Текст книги "Самый безумный из маршрутов"

Иногда он говорил мне: «Мужчины редко обращают внимание на девушек в очках». Это были строки из стихотворения Дороти Паркер, но я думала, что их написала моя бабушка, мама отца, потому что ее звали Дороти Паркер, хотя это было лишь совпадением.

Я росла с пониманием, что очки – непривлекательная вещь.

Я понимала: если я буду носить контактные линзы, я буду выглядеть лучше. Я боялась, что, если я не научусь дотрагиваться до своих глаз, я никогда не смогу надеть их.

Сейчас вместо этого я глядела на себя через темные линзы. Я буду носить только одну пар очков, с затемненными стеклами, поэтому никто не узнает, что их мне выписал врач.

У меня было ощущение, что чего-то не хватает. Я выглядела как девушка, которая собиралась на футбольный матч, а не в пеший поход через всю страну.

Как будто я не собиралась совершить одиночный переход длиной 2650 миль по диким горам. Единственными предметами одежды, которые я брала с собой, но не надела сейчас, были черные леггинсы из спандекса и шерстяная шапка, облицованная флисовой тканью.

Одевшись во все необходимое, я встала коленями на ковер молочного цвета и перебросила песни из своего тяжелого ноутбука в айпод. Песни были легкими. Я переписывала любимые альбомы, один за другим: «Ред хот чилли пепперс», Бен Фолдс, Спрингстин но, в основном Боб Дилан. Альбомы загружались быстро – более тысячи песен. Песни совсем ничего не весили. Я могла взять с собой все, которые мне нравились.

Я добавила «Миссисипи», «Мунлайт», «Харрикейн». Я добавила песню «Изнасилование на свидании» группы «Саблайм», в которой насильника постоянно насилуют в тюрьме за то, что он сделал, – судья «знал, что в нем полно дерьма» – песня была современным вариантом баллады.

Я напевала про себя. Я старалась не слушать мягкий храп отца.

Вещей, которые я собиралась взять с собой, было очень мало. Загрузка моего рюкзака заняла всего 4 минуты.

На границе Тихуана – Калифорния отец заполнил мои пустые бутылки «Гейторейд» водой из большой емкости, которую он купил в Сан-Диего. Бутылки были литровыми, и у меня их было пять штук, поскольку воздух в пустыне был сухим и горячим, и воды будет не хватать. Я сидела на багажнике минивэна и ела холодную пиццу, оставшуюся с прошлого вечера после итальянского ресторана в подвале. Я откусывала большие куски, пока папа заполнял все мои бутылки водой.

Он обнял меня. Я тоже прижалась к нему, неуклюже нагнувшись. Сейчас он должен меня оставить. А я останусь на месте. Именно этого я хотела. Пришло время.

Отец завел арендованный автомобиль. Он поехал по грязной дороге на север, прочь; машина подняла облако пыли, и он исчез из виду. Я была у границы Мексики, одна, сама по себе, а небо было безграничным и ясным, и неестественно синим, красные солнечные блики мешали видеть, и мне приходилось напрягать глаза.

Большой монумент из песчаника указывал на южную конечную точку Тропы Тихоокеанского хребта. Тропа оказалась не из лучших, шириной всего три фута. Она извивалась среди пыли, шла по песчаному холму и скрывалась из виду. Это было начало чего-то бесконечного. Я ступила на нее.

Вместо того чтобы идти, я побежала. На север по пыльному пути. Я была не в лучшей форме и знала, что мое быстрое передвижение не может долго продлиться, но я стремилась идти на север быстро, дойти до чего-то, поэтому я бежала быстро, затем медленно, затем снова быстро – ужасно неуверенно, – как напуганный ребенок, бежавший из дома, ставшего вдруг ненавистным.

На дороге встречались ржавые дорожные знаки. Многочисленные насекомые и рептилии грелись на солнце. Я почувствовала себя первооткрывателем маленькой неизвестной страны: пыльные холмы были словно волны в открытом океане.

