Текст книги "Ксюшкины рассказы. Сборник рассказов"

Ксюшкины рассказы
Сборник рассказов
Ася Шейн

© Ася Шейн, 2024

ISBN 978-5-0064-0265-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В ПЕСОЧНИЦЕ

Пожалуй, эта история – самое первое, что я запомнила в своей жизни.

Мне было года четыре. И обычно дети редко помнят что-то из столь раннего возраста. Но тут был особый случай.

Летом я очень любила гулять на улице. Во дворе стояли большие качели, горки, лазалки и песочница, в которой постоянно копошились малыши. Строить замки и лепить фигурки из песка – было моим самым любимым занятием.

Особенно я любила делать это с кем-то, а потом продавать куличи в вымышленном магазине на лавочке. И получать за них деньги из листьев.

В этот раз в песочнице нас было четверо. Аня, Антон и Маша стряпали куличики с помощью маленьких фигурных контейнеров и игрушечной лопатки. Я тоже разложила свои формочки в виде рыбки, ежа и слоника. А в ведре принесла немного воды, чтобы песок склеивался лучше.

Мы складывали все получившиеся пирожки рядом друг с другом. Но в какой-то момент Антон стал отодвигать все фигурки в сторону, отделяя их от своих.

Я не поняла, почему он так сделал, и пододвинула наши фигурки обратно.

Он снова молча отодвинул их. Я – вернула на место.

Тогда Антон отделил мои фигурки и столкнул их с края песочницы вниз.

– Что ты делаешь? – закричала я. Но поступить также с его фигурками не могла себе позволить. – Мы же их хотели продавать, – сказала я, сдвинув брови и строго глядя на него.

Тогда Антон (а он был больше меня в два раза) одной рукой смахнул все остальные фигурки вниз. Они упали и рассыпались.

– Вот и продавайте, – довольно сказал он и отвернулся к своим пирожкам.

Девочки смотрели на нас, приоткрыв от удивления рты, и только мотали головой туда-сюда.

Мне стало обидно, что он сломал наши куличи. И еще больше – от того, как нагло и спокойно стал играть дальше. Поэтому я схватила свой маленький контейнер и, размахнувшись, ударила его по руке.

Антон заревел от испуга и кинул мне в глаза горсть песка. Я, почти не понимая, что происходит, схватила ведерко с водой и плеснула в него. Пара капель попала ему на футболку.

В этот момент к Антону подбежала его мама и взяла на руки с криком, какая я злая девочка. А ко мне подбежала моя мама, и сказала, что так делать нельзя.

– Извинись, – потребовала она, вытаскивая меня из песочницы.

– Но он первый начал, – пролепетала я, и тихо стыдливо извинилась.

Тем временем Антон корчил мне рожи и показывал слюну, которую хотел в меня плюнуть. И которая выливалась у него изо рта. А я моргала, пытаясь справиться с песком, попавшим в глаза.

Но мама Антона все равно кричала на меня. И тогда моя мама ей ответила, что она сама со мной поговорит, и кричать на меня не надо.

Маме Антона это так не понравилось, что она пообещала подать на меня и на мою маму в суд. И только потом удалилась, по-прежнему держа его на руках.

Я тоже стала проситься домой. Играть больше не хотелось.

Мама повела меня на качели и стала раскачивать до солнышка.

– Разозлилась, да? – как бы утешающим тоном спросила она.

Я кивнула.

– Я понимаю, – сказала мама, – ты хотела играть вместе со всеми, а он хотел играть один, по-своему. И вы не договорились.

– Мам, он сломал наши куличики! – возмутилась я.

– Знаю, знаю, – мама вздохнула, – я ведь не осуждаю тебя. Все пошло не так, как ты хотела, и ты разозлилась. Это естественно и нормально. Любой бы разозлился.

Качели раскачивались медленней, и я почти доставала одной ногой до земли.

– Я тоже иногда злюсь, – сказала мама. – Знаешь, как я сильно вчера разозлилась на папу, когда он переключил мой интересный фильм на свой неинтересный футбол? Очень сильно!

Я удивилась:

– Правда? Но вы же не ругались… – заметила я.

Мама улыбнулась мне:

– А я сказала ему, что очень злюсь. А он мне тогда рассказал, что его футбол идет в прямом эфире. И это значит, что нужно посмотреть прямо сейчас. А мой фильм он нашел мне в записи, на кассете. И мы его вместе потом досмотрели.

– И ты не расстроилась? – спросила я, глядя на нее.

– Немного… Но мы нашли компромисс.

Я открыла рот, услышав незнакомое слово. Мама снова улыбнулась мне:

– Компромисс – это выход, который устраивает всех. Когда два человека понимают желания друг друга и придумывают, как сделать так, чтобы обоим было хорошо.

– Получается, и мы с Антоном должны были придумать? – задумалась я.

– Ну, вы могли попробовать. Но что точно не нужно было делать, так это драться, – мама заглянула мне в глаза.

Я кивнула.

– Надо было поговорить. Сказать ему, что ты злишься, ведь он ломает твои фигурки. И объяснить, что хотела бы играть с ним вместе.

– А если бы он не стал со мной говорить? И все равно бы сломал их? – я так расстроилась, что нижняя губа немного выступила вперед.

– Тогда ты просто перестала бы с ним играть. Хочет быть один – пусть будет один.

– Тогда он бы меня обидел, а я его – нет, – я угрюмо засопела. Мне не нравилась мысль, что кто-то может меня обижать.

