Текст книги "Все истории. Кроме романов"

Королева

Эту сказку Дастину Питту во времена его молодости рассказывала одна благородная дама. И много-много лет спустя сам генерал Питт рассказывал эту сказку своим внучкам: все в точности, слово в слово, а для этого пользовался нехитрым приемом. Он представлял костер, разложенный на расколотых плитах, еще хранящих следы замысловатой резьбы, закопченные стены и теряющуюся в темноте над головой громаду замка. Кое-где в прорехи кровли заглядывают звезды, такие большие, что в каждую прореху помещается только одна. И сам он, молодой, но уже кому надо известный (и кому не надо, увы). И прекрасная дама напротив, ее юное лицо, озаренное золотым огнем, кое-где отливающий серебром сантиметровый ежик темных волос, высокая шея, царственно выступающая из грубого ворота тюремного халата, спокойные руки над огнем.

Питт получил новое задание, едва вернулся из Уйлистана, где с группой Ларсена сильно испортил настроение кое-кому, ладно уж, не будем вдаваться в подробности. Рыжий способен углядеть разглашение своих топ-сикретс даже в раздумьях над детской кроваткой. Пусть его! Из Уйлистана, значит… А до этого три месяца вместе с Андреем они наслаждались незабываемым ароматом сжигаемой коки на горных плантациях в Нуэва-Галилеа. Андрей решил остаться там, а Дастин хотел карьеры – стремительной и блестящей. Рыжий ему это обеспечил. Как говорил – и до сих пор, слава Богу, говорит! – Эндрю, за что боролись…

Задание было более чем необычным, но Питт других от Рыжего и не ожидал. Смущало, что оно было абсолютно «не в тему». Только у Рыжего, как понял Питт несколько позже, в тему абсолютно все на этой планете. От эксплуатации детского труда в Юго-Восточной Азии до условий содержания заключенных в СССР. От вспышки чумы в Калькутте до восстановления абсолютной монархии в Хеоли. Абсолютная монархия, вы вслушайтесь, как это звучит! Между прочим, с выстрела в Сараево прошло около ста лет… Да и, кстати сказать, борьба с наркомафией является всего лишь основной задачей организации. Всего лишь, и Рыжий неоднократно это подчеркивал.

А новое задание от Рыжего заключалось всего-навсего в том, чтобы встретить в условленном месте группу вооруженных людей, принять от них ценный груз, каковой представляет из себя женщину двадцати лет от роду, около пяти футов росту, брюнетку, глаза зеленые, хеолийку. Приняв же этот груз, Питт должен был сопроводить даму до развалин Бруски и там дожидаться подхода другой группы, на этот раз из местных. Передав им даму, Питт мог приступать ко второй части задания, более сложной и протяженной во времени. Андрей, срочно вызванный из Новой Галилеи, должен был к этому времени присоединиться к нему.

– Что же, я должен просто посидеть с ней до утра в развалинах старой крепости? Она темноты боится?

– Да, именно так. Развлечешь ее беседой, угостишь коньяком. Ну, не тебе объяснять.

– А почему, собственно, я? Пошлите Джегерта, он душевный.

Собственно говоря, этот диалог не состоялся. Во-первых, с Рыжим спорить бесполезно. Во-вторых, откуда и вытекает первое, если Рыжий считает, что Питт должен пойти и сидеть с дамой до утра в развалинах старой крепости, это значит, что Питт пойдет и посидит с дамой в развалинах до утра.

***

За ними должны были прийти перед рассветом, и Питт подавлял в себе желание то и дело взглядывать на часы. Он и так знал время, но рядом с ней ощущение мира было иным, и он боялся ошибиться. К тому же, положа руку на сердце, никогда прежде он так не переживал за исход операции.

Он предложил даме куртку, и она с благодарностью приняла, но и она, и сам Питт понимали, что он сделал это больше для собственного успокоения: она вовсе не мерзла. А руки над огнем – скорее благодарная ласка костру. Так же, как принять куртку у Питта.

– Я немного волнуюсь, – смущенно опустив прозрачные ресницы, сказала она. – Я понимаю, что вам надо прислушиваться…

– Нет-нет, – поспешил сказать Питт. – Вовсе нет. Здесь мы в безопасности.