Самые поразительные виды возникали рядами, как окна в мою жизнь. Казалось, что все стало необычайно ярким, как будто я окончательно проснулась. Освещенная солнцем пустыня, изрезанная полоса гор вдали. Дорога, по которой я шла, представляла собой сухую землю, покрытую сетью трещин, как треснувшее, но еще державшееся оконное стекло. Тронь его – и оно рассыплется в пыль.

Бутылки, которые отец заполнил водой, были тяжелыми и еще холодными от автомобильного кондиционера. Я остановилась, отвернула крышку одной бутылки, сделала глоток, вытерла свои полные девичьи губы, наклонила бутылку и вылила воду в пыль. Падающая на сухую почву струя блестела на солнце как серебряная лента. Земля была настолько сухой и плотной, что не могла впитать в себя воду. Она лежала каплями, которые затем собрались в лужицу в маленьком углублении, и блестела, как солнечное блюдце. Я вылила вторую бутылку, затем еще одну, пока от пяти литров не осталось только два.

Я сделала так, потому что знала: первым источником воды на маршруте будет Хаусер Крик, маленький ручей на шестнадцатой миле пути. Было 1.30 дня, солнце стояло высоко, воздух был сухим, а земля сухой и белой, как мел. Итак, мне нужно было пройти 16 миль по пустыне до Хаусер Крик. Теперь у меня не было выбора. Я должна была это сделать, чтобы не умереть.

Я побежала быстрее. Сама мысль добежать до Канады от Мексики была смешной. Я отправилась в путешествие, чтобы разрешить проблему, у которой не было решения. Быть грязной с засаленными волосами, подгоревшей на солнце, с ноющими ногами и руками и испытывать всякие лишения было бы забавно на время выходных, но теперь это становилось образом жизни. Я избрала жизнь бездомного на пять месяцев, жизнь в палатке, в грязи и одиночестве. Я не могла уйти от изнасилования, от бездушных вопросов брата, от долгой глухоты матери. Моя сверхлюбящая мать обернулась стеной. Моей легкой дорогой стала Тропа Тихоокеанского хребта. Мои мягкие розовые ножки станут бесчувственными, мои ноги загрубеют, они не будут ощущать мягкости при ходьбе.

Я могла идти в прекрасное место, где никто меня не знает, и начать все сначала. Я могла что-то чувствовать, даже если это были ноющие ноги, покрытые волдырями. Я хотела пройти весь великий путь, этот путь, от начала до конца. Дорога раскрывалась перед моими ногами.

Я буду идти до тех пор, пока она не скроется в тумане и зелени северного Вашингтона, до самого конца. Я пройду через всю страну. Я пройду дорогу, избавившись от своей полноты, печали, от года, когда меня изнасиловали. ТТХ уведет меня в другой мир, через печаль, которую я ощущала, от нее.

Глава 5
Угрозы пустыни

Солнечные блики мешали смотреть. Пустыня была белой, словно свет, и безграничной. Небо было бескрайним. Не было птиц. Ни одного дымчатого клочка облака. Тем не менее меня преследовала дурацкая мысль, что за мной кто-то наблюдает.

