Текст книги "Ева"

Последовала пауза. Долгая. Алмейда мелкими глоточками допивал свой кофе. Потом взял сигарету из пачки, протянутой Фалько. Тот обладал довольно редким даром – возобновлять дружеские отношения с того самого места, где они были прерваны сколько-то месяцев или лет назад… Мимолетно улыбнуться, похлопать по руке или плечу, припомнить былое… С Алмейдой достаточно было просто покурить вместе.

– И ты можешь доказать, что вчера вечером был не один? – спросил капитан, выпуская дым.

– Конечно.

– И кто с тобой был? Мужчина или женщина?

– Женщина.

– Известная?

– Довольно-таки, – Фалько улыбнулся. – А потому буду тебе очень признателен, если обойдешься без огласки.

– Тогда скажи, где вы были.

– Сначала в «Мартиньо да Аркада», потом в «Бандите».

– А потом?

– Потом у нее дома. Почти четыре часа.

– И где же это?

– Да почти там же. Проезд Салитре, рядом с отелем «Тиволи».

Алмейда минуту осмыслял услышанное.

– А ты знал этого испанца? Ортис его звали.

– В глаза не видал.

– А португальца?

– Еще того меньше.

– Ты хоть признался ей в любви? – глумливо улыбнулся капитан. – Не рекомендуется проводить ночь с женщиной, которая может подтвердить твое алиби, не сказав ей несколько раз: «Я люблю тебя».

– Ничего, с этой можно.

– Тебе неизменно везет…

– Это бесспорно.

Они поглядели друг другу в глаза, как смотрели, бывало, за партией бильярда в кафе «Шаве д’Оуро» в более спокойные времена. Потом Фалько показал на газеты:

– «Бенфика» выиграла у «Спортинга».

– И что с того?

– Разве ты не болеешь за «Бенфику»?

Они опять помолчали, разглядывая друг друга.

– Сколько мы с тобой знакомы? – сказал наконец Алмейда. – Шесть лет?

– Восемь.

– Бывало, что я тебя вытаскивал из неприятных историй.

– А я – тебя.

– Всему свой предел положен.

– Не знаю, где намерен остановиться ты.

– Убитые сильно осложняют жизнь.

– Пусть полиция ими занимается. Это не твоя печаль, Васко.

– Да нет, как раз моя, если речь идет об иностранных агентах, о португальских гражданах, разбившихся всмятку, и об испанских шпионах с перерезанной от уха до уха глоткой. Понимаешь? Начальство требует результатов. И тут уж ни друзья, ни приятели не в счет.

– Но ведь ваш Салазар симпатизирует националистам.

Алмейда устремил на него свирепый взгляд. Наверно, подумал Фалько, так смотрел неистовый антикоммунист Васко Алмейда на тех, кого допрашивал, а из них, по слухам, каждый десятый либо погибал от пыток, либо вдруг выбрасывался в окно. Потом португалец мрачно огляделся по сторонам.

– После ночных событий видал я нашего Салазара… сказать – где? – проговорил он, понизив голос.

Он сделал паузу и так глубоко затянулся сигаретой, что сжег ее едва ли не наполовину.

– Кроме того, – прибавил он, – мое правительство не признает твое.

Фалько бровью не повел и не шевельнулся, глядя на него с дружелюбным вниманием.

– От меня-то что хочешь?

– Гражданская война за то, чтоб изменить цвет знамени, – жуткая война. Вы, испанцы, уже всех допекли своей сварой. Мед с бритвы лижете.

– Я тут вроде один, – улыбнулся Фалько. – О чем, собственно, речь?

– О красных и о фашистах. – Капитан со вздохом взглянул на сигарету, досадуя, словно кто-то оспаривал очевидное. – Португальцев дрючить больше не можете, так взялись друг за друга. А не дрючить, видно, нельзя.

– Ты так и не сказал, чему я обязан честью видеть тебя за завтраком. В твоем прекрасном Лиссабоне.

Алмейда скривил губы:

– Ты ведь не в отпуск сюда пожаловал.

– Нет, по делам, знаешь ли. Импорт-экспорт.

– Ну, разумеется… – Алмейда раздавил окурок в пустой чашке. – Расскажи еще кому.

– Докажи.

