестует его вексель и отсрочки не даст, а скажет: «Тук-тук-тук, сеньор Фалько, настало время платить. Праздник наш завершен». И ради того, чтобы завершение это произошло как можно скорей и безболезненней, Фалько и хранит в стеклянной трубочке с таблетками ампулку цианистого калия, позволяющую сократить путь, если карта не так ляжет. Достаточно положить в рот и раскусить. Хрустнет – а ты уже среди ангелов небесных или где они там обитают. А умирать медленно, когда тебя стругают ломтиками на допросе, в его намерения не входило.

Как-то раз его спросила об этом одна женщина. Именно женщины всегда задавали такого рода вопросы. Зачем ты это делаешь? Почему гуляешь по лезвию бритвы? Только не говори, что ради денег. Это все звучало вскоре после рассвета, в заведении настолько роскошном и фешенебельном, что женщина эта не вполне вписывалась в его антураж, хотя правильней было бы сказать, что заведения такого класса добавляют совершенства иным женщинам, избранным биологией и судьбой, помещая их как раз в то место, для которого они и были созданы. Разговор шел в номере отеля «Гранд Бретань» в Афинах: после ночи, когда оба если и спали, то лишь самую малость, они завтракали у окна, выходившего на площадь Синтагма. Зачем, настойчиво повторяла она, глядя на него поверх чашки дымящегося кофе. Женщина эта – венгерка – была красива, умна и тиха. Фалько всматривался в текучий блеск ее глаз со следами вчерашнего макияжа, в прекрасное тело, едва прикрытое белым купальным халатом, под которым виднелись бедра и начало круглых крепких грудей, в упругую кожу, пропитавшую своим запахом постель, развороченную и сбитую их совместными методическими усилиями, в утомленную теплую плоть, одарившую его. Услышав вопрос, Фалько с преувеличенным спокойствием еще раз оглядел идеальный пейзаж, открывавшийся его взору, и, помолчав немного, пожал плечами: «У меня всего одна жизнь. Краткий миг света меж двумя безднами тьмы. А мир – такое замечательное приключение, что грех его упускать».

На полустанке Пурчена в вагон вошли три новых пассажира. Двое были вооружены: один, в альпаргатах, был, судя по завязанному на шее красно-черному платку, анархист, второй носил темно-синюю форму штурмгвардейца. Держа в корявых крестьянских руках винтовки с примкнутыми штыками, они вели третьего – юношу со связанными спереди руками, в накинутой на плечи куртке. Конвоиры, поставив винтовки между колен, уселись по бокам от арестанта напротив Фалько. Тот встретился глазами с парнем – взлохмаченным, небритым, с запекшейся ссадиной между носом и верхней губой, распухшей и заклеенной пластырем. Пятна крови были и на рубашке. Почувствовав на себе взгляд, он, словно собрав жалкие остатки гордости, чуть приподнял голову и машинально выдавил улыбку, больше похожую на быструю гримасу. Тут Фалько отвернулся, потому что не хотел привлекать к себе внимание ни этого юнца, ни чье-либо еще.

В конце вагона солдаты пели печальную андалузскую песню, подхлопывая в такт. Стучали на стыках колеса. Сидевший рядом с Фалько человек в серой овчинной безрукавке, в берете, надвинутом на самые брови, спросил у конвоиров, кого это они везут.

– Фашиста, – ответил штурмгвардеец. – Мы его взяли вчера в Олуле.

– У его отца земли были и консервная фабрика, – добавил анархист так, словно это исчерпывающее объяснение.

– А сам-то отец где?

– Расстреляли три месяца назад вместе с другим сыном. А этот скрывался.

– И куда ж вы его?

– В Мурсию, в тюрьму. Пока.

Попутчик достал кисет с уже свернутыми самокрутками и предложил конвоирам. Потом спросил, можно ли угостить табачком арестованного.

– Ну пусть покурит, если хочет, – разрешил штурмгвардеец.