На изгибах пересекающихся дорог, петляющих среди кустов и стволов колючей юкки, трепетали на смертельной жаре, поглощая солнечные лучи, пустые пакеты от чипсов и бутылки из-под газированной воды, обертки от конфет, еще не полностью выцветшие на солнце. Этот мусор был свежим. Я думала, что буду здесь совершенно одна, однако было очевидно, что какие-то люди проходили это место, и не так давно. Затем я увидела возле кактуса две пары самодельных обмоток для ног, изготовленных из старых разрезанных ковриков. Они должны были скрыть на пыльной почве отпечатки ног нелегальных мигрантов, пересекающих границу. Подобно необъяснимой тени на стене спальной комнаты, этот мусор вызывал в воображении невидимые опасные образы. Как моя отлетевшая пластмассовая пуговица. Ощущение чьего-то присутствия. Пройдя дальше по белой как кость тропе, я заметила медленно двигающуюся фигуру мужчины. Он тяжело дышал, приближаясь ко мне – нет, это был мальчик. На вид ему было лет четырнадцать. Его каштановые волосы бились о шею; он согнулся, чтобы лучше видеть меня. Я остановилась и стояла, не шевелясь, также стараясь лучше его разглядеть. Он смотрел на меня, а затем послал воздушный поцелуй и свернул с дороги в колючие заросли и пыль открытой пустыни. С ним никого не было. У него не было никакой ноши.

Мы находились примерно в семи милях к северу от границы, и мне было интересно, знает ли он, куда направляется. Моя длинная пыльная тропа была прямой и простиралась прямо в открытую пустыню. Установленный маршрут был довольно устрашающим. Мальчик теперь казался меньше, опять как коричневая точка. Я очень надеялась, что мальчик дойдет, куда ему нужно.

Я посмотрела на дорогу, на бледную пыль, поднимающуюся в бесконечном солнечном сиянии. Путь не кончался. Я прошла еще мимо обмоток из ковриков, выброшенных, как пластмассовые маски после маскарада. Я чувствовала опасность. Я была уверена, что рядом со мной были люди, но я их не видела. Я миновала квадратный желтый знак с надписью «¡Cuidado! No exponga su vida a los elementos. ¡No vale la pena!»

Перевода на английский язык не было, но я поняла, что там было написано: «Внимание! Не подвергайте свою жизнь опасности. Это не стоит того!»

Там также было нарисовано солнце, кактус, гремучая змея и перечеркнутые волны воды – воды нет. Такими были угрозы пустыни, а люди, сталкивающиеся с ними, иногда умирали на пути к жизни в этой стране. Тогда я вспомнила об историях, которые когда-нибудь мне придется рассказать своим детям: как я бросила колледж, будучи изнасилованной. Ушла в добровольное изгнание, пересекая пустыню. Я ощутила внутренний жар от мысли, что могу навсегда остаться изгоем после всего этого.

Одинокое облако плыло в небе, как воздушный шар, солнце сверкало. В тени я рассмотрела сухие холмы более отчетливо. Я могла войти в этот чудесный мир, где меня никто не знал, и начать все заново. Тропа раскрывалась у меня под ногами, и я шла по ней, начинала бежать все быстрее, вдыхая запах пыли, чувствуя солнечный жар на высохших щеках, ногах, они горели, горели.

Я вонзила зубы в зеленое яблоко, затем заметила, что чуть не наступила на гремучую змею, прошла рядом с ней; змея лежала поперек дороги, как тень от ветки, длиной не меньше трех футов. Ее коричнево-бежевая мозаичная кожа ярко и отчетливо выделялась в пыли. Я вся сжалась.

Змея бросилась с невероятной скоростью по выбеленной до цвета костей земле к дегтярным кустам с жесткими листьями, она громко шуршала и трещала. Эти звуки были более угрожающими, чем любой звук, производимый людьми. Я пробежала обратно на юг несколько ярдов; все было нормально. Минуту я стояла, тяжело дыша, затем снова пошла на север, шла, глядя под свои быстрые ноги.

Я снова впилась зубами в яблоко, дышала и жевала – это была моя последняя свежая пища; все остальное было переработанной, соленой или эрзацем. Я даже пожалела, что так быстро съела фрукт.

