Текст книги "Ева"

– Много на себя берете, – сказал он. – Да вы знаете, с кем…

Ствол пистолета больно ткнул его под ребро.

– Заткнись, сказано.

Он повиновался. Попытался выстроить эмоции по ранжиру – от страха до упрямой уверенности в себе – и сделать так, чтобы она возобладала. Происходило бы дело не в машине, он бы скорей всего резко развернулся и попробовал выбить оружие. По принципу «была не была». Он владел такими штуками и сейчас горько жалел, что не применил свое умение у дверей отеля. Но здесь, в машине, когда ты втиснут в узкое пространство между дверцей и передним сиденьем, об этом нечего даже и думать. Чистое самоубийство.

– Сиди, не рыпайся, – сказал водитель. – Недолго осталось.

– Что «недолго»?

Второй снова издал неприятный смешок. Переехали мост и двинулись по автостраде на Херес, но уже довольно скоро свернули на грунтовую дорогу, петлявшую между зарослей тростника. Луна поднялась чуть выше и теперь, когда крыши больше не загораживали ее, лила млечное сияние на угрюмый пейзаж. Фалько прикидывал, сумеет ли распахнуть дверцу и выброситься из машины на всем ходу, но прикидки эти увели его не слишком далеко. Было ясно, что он может сломать себе руку или ногу и окажется таким образом беззащитным. Кроме того, ему под ребро по-прежнему упирался ствол пистолета. И не было возможности ни отпрянуть, ни нанести удар, потому что при малейшем движении будет спущен курок, и тогда – здравствуйте, ангелы небесные. Ну, или – бесы преисподней. Парень этот, по всему судя, дело свое знал. И ни на миг не отвлекался.

– Приехали, – сказал водитель.

Фалько поглядел на дорогу. В подрагивающем свете фар виднелись полуразрушенная стена, ветви олив, крыша с выщербленной черепицей. Заброшенный, полуразвалившийся дом. У стены стоял «бентли-спид-сикс» с погашенными фарами. Какой-то человек полусидел на капоте.

– Вылезай.

Затормозили, не глуша мотор. Водитель был уже снаружи и открывал дверцу. Фалько послушно выбрался из машины, чувствуя меж лопаток ствол.

– Будешь шалить – завалю.

Это напоминало бы реплику из гангстерского боевика, но зажатый в руке огромный американский кольт был явно не из реквизита. Все трое двинулись по освещенному фарами пустырю к человеку, ожидавшему возле «бентли». Двойной горизонтальный луч удлинял их тени, ложившиеся на каменистую неровную землю. Фалько споткнулся, на миг потерял равновесие и тотчас получил рукоятью пистолета по спине:

– Под ноги смотри, придурок.

Подойдя поближе, Фалько узнал того, кто стоял возле «бентли», и понял: все, что он воображал себе до этого, можно выбросить из головы. Действительность превзошла все ожидания и перекрыла любую игру воображения. Этот человек был в штатском, одну руку он элегантно держал в кармане, а другую козырьком приставил ко лбу, защищая глаза от слепящих фар. Под тонкими выстриженными усиками змеилась улыбка жестокая и многообещающая. Фалько подумал, что так улыбался бы шакал – если бы шакалы улыбались, в чем он не был уверен, – оказавшись перед легкой и вожделенной добычей.

Это был капитан регуларес Пепин Горгель, граф де ла Мигалота. Супруг Чески Прието.

– Десятую заповедь помните?

– Смутно.

– Не пожелай жены ближнего своего.

– И?

– Ческа – моя жена.

Фалько пожал плечами с большим хладнокровием, но выглядело это не очень убедительно.

– А мне до этого какое дело?

Горгель смотрел на него с бесконечной ненавистью, кривя губы пренебрежительной усмешкой. Они стояли в конусе света, образованном фарами второго автомобиля.

– Знаете, почему пощечина так оскорбительна?

– Понятия не имею.

– Потому что в Средние века ее давали тем, кто не носил шлем… Мерзавцу, который не был рыцарем.

С этими словами он открытой ладонью хлестнул Фалько по лицу. Звук пощечины вышел сильным и резким. Фалько стиснул зубы, напрягся всем телом, чувствуя, как ствол пистолета крепче прижимается к спине.