Держа самокрутку связанными руками, юноша наклонился к огоньку зажигалки. И, выпрямляясь, вновь встретился глазами с Фалько. Тот, прежде чем отвернуться, успел заметить в них безмерную пустоту. Голую безжизненную пустыню. Тусклую усталость от того, что впереди ничего нет.

– Тем более, – добавил анархист, – что небо коптить ему недолго осталось.

Документы у Фалько проверили на следующий день, когда он слез с поезда в Мурсии и ждал на перроне экспресс на Картахену. Самый обычный паспортный контроль, но Фалько знал, как часто непредвиденные случайности приводят к большим неприятностям. Буквально за ручку берут и приводят. Впрочем, то был хороший случай удостовериться, хорошо ли ему смастерили поддельные бумаги, и потому он в напряжении, сжимая в кармане куртки пистолет и мысленно намечая пути отхода, ждал, пока один из патрульных изучит удостоверение капрала Рафаэля Фриаса Санчеса, холостого, сына Андреса и Марселы, уроженца города Гуадикса, местожительство имеющего в Картахене, службу проходящего в частях ПВО. Патрульный прежде всего взглянул на эмблему в виде двух крылышек, увенчанных красной звездой, потом на фотографию, а отпечатанный на машинке листок с печатью и подписью главнокомандующего Южной группировкой, удостоверявший, что капрал Фриас передвигается с ведома и разрешения начальства, проглядел лишь мельком, из чего Фалько заключил, что этот зеленовато-бледный заморенный парень с пистолетом на боку, в клетчатой кепке на голове и с повязкой компартии на рукаве грамоте не обучен.

Пройдя эту первую проверку, он подошел к газетному киоску, купил «Эль Либераль» и «Мундо Графико», поставив вещевой мешок в ногах, присел за столик в закусочной как раз под двумя плакатами: один рекламировал целебную микстуру «Салют», другой славил республиканскую армию. Заказал яичницу и булочку и стал с аппетитом есть, одновременно листая газету и журнальчик. «Мадрид противостоит фашистской агрессии, – гласил броский заголовок на первой полосе. – Правительство, по стратегическим соображениям эвакуированное в Валенсию, возобновляет свою официальную деятельность… Тяжелые бои на Арагонском фронте… Организованный народ сражается и побеждает…» Обложку «Мундо Графико» украшала фотография очаровательной женщины в военной форме: под наблюдением инструктора она разбирала пистолет «кампохиро». «Кинозвезда Пепита Монтебланко работает шофером в Революционном Союзе», – было написано ниже, и Фалько мысленно усмехнулся, прочитав. С этой самой Пепитой Монтебланко, которую на самом деле звали Хосефина Льедо, в 1935 году, после новогоднего ужина, случился у него скоропалительный романчик в номере отеля «Мария-Кристина» в Сан-Себастьяне, где актриса снималась в роли элегантной дамы из высшего общества. Жизнь, заключил он, – это нелепая карусель. Россыпь абсурдных фотокарточек.

Голова у него болела. Долгий путь и напряжение предъявили счет. Кофе оказался против ожиданий не таким уж скверным, несмотря на трудности военного времени, – Фалько предположил, что скоро испортится, и, заказав еще чашку, запил таблетку. Потом замер, не куря и не читая, стараясь, чтобы в голове стало совсем пусто, и стал ждать, когда подействует. Тут он и увидел перед собой темно-синие кители двух штурмгвардейцев с винтовками.

– Предъяви документы, – сказал один.

Он на вид был старше годами и носил усы, и это среди почти поголовно бритых служило верной приметой – у человека есть уверенность в себе и отличная республиканская родословная. Из-под козырька фуражки, удивительно подходя к избранному им роду занятий, недоверчиво и подозрительно смотрели темные глаза. В отличие от Гражданской гвардии, едва ли не в полном составе поддержавшей мятежников, Гвардия штурмовая осталась верна законному правительству и охраняла общественный порядок в «красной зоне», если эти функции не брало на себя одно из бесчисленных ополченских формирований, расплодившихся повсюду. Окинув их быстрым взглядом, Фалько заключил, что эти двое, не в пример патрульному на перроне, читать умеют. Профессионалы.