– О да, конечно, – она улыбнулась, и Питт понял, что она имеет в виду нечто совсем другое. Ее взгляд вспорхнул к звездным прорехам, но тут же вернулся к спутнику. – Но все же… если это можно, давайте я расскажу вам историю, связанную с замком. Это ведь Бруска, замок королей.

Питту ничего не оставалось, как с благодарностью принять спасение, предложенное ею.

– Замок королей? Я полагал, королевская резиденция находилась в Астамине.

– Когда еще самой Астамины не было, и вся Хеоли была – вот эта полоска морского берега, позади Великий лес и с двух сторон горы… Как сейчас. Только тогда они не принадлежали Хеоли. Можно я расскажу?..

– Я буду счастлив, мадонна.

– А мне это даст возможность отвлечься. Слушайте.

Давно-давно, когда вся Хеоли – она и нынче невелика – была вот этой полоской берега, прижатой к морю Великим лесом и с двух сторон охваченной Синими горами и Черными горами, в Бруске жил молодой король. Он был так молод, что только мудрость и опыт советника Арсенио Гоасса, преданно служившего еще королю-отцу, могли быть ему надежной опорой. И молодой король, а он был совсем не глуп и не легкомыслен, хоть и молод, во всем слушался Гоасса и полагался на него. И все в королевстве было благополучно. Одна была причина для беспокойства, или лучше сказать, что их было три, но одинаковые. В королевствах Великий лес, Черные горы и Синие горы не жилось спокойно королям оттого, что на всем побережье на много лей только в Хеоли были удобные гавани. И горные короли с башен своих замков высоко в самых тучах жадно выглядывали и считали каждый купеческий корабль, идущий в Хеоли. А лесной король считал каждую монету, которая доставалась Хеоли оттого что гавани принадлежали ей. Но не об этом пока речь. Им ведь еще следовало договориться между собой, а кто заранее считает и делит то, что ему не принадлежит – о, как трудно им договориться!

Год шел за годом, король еще был молод, но уже пришло время появиться королеве. Об этом, что ни день, твердил советник. И это был единственный совет, которого король слушать не хотел. Ему и так очень неплохо жилось.

Нет-нет, он не был легкомыслен, и столько же радости ему было держать совет с опытными, умудренными мужами, сколько гнать оленя сквозь чащу и, нарочно заплутав, остаться на ночлег в крестьянском домишке, где молодое вино сводит рот кислиной, а у хозяйской дочки глаза, как зеленые виноградины.

Но советник сказал: «Королевству нужен наследник». – «Так скоро? Чем я не угодил тебе, Гоасс? – хотел отшутиться король, но не смог. – Хорошо. Ты выберешь мне королеву?» – «Если угодно вашему величеству».

Дама поправила куртку на плечах, лукаво улыбнулась Питту.

– Знаете, как сватали принцесс в те времена? Отправляли посольство – и привозили портрет предполагаемой невесты. По портретам и выбирали. Но наш король имел все основания не доверять художникам. И сватовство откладывалось раз за разом, несмотря на то, что Гоасс, как мог, старался внушить королю: не так велика, богата и могуча Хеоли, чтобы нам перебирать невест. Какая ни согласится – и на том спасибо.

Наконец советник потерял терпение. «Если все дело в том, что ваше величество не полагается на честность художников, то позвольте мне самому отправиться на поиски невесты». Король понял, что дальше тянуть невозможно, и дал свое согласие. И не только согласие. Он дал слово советнику, что немедленно женится на той невесте, которую Гоасс ему привезет. Только попросил его не слишком торопиться. «Выбирай, как если бы ты выбирал для себя», – напутствовал советника король. «Нет, ваше величество, – возразил советник. – Я буду намного придирчивее и осмотрительней, чем когда-то!»

Потому что женился он очень молодым – и в женихах ходил всего полдня.

Снарядили корабль, и советник простился со своим королем, и уплыл. Три года не было от него никаких известий, и король уже подумывал, что пора ему самому поискать невесту (теперь, когда не было рядом советника, не на кого было переложить ответственность, и король думал и поступал очень благоразумно). Но все еще специальные посыльные встречали в гавани каждый корабль и должны были немедленно доложить в замок о возвращении посольства.

И пришел день – посыльный примчался в замок, трубя в рог, и, едва донеслись его звуки, поднялся переполох, а король растерялся. А как только собрался с мыслями, сейчас же сел на лучшего своего коня (а коней в Хеоли привозили из-за моря, сарацинских) и выехал навстречу невесте.