– Я знаю, свинья, где ты был сегодня вечером.

Опять на «ты». Нехорошо. Сначала становятся рогоносцами, потом теряют манеры. Воспитанность улетучивается. Кажется, ночка выдалась не из самых удачных.

– Сегодня днем я не сделал ничего, что задело бы вашу честь.

– Ты сам себя перехитрил… Что ты делал в доме Луизы Сангран?

– Я давно знаком с ней, – сымпровизировал Фалько. – Мы друзья с ее мужем.

Горгель на миг растерялся и потерял уверенность. Потом мотнул головой:

– Врешь.

– Вовсе нет. Я был у нее в гостях.

– А что там делала моя жена?

– Она подруга Луизы.

– Сам знаю, что подруга. Я спрашиваю, что ты там делал?

– Чай с ними пил. Разговаривал… Рассказывал…

Вторая оплеуха, сильней первой, перебила его. В левом ухе загудело, словно к нему поднесли камертон. Лицо горело.

– Ты меня за дурачка принимаешь? – брызгая слюной, вскричал Горгель. – За слабоумного?

– Это какая-то чушь… Вы, похоже, сошли с ума.

Горгель взглянул на своих приспешников, словно призывая их в свидетели, и занес руку для нового удара.

– Кто ты такой? Какого дьявола ты тут ошиваешься?

– Я уже ответил вам утром. У меня тут дела.

– Я сейчас устрою тебе дела, мерзавец! – Горгель, по-прежнему держа руку на весу, сжал кулак. – Я оторву тебе яйца и засуну в рот, как поступают мои мавры с красными.

– Да послушайте… Это недоразумение. Отпустите меня. Говорю же: я сто лет знаю Луизу и ее мужа…

– Ах вот как? И как же этого мужа зовут?

Фалько колебался лишь секунду:

– Сангран.

– Имя его как?

Фалько замялся, пытаясь выиграть время. Однако оно стремительно истекало. Выхода не было. На этот раз последовала не оплеуха – Горгель сделал знак своим людям. Тот, что был с пистолетом, ударил Фалько рукоятью в шею чуть ниже затылка. От пронзившей все тело боли перехватило дух, подкосились ноги. Он упал на колени, ударившись ими о крупную гальку, и не сдержал стон. Это, кажется, понравилось Горгелю.

– Ну-ка принесите касторки, – приказал он.

Один из его людей полез в «бентли» и стал шарить там. Второй по-прежнему держал Фалько под прицелом.

– Кости тебе переломаем, – посулил Горгель. – Будешь у нас гуттаперчевый мальчик. А потом что останется, на жидкое дерьмо изойдет.

– Умоляю вас, сжальтесь… – раболепно простонал Фалько.

Всем своим видом он выражал униженность и страх. Предел падения. И от этого на губах Горгеля заиграла довольная улыбка. Со смехом он подался вперед:

– Ну-ка повтори.

– Пощадите…

По-прежнему стоя на коленях, он потянулся обхватить сапоги Горгеля.

– Нет, вы посмотрите… – сказал тот, спесиво встопорщив ус. – Глазам своим не верю… Начисто лишен стыда…

– Я ни в чем не виноват, – продолжал умолять Фалько. – Клянусь вам – ничего не сделал. И в мыслях даже не было…

– Погань… Жалкая, трусливая мразь.

Горгель пнул его в грудь сапогом. Фалько ползал у его ног, хныча, молил о пощаде. Водитель вытащил из «бентли» бутылку с касторкой.

– Поднимите его и откройте ему рот.

Чтобы взять Фалько за шиворот, стоявшему сзади пришлось отвести пистолет и наклониться. Фалько в тот же миг ухватил облюбованный камень – большой, корявый, тяжелый – и, воспользовавшись тем, что его рывком вздернули вверх, пружинисто распрямился и с разворота ударил заднего в лицо. Хрустнули кости и зубы, тот выронил пистолет и опрокинулся навзничь, не успев даже вскрикнуть, а Фалько уже швырнул камень в голову второму. Все произошло очень стремительно. Водитель схватился за рассеченный лоб, выронил бутылку, и та разбилась у его ног. Фалько ударом кулака свалил ошеломленного Горгеля и сразу же обернулся к водителю, который показался ему более опасным противником – он, хоть и шатался и не отрывал руки от залитого маслом и кровью лица, но устоял на ногах. Фалько ударил его ногой в пах, а когда тот с воем покатился наземь, для верности пнул вторично. На всякий случай. Предусмотрительность – добродетель и мать… чего она там мать? Мудрости, кажется.