– Откуда будешь, товарищ?

– Из Гуадикса. Родных навещал. Дали увольнительную на шесть дней: мать умерла.

– Соболезную.

– Спасибо.

Гвардеец разглядывал документы, с особенной обстоятельностью изучая литер.

– А куда направляешься?

– Там же написано.

– Написано, но хочу от тебя услышать.

Сердце у Фалько забилось чаще. Но ответ прозвучал с ненатужным безразличием:

– К себе в часть. На зенитную батарею в Ла-Гии, под Картахеной.

– Как фамилия командира?

– Капитан Сехисмундо Контрерас Видаль.

– А здесь чего сидишь?

– Поезда жду. Похоже, опаздывает.

Гвардеец взглянул на газету и журнал, лежавшие на столике рядом с пустой чашкой.

– Оружие есть?

– Табельное, – Фалько без колебаний вытащил из кармана и показал свой «браунинг».

– Ездить не положено даже с табельным.

Фалько спрятал пистолет:

– Мне положено.

И достал из внутреннего кармана куртки особое разрешение. Гвардеец не сводил с него глаз. Нет, не с разрешения, а с самого Фалько. И тот без особого труда угадывал ход его мыслей. Такую бумагу кому попало не выдадут, так что, скорей всего, перед ним сидит человек непростой. И с хорошими связями где надо.

– Состоишь в какой-нибудь организации, товарищ?

Фалько извлек из клеенчатого бумажника книжечку с серпом и молотом на серой картонной обложке. Адмирал и соответствующий отдел НИОС расстарались, подумал он, оказались на диво предусмотрительны.

– В «Амелии», – сказал он.

«Амелия», как по созвучию называли AML[12]12
  AML, Agrupaciо́n de Milicias de Levante – батальон ополченцев Леванта (исп.).


[Закрыть], была близка к компартии. Объединяла людей дисциплинированных и твердых, пользовалась в «красной зоне» большим авторитетом. Ее влиянием можно было объяснить, почему этот капрал отправляется в Картахену, а не на фронт.

– Что ж ты раньше не показал?

– Не думал, что понадобится.

Гвардеец еще мгновение смотрел на него. Потом вернул документы и вскинул сжатый кулак к козырьку:

– Салют, товарищ!

– Салют.

Они пошли к выходу на перрон, а Фалько спрятал в карман документы, и его лицо, будто окаменевшее от многолетнего напряжения, обмана и насилия, наконец-то слегка обмякло. Сердце застучало в прежнем ритме – шестьдесят ударов в минуту. Чуть не засыпался, подумал он. И проклятый аспирин с кофеином не оказал своего действия. Фалько пошел за стаканом воды. Если таблетка не помогла, остается только одно – принять вторую.

Вопреки своему поэтическому названию, улица Бальконес-Асулес[13]13
  Голубые Балконы (исп.).


[Закрыть] находилась у подножия Молинете, китайского квартала Картахены: холм, застроенный мрачными старыми домами, стоял в самом центре города и был увенчан древней полуразвалившейся мельницей, к которой стекались улицы с тавернами, кабаре и прочими сомнительными заведениями. На балконах сушилось белье и стояли кадки с геранями и базиликом.

Лоренсо Фалько спустился по лестнице в пансионе, где только что снял номер, и вышел на улицу. Вельветовые брюки, белая рубашка, кожаная куртка – пистолет с досланным в ствол патроном был заткнут сзади за поясной ремень, – берет на голове. До захода солнца было еще далеко, но в подворотнях уже заняли позиции определенного сорта женщины, и, разглядывая их, медленно дефилировали мимо мужчины, и постепенно втягивались в лабиринт узеньких улочек кучки моряков и солдат. Фалько неторопливо шагал в толпе прохожих вверх по склону. Открывались двери увеселительных заведений. Он повернул наугад в первое попавшееся – это оказалось обшарпанное казино с эстрадой в глубине зала – и присел у стойки. На стене была намалевана Бетти Буп[14]14
  Бетти Буп – персонаж рисованных мультфильмов (1930–1939), созданный американским мультипликатором Максом Флейшером, карикатура на эмансипированную певицу «века джаза», секс-символ 1930-х.