– Я ведь могу тебя задержать. Устроить тебе веселую жизнь. И тебе, и женщине, с которой ты якобы провел ночь. Так что не нарывайся.

– И чего добьешься? Только того, что мы раздружимся.

Капитан утомленно вздохнул:

– Вот не люблю, когда меня считают идиотом…

– Да я и не думал…

Алмейда вскинул руку, не давая перебить себя.

– Я не имею ничего против того, – проговорил он сухо, – чтобы вы, испанцы, выпускали кишки друг другу по ту сторону границы или чтобы в лиссабонском порту контрабандой получали оружие от немцев и итальянцев, пока платите кому следует… До поры до времени ПИДЕ это не касается. Но сводить свои счеты у нас не позволим. И гадить здесь не дадим.

Фалько позволил себе проявить легкое нетерпение:

– Слушай… Зря ты затеял этот разговор… Я не имею никакого касательства к тому, что случилось в Алфаме, если речь об этом.

– Я уверен – кое-что ты все же знаешь. Дай кончик ниточки – и я размотаю весь клубок. Хоть что-нибудь, хоть малую малость… И мы разойдемся с миром.

– Если ты о внедренных агентах Франко, то это не я. Клянусь, что об этом я – ни сном ни духом…

– Да неужели?

– Ноль информации. Ровный круглый нолик.

– Дай честное слово.

– Бери.

Алмейда несколько секунд пристально рассматривал его. Потом расхохотался:

– Сукин ты сын!

2. Золото республики

Две недели спустя, в Севилье, Фалько допил вторую порцию вермута, взглянул на часы, оставил на столике пять песет – бар в отеле «Андалусия Палас» был очень дорогой, – взял с соседнего стула свою шляпу и поднялся. Седовласый официант почтительно наблюдал за его манипуляциями.

– Сдачи не надо.

– Премного благодарен, сеньор.

– И – «да здравствует Испания!».

Официант взглянул на него в растерянности, силясь понять, провокация это или просто шутка. Посетитель по виду никак не принадлежал к тем, кто ходил по городу с портупеей через плечо и кобурой на боку, в голубой рубашке или в красном берете, брал под козырек или вскидывал руку в фалангистском приветствии. Глаз у официанта был наметанный: этот импозантный господин в элегантном коричневом костюме, в шелковом галстуке, с платочком, торчащим из верхнего кармана, никак не вписывался в образ современного патриота.

– Ну, да, разумеется, да здравствует… – осторожно, с легкой запинкой отозвался он.

Должно быть, он видел, как арестовывают или расстреливают на месте тех, кто оказался неосторожен. Пуганая ворона, подумал Фалько, куста боится. И при виде такого благоразумия спросил себя, какая же, наверно, неимоверная классовая ненависть скопилась под белой курткой этого пожилого официанта, столько лет подававшего вермут молодым севильским хлыщам. И не потому ли восемь месяцев назад, после военного мятежа, он сохранил работу и жизнь, что вовремя разорвал свой профсоюзный билет и благоразумно кричал «ура!» победившей стороне. Может быть, даже на кого-то донес, поскольку это был самый простой способ обезопасить себя в этом городе, где националисты особо свирепствовали в рабочих кварталах и в кругах республиканцев: с 18 июля было расстреляно три тысячи человек. И Фалько никак не удавалось отделаться от этой мысли, и всякий раз, встречая выжившего (откуда бы и кем бы он ни был), спрашивал себя, какую именно гнусность совершил тот, чтобы уцелеть.

Он улыбнулся официанту, как сообщнику, поправил узел галстука и вдоль красивых изразцовых стен двинулся к вестибюлю через центральный двор, в окна которого щедро лились потоки солнечного света. И он окутал Фалько, и вдохнул в него какую-то радость жизни. Впрочем, Севилья неизменно грела ему душу смесью прошлого, настоящего и будущего. Он прибыл сюда только сегодня утром, подчиняясь телеграмме адмирала, выдернувшей его из Лиссабона: «Спешно завершите начатое. Срочно требуется ваше присутствие Саламанке». Однако проведя целый день в машине и примчавшись в Саламанку, Фалько узнал от Марили Грангер, секретарши адмирала, что неотложные дела вызвали того в Севилью. Сказал, что встретится с тобой там, добавила Марили. И как можно скорей. Велел остановиться в отеле «Инглатерра» и ждать указаний.