– Сволочь… – процедил Горгель.

Отброшенный к заднему колесу «бентли», он силился подняться. Теперь уже Фалько рассмеялся сквозь зубы. Он начал получать удовольствие от всего этого.

– В этом можешь не сомневаться.

У него было в запасе еще примерно полминуты. Времени для отступления больше чем достаточно. Потирая ноющую руку, он оглядел место действия: в свете фар видны были те двое, что привезли его сюда, – один лежал неподвижно, лицом вверх, второй еще корчился от боли. Этого Фалько обшарил и обнаружил пистолет. Убедившись, что он на предохранителе и, значит, не выстрелит, Фалько несколько раз с силой ударил лежавшего рукоятью по голове, и когда тот затих, отбросил пистолет во тьму. Потом подобрал валявшийся на земле кольт второго и спокойно направился к Горгелю. Тот, еще оглушенный ударом, сумел все же подняться на ноги и запустил руку в задний карман. Фалько опередил его, вырвал оттуда маленький никелированный пистолет и тоже отшвырнул подальше. Потом, разжав Горгелю рот, всунул туда ствол. И заметил при этом, что бессмысленное выражение в его глазах сменилось страхом. Теперь, подумал Фалько со свирепой радостью, твой черед. Герой недоделанный.

– Слушай, кретин. Я видел твою жену три раза в жизни и ни разу пальцем до нее не дотронулся. Хотя был бы и не прочь. Да не сложилось. Понял?

Горгель смотрел на него не моргая, не отводя глаз. Фалько заметил, что левая сторона его лица отекла. Из открытого и заткнутого стволом рта бежала слюна и вырывался утробный хрип. Зубы лязгали о вороненую сталь. Граф де ла Мигалота сейчас был не так элегантен, как в капитанском мундире или в непринужденной позе у крыла «бентли» с бутылкой касторки в руке. Он был растрепан, перепачкан землей, узел галстука съехал куда-то под ухо. Фалько придвинулся вплотную и проговорил тихо, словно по секрету:

– Не попадайся мне больше на дороге. А попадешься – убью. А когда твоя жена овдовеет, я ее с большим удовольствием… И ее, и мамашу твою, и сестер, если есть. А сперва обоссу твое надгробье.

С этими словами он вытащил ствол у него изо рта. Намереваясь на этом со всем и покончить, однако Горгель рассудил иначе. В конце концов, он, ветеран Харамы, был совсем не трус, а ярость придала ему сил. В следующую минуту он кинулся на противника – или только хотел кинуться, ибо Фалько был настороже и ждал этого. С холодным любопытством естествоиспытателя. Интересно же – особенно если меж лопаток не уткнут ствол – наблюдать все это: реакцию мужей, ревность, задетую честь и всякое такое прочее. Это интересно. Это познавательно.

Первый удар стволом пистолета пришелся в висок. Когда Горгель упал, Фалько три раза, спокойно и размеренно, пнул его в голову, и тот наконец перестал шевелиться. Кровь текла у него из носа и из уха, полуоткрытые глаза остекленели.

– Клоун, – процедил Фалько.

И ударил еще раз – чтобы уж точно не осталось ни одного целого зуба. Потом наклонился к лежащему узнать, дышит ли он. Дышит. И это хорошо, подумал Фалько. Дыши. Хотелось бы посмотреть, в каком виде будешь ты ходить по Севилье, прежде чем вернуться на фронт. Когда сможешь вернуться, разумеется. С рожей, расписанной, как географическая карта. И послушать, что скажут твои друзья. И твоя благоверная, когда увидит тебя.

Он подхватил Горгеля под мышки и оттащил подальше от машины. Развязал и сдернул у него с шеи галстук и с ним в руке вернулся к «бентли», отвинтил крышку бензобака, сунул туда галстук, оставив конец снаружи, и поджег.