[Закрыть] в военной форме и с республиканским флагом в руке, а рядом висел плакат: «Товарищ! Выбрал девушку – не обижай ее! Это может быть твоя дочь, сестра или мать».

Невольно улыбнувшись, Фалько спросил анисовой. Посетителей было немного: куражились за жбаном вина четверо тыловых громил в бескозырках с ленточками «Броненосец «Хайме Первый», рассказывая, как раскатают фашистню, да полдюжины штатских пили в одиночку или болтали с девицами. Одна из них, дебелая и грузная, в домашнем халате с китайскими цветами, стояла за стойкой. Когда она поставила перед Фалько стакан, он попробовал и заметил вскользь:

– Слишком сладко. Хотелось бы посуше… А случайно «Ромерито» нет?

Женщина секунды три сверлила его взглядом. Потом качнула головой:

– Не держим.

– Жаль. Это новый сорт.

– До нас пока не доехало, – она провела мокрой тряпкой по стойке. – Толкнитесь в погребок на улице Параисо. Вниз по лестнице, почти на углу.

– Спасибо.

– С вас два реала.

– Нич-чего себе, – Фалько полез в карман. – Как за шампанское.

Женщина взглянула на него очень серьезно:

– У нас, дружок, народная революция. Перераспределяем собственность.

– Вижу.

– Так что вот.

Она будто утратила к нему интерес, однако вскоре Фалько заметил, как она подошла к одной из девиц в зале, о чем-то коротко переговорила с ней, и та бросила на него быстрый взгляд. Он допил анисовую, вышел и, спрашивая у прохожих дорогу, стал спускаться по ступеням, и вскоре запах жареного осьминога мгновенно воскресил в памяти это место. Харчевенка была маленькая, шумная, набита народом. Он сел у стены напротив стойки и минут двадцать ждал. Наконец появилась та, с кем он переглянулся в казино. По виду ей было уже за тридцать, но вопреки профессии она сумела сохранить известную миловидность. Собранные в узел черные волосы, густо и ярко накрашенный рот, слегка набрякшие подглазья. Она стала пробираться сквозь толчею к его столику.

– Как тебя зовут, миленький? – спросила она с механической профессиональной улыбкой.

– Рафаэль.

– Нам придется пройти немножко.

Он последовал за ней, на этот раз по лестнице вверх, как ежедневно делали десятки мужчин в этом квартале. Свернули в переулочек, где перед лотком, монотонно расхваливая свой товар, сидела старуха в черном. Вошли в подъезд, поднялись по скрипучим деревянным ступеням узкой мрачной лестницы, и женщина отворила дверь. Попали в темный коридор, в глубине которого была комната. Прежде чем войти, Фалько переложил пистолет из-за пояса в карман куртки, большим пальцем сдвинул рычажок предохранителя, а указательным обхватил спусковой крючок. Внутри оказались кровать, застеленная покрывалом, столик с пепельницей, в углу – биде, кувшин с водой, два сложенных полотенца. На кровати, покуривая, сидел молодой человек. Спутница Фалько закрыла дверь у него за спиной, оставшись снаружи, а юноша улыбнулся ему едва ли не застенчиво:

– Раздобыли анисовую «Ромерито»?

– Как бы не так.

Улыбка обозначилась яснее.

– Меня зовут Хинес Монтеро. С благополучным прибытием в Картахену.

– Благодарю вас.

– Перейдем на «ты»? Здесь так принято. Безопасней не выделяться.