Первым делом он увидел множество дам, прибывших вместе с нею. Столько красавиц сразу и в Хеоли не часто увидишь, и король удивился. Но еще больше удивился он, когда с корабля сошла сама принцесса. На ней было надето тяжелое платье, сплошь затканное золотым узором и расшитое жемчугом, и длинные, до земли, рукава его скрывали руки невесты, а шлейф тянулся на пять шагов следом. И еще на ней была вуаль из золотых нитей, такая частая, что лица невесты король разглядеть не мог. К волосам вуаль была прикреплена золотыми булавками. Король ловко выпрыгнул из седла и сделал несколько шагов ей навстречу, а она стояла, и король мог только предполагать, что она смотрит на него. Когда подошел ближе, он протянул руку, чтобы поднять вуаль, но принцесса отвела его руку и ясным голосом сказала: «Только тогда, когда вы станете моим мужем, ваше величество». Король испуганно посмотрел на советника Арсенио, который стоял позади невесты. Но у того лицо было спокойно и строго. Ведь король дал слово и нарушить его не мог. «Хорошо, – сказал советнику король. – В тебе я уверен. Если эта женитьба и не принесет мне счастья, несомненно, она принесет пользу Хеоли». И советник кивнул.

Прямо из гавани они отправились в церковь и тут же обвенчались. А в замке немедленно устроили пир. Столы ломились от яств, множество музыкантов играли музыку для веселых танцев и пели праздничные песни, и было очень-очень весело. Но теперь король не торопился отвести вуаль от лица королевы. Более того, он и вовсе не хотел делать это при всех. Вы, конечно, уже поняли, что он боялся. Но за страх наказание – сам страх, и пусть он боится все долгие часы, пока продолжается пир, а нам вовсе не обязательно делать это вместе с ним, мы поторопим наш рассказ, и вот: пир окончен, и король ведет свою королеву в брачный покой.

Все же он был истинный сын Хеоли. Клянусь, я в нем уверена: что бы он ни увидел, ему достало бы мужества одарить новобрачную улыбкой и поцелуем. И он отважно улыбался, приподнимая тяжелую золотую вуаль. Но королева проворно вскинула руки, выдернула булавки, качнула головой… Вуаль соскользнула с ее волос, и улыбка на лице короля стала растерянной, беспомощной и немного глуповатой – как у любого, кто готовился бы принести жертву, а получил дар. Королева была прекрасна. У нее было белое-белое лицо и шелковый румянец, нежные улыбчивые губы, глаза, похожие на доверчивые цветы… А еще у нее были синие-синие волосы. Поверьте мне, это чистая правда. Если бы здесь было светлее, я показала бы вам фреску, на которой изображена королева Гедвига Синяя Роза. Если она уцелела, конечно… Вы мне верите?

Дастин кивнул. Эти дамы не лгали даже в сказках. И никто никогда не мог заставить их сказать то, чего они не хотели говорить.

– Тогда я продолжаю, – улыбнулась она.

– Еще глоток коньяка, мадонна?

– Благодарю вас. С удовольствием.

Он протянул фляжку, и когда ее рука потянулась над огнем навстречу, стали заметны поперечные рубцы у запястья. «От проволоки», – легко определил Питт. – «Прошлогодние». Он добавил еще несколько слов, но даже про себя в ее присутствии решился только неразборчиво пробормотать их. Как бы просто вспомнил, что такие слова бывают на свете, но, конечно, в другое время и в другом обществе.

– Итак! Король женился, король был счастлив. Ах, как я не права! Они оба были счастливы, король и королева, ведь им повезло полюбить друг друга. Но их счастье было недолгим. Соседи-короли сумели-таки сговориться на том, что сначала надо захватить добычу, а потом делить ее. При этом каждый, конечно, думал, что делить ничего ни с кем не будет… Ну, вы ведь понимаете, как это бывает! Но не об этом теперь речь. Напали-то они все вместе.

И первым с войском отправился навстречу врагу Гоасс. Вскоре примчался гонец, весь израненный, и доложил, что войско разбито, а советник погиб, и враги приближаются к Бруске. Тогда король собрал второе войско, куда меньше первого, и выехал впереди него. Вслед ему с высокой башни смотрела его королева. Там, наверху, возле неба, она и ждала его. Даже когда увидела одинокого гонца, скачущего во весь опор к Бруске, она не спустилась с башни. Крикнула ему оттуда: «Если погиб мой король, не медли сообщить мне об этом, ибо и так уже я пережила его намного!» – «Нет, король не погиб, но он ранен и в плену!» – был ей ответ.