Потом сел за руль второго автомобиля и, прежде чем развернуться и тронуться в обратный путь, в Севилью, бросил прощальный взгляд на три неподвижных тела.

Последнее, что отразилось в зеркале заднего вида, был запылавший как факел «бентли». И удалявшееся красноватое свечение накрыло лицо Фалько, словно маской, сквозь прорези которой смотрели серые жесткие глаза.

Голова болит, мрачно отметил он. И рука. Хотелось только поскорее добраться до отеля, обложить руку льдом, а потом принять горячую ванну и выпить коньяку с двумя таблетками кофе-аспирина.

4. Белый город

Фалько, сидя на балконе своего номера в отеле «Континенталь», созерцал панораму танжерского порта. Внизу ветер-левантинец развевал бурнусы мужчин, трепал подолы женских одеяний. Покачивались кроны пальм, а за ними и за зданием таможни, за бетонно-каменной громадой волнореза на темно-синей глади, тянувшейся до серой линии испанского побережья, посверкивали белизной пенные барашки. Стоявшие в бухте корабли, натягивая якорные цепи, смотрели носом к ветру.

– Еще дня два задувать будет.

Эти слова с заметным каталанским выговором произнес стоявший за спиной Фалько тучный мужчина. По имени Антон Рексач, по легенде – торговый агент. Весил он, должно быть, не меньше ста килограммов. Носил белый костюм – очень измятый и несвежий. Казалось, что его светлые волосы приклеены к черепу и что таких студенистых, белесо-голубоватых глаз у людей не бывает. Он как-то по-особенному двигал руками, как будто они помогали ему сохранять равновесие при ходьбе, а правильней было бы сказать – при перемещении в пространстве. Рядом на стуле лежала его видавшая виды соломенная шляпа.

– Нашей затее это, полагаю, никак не помешает, – отозвался Фалько.

– Совершенно не помешает. «Маунт-Касл» и «Мартин Альварес» ошвартованы у причала, команды сошли на берег. – Рексач подошел к железным перилам, протянул Фалько маленький театральный бинокль и показал в сторону порта: – Вон они, полюбопытствуйте.

Фалько взглянул через окуляры. У республиканского сухогруза корпус и надстройка были темные, а очень высокая труба – черная, без герба. Чуть поодаль, на краю причала, у последних кнехтов зловещим часовым застыл франкистский миноносец. Стальной пес сторожил свою жертву.

– Наряд международной полиции глаз не спускает с судна, – продолжал Рексач. – Близко не подпускает никого, кроме членов экипажа.

– На берегу столкновений не было?

– Нет, насколько я знаю. Время от времени матросы оказываются в одних барах, кабаре и кафе. Разумеется, братания не происходит. Поглядывают враждебно, могут отпустить какую-нибудь шпильку… Не более того. Могут, конечно, помянуть чью-нибудь мать. Это в порядке вещей. Но им даны строгие инструкции, а те и другие – ребята дисциплинированные. Понимают, что к чему, и стараются вести себя прилично.

Фалько вернул ему бинокль.

– Общая ситуация никак не изменилась за это время?

– Никак. У нас и у них тут имеется по консулу. Республиканский беспрерывно хлопочет, наш – блокирует все его усилия. Все застыло в мертвой точке. Самое большее, чего нам удалось добиться, – им сейчас не разрешают грузить уголь.

– И что произойдет, если все останется по-прежнему?

– По истечении срока «Маунт-Касл» должен будет выйти в море, иначе его интернируют. А если выйдет – наш миноносец перехватит. В обоих случаях мы остаемся в выигрыше. Теоретически.

– От чего же зависит окончательное решение?

– От Контрольной комиссии. Международный статус Танжера гарантируют консулы Испании, Франции, Италии, Англии и другие. Комиссия следит за налоговым режимом, за юстицией и за полицией… От местных – губернатор, или по-здешнему – мендуб, представляющий султана Марокко, и во всем слушающийся своего французского советника.

– Больно уж мудрёно все… Кто тут решает?

– Франция и Англия, разумеется. Еще Италия, выступающая как наш союзник. Французы имеют большое влияние на международную жандармерию. В настоящее время официально они поддерживают красных, вкачавших сюда большие деньги… Это я к тому, что враждебности со стороны властей ожидать не стоит, но даром ничего не получите.