– А зачем, не знаешь? – спросил Фалько.

– Понятия не имею. Сообщат, когда шеф сочтет нужным.

Фалько послал Марили свою лучшую улыбку – и без малейшего отклика. Адмиральская секретарша, образцовая жена и мать, миловидная, хоть и бесцветная, была замужем за морским офицером, поднявшим с националистами мятеж на «Ферроле», и ко всему, что не касалось неукоснительного исполнения долга – патриотического, служебного и супружеского, оставалась совершенно нечувствительна. Даже чары Фалько на нее не действовали. А точнее, именно к нему она была подчеркнуто безразлична.

– И ты мне ничего не расскажешь? – допытывался он.

– Ни словечка, – она продолжала стучать по клавишам пишущей машинки, словно не замечая его. – А теперь убирайся и не мешай мне работать.

– Послушай… Когда же мы пойдем пить чай с пирожными?

– Если не забудешь позвать моего мужа – как только захочешь.

– Злючка-колючка.

– А ты прощелыга.

– Горько мне слышать такое, Марили.

– Да что ты говоришь?

– Я безобидней плюшевого мишки.

– Другим вкручивай.

…Когда Фалько прибыл в Севилью, отель «Инглатерра», где на фасаде еще виднелись отметины прошлогодних уличных боев, был переполнен постояльцами. Мест не было ни в «Мажестике», ни в «Кристине». И воспользовавшись этим, он остановился в «Андалусия Палас», самом дорогом и роскошном в городе: здесь за номер брали 120 песет в сутки, а клиентуру составляли высшие офицеры франкистской армии, германского легиона «Кондор» и итальянских добровольческих частей, воевавших на стороне националистов, крупные бизнесмены – среди них было много немцев, интересующихся железной рудой и вольфрамом, – а также люди, связанные с местной олигархией.

В конце концов, его расходы оплачивает НИОС, и адмирал (особенно если будет в духе) его прикроет. «Забыли, с кем дело имеете? – скажет он, как не раз уж бывало, начальнику финансовой службы – щуплому, близорукому и неподкупному лейтенанту Домингесу, когда тот в очередной раз начнет возмущенно потрясать пачкой счетов. – Его ж, пижона, хлебом не корми, только дай повыпендриваться, пыль в глаза пустить. Но в своем деле – он гений! Величина! А мне главное – эффективность! А этот прохвост эффективен, как наточенная и направленная бритва, наделенная разумом! А потому будем считать, что предоставляем ему беспроцентный безвозвратный кредит, или, говоря вашим языком, субвенцию. И прошу вас, лейтенант, смените выражение лица и не делайте вид, что оглохли! А если даже так – читайте по губам! Это мой приказ».

Фалько улыбался, вспоминая адмирала, покуда шел к лестнице из вестибюля, где небрежно кивнул портье, которого подкармливал щедрыми чаевыми, не в последнюю очередь и потому, что тот был осведомителем Фаланги. Он уже спускался по ступеням парадного входа, как вдруг лицом к лицу столкнулся с парой, которая только что вылезла из «линкольна-зефир» и теперь шла ему навстречу.

Почти машинально он сперва обратил внимание на женщину, оглядывая ее снизу вверх: отличного качества туфли… стройные ноги в шелковых чулках… дорогая сумочка… темное платье, прекрасно сидевшее на статном теле. Нитка бирюзы на шее. И вот наконец из-под узких полей шляпки с фазаньим перышком на него с удивлением взглянули зеленые глаза Чески Прието.

– Доброе утро, – благожелательно-нейтральным тоном произнес Фалько, прикоснувшись к собственной шляпе.

И собрался уж, не останавливаясь, идти дальше, как заметил, что кавалер – он был в военной форме – обратил внимание на глубокую растерянность своей дамы. Тогда Фалько вгляделся повнимательней и узнал Пепина Горгеля Менендеса де ла Вегу, мужа Чески. Это меняло дело.

– Какой сюрприз.

Фалько снял шляпу и уверенно принял затянутую в душистую лайку руку женщины. Потом обернулся к мужу и представился:

– Лоренсо Фалько. Мы, кажется, встречались с вами.