Дорога впереди была опасной, я не могла этого отрицать. Я пошла по тропе, переступив через другую змею, не зная, какую именно. Она была кожистой и пыльной; я переступила; я не слышала, как она гремит. Затаив дыхание, я переступила еще через одну. Я ее почти не заметила. Еще одна. Змеям не было конца, а их укусы были бы смертельными. Не многие знают, что зеленая гремучая змея мохаве, ямкоголовая ядовитая змея, обычный житель пустынь юго-запада Соединенных Штатов, обладает сильнейшим ядом, оказывающим болезненное нейротоксическое действие. Шанс выжить – хороший, при оказании медицинской помощи в первые минуты после укуса, и вероятный при оказании помощи в течение часа. Но по истечении этого времени быстро развиваются серьезные симптомы: нарушение зрения, затруднение глотания и речи. Ослабление скелетных мышц приводит к затруднению дыхания, нарушению дыхательной функции. В городах смертность редка – существующее противоядие довольно эффективно, – но без медицинского вмешательства укус зеленой змеи мохаве является смертельным. Для меня такой укус означал смерть.

В этой горной пустыне с путешественниками может произойти много ужасного. Я вспомнила кое-что неприятное о горячих источниках недалеко отсюда, о них я читала: горячие ямы с блестящей черной водой – дно в них илистое и настолько мягкое, что ноги скользят. Дно мягкое от гладких водорослей. Они покрывают камни, и усталые путники поскальзываются на камнях, поднимая облако осадочной породы, чистая черная вода в яме становится мутной. В этих горячих источниках обитает Naegleria fowleri, амеба, которая проникает в центральную нервную систему человека через нос, пробирается по нервным волокнам до основания черепа и попадает в мозг. С помощью «уникального отсасывающего аппарата» она поедает клетки мозга. Такие заболевания не часты, но почти всегда заканчиваются смертью; 98 процентов инфицированных умирают за полмесяца. У двух процентов, переживших невидимое нападение, повреждается мозг и вся нервная система. Их вкусовые рецепторы мутируют, и пища приобретает отталкивающий запах. Их рвет, у них кружится голова от запаха печеного хлеба или жареного бекона – любого запаха. Они становятся неуверенными, у них появляются галлюцинации и частые приступы. Их тела продолжают жить бесконтрольно. Таким образом, прогноз неутешительный. И нет средства для лечения. N. fowleri обнаруживается после вскрытия. Вакцины не существует.

Изнасилование лишило меня контроля над телом, но, по крайней мере, его можно пережить. Оставались и другие опасности, которых не так уж просто было избежать.

Болезнь Лайма, заражение через воду, обезвоживание. Это обычные угрозы. Постоянную опасность представляет Giardia, микроскопический паразит, который плавает в воде, загрязненной коровьими лепешками или крысиным пометом – или экскрементами любых других животных. Туристам приходится пить воду из ручьев, горных озер и родников; фактически у них нет выбора, однако источники воды, загрязненные Giardia, могут вызывать у путешественников кишечные заболевания – желудочные колики, тошноту, изнуряющее обезвоживание с головокружением, что выводит путников из строя. Лечение от Giardia предусматривает применение антибиотиков, которые можно найти только в городах – поэтому каким-то образом заболевшему необходимо попасть в город.

На Тропе Тихоокеанского хребта мне будут встречаться только маленькие горные поселения, где я смогу принимать душ и мыться примерно раз в неделю. Я буду идти и потеть; я буду вонять. Рюкзак впитает в себя пот со спины и будет пахнуть хуже спортивной сумки. Моя коричневая синтетическая футболка выцветет, покроется соленой коркой, а подмышки станут черными. Я буду нести на себе бактерии. Целое сообщество независимых болезней, путешествующих на мне автостопом. Любой может справиться с этим, если вести себя правильно. Я молилась частицам кружащейся пыли, первой яркой звезде, которую увидела в эту ночь в пустыне: не надо никакой атаксии, никаких бактерий, которые поедают мозг и клетки тела. Я молилась: веди себя правильно. Веди себя правильно.