– А если платить, то в песетах?

Рексач взглянул на него предостерегающе. Поскреб скверно выбритые брылы, закрывавшие узел галстука.

– У вас их что – много?

– Мало.

– Тогда забудьте о них. Здесь сейчас объясняются франками. Из-за войны песетами этими – только подтереться.

– Ну, а как там наши? Я хочу сказать – «те, что на нашей стороне»?

При слове «сторона» Рексач, словно охваченный законным недоумением, вздернул бровь. И оглядел Фалько с оценивающим любопытством. Явно пытаясь понять, куда его отнести – к фанатикам или к наемникам. Вероятно, к окончательному выводу он не пришел и, скрывая замешательство, с чрезмерной медлительностью потащил из нагрудного кармана гаванскую сигару.

– Мы крепнем все больше и больше, – наконец выговорил он. – Мы с каждым днем обретаем все больше влияния, хоть по-прежнему официально не существуем. Церковь, конечно, за нас: епископу Танжера осталось только спеть «Лицом к солнцу»[6]6
  «Лицом к солнцу» (Cara al sol, 1935) – франкистский гимн Хуана Тельериа на стихи, написанные в основном вождем Фаланги Хосе Антонио Примо де Риверой.


[Закрыть]. И денег мы вкладываем меньше, чем красные, но зато прицельней и, стало быть, эффективней.

Не затрудняя себя приличиями, он отгрыз кончик сигары и выплюнул его через перила. Испанская колония, добавил он через минуту, расколота. Из шестидесяти тысяч жителей Танжера половина – европейцы, а из них – четырнадцать тысяч испанцев. К ним еще прибавились сейчас беженцы из Сеуты и Испанского Марокко. Испанцы облюбовали себе квартал Соко-Чико и ходят там в два кафе: сторонники Франко – в кафе «Сентраль», республиканцы – к «Фуэнтесу».

– Серьезных конфликтов пока не случалось. Все это знают, и сейчас кое-как научились уживаться друг с другом. Кроме того, в изобилии шпионов, перебежчиков, доносчиков, торговцев оружием и наркотиками. Люди, пришедшие извне, и люди, купленные внутри. – Он снова окинул Фалько испытующим взглядом. – И это уже другой мир.

– Наш.

– Именно. Там шпионят даже чистильщики ботинок и шлюхи.

Они многозначительно переглянулись. Затем Рексач, по-прежнему покачивая руками, словно для баланса, отодвинулся в глубину номера, где не было ветра, чиркнул спичкой и раскурил сигару. Несколько секунд вдумчиво посасывал ее, оценивая вкус.

Фалько глядел туда, где между кронами пальм стояли у пирса два корабля.

– Испанской почте доверять не стоит, – посоветовал Рексач. – Ее служащие верны Республике. Пользуйтесь лучше французской или английской… – Он словно припоминал что-то. – Под каким именем предпочитаете работать здесь?

– Под тем, какое записано в книге регистрации этого отеля и значится у меня в паспорте, – Педро Рамос.

– Ладно.

Фалько не сводил глаз с двух кораблей.

– Что из себя представляет командир нашего миноносца? Мне бы надо с ним поговорить.

– На борту?

– Да нет, лучше на берегу. Незачем привлекать к себе внимание.

Рексач, устроившись в углу, выпустил облачко дыма.

– Фамилия – Навиа, звание – капитан второго ранга, производит впечатление человека понимающего, хотя тут вот какая примечательная штука: с тех пор как пришвартовались здесь, с «Маунт-Касл» не дезертировал ни один человек. А с нашего миноносца исчезли трое – двое палубных матросов и кочегар. Тем не менее Навиа не запрещает команде увольнения на берег. Такой вот своеобразный господин.

Последние слова он произнес, вынув сигару изо рта, скривившегося в осудительной усмешке. Было ясно, что такие своеобразные господа одобрения у него не снищут.

– Мне надо повидаться с ним, – сказал Фалько.

– Это нетрудно устроить.

Фалько отошел от перил.

– А каков капитан «Маунт-Касл»?

– Фамилия его Киро́с. Астуриец…

– Это мне известно. Пока летел в Тетуан, прочел его досье.