Он учтиво улыбался. Это была лучшая его улыбка из арсенала адюльтерного лицемерия, хотя в данном случае плод был еще так зелен, что снимать урожай предстояло не скоро. Пепин Горгель, поколебавшись минуту, кивнул и без особой приветливости протянул руку.

– Не помню.

Сказано было сухо и высокомерно, в свойственной этому господину манере. Граф де ла Мигалота, испанский гранд, вспомнил Фалько. Родом из Хереса, как и он сам: их родители владели на паях одним и тем же казино и стрелковым клубом. Человек влиятельный. Надменный мерзавец в мундире, под ручку прогуливающий по Севилье заветный трофей – супругу. До войны Фалько пересекался с ним то в клубах фламенко, то в казино, то в дорогих борделях и знал, что Горгель – распущенный, порочный и жестокий богач – совершенно не заслуживает женщину, которую сейчас ведет под руку. Бог даст, утешил себя Фалько, кто-нибудь всадит ему пулю в лоб, если война продлится еще немного. Бац – и все. Регуларес – это ударные части, пушечное мясо. Ческе исключительно пойдет траур, подумал он и по-мальчишески возбудился, представив, как будет раздевать ее, как вслед за рубашкой темного шелка стянет черные чулки с длинных стройных ног. И эта цепочка с крестиком в ложбинке меж грудей… Черт побери, чего там валандаются красные – палят много да все без толку, олухи. Мазилы.

– Я учился в колледже вместе с вашим братом Хайме, – сказал Фалько. – А с вами как-то раз встретились в Мадриде, в ресторане «Ор-Компон». И потом еще в Чикоте.

– Вполне возможно.

Горгель, укрывшись за своим лаконизмом, как за бруствером окопа, с подозрением рассматривал Фалько. Наверняка до него доходили слухи о связи Чески с этим красавчиком, у которого улыбка – хоть сейчас на рекламу зубной пасты «Марфиль». Горгель был очень высок ростом, худощав, с элегантными манерами, носил усы, кокетливо подстриженные, как у Кларка Гейбла. Загорелое лицо, нашивка с тремя капитанскими звездочками на груди, фуражка с красным околышем, мундир зеленовато-защитного цвета и высокие сапоги, начищенные до такого ослепительного блеска, что казались антрацитовыми. «Будь с ней поосторожней, – еще в Саламанке предупреждал Фалько адмирал, имея в виду Ческу. – Дамочка очень разборчивая: любовников у ней мало и все – птицы высокого полета. Это кое о чем говорит в нашей нынешней католической Испании, где так трясутся над приличиями и даже развод почитают смертным грехом. Кроме того, муж при пистолете, так что умерь свою склонность утешать томящихся в разлуке офицерских жен. Это может тебе выйти боком или еще откуда-нибудь».

– Имел честь познакомиться с вашей супругой в Саламанке, – спокойно произнес Фалько, краем глаза перехватив ее предостерегающий взгляд. – Меня представил ей ваш брат Хайме. Как он, кстати, поживает?

Лицо Горгеля немного смягчилось. Жив-здоров, ответил он. По крайней мере, если судить по его последним письмам. Его перевели из-под Мадрида в окрестности Теруэля.

– А вы? – осведомился Фалько. – В отпуске сейчас?

– Мне дали неделю по семейным делам. После Харамы.

Фалько заинтересованно вздернул бровь. В Хараме произошло едва ли не самое кровопролитное сражение этой войны. Добровольцам из коммунистических интербригад под началом испанских офицеров противостояли мавры-регуларес, вынесшие основную тяжесть боев. Потери были огромны.

– Вы были под Харамой?

Горгель с непомерной заносчивостью дернул усом:

– Был.

– И что же – там в самом деле так ужасно, как об этом пишут газеты?

– Может, еще и похуже.

– Вот как… Рад, что вы можете рассказать об этом.

– Спасибо. – Искра недоверия мелькнула в глазах Горгеля. – Я вижу, вы в штатском… Вы что – не в армии?

Фалько почувствовал на себе взгляд Чески.

– Нет, я другими делами занят… Бизнесом.

Недоверчивость сменилась неприязнью.

– Да уж вижу.

– Импорт-экспорт… – Фалько намеренно подпустил цинизма. – Продукция самого высокого спроса и всякое такое… Поверьте, не только в окопах защищают Испанию от моровой язвы марксизма.