Однако когда я смотрела на пустынную пыльную дорогу, греющиеся на солнце змеи и бактерии не казались мне опасными. По прошествии времени странно думать о том, что наибольшую опасность таили самые обычные вещи, и как легко было погибнуть. Лишь около пятисот человек приезжают каждую весну на маршрут и отправляются в путь от Мексики до Канады, и менее половины из них – немногим более двухсот – проходят по всей тропе. За всю историю планеты было меньше людей, прошедших всю Тропу Тихоокеанского хребта от Мексики до Канады, чем тех, кто взобрался на вершину Эвереста. И каждый год, без исключения, несколько путников погибают.

Три часа я шла быстро без остановки. Сама по себе ходьба оказалась поразительно легкой; дорога плавно спускалась и поднималась, ровная пыльная тропа шла через поля хрупкой травы, колючих кустарников и серых кактусов. Одиночные голубые горы были бледными, почти призрачными на фоне неба в западной части горизонта.

Теперь я перешагивала через греющихся на солнце змей, как будто это были простые ветки. Меня забавляло, как быстро я привыкла к ним, и я не знала, была ли я храброй или безрассудной.

В какой-то момент тропа стала зеленой. Сухая трава и восковые растения исчезли. Надо мной колыхался навес из деревьев, я слышала звук струящейся воды и увидела человека – мужчину. В первом порыве я хотела свернуть с пути, беззвучно и незаметно обойти его. Но затем я подумала, что это было неразумно. Абсолютно неоправданно. Большинство людей, которые пытаются пройти всю ТТХ, – мужчины. Это было еще одной угрозой, которую я не могла игнорировать и о которой в действительности всегда знала. Я должна была поверить, что этот мужчина не причинит мне вреда. Это то, на что я решилась пойти. Если бы мужчины представляли самую большую опасность на маршруте, я бы вскоре была мертва, как высохшее на солнце дерево.

Мужчина стоял, прислонившись к большому белому камню, и пил воду из «Налджин», а не из «Гейторейд», которая была легче. Я была обескуражена, увидев, насколько большим был его рюкзак. Мой был маленьким, словно школьный ранец девочки. Глядя на огромную разницу в размере, я стала сомневаться в достаточности своего груза; я во всем сомневалась.

Мужчина кивнул мне.

Я остановилась. На вид ему было лет 25, он был очень высоким и плотным, а его рюкзак выглядел как второе его тело.

«Вы „дальноход“?» – спросила я. Я хотела, чтобы он рассказал мне о всех вещах, которые нес. На самом деле я хотела подтверждения от попутчика, что я несу нужные вещи и что я смогу пройти маршрут. В той комнате мотеля с отцом я больше внимания уделяла составлению плейлиста, чем вещам, которые должна была упаковать, чтобы выжить. И теперь, когда я стояла посреди пустыни в начале маршрута перед мужчиной с огромным рюкзаком, мое чрезмерное внимание к музыке отца показалось мне заблуждением. Может быть, мне нужно было захватить побольше вещей.

Мужчина, прищурив глаза, посмотрел на меня: «Привет. Левое Поле».

Я почти сразу сообразила, что он назвал мне свое прозвище. «Вы – Левое Поле? – спросила я, также прищурив глаза. Даже в тени свет был чрезвычайно ярким. Откуда такое прозвище?»

«От А.Т., потому что я здесь случайно. И иногда сворачиваю на левое поле, поэтому…»

Значит, он уже прошел по Аппалачской тропе. Он, вероятно, знал, что делает.

«Когда вы закончите свой путь?» – спросил он.

«Что?»

«Когда вы планируете завершить маршрут?»

Я нашла такой вопрос странным, ведь я действительно не знала, когда. «О-о. В конце августа. Примерно в это время. Занятия в колледже начинаются в конце августа, и мне надо управиться к этому времени».

Чтобы действительно успеть к концу августа, мне придется ежедневно покрывать в среднем двадцать с лишним миль и не делать передышку ни на один день. Я на самом деле верила, что завершу поход в конце августа, но я лгала себе. Я была ненормальной. Правда заключалась в том, что я не знала. Тогда я не думала о жизни после похода; жизнь после похода казалась больше желанием, чем планом.