– Ну, тогда вам полезно будет узнать, что он каким-то колдовским образом долго ускользал от наших кораблей. От нас и от наших итальянских кузенов. Покуда удача ему не изменила… Он живет на борту своего «купца», на берег сходит редко. Только чтобы пошевелить республиканского консула.

В памяти Фалько свежи еще были сведения о «Маунт-Касл» и о капитане Фернандо Киросе. Он успел выучить все это наизусть на пути из Севильи в Тетуан, когда читал справку, чтобы не вступать в разговоры с чересчур словоохотливым английским пилотом. Семь месяцев «купец» и его экипаж играли в Средиземном море в прятки с гидросамолетами, базировавшимися на Майорке, с франкистскими крейсерами и итальянскими субмаринами, уходя от них в безлунные ночи и туманные дни, вывязывая затейливые кружева между Валенсией, Барселоной, Одессой, Ораном и Марселем. Шли под трехцветным флагом Республики, маскировались под англичан, норвежцев или панамцев, доставляя по назначению уголь, продовольствие, технику, оружие. А теперь везли в трюмах последнее золото из государственного банка Испании.

– Упрям как баран, – добавил Рексач. – Упрямства больше, чем соображения. Но – хороший моряк.

– Что известно о красных агентах?

– Они сошли на берег и живут в отеле «Мажестик» неподалеку от берега. Тамошний директор мне знаком – от него и знаю. Их трое – политкомиссар-испанец и двое иностранцев, мужчина и женщина.

– Что это еще за мужчина? – поинтересовался Фалько: раньше о нем речи не было.

– Мы думаем, русский, хотя по виду больше смахивает на англичанина или американца. Фамилия – Гаррисон. Представляется журналистом, но этим никого не обманешь. Женщина, вероятно, русская. Блондинка, на вид тридцати нет.

Фалько секунд пять помедлил, прежде чем задать новый вопрос:

– Что о ней известно?

– Мало… Паспорт на имя Луизы Гомес, по-испански говорит безупречно. – Рексач сигарой нарисовал в воздухе дугу. – Ночует у себя в номере, много заказывает.

– Почему они сошли на берег?

– По международному регламенту судам воюющих государств в нейтральных водах запрещено передавать и принимать сообщения по радио… Ну и потом, на суше легче действовать. Больше свободы движений.

Фалько машинально дотронулся до кармана, где лежал портсигар, но доставать его не стал. В голове шла сейчас напряженная работа – во всеоружии опыта и здравого смысла он сортировал по значимости, расставлял по степени важности воспоминания, чувства, задачи, угрозы. Ошибки убивают, холодно подумал он. Впрочем, одни ошибки убивают чаще и легче, нежели другие. А Танжер при всем своем космополитическом облике и атмосфере, при обилии чужестранцев, сидящих за столиками его кафе, только кажется нейтральным: это территория противника. Здесь лучше бы не ошибаться.

– Полагаю, они у вас под постоянным наблюдением? – спросил он спокойно.

Рексач прижмурил белесый студенистый глаз:

– Как вы можете сомневаться? Обидно даже… Хотя они, в свою очередь, тоже пытаются следить за мной. Рассчитывают на помощь моего коллеги с той стороны, резидента республиканской разведки по имени Истурис: он красный до самых потрохов, но малый неплохой. И доктор приличный. Мы с ним отлично ладим – до определенных пределов, разумеется. – Он меланхолично уставился на столбик наросшего пепла, припоминая былые славные времена. – Глаз с них не спускаем.

– А те трое как себя ведут?

– Тихо и скромно. Но не прячутся. Разговаривают с капитаном Киросом, с Истурисом и консулом. С редакторами местных газет. Посылают телеграммы в Валенсию, в Париж, в Москву… временами кто-нибудь ужинает в «Бараке», шикарном ресторане возле большой мечети. Гудят, как теперь принято говорить, в баре отеля «Минзах» напротив моего офиса, а одного из них видели вечером в казино. Хоть и марксисты, а деньги швыряют без счета: каждый номер в «Мажестик» стоит восемьдесят долларов в сутки… И совершенно точно известно – этот самый испанец, политкомиссар Хуан Трехо, пьет как лошадь.

– Вы перехватываете их депеши?