– Понимаю.

Горгель источал презрение такой густоты, что оно казалось физически ощутимым. Он удовлетворенно повернулся к жене, как бы говоря: «Видишь, каков?» Это означало, что испытание пройдено, и Фалько решил, что теперь может смотреть на женщину с более естественным видом. Светлые глаза заскользили по ней, всматриваясь оценивающе, но осторожно, однако она уже полностью овладела собой. Выдержка Фалько дала ей для этого достаточно времени, и все внешние приличия были соблюдены. Еще он отметил как некую особенность, что Ческа, хоть между ними явно уже существовало нечто серьезное, демонстрирует технически безупречную холодность. Женщина – тем более замужняя, – которая должна скрывать серьезное чувство, ведет себя, как правило, хладнокровней, чем та, кому надо маскировать невинное увлечение. И потому Фалько наградил Ческу одобрительным взглядом и еще одной улыбкой.

– Поздравляю вас, – сказал он. – Вы можете гордиться своим мужем.

– Я и горжусь.

И с этими словами сильнее сжала руку Горгеля. Если бы не сплетни о ее любовниках, цинично подумал Фалько, меня бы тронула такая супружеская близость. Воин и его надушенный трофей. Не выходя за границы приличий, Фалько с удовольствием обвел быстрым взглядом смуглое породистое лицо. От Чески, как и в прошлый раз, пахло «Амоком», и губы были ярко накрашены. Все так же ошеломительно хороша, подумал он, испытывая от этого почти физическое страдание. Как же некстати случился тут этот Пепин. По счастливой случайности встретиться с Ческой в Севилье – и нарваться на мужа… Она совсем близко – и совершенно недоступна. Несколько месяцев назад протянулась между ними какая-то ниточка, но продолжения не последовало. Впрочем, жизнь вертится почище всякой карусели.

Отведя наконец глаза от Чески, он встретил задумчивый взгляд Пепина Горгеля. Тот сумрачно рассматривал его, будто недоумевая, зачем они втроем стоят тут на середине лестницы в отеле «Андалусия Палас». Пора убираться, подумал Фалько.

– Рад был вас видеть, – сказал он и надел шляпу.

Улица Сьерпес бурлила. Витрины обувных, шляпных, ювелирных магазинов, лавок с литографиями и фигурками святых были так изобильны, словно жизнь в городе текла по прежнему руслу. Разница чувствовалась лишь в том, что в толпе стало больше людей в военной форме, чаще встречались женщины в трауре и мужчины с креповыми повязками на рукаве, да еще в том, что перед плетеными креслами вместо прежних чистильщиков обуви – средних лет цыганистых севильянцев с мозолистыми руками – теперь возле своих ящиков с гуталином стояли на коленях мальчишки. Причина была проста: их отцы и дядья лежали в земле или сидели по тюрьмам с тех пор, как легионеры генерала Кейпо де Льяно[1]1
  Гонсало Кейпо де Льяно (1875–1951) – испанский генерал, один из организаторов и руководителей восстания 1936 г. – Здесь и далее прим. переводчика.


[Закрыть] предали огню и мечу квартал Триана на другом берегу Гвадалквивира – последний оплот Республики, оказавший вооруженное сопротивление мятежу 18 июля. Минуло почти восемь месяцев, но и сейчас каждое утро на кладбище Сан-Фернандо и у стен арабской крепости Макарена гремят залпы расстрельных команд. Гремят и будут греметь. Как написано было на первой полосе газеты «АБС» (Фалько перелистывал ее в ожидании завтрака): ампутировать пораженную часть тела, чтобы спасти весь организм, – мера болезненная, но необходимая. Что-то в этом роде.

Фалько вошел в «Сиркуло Меркантиль» и, миновав гостиную, где пахло кофе, коньяком и навощенным деревом паркета и где несколько элегантных членов клуба беседовали о ценах на пшеницу, а другие играли в домино или читали газеты, проследовал в указанный ему швейцаром маленький салон с развешанными по стенам рыцарскими доспехами и ржавыми рапирами. Из мебели здесь были только старинный стол красного дерева и несколько кожаных кресел, два из которых были заняты.

– Опаздываешь, – буркнул адмирал.