Питт успел заметить, как дрогнули брови и губы, и напомнил:

– Скоро. Уже скоро.

Дама благодарно кивнула, сделала маленький глоток из фляжки и улыбнулась.

– Вы ведь уверены, что все получится?

– Ровно настолько, чтобы заниматься этим.

– И вы сами пойдете за ним?

– Да. И мой друг.

– Я рада, что именно вы.

Питт почувствовал себя очень неловко. Надо было сказать что-то вроде «я ничем не лучше других», но, с одной стороны, он знал, что лучше, и знал, что она знает, а с другой, он чувствовал себя, как рыцарь, которому повязала шарф дама его сердца, – глупее не бывает…

– Простите, – сказала она.

– Осталось всего несколько дней, – сказал Питт. – Он сам не согласился бы, чтобы его очередь была первой. Поэтому сначала – вы…

– Конечно. Дальше?

– Да. Прошу вас, мадонна, продолжайте.

– Тогда она оделась в простую одежду, закуталась в плащ и ушла из замка. Вы догадываетесь, конечно, что она отправилась искать короля, но как? Хорошо, что все это было так давно, когда жили феи – злые и добрые. Когда королева прошла ровно столько, чтобы смертельно устать и потерять всякую надежду, ей навстречу из чащи вышла старуха. Такая страшная, что Гедвига испугалась. У старухи были мутные желтоватые глаза, морщинистая кожа, больше всего похожая на пемзу, всклокоченные седые волосы, беспорядочными космами окружавшие ее трясущуюся голову. И когда старуха заговорила, голос ее оказался похожим на змеиное шипение, на кабанье хрюканье и на рев дикого быка сразу.

– Все ищешь своего короля? А я вот знаю, где он, да не скажу!

Как ни умоляла ее Гедвига, все было напрасно.

– Чем ты мне заплатишь? Где твое золотое платье, и жемчуг, и корона? Разве ты думаешь, что я скажу тебе это просто так?

– Чего же ты хочешь?

– Отдай мне свои синие волосы, и я покажу тебе дорогу.

– Только-то? – воскликнула Гедвига. – Бери, если можешь.

И у старухи стали ее синие волосы.

– Что тебе скажет твой король, когда ты найдешь его?

– Не за это он любит меня, – ответила Гедвига и побежала по тропинке, которую указала ей старуха.

И тропинка привела ее к краю глубокой пропасти, окружавшей одинокую скалу, а на скале стояла черная башня. «Как же мне перебраться на скалу?» – подумала Гедвига. И тут же услышала за спиной знакомый ужасный голос:

– Что ты дашь за мост, который я для тебя построю?

Гедвига рассмеялась:

– Называй цену!

– Твои белые, белые руки, твое белое, белое лицо, королева, – вот цена переправы. Ну как?

– И только-то? Бери!

И у старухи стали ее белые руки и ее белое прекрасное лицо. Ужасным взглядом смотрели с него мутные желтые глаза.

– Как встретит тебя твой король, когда ты доберешься до него?

– Я посмотрю ему в глаза, и он увидит мою любовь, – беспечно бросила Гедвига, вступая на мост.

Но когда она подошла к башне, то увидела, что на двери висит огромный замок. Королева дотронулась до него и задрожала, такой он был черный и холодный.

– Сколько стоит ключ? – крикнула она.

– Совсем немного, – откликнулась старуха, которая была уже тут как тут. – Разве он не стоит твоих синих глаз? Или это для тебя дорого?

Гедвига пошатнулась, но стиснула зубы и помотала головой.

– Бери, – сказала она, не глядя на старуху. И в тот же миг замок рассыпался черной пылью, и двери распахнулись. Не оглядываясь, Гедвига ворвалась в башню и кинулась вверх по каменной лестнице, оступаясь, падая, задыхаясь. Она разбила колени и исцарапала руки, а там, где ступени обвалились, ей приходилось карабкаться вверх наощупь, потому что в башне было темно. И вот она взошла наверх и увидела своего короля. Он лежал на гнилой соломе, на которой засохла кровь из его ран. Из маленького окошка на его лицо падал свет, и королева увидела, как он бледен. Гедвига кинулась к нему и схватила за руку, но рука была чуть теплой. Он только раз вздохнул, не открывая глаз, и больше не дышал.