– Как угодно, – кивнул Фалько.

Внешность у юноши была располагающая – кудрявый, с ямочкой на подбородке. Руки в веснушках. Круглые очки в роговой оправе. Серый пиджак, рубашка с расстегнутым воротом, галстук явно признан буржуазным предрассудком. На вид Фалько дал бы ему лет двадцать пять. По типу он напоминал второстепенного персонажа из американских романтических кинокомедий. Лучшего друга главного героя.

– Как к тебе обращаться, товарищ?

– Рафаэль. Только давай уж обойдемся без «товарищей».

– Как скажешь. Привез инструкции?

– Да.

– Излагай.

Четверть часа Фалько подробно рассказывал все, что имел право рассказать. Ход операции, роль, отведенную каждому участнику. Высадку и штурм тюрьмы в Аликанте. Предварительную координацию, порученную картахенской подпольной группе.

– Людей мало, – сообщил Монтеро. – За последний месяц еще троих взяли. Двое уже казнены. Третий выдержал допросы, никого не выдал и сейчас в тюрьме Сан-Антон, ну, или, по крайней мере, был три дня назад… Позавчера, после авианалета, красные в отместку вломились в тюрьму, вытащили наружу десяток заключенных и расстреляли. Мы не знаем пока, был ли он среди них.

– Итак, сколько у тебя в строю?

– Моя сестра Кари, Ева Ренхель и я. О четвертом члене нашей группы – его фамилия Портела – поговорим особо, не наспех. Так или иначе, для того что надо сделать, трех человек достаточно. – Он взглянул на Фалько с уважительным восхищением. – Ну, и ты, разумеется.

– А кто такая Ева Ренхель?

– Лучшая подруга моей сестры. Фалангистка с первого часа, одна из тех, кто вступил здесь в Женскую секцию. Замечательная девчонка, бесстрашная и надежная… Договорились, что обе встретятся с тобой завтра в кинотеатре «Спорт». Вечерний сеанс, места нумерованные. Русский фильм «Мать»[15]15
  Имеется в виду немая экранизация одноименного романа (1906) Максима Горького, поставленная Всеволодом Пудовкиным в 1926 г. с Верой Барановской и Николаем Баталовым в главных ролях.


[Закрыть]. Познакомитесь как бы случайно.

Он вытащил из кармана и протянул Фалько билет.

– Что слышно из Аликанте? – спросил тот, пряча билет в бумажник.

– Хосе Антонио нормально себя чувствует, готовится защищать себя в суде, а суд будет непременно… Играет в тюремном дворе в футбол. Так что ничего нового.

– Ему дали знать о наших планах?

Монтеро погасил окурок в пепельнице и покачал головой:

– Для его же собственной безопасности решили сообщить в последний момент. Он может заартачиться… начнет возражать, чтобы не рисковать жизнями товарищей… А как дела в Саламанке?

– Там считают, что есть шансы на успех операции. Немцы примут участие. Отправят корабль.

– Я думал, итальянцы.

– Вероятно, генштаб больше склонен доверять Kriegsmarine[16]16
  Kriegsmarine (1935–1945) – военно-морские силы Третьего рейха.


[Закрыть].

– Что же, это хорошая новость.

– Полагаю.

Монтеро не сводил с него близоруких восторженных глаз. Перейти линию фронта и оказаться в Картахене способен только человек необыкновенный, редкостный.

– Я мало о тебе знаю, – сказал юноша.

– Да чего там знать. И не нужно.

– Мне только сказали, что ты хоть и не фалангист, но человек умелый. И что послан с самого верха. Но мне бы хотелось…

– Хватит с тебя и этого, – прервал его Фалько. – Где находится германское консульство?

– Сейчас в здании одной коммерческой компании. Над стеной у моря. Пока там. Но говорят, что Гитлер и Муссолини вот-вот признают правительство Франко и немцам тогда придется уносить отсюда ноги как можно скорей.

– Мне надо увидеться с консулом. Это возможно?