Шеф НИОС был, как всегда, в штатском; на столе перед ним лежал старый, толстой кожи портфель. Фалько, немного отогнув манжету, взглянул на часы. Он только на две минуты не поспел к сроку.

– Виноват, – сказал он.

Из-под седых усов донеслось нечленораздельное ворчание. Адмирал вытащил из кармана пакет табаку и трубку и принялся ее набивать, но прежде показал черенком на того, кто сидел по другую сторону стола.

– Узнаешь? Полагаю, видел на фотографиях.

Фалько кивнул. Трудно было не узнать этого господина средних лет, с редкими волосами, в круглых роговых очках, одетого в элегантный двубортный костюм – темно-синий, в тонкую полоску, который Фалько, завсегдатай лондонских ателье на Сэвил-Роу, поместил в разряд запредельно дорогих. Под узлом лимонного галстука золотая булавка скрепляла углы воротничка.

– Кажется, узнаю.

Адмирал в третий раз заурчал – теперь уже как-то по-кабаньи. Сегодня, подумал Фалько, он особенно не расположен к любезностям.

– Кажется? Креститься надо, когда кажется! Теряешь навык!

Не вставая и не протягивая руку, тот, о ком шла речь, рассматривал Фалько с холодным любопытством. От него вообще веяло чем-то ледяным, и даже самая его элегантность казалась будто подмороженной. Из-за толстых стекол глаза смотрели пронизывающе и спокойно. Так смотрят люди, уверенные в себе и в том, что могут купить все, что потребуется или захочется. Фалько видел фотографии этого человека в газетах, в светской хронике иллюстрированных журналов, а однажды, еще до революции, – рядом с королем Альфонсом XIII в репортаже, посвященном не то автомобильным гонкам, не то скачкам или бегам. Но вживую и вблизи – никогда, и потому даже немного смутился, хотя никак это не обнаружил.

– Томас Ферриоль, – сказал он.

Адмирал продолжал набивать трубку и проговорил, не поднимая головы:

– Ответ правильный. Теперь забудь это имя и садись.

Фалько, гадая, что все это значит, повиновался. Томас Ферриоль, ни больше ни меньше. Ультрароялист, наживший колоссальные деньги благодаря фальшивым банкротствам и контрабанде в огромных размерах, пират в белом воротничке, наделенный британской сдержанностью и тевтонским хладнокровием, был главным спонсором мятежников. Это он арендовал самолет «Драгон Рапид» и нанял английского пилота, который 18 июля доставил с Канарских островов в Тетуан генерала Франко, взявшего командование над взбунтовавшимися в Марокко войсками. Это он за миллион фунтов стерлингов купил в Италии двенадцать самолетов «Савойя», это он сделал так, что пять танкеров, зафрахтованных одной из его фирм и нагруженных горючим для государственной компании «Кампса», изменили курс в Средиземном море и направились в зону, которую контролировали мятежники. По-прежнему держась в тени, Томас Ферриоль был официальным банкиром националистской Испании.

– Вот он – человек, о котором я вам говорил в Саламанке.

Адмирал обращался к Ферриолю. Оба теперь смотрели на Фалько.

– И вы, помнится, сказали, что ему можно доверять.

– Всецело, хоть он не без причуд.

– И что вы ручаетесь за его действенность.

– В полной мере.

– И что у него обширные связи.

– Весьма обширные… Он не из тех, кто будет жалостно скрестись в дверь. Таких много развелось в последнее время. – Адмирал критически оглядывал Фалько, словно говорил обидные для него слова. – Зовет по именам всех швейцаров, барменов и крупье в лучших отелях и казино Европы и Восточного Средиземноморья. Из хорошей, как говорится, семьи, хоть и отбившийся от рук.

– А-а, я знаю этот тип.

Наступило молчание. Потом Ферриоль слегка кивнул, и адмирал положил так и не раскуренную трубку на стол, открыл портфель и достал оттуда несколько картонных папок. Сунул Фалько чистый лист бумаги.

– Сюда можешь записывать, что сочтешь нужным, но без имен, дат и адресов. Потом вернешь мне. Выносить отсюда ничего нельзя.

– Ладно.

– Я предпочел бы услышать «Так точно!». А то сеньор Ферриоль решит, что ты меня в грош не ставишь.

Фалько улыбнулся:

– Так точно, господин адмирал.