– Ну что же, – услышала Гедвига ужасный хрип. – За самое дорогое я прошу совсем дешево. Отдашь ли ты свой ясный голос за жизнь этого мужчины?

– Он мой муж, и ты можешь взять, что хочешь, – равнодушно сказала Гедвига. – Пусть… – и она испуганно замолчала, потому что голос ее чудовищно изменился. Гедвига поднесла руку к глазам, взглянула на грязную, сморщенную кожу, обернулась. Перед ней стояла красавица: синеглазая, белолицая, волосы дивного цвета, словно плащ, покрывали ее с головы до ног.

– Сейчас он очнется, – сказала красавица ясным голосом. – Уходи скорее, а не то он испугается тебя.

И засмеялась. От звука ее голоса король как бы проснулся и открыл глаза.

– Что со мной? Это бред. Не может быть. Ты ли здесь, королева моя? – и он сел, и не видно было, чтобы раны беспокоили его. Гедвига вся задрожала и прижала ко рту свои морщинистые руки. Та, другая, делала ей знаки, чтобы она уходила скорее.

– Я здесь, мой муж и мой король, – отвечала ему другая. – Встань, иди ко мне, возьми меня за руку, покинем это ужасное место. Уведи меня отсюда!

Король беспомощно озирался, сидя на полу. Глаза его смотрели сквозь красавицу, не замечая ее. Но Гедвига не видела этого. Она тихо-тихо отвернулась и пошла к лестнице. По ее морщинистым щекам неостановимо текли слезы.

– Куда же ты?! – вдруг вскрикнул король. Он вскочил на ноги и в два прыжка догнал ее. – Куда ты уходишь? – он схватил ее за плечи и повернул к себе. – Ну да, это ты. Как ты нашла меня?

И он…

Краска залила щеки дамы, и она робко взглянула на Питта.

– Так каждый раз, представляете? Он просто поцеловал ее, а я чувствую, что не могу говорить об этом. Как будто это настолько… настолько огромно и в то же время…

Питт смущенно пробормотал в ответ нечто, потом, осмелившись, дружески коснулся ее руки. А разве не он недавно нес ее на собственной спине, чтобы ее следов не осталось на влажном грунте ночной дороги?

– Еще несколько минут… – сообщил он, снимая с колен «узи». – Пора собираться.

– Да-да, – встрепенулась дама.

– Но все-таки – как они вернулись домой?

– Они не возвращались.

– Значит, царствующая фамилия…

– Нет-нет, что вы! Следующим королем Хеоли был сын Гедвиги Синей Розы.

– А как же завоеватели?

Дама рассмеялась:

– Это же Хеоли! Завоеватели перебили друг друга, и Раймундо II правил уже всеми четырьмя королевствами: Хеоли, Эль-Боске, Монте-Негро и Монте-Асуль. И династия ни разу не прерывалась. Ведь у нас принято наследование по женской линии, равно как и по мужской.

– И значит… – начал было Питт. Но тут четыре силуэта выступили из тени и бесшумно придвинулись к костру. Высокие, широкоплечие, оружие в крепких руках, лица скрыты масками.

Дама стремительно поднялась, следом вскочил Питт. Черные фигуры сложились и припали к земле, и Питту предстала одна из самых удивительных картин, какие он видел в жизни: четверо вооруженных мужчин преклонили колени перед юной женщиной в тюремной одежде. Он поколебался, но не присоединился к ним: не его дело, не ему честь – преклонять перед ней колени. Он – чужак здесь. Но не так думала она.

Уходя, она сказала:

– Я буду за вас молиться.

И долго внимательно смотрела ему в лицо.

Один из четверых заволновался:

– Пора, ваше величество.

– Спасибо, – она повернулась и пошла между ними.

Питта ничуть не удивляло, что с ним так никогда ничего страшного и не случилось, а что случилось, обошлось.

Аудьярта, Беренгьера, Дианора

События, описанные в этой истории, произошли лет пятнадцать спустя после первого нашествия мавров, которое, как известно, было отбито, а неверные – изгнаны из пределов Хеоли, но в Андалусии они оставались, и лишь долгое время спустя королям Кастильским удалось их выгнать восвояси.