– Думаю, да. Только действовать надо осмотрительно.

Фалько вытащил кисет и закурил, не предлагая собеседнику.

– А что происходит в городе?

Налеты нашей авиации очень всех озлобляют. Особенно когда есть жертвы среди гражданского населения. И каждый раз следуют репрессии. Республиканцы хватают людей, расстреливают их на кладбище или в поле. Коммунисты еще соблюдают хоть какой-то порядок и дисциплину, а вот анархисты – весь здешний сброд записался в ФАИ и не признает над собой никакого начальства – это угроза даже для самой Республики. Очень много уголовников, вышедших на свободу, когда открыли тюрьмы, ходят по городу с оружием и ни при какой погоде не желают воевать.

– Честные все на передовой. Под огнем, – заключил Монтеро. – А здесь осталось бессовестное отребье, захватившее фабрики и мастерские, да матросня с кораблей эскадры: после того как перебили всех офицеров, они в море не выходят даже тунца ловить. Сколотили банды, которые якобы возвращают пролетариату его собственность и под этим предлогом вламываются в дома, ищут фашистов и уносят все, что найдут ценного… По ночам колотят прикладами в двери почтенных людей, наводят ужас на всех.

– А ты как до сей поры тут жил-выживал?

Монтеро пытливо взглянул на него, силясь понять, нет ли в этих словах скрытого упрека. Но через миг как будто успокоился.

– Когда началась война, я еще не успел получить членский билет, а потому не значился в списках, которые достались красным после разгрома здешней ячейки. Я интерн в госпитале, лечу здешних женщин. И меня занесли в разряд тех, кто нужен в тылу, потому что венерические болезни тут просто свирепствуют… Так что нахожусь в относительной безопасности.

– А сестра?

– Она состоит в «Социалистической молодежи», а работает на телефонном узле на площади Сан-Франсиско.

– Ого. Там можно услышать много интересного.

– Еще бы. Она очень полезна для нас. – Он посмотрел на часы и сморщил лоб. – Мне пора. Ты где остановился?

– Здесь, неподалеку. В пансионе «Рабочий».

Монтеро улыбнулся:

– Раньше он назывался «Принц», – и снова взглянул на часы. – Завтра утром я извещу германского консула. А вечером встретишься с Кари и Евой в кино. После этого мы поступаем в твое распоряжение, пока не прибудут товарищи, которых мы ждем. Такие приказы я получил.

– И ничего, не обидно? – Фалько разглядывал его с любопытством. – Поступать в распоряжение?

Тот пожал плечами:

– У нас тут по-военному. Я привык получать и исполнять приказы и вопросов не задавать.

Фалько чувствовал, что так оно и есть. Более того, он был в этом уверен. Хинес Монтеро той же породы, что и Фабиан Эстевес, который высадится через несколько дней. Да, Монтеро простодушней и наивней, Эстевес – искушенней, но они из одного теста, замешанного на отваге, скрытности, жесткой политической определенности и вере в то дело, ради которого они ставят на карту жизнь. И это, как ни странно, сближает обоих с врагами – с лучшими из тех, кто на другой стороне. Фалько повидал таких в первые дни мятежа, когда на улицах гремели выстрелы и фалангисты, социалисты, коммунисты, анархисты с замечательным упорством убивали друг друга. Юноши, полные отваги и решимости, они порой были знакомы или даже дружили, сидели рядом в университетских аудиториях или стояли у станков, смотрели одно и то же кино, отплясывали в одних и тех же дансингах, пили в одних и тех же кафе, делили дружбу, а порой даже и любовь. И Фалько видел, как они сознательно уничтожали друг друга. Иногда с ненавистью, иногда с холодным уважением к противнику, которого знаешь и которому отдаешь должное, хоть он и сидит в другом окопе. Вопрос стоял так: или ты, или я. Они или мы. Жалко, в сущности, заключил он. В эту топку бросили и продолжают бросать цвет юношества с той и с этой стороны.