– Когда в последний раз был в Танжере?

– Два с лишним года назад. Зимой тридцать четвертого.

Адмирал сделал вид, что вспоминает. Свет в гостиной падал так, что глаза – вставной и настоящий – казались разного цвета.

– По нашим делам?

– Да. – Фалько с сомнением покосился на Ферриоля, но адмирал кивнул, разрешая говорить. – По делу Коллинза.

– А-а, помню-помню.

Помнил и Фалько. Поезд из Сеуты в Тетуан, одиннадцать дней томительной скуки, когда он валялся на кровати в отеле «Регина», ожидая приказ отправляться в Танжер и ликвидировать там британского инженера, затеявшего двойную игру. И продававшего республиканские военные секреты нацистской Германии. Дело, впрочем, решилось благополучно для всех, кроме инженера.

– А раньше бывал? – допытывался адмирал.

– Бывал. Несколько раз.

– Город хорошо знаешь?

– Прилично.

– Связи остались?

– По всей видимости…

– А поточней?

– Не могу, господин адмирал. При всем моем… Это мои контакты и это – хорошие контакты.

Адмирал снова взял трубку, достал из кармана коробок, откинулся на спинку, чиркнул спичкой и поднес огонек к чашечке. Все эти действия призваны были скрыть, что он доволен ответом. Потом, выпустив несколько клубов дыма, взглянул на Томаса Ферриоля, как бы предоставляя слово ему. Финансист во все время этого диалога сидел молча и неподвижно и не сводил глаз с Фалько, которому стало не по себе от такого пристального взгляда. Взгляда рыбы в аквариуме. Точнее – акулы.

– Вам известна история с золотом из Банка Испании?

Фалько удивленно заморгал. Это был неожиданный вопрос.

– Известно то же, что и всем.

– А что известно всем?

– Что республиканское правительство в конце прошлого года отправило в Россию свой золотой запас, чтобы он, во-первых, не попал в руки франкистов, если Мадрид сдадут, а во-вторых, в обеспечение военных поставок. По крайней мере, так говорили.

– Верно говорили.

Фалько чуть скривился:

– Я рад за русских.

Ему не понравилось, как сухо и безразлично собеседник воспринял эту реплику. Зато адмирал метнул в него убийственный взгляд:

– Нам плевать, что тебя тут радует или печалит! Понял?

Трубка яростно пыхнула дымом.

– Изволь извиниться!

– Виноват. Прошу извинить.

За стеклами очков Ферриоля сверкнула искорка – диалог явно позабавил его. Фалько обратил внимание, какие у него тонкие и бледные губы. Будь он женщиной, подумалось ему, я бы с такой целоваться не стал.

– Золото несколькими партиями в строжайшей тайне под сильной охраной отправляли с начала сентября. Небольшую часть доставили самолетом во французские банки… А почти все остальное – десять тысяч ящиков с золотом в слитках и в старинных монетах – сложили в пороховых складах в Альгамеке, под Картахеной, а там перегрузили на русские корабли, отплывшие в Черное море.

Фалько с видом первого ученика поднял руку:

– Можно спросить?

– Разумеется, можно, – отозвался Ферриоль.

– Только по делу! – добавил адмирал.

– О каком количестве золота мы говорим?

Ферриоль увлеченно рассматривал свои ногти.

– По нашим подсчетам, от шестисот до семисот тонн самое малое.

– И сколько же это потянет по нынешнему курсу?

– Больше двух миллиардов песет.

– Ого! – восхитился Фалько. – Сталину теперь будет на что водки себе купить.

Ферриоль обернулся к адмиралу, изобразив улыбку столь ледяную, что ее и улыбкой назвать было трудно:

– Он у вас всегда такой наглый?

– У него есть достоинства, уравновешивающие этот порок.

– Вы меня успокоили. И какие же?

Адмирал на миг задумался.

– Обаяние. Второе главное свойство его натуры.

– А первое какое?

– Верность.

– Кому?

– Самому себе. И мне.

– Именно в таком порядке?

– В таком… Но обе уживаются в нем мирно.

Пауза. Облачко дыма и негромкое причмокивание адмирала, посасывающего трубку. Казалось, что Ферриоль молча сопоставляет верность, дерзость и действенность, но по его бесстрастному лицу не угадать было, к какому выводу он придет.