«Тогда мы не увидимся, – сказал он. – Я не закончу раньше октября, наверное».

Я зачерпнула воду из маленького ручья пустой бутылкой, и мы попрощались. Я продолжила путь, а он остался. Он ничего не сказал о моем крошечном рюкзаке, а я так и не спросила о вещах, которые он нес, и нужно ли мне было их взять.

Я снова побежала. Вверх, к вершине холма, затем вниз по его другому склону. Я бежала быстро и вскоре снова оказалась в пустыне. Тени больше не было. Так же быстро, как я вошла в этот неожиданный маленький оазис с шумным ручьем, я покинула его. Шагая по пыльной дороге, я напевала про себя песни и думала, что со мной все нормально. И с Левым Полем все нормально.

Левое Поле я больше не встречала.

Солнце уже опустилось, когда я наконец сделала первый привал, прекратила шагать и села посреди дороги, там, где не было ничего острого. Только мягкая пыль. Небо было бескрайним, чистым покрывалом, и я почувствовала прилив энергии, я совсем не устала и чувствовала, что у меня все в порядке. Я допила последнюю воду. Я не хотела есть, но хотела лайм или зеленое яблоко, какой-нибудь фруктовый сок. Мой язык был странно шершавым. Вкусовые рецепторы выступили и стали как гусиная кожа. Хотя я и выпила достаточно воды из ручейка, мне нужно было восполнить запас в Хаусер Крик на 16-й миле и напиться на ночь.

Первые сумерки опустились внезапно, как полная темнота после вспышки молнии. Небо было ясным целый день, но, шагая по песку, я ощущала запах дождя, чувствовала наэлектризованность в волосах и пальцах. Я очень хотела пить, меня преследовал запах воды, я хотела ее. Земля вдруг стала мягче, почва больше не была твердой, маленькие красные сухие листья лежали тут и там, как хрупкие ладони. Появились островки по-настоящему зеленой травы, какую можно видеть на неистоптанных краях бейсбольного поля. Затем я увидела ряд темных влажных камней. Я почувствовала огромную радость. Это был Хаусер Крик. Я вышла на маршрут в 1:30 дня, мне нужно было пройти 16 миль, и я прошла эти 16 миль до наступления первого вечера. Я сделала так, что всю дорогу мне нужно было стремиться к воде. Я выполнила свою амбиционную задачу на день. Теперь мне оставалось утром пройти лишь четыре мили до озера Морена – до пункта «Старт», – и я очень этим гордилась.

Я разбила палатку на берегу Хаусер Крик среди палаток и навесов других незнакомых мне туристов. Некоторые палатки освещались изнутри фонарями золотистого света. Это был небольшой лагерь новых «дальноходов», полных надежд преодолеть маршрут, но я не чувствовала необходимости знакомиться с ними. Каждый из них хотел совершить то же, что и я, но теперь, когда я могла пообщаться с ними вживую, мне этого не хотелось. В черной скученности на каменной плите группа путешественников тихо беседовала, разражаясь взрывами смеха. Я не присоединилась к ним.

В одиночестве я забралась в палатку. Лежа на гладком прохладном нейлоновом полу палатки, я осознала, что вообразила, будто в основном буду одна. Дикая пустыня казалась мне самым безопасным местом, потому что там не было людей, а люди меня обидели. Тем не менее я была здесь, это был первый ночлег девочки в палатке на маршруте – среди палаток смеющихся незнакомцев. Я знала, что пройти маршрут пытались в основном мужчины, но я не была уверена, следует ли мне ожидать, что я буду оставаться одна, или повстречаю мужчину, или буду окружена группами суетящихся парней, мигрирующих вместе со мной на север. Когда я спала на кровати в Шлакобетонном Дворце, я представляла себе, что Тропа Тихоокеанского хребта обеспечит мне одиночество, но сейчас я более трезво ощутила вездесущность мужчин, которые были той единственной угрозой, что я не могла не учитывать. Я буду в дикой природе не одна, а в обществе попутчиков – пилигримов пустыни. Девушка среди своенравных мужчин.