А тот проход в горах, через который только и могло пройти вражеское войско, был перегорожен крепостью, прозванной «Не-дальше», а ущелье стало называться Запертой дверью.

Замок герцога Барасса находился в двух неделях пути от Запертого ущелья. Стоял конец апреля, время помолвок и свадеб. И в замке со дня на день ожидали прибытия жениха.

В благородной семье Барасс выросли две дочери: Аудьярта и Беренгьера. В один и тот же день им обеим исполнилось по семнадцать лет, и считанные дни оставались до венчания одной из них и отъезда в монастырь другой. Как бы не перепутать, венчаться должна была Аудьярта, а идти в монастырь – Беренгьера. А перепутать так легко! Если поставить благородных девиц рядом, волей-неволей будешь переводить взгляд с одной на другую, пока не закружится голова. Раньше можно было легко различить барышень: одна, кажется, Аудьярта, молчаливая, с мечтательным, отрешенным взглядом, погруженная в себя – или во что-то большее себя; другая, видимо, Беренгьера, с зелеными искрами в глазах, с невинной и обольстительной улыбкой, рассыпающая золотой смех…

Теперь же, после того, как накануне вечером бросились в ноги дому Уго Барассу, своему отцу, и умоляли его переменить решение, но получили строгий отказ, стали девицы одна другой удрученнее и молчаливее. Трудно сказать, кто из них бледнее и печальнее: Аудьярта, которой не позволили идти в монастырь вместо Беренгьеры, или Беренгьера, которой не позволили вместо Аудьярты выйти замуж за светлого рыцаря по имени Гвидо, носившего одну из благороднейших в Хеоли фамилию Гоасс.

Накануне свадьбы печальные сестры сидели у окна в покоях Аудьярты. Перед Аудьяртой стояли большие пяльцы, проворная игла поблескивала в ее пальцах. Беренгьера, облокотясь на подоконник, глядела вниз, нервно крутя белый веер, сделанный в виде флажка, дорогой, привозной – венецианский. Духота и в самом деле стояла необычайная.

– Будет гроза… – полувопросительно протянула Беренгьера.

За ее спиной Аудьярта, не отрываясь от работы, пожала плечами.

– Пора бы.

– Ну Аудьярта же… – внезапно оттолкнувшись от подоконника, обернулась младшая к старшей. – Ну сестрица… Это же так просто!

– Нет, – грустно, но непреклонно отвечала сестра, не остановив ни на мгновенье мелькания иглы над пяльцами.

– Почему же нет?! Аудьярта! Никто и не заметит!

– Нет.

– Посмотри на себя. Чем ты занята? Да если б завтра моя свадьба – разве я колола бы пальцы иглой? Да я бы пела! Я бы плакала! Я… что угодно, но только не так, не так как ты! Зачем тебе Гвидо? Ты его не любишь и он тебя не любит.

– А разве тебя он любит? – рассеянно спросила Аудьярта, не замедляя стежков.

– Зато я его люблю! – пылко воскликнула Беренгьера. – И он полюбит, он полюбит меня, если станет моим мужем. Разве можно меня не любить? Разве сможет мой муж не любить меня? Аудьярта! Знаешь ли ты, как я его люблю? Если ты не согласишься сделать, как я говорю, если ты пойдешь под венец с Гвидо – я убью тебя!

И рыдая Беренгьера уронила голову на подоконник. Веер выскользнул из ее руки и, кувыркаясь, полетел вниз. Аудьярта отложила вышивку, встала и подошла к сестре, нежно обняла ее за плечи.

– Послушай меня, любимая сестрица. Я совсем не хочу идти замуж за Гвидо. Но мы вместе вчера умоляли отца, скажи, разве твои мольбы были жарче и отчаяннее моих? Я не хочу замужества и была бы счастлива только в монастыре, но я не могу вступить в святую обитель, нарушив волю отца, а тем паче – обманом. Такое приданое я не принесу моему возлюбленному.

– Ты дура, – сказала Беренгьера, не поднимая головы, но уже не рыдая. – Ты ни себе, ни мне не дашь обрести счастье. Дура.

Тут она стремительно поднялась с кресла и быстрым шагом пошла прочь. У двери Беренгьера обернулась и твердо сказала, глядя сестре прямо в глаза: – Запомни: женой Гвидо буду только я.