Рексач улыбнулся, как лис, уже просунувший лапу в дверь курятника:

– Бывало, но они используют коды, к которым у нас пока нет ключей… Трехо открытым текстом направил несколько донесений в главный штаб республиканского флота и правительству в Валенсии, однако там не было ничего заслуживающего внимания.

Фалько удовлетворенно кивнул:

– Вы многое успели за несколько дней.

– Надо же понимать, откуда ноги растут. Я живу в Танжере и знаю, кому следует сунуть несколько франков. – Он снова сощурил глаз. – Понимаете, о чем я?

– Чего уж тут не понять…

Рексач выбрался из-под прикрытия двери и протянул Фалько визитную карточку с номером телефона.

– Не злоупотребляйте этим и лишнего не говорите, – сказал он. – Линия не защищена. Во всем прочем я в полном вашем распоряжении… Такие мне даны инструкции.

Он попыхтел сигарой и взглянул на нее недовольно, потому что ветер слишком быстро рассеивал дым.

– Попробуете прощупать капитана «Маунт-Касл»?

Фалько не разомкнул уста. Рексач скорчил лукавую гримасу:

– Господи боже… Чего бы я не отдал, чтоб поприсутствовать при этом…

Он расхохотался и, зажав сигару в зубах, оперся обеими руками о перила.

– Чудесно будет, если выгорит эта затея с пароходом и содержимым его трюмов… – добавил он чуть погодя. – Надеюсь, вам выделили на это средства… Если капитан согласится, то возьмет за это очень дорого, – в белесых глазах сверкнула искорка алчности. – Вы уже решили, где будете с ним встречаться? Я мог бы вам посодействовать…

Фалько качнул головой. На потайном дне его чемодана лежала шифровка Томаса Ферриоля. Пять часов назад, едва лишь он приземлился в Тетуане, ее вручил ему полковник Бегбедер, верховный комиссар испанского Марокко. Платежное поручение на полмиллиона франков.

– Не обижайтесь, но вас я бы предпочел не впутывать в это дело.

Рексач сморщил лоб. Он был явно обескуражен.

– Хотите сказать, я слишком заметная фигура?

– Что-то в этом роде.

– Ну, ясно, – лицо Рексача разгладилось. – Понимаю.

– Я сам найду подходы.

Агент глядел на него с любопытством:

– У вас на примете есть кто-то подходящий?

– Есть. – Фалько опять принялся рассматривать корабли. – Кое-кто есть.

Бисмиллях аль Рахман аль Рахим. С ближайшего минарета, разлетаясь по лабиринту Касбы, доносился голос муэдзина. Крутой склон упирался в узкую ухабистую улицу Зайтун. По улочкам, похожим на крытые галерейки, Фалько прошел с особой осторожностью: опасно, когда темнота чередуется с ярким светом, – такие внезапные перепады могут ослепить.

Пахло здесь, как в каждом старом берберском городе, – грязью, подгнившими фруктами, свежемолотым кофе. Не обращая внимания на босых детей, клянчивших подаяние, он миновал последний отрезок и остановился под витой аркой у выкрашенной в синий цвет двери. Прежде чем постучать, платком вытер изнутри свою шляпу-панаму. Здесь, где ветра не было, ему сразу стало жарко даже в легком льняном костюме.

– Меня зовут Фалько. Доложите обо мне хозяйке.

Подождав минут пять в просторной, устланной коврами прихожей, он следом за старой горничной-мавританкой зашагал по длинному коридору на террасу. Жилище производило обманчивое впечатление – то, что снаружи казалось еще одной неказистой частицей убогой и пестрой топографии верхнего города, внутри оказалось поместительными, дорого обставленными покоями, где вдоль стен стояли шкафы с английскими, французскими, испанскими книгами, а в простенках висели хорошие картины.

– Не верю глазам своим, – прозвучал в этот миг женский голос.

В гамаке полусидела хозяйка, которую защищала от левантинца увитая бугенвиллеями стена из камня и тростника. Рядом покачивались еще два пустых гамака и стоял столик с бутылками и сигаретами. С террасы, уставленной по периметру горшками с геранями, открывался великолепный вид на море и на другой берег залива, уже тронутый золотистой предзакатной дымкой. На соседних террасах ветер неистово трепал вывешенное на веревках белье.