Я поужинала в палатке крекерами «Уит Синс» и мини-батончиками «Сникерс», понимая, жуя, что мне не следует питаться в месте ночлега, поскольку запахи пищи привлекают к себе диких животных. У меня не было сил почистить зубы, я просто лежала, ощущая спиной прохладный пол палатки. Я подумала, что в эту ночь мне не понадобится спальный мешок. Воздух был теплым. Моя спина расслабилась на земле, покрытой нейлоном, и я жаждала вкусной насыщенной пищи – пломбирного мороженого, стакана холодного шоколадного молока. После изнасилования я жила только на нездоровой пище. Семь юношеских лет поедания куриных грудок и брокколи сейчас показались бессмысленными. Монашескими. Совершенно изнуряющими. Я лежала плашмя на спине, тяжело дышала и жевала фруктовые конфеты «Старберстс», разворачивала одну за другой арбузные «Джолли ранчерс», острые «Атомик файерболлс». Соленые чипсы «Лэйс». Это была нездоровая еда, которую я любила в детстве, но редко ею питалась. Теперь я могла позволить себе все. Моя палатка была безопасной.

Я вытащила рюкзак и порылась среди вещей. Всего одиннадцать фунтов и три унции. Джон Мьюр писал: «Я шел один, мое снаряжение состояло из пары одеял и некоторого количества хлеба и кофе».

Я была поражена новым открытием: мне требовалось так мало. Но из всех не взятых вещей – трусиков, аптечки, запасных батареек, теплой кофты, одной смены одежды, дезодоранта или мыла, даже карты – мне понадобилось захватить губную помаду и новый ажурный лифчик.

Мне нужны были конфеты. Мне нужно было ощущать себя женщиной, быть привлекательной даже здесь, в этом новом мире, где я никого не знала. Особенно здесь. Мне нужны были конфеты из моего детства, все сладости, которые я себе так долго запрещала.

Одиннадцать фунтов и три унции – это было все, что нужно для выживания, и, глядя на все вещи в палатке, которая принадлежала только мне, я знала, что справлюсь. Я пережила Джуниора и не сомневалась, что переживу и это. Я не боялась, что погибну на пути. Я несла очень мало вещей, но здесь была дикая природа, безопасная игровая площадка из летних сезонов моего детства. Я была сильной и разумной, уверенной в том, что одиннадцати фунтов вещей, которые я несла, будет достаточно для моего выживания.

Я нашла сотовый телефон на дне рюкзака. Я хотела позвонить матери и рассказать ей, что у меня есть вода и кров. И что я была в безопасности. Но сигнала не было, а спутниковый телефон, который она отправила по почте, находился в Уорнер Спрингс, в пяти днях перехода. Я почувствовала себя виноватой; она будет очень беспокоиться и не сможет заснуть этой ночью. Если связи не будет завтра, ей будет очень тревожно. Я свернулась калачиком в палатке. Я представила, как она пытается заснуть далеко в Ньютоне.

Я вытащила свой спальный мешок с наполнителем и залезла внутрь. Я отметила для себя: ночью в пустыне холодно.

Но заснуть я не могла. Мне стало холодно. Я пошарила рукой по холодному полу палатки, нащупывая айпод и надеясь, что старые слова любимых песен передадут мне некоторое тепло. Я представила себе каменистый берег, поездки с мамой на Мыс в конце лета, запах солнцезащитного крема, выброшенных на берег крабов и соленого воздуха. В произвольном порядке звучали Дилан, Спрингстин, старые добрые песни Аврил. Мой плейлист на Тропе Тихоокеанского хребта. В отчаянии я записала все вместе – трек побега.