Аудьярта проводила сестру растерянным взглядом.

Веер, выпавший из руки Беренгьеры, упал прямо к ногам Фаусто. Фаусто был стремянным Гвидо Барасса. Он вместе с рыцарем провел два года в крепости «Не-дальше», и Гвидо отличал его среди слуг и не раз думал о том, что, родись Фаусто рыцарем, о лучшем товарище нельзя было бы и мечтать. А сколько раз они друг другу были обязаны жизнью, господин и слуга не считали.

Фаусто стоял под окном, так, что барышням сверху его не было видно. Он давно так стоял.

Он был влюблен в младшую, но даже если бы не был назначен ей постриг, Фаусто ни словом, ни взглядом не решился бы выдать себя. Кто был он? Всего лишь слуга своего господина, придерживающий стремя его коня. А кто она? Благородная барышня, сестра невесты его господина.

Но кто запретит любоваться дерзкими зелеными глазами и алым смеющимся ртом? И черными кудрями, тугими и блестящими, подпрыгивающими по сторонам лица при каждом шаге, стремительном, летящем? И гибким станом, стянутым вышитым поясом? Ах, если бы он смел мечтать, он придумал бы, что увезет Беренгьеру далеко-далеко… Был в Хеоли (и до сих пор сохранился) такой обычай, приводивший в бешенство отцов, но свято соблюдавшийся (при молчаливом попустительстве матерей): если отвергнутый родителями жених увозит невесту и в течение месяца успешно скрывается от розысков и погони, то спустя месяц, вернувшись с девицей в дом ее родителей, получает благословение вести ее к венцу. Это было все, что осталось со временем от старинного права хеолийских женщин самим выбирать себе мужей. Воспользоваться этим остатком права могла любая девица – хоть бы и наследная принцесса. Вся штука заключалась в том, что на поиски беглецов поднималась вся Хеоли. Тот, кто проходил испытание успешно, признавался достойным породниться с любой самой знатной семьей. Фаусто был уверен, что смог бы.

Но…

Но все это могло произойти только с согласия девицы. Разве Беренгьера согласилась бы?

Беренгьера была надменна той естественной, непринужденной надменностью высокородной барышни, которую и надменностью-то не назовешь. Это скорее – неспособность заметить того, кто не принадлежит к ее миру. Если бы Фаусто и решился открыть ей свою любовь, Беренгьеру это удивило бы безмерно. Ведь рыбы не влюбляются в птиц, так и они с Фаусто принадлежали к разным видам. С ее точки зрения, конечно.

А Фаусто, как сказали бы в прежние дни, чьим бы ни был сыном, Бог дал ему наружность красивую и приятную, а сердце благородное, от какого всякое благородство и происходит. Но он поступил некрасиво: вместо того, чтобы вернуть дорогой привозной шитый серебром и жемчугом веер барышне или хотя бы отдать его барышниной служанке Лойзе, Фаусто повертел его в руках, повертел, да и сунул за пазуху. И решил, что будет носить его там всегда.

Не говоря уже о ее любви к Гоассу, нельзя было представить инокиню менее подходящую к своему месту и предназначению, чем Беренгьера. А Гвидо она любила всегда. Их семьи были в родстве, которое старательно поддерживали из поколения в поколение, и владения их граничили между собой. Барышни Барасс и наследник Гоассов с детства проводили друг с другом немало времени, вместе участвуя во всех увеселениях, приличных молодежи их положения: в зимних охотах, пирах и танцах на Святки, весеннем празднике цветов, летних прогулках и соколиной охоте. Когда молодой Гоасс стал ездить на рыцарские состязания, Беренгьера как по волшебству становилась молитвенницей прилежней сестры – за его успех. И никогда так усердно не молилась Беренгьера, как в те два года, которые Гвидо Гоасс провел в Запертом ущелье, в крепости «Не – дальше»…

Видно, хранили Гвидо ее молитвы, да сердца его не уберегли. Вернулся он, хоть живой и здоровый, тот да не тот. Раньше, к неудовольствию старших, без устали напоминавших, что это Аудьярта предназначена ему в супруги, он все время проводил с Беренгьерой. Как старшие догадывались об этом, если сестры так похожи? – спросите вы. И догадываться нечего. Зайдите в часовню, подойдите к молящейся, спросите: «Кто ты, дитя?» – и услышите в ответ: «Аудьярта». Значит, гуляет по саду рука об руку с сестриным женихом никто иная как Беренгьера. И сколько раз младшая просила старшую: «Что тебе стоит? Не хочешь лгать, так хоть смолчи. Притворись, что за молитвой не слышишь…» Все напрасно.