– Вернемся к золоту, – предложил адмирал.

– Не все золото пошло в Россию, – сказал финансист, снова обращаясь к Фалько. – Нам известно, что пятая часть отправлена в Марсель, где ляжет на счета как Республики, так и частных лиц. В частности – министра финансов Негрина и некоего Прието, который приходится сыном главе морского ведомства… Как видите, кое-кто подстелил себе соломки на тот случай, если все рухнет.

– «Если есть икорка – не черства и корка», – с безразличным видом заметил Фалько.

– И даже после этого, – продолжал Ферриоль, – в Альгамеке остается весьма порядочный куш. По самым скромным подсчетам – тонн тридцать. Недурно.

Фалько достал из внутреннего кармана вечное перо «Шиффер» в яшмовом корпусе. Отвинтил колпачок и быстро произвел подсчет на лежавшем перед ним листке.

– Сто миллионов, – объявил он.

– Да, в песетах, – подтвердил финансист. – Или около четырех миллионов фунтов стерлингов.

– Немало. И до сих пор лежат в Альгамеке?

– Нет.

Опять повисла пауза. На этот раз Ферриоль взглянул на адмирала.

– Десять дней назад, – сказал тот, – ночью, соблюдая все меры секретности, эти последние ящики погрузили на борт торгового судна.

– Русского? – поинтересовался Фалько.

– Испанского.

– А позволено ли будет узнать, что это за судно?

– «Маунт-Касл», – правый глаз заискрился насмешкой. – Тебе это о чем-нибудь говорит?

Фалько вспомнил симпатические чернила на проспекте «Норддейчер Ллойд, Бремен». Зарезанного им человека и сброшенного с балюстрады португальца. Мир тесен, подумалось ему.

– Первоначально – английское, – сказал Ферриоль. – Я сам успел зафрахтовать его незадолго до войны.

Теперь «Маунт-Касл» действует в интересах Республики, пояснил адмирал. Ходит под панамским флагом, принадлежит какой-то астурийской компании и долгое время дурачил франкистов, пытавшихся перерезать морские пути. Просто какой-то «Летучий Голландец». НИОС насчитала за ним несколько рейсов с оружием и боеприпасами между Валенсией, Барселоной, Одессой, Ораном и Марселем. До сих пор ему неизменно удавалось ускользнуть и от надводного флота франкистов, и от итальянских субмарин, помогавших им в Средиземном море.

– Экипаж испанский?

– Скорей всего. По крайней мере, бо́льшая его часть.

– Вооружение?

– Легкое.

– А это точно, что он везет золото?

– Точно. Но на этот раз он пойдет не в СССР. Обстоятельства заставили его двинуться противоположным курсом – к Гибралтарскому проливу.

«Маунт-Касл», объяснил адмирал, вышел из Картахены под конвоем республиканского миноносца «Лепанто», однако красный флот, которым после того, как перебили всех офицеров, командуют кочегары и комендоры, как боевая сила гроша ломаного не стоит. С этими словами адмирал раскрыл папку и вытащил оттуда уменьшенную копию морской карты.

– Он прошел вдоль побережья до мыса Гата, а там взял курс на Алжир. Мы полагаем, намерен держаться во французских территориальных водах и идти на восток.

Фалько рассматривал карту, разложенную на столе. Вот Гибралтарский пролив. Узкий клин – в самой своей широкой части не больше пятнадцати километров. Гибралтар и Танжер были обведены красным карандашом.

– И чего же его понесло в противоположном направлении?

– Наткнулся на наш корабль. И тут ему перестало везти.

Уже ближе к ночи «Мартин Альварес», один из двух миноносцев, имеющихся в составе франкистского флота, заметил сухогруз с провожатым восточней Альборана. Начался скоротечный бой, «Лепанто» получил два попадания и предпочел благоразумно улепетнуть. Однако все же дал «Маунт-Касл» время и возможность уйти к западу. На следующий день тот решил выдать себя за англичанина, поднял «Юнион Джек» и лег на прежний курс, однако миноносец, патрулировавший зону, в обман не дался и отрезал «Маунт-Касл» путь в Гибралтар, куда тот попытался юркнуть. Пользуясь темнотой, сухогруз дал полный ход и все же ускользнул.