Фалько улыбнулся:

– Давно не виделись.

– Слишком давно. Чертов плут. Мерзкий прощелыга.

Фалько подошел и склонился к протянутой ему руке – очень смуглой, с мавританскими перстнями на пальцах и мягко позванивающими серебряными браслетами на запястье. Длинные выхоленные ногти покрывал красный лак. Собранные в конский хвост волосы были цвета темной меди. Черные, очень живые глаза – сильно подведены. Лицо, еще хранившее следы былой красоты, по скулам покрывала татуировка.

– Садись скорей. И расскажи, кой черт занес тебя в Танжер.

Она показала левой – единственной своей – рукой на гамак. Обрубленная по локоть правая пряталась в рукаве просторного одеяния из лилового шелка. Ноги были босы, и ногти на них выкрашены в тот же цвет, что и на руке, и на лодыжках тоже блестели серебряные браслеты.

Фалько повиновался.

– Тебя хотел повидать, – сказал он. – Соскучился.

– Врать-то не надо, – в ее голосе появилась легкая хрипотца. – Сто лет глаз не казал.

– Это не так, – с благонравным видом ответил Фалько. – Я тебе из Афин открытку послал.

– Из Бейрута, глупый! Я ее вклеила в альбом. А с тех пор прошло уже почти два года.

– Полтора.

– Два! – Она показала на столик и спросила: – Хочешь чего-нибудь? Я пью абсент.

– Я тогда тоже.

– С сахаром?

– Ну конечно.

Она показала свой бокал, где было на полпальца зеленоватой жидкости:

– А я теперь пью чистый. По-мужски.

Фалько изобразил на лице покорность и смирение.

– Мне все же добавь воды. Я недостаточно мужествен.

Женщина рассмеялась:

– Рассказывай…

– Эх, если бы я тебе рассказал…

– Расскажешь. Куда ты денешься?

Она взяла стакан и графин, положила кусочек сахару в ложку и по каплям принялась вливать воду. И Фалько, наблюдая, как медленно мутнеет влага, подумал, что эта необыкновенная женщина, сколько бы лет ни прошло, остается прежней. Утонченной, независимой и уверенной в себе.

– Держи, мой мальчик.

– Спасибо.

Они чокнулись, и Фалько пригубил горькое питье.

– Ну, рассказывай, что ты тут забыл… Мне не терпится.

– Дай-ка я сначала на тебя посмотрю. Порадую глаз.

– Льстец!

В свои пятьдесят четыре года Мойра Николаос все еще не потеряла привлекательности. Она была гречанкой родом из Смирны. Познакомились они в 1922 году, когда турки сожгли этот город. Фалько, стоя на палубе «Магдалы», увидел, как с баркаса, переполненного беженцами, поднимается на борт женщина с забинтованной рукой (ее потом пришлось ампутировать во избежание гангрены). Тогда тысячи земляков этой женщины были замучены, изнасилованы, убиты. Фалько, привезший туда партию винтовок «энфилд» (половина – бракованных) для греческой армии, проникся сочувствием к несчастной, раненой, измученной женщине, потерявшей в этом бегстве мужа и сына, и за толику долларов добился, чтобы ее устроили на судне лучше, чем остальных беженцев, вповалку лежавших на палубе. В Афинах, когда Мойра выписалась из больницы, где ей ампутировали руку, они сблизились. Потом она вышла замуж за англичанина Клайва Нейпира, а после его смерти унаследовала приличное состояние и этот дом в Танжере, охотно посещаемый писателями, художниками и разного рода путешественниками. Мойра знала весь город и вполне сознательно поддерживала свою репутацию экстравагантной дамы. Заводила романы с молодыми маврами, читала, писала картины и смотрела на море. И пила абсент.

– …Я могу этим заняться, – сказала Мойра минут через десять после начала разговора.

– А твой выход на пляж все еще открыт?

– Ну разумеется.

Речь шла о глубоком и узком проходе, соединявшем дом с нижней частью стены на берегу. В былые времена он служил танжерским контрабандистам. Фалько давно знал о его существовании. Мойра пользовалась им только летом, когда хотела выкупаться, поплавать, а потом подняться на террасу, раздеться и принимать солнечные ванны под французские песенки на граммофоне.