Но когда вернулся Гвидо с войны, все изменилось. По нескольку месяцев не наведывался он в замок Барассов, а если приходилось – избегал оставаться с Беренгьерой наедине. А вскоре и вовсе вернулся в крепость. Между тем назначенный задолго день свадьбы приближался. Стала Беренгьера просить сестру: «Ты пойди в монастырь, а я – под венец с Гвидо». Но Аудьярта отвечала: «Нельзя. И вам счастья не будет, и мне… Терпи, что родительской волей назначено».

Но часто, пробравшись ночью в спальню к сестре, Беренгьера заставала ее в слезах, и как будто сестра разговаривала сама с собой.

– С кем ты? – спрашивала Беренгьера.

– С моим возлюбленным.

– Кто он?

Аудьярта обращала к сестре сияющий кротостью и счастьем взгляд, как будто слепой, но скорее – не способный воспринять то, что перед ним, из-за наполненности тем, что из него лучится. Беренгьера, не дождавшись ответа, принималась за уговоры. И под утро уходила ни с чем. Нельзя ведь считать чем-то такой вот ответ:

– Он мне не велел.

– Кто – он?

Сияющий взгляд.

Нынче ночью она снова кралась по темному коридору, высокому, пустому и гулкому.

В темноте розовато светилась маленькая ладонь, прикрывающая огонек свечи от сквозняка, вздрагивающий, дышащий свет плясал на хмуром лице, высоко вскидывая тени от ресниц, мерцая в темных зрачках.

За толстыми стенами замка, над горами, в небе кто-то огромный ворочался, погромыхивая, но гроза все не могла собраться. К ночи духота стала невыносимой, а больше всего страдали те, кто и так страдал от бессонницы. Беренгьера, например.

Беренгьера подкралась к двери в сестрину спальню, присела на корточки и прижалась лицом к замку, одним глазом, а после другим. Ничего не разглядев, припала к прорези замка ухом.

– Посмотри на меня, любимый, – услышала она дрожащий, торопливый голос Аудьярты. – Как мне без тебя? Я так мала и неразумна. Я так слаба и не в силах отличить хорошее от дурного, или различаю слишком поздно. И каждое мое намерение таит в себе дурное зерно. Едва ты оставляешь меня на мое собственное разумение, я запутываюсь, а стоит мне сделать самую малость правильно, я тут же начинаю гордиться. А когда замечаю это – горжусь вдвойне. Мне не справиться с собой. Если ты не будешь следить за каждым моим шагом, за каждой моей мыслью, за каждым биением моего сердца, если ты не защитишь меня от меня самой – я погибну. Ты знаешь, любимый, я готова ответить «да» каждому соблазну, и только стыд перед тобой удерживает меня. Но я не могу доверять себе. Это правда, что тебе нужно совершить чудо, чтобы сохранить и спасти меня. Я боюсь себя, любимый, и только ты, только ты… Ах, если бы ты не был со мной днем и ночью, что стало бы со мной?! Но ты знаешь, как порой я пытаюсь спрятаться, укрыться от тебя, как будто это возможно. Ты знаешь, что порой мой рот разрывают слова: «Отвернись от меня! Не смотри на меня! Выбери себе другую, дай мне забвение, дай мне покой, дай мне жить просто, как все вокруг, не чувствуя на себе непрестанно твоего любящего и требовательного, и строгого, и прощающего, и непосильного мне взгляда!» О, как ты добр, что не слушаешь этих слов, когда они звучат в моей душе. Ты знаешь, что если бы ты отвернулся на единый миг, оставил бы меня без строгости твоей и любви, я не пережила бы этого мгновенья, я задохнулась бы. Я умерла бы, сама не заметив. Душа моя стала бы мертвой. Только твое чудо могло бы вновь оживить ее. Но прости, прости, как я много говорю сегодня. А должна слушать. А хочу – слушать тебя, любимый. Ах, ты знаешь, я обидела сегодня Беренгьеру, от этого так неспокойна моя душа. Говори со мной, любимый, если хочешь. Мой покой и утешение, утешь меня.