– Зато я бы гордилась тобой, – мама потрепала меня по волосам. – Я бы гордилась, что у меня вырос такой умный ребенок, который может себя контролировать. А для Антона, поверь, самым худшим наказанием в жизни будет его плохой характер, если он его не исправит. И то, что у него не будет друзей. Ведь ты же не будешь дружить с тем, кто тебя обижает?

Я улыбнулась:

– Не-а.

Мама улыбнулась в ответ:

– И никто не будет.

ЖАДИНА

В один из воскресных дней к нам в гости пришла соседка баба Вера со своим внуком Лешкой.

Леша был младше меня всего на год. Поэтому все взрослые были уверены, что нам будет весело вместе, и мы непременно должны подружиться.

Однако Лешка не только был младше меня, но еще и выглядел на пять лет, ковырял пальцем в носу и постоянно молчал. А еще, делал все, что я ему скажу.

Я не знала, что он сам думает о разных вещах, и что ему нравится. Поэтому, возможно, с ним было бы легко дружить. Но почему-то – неинтересно.

В тот день все взрослые за столом баловали маленького Лешку и подкладывали ему вкусности. А, когда дело дошло до чаепития, мама достала мою коробку конфет, принесенную на Новый год дедом Морозом, и предложила всем угощаться.

В глубине души я возмутилась этим поступком. Но молча следила за тем, чтобы конфеты остались на месте.

Баба Вера обычно приходила к нам в гости со своей маленькой собачкой Плюшей. Это был бежевый кудрявый кокер-спаниель, которому ничего нельзя было есть, кроме специального корма. Но песик, при этом, был очень милым попрошайкой, всегда клал мордочку на колени и умоляюще глядел на любого, кто сидел за столом.

Глупый Лешка никогда не мог устоять перед этим взглядом, и совал собаке колбасу, хоть и знал о последствиях. Поэтому, ближе к концу вечера мы услышали, как маленькая Плюша в очередной раз пускает слюни на ковер, и сбежались, чтобы ее пожалеть.

Когда я вернулась в комнату после грустно-забавного зрелища, я увидела такую картину: баба Вера, держа в руках целую горсть моих конфет, пыталась запихнуть их Лешке в карман. А в моей новогодней коробке осталась всего лишь одна конфета.

– Эй, – не удержалась я, – это мои конфеты!

В комнату вернулись взрослые, и баба Вера с наигранным удивлением смотрела на меня.

– Положи обратно, – сказала я Лешке, и указала пальцем на коробку.

Глупый Лешка достал из кармана конфеты и смотрел то на меня, то на свою бабушку, не зная, что предпринять.

– Это что за жадная девочка у вас растет! – возмутилась баба Вера, глядя на мою маму. – Нельзя быть такой жадиной!

– Конечно, жадная, – сказала мама, строго посмотрев на бабу Веру. – Вы же ее провоцируете!

Я подумала, что злюсь очень даже вовремя. Забрать тайком почти все конфеты – ну, это же просто нечестно!

– Вообще-то, – воскликнула баба Вера, – с гостями надо делиться, гостей принято угощать. А вы сейчас воспитываете жадину!

Баба Вера скрестила руки на груди и даже не смотрела на меня.

– Мы гостей, конечно, угостим, – сказала мама, – но все вкусное в нашем доме принято делить пополам.

И она забрала у застывшего Лешки горсть конфет. И стала каждому сидящему за столом давать по конфете. А оставшиеся – закинула обратно в новогоднюю коробку и сказала:

– Ну, вот, теперь всем приятно.

Но баба Вера встала из-за стола, схватила Лешку подмышку и вскричала:

– Ну, и забирайте свои конфеты! Что у нас своих что ли нет? А мы к вам в гости больше ни ногой!

Собралась, и громко хлопнув дверью, выскочила вместе с Лешкой в подъезд.

– Надо, чтобы дети сами решали такие вопросы, – покачал головой папа, когда все стихло.

– Дели пополам, ладно? – посмотрела на меня мама. – Если есть возможность, всегда нужно делиться. Это очень приятно.

Я посмотрела на нее и кивнула. Но ничего приятного в том, что только что произошло, не увидела. А потому, посчитала эту идею слегка сомнительной.

Лешка все-таки пришел снова к нам в гости, примерно через полгода. Были летние каникулы, и его не с кем было оставить дома. А потому баба Вера завела его к нам, коротко поблагодарила и вышла. Маме она оставила одну маленькую шоколадку.

– Это вам на всех, – сказала она.

Мама молча приняла дар. А я, помня про ее наставление, достала из школьного пенала линейку. И мы с Лешкой принялись вместе отмерять, где будет ровно половина.

Шоколадка была восемь с половиной сантиметров в длину, и ровно не резалась. Поэтому, раскрошив почти целую дольку ножом, мы съели столько, сколько каждый успел. И остались очень довольны.

Потом родители достали домино, и мы принялись все вместе играть. Но Лешка шепотом сказал мне:

– У меня есть еще одна шоколадка. Бабушка дала мне еще одну. Хочешь? – он весело глянул на меня. И вытащил край большой шоколадки из кармана.

Мне стало так приятно, что тоже захотелось ему что-нибудь предложить:

– А у нас есть арбуз и целая связка бананов, – выпалила я. – Пошли!

Радостные, мы выложили все наши сокровища на стол. И стали за обе щеки уплетать арбуз, бананы и шоколад.

И было совсем не жалко. А очень даже приятно. Как и говорила мама.

Кстати, я потом заметила, что когда ты с кем-то делишься, другой человек непременно отвечает тебе взаимностью. На свете очень мало людей, которые не получают удовольствия от того, что делятся чем-то.

Скорее наоборот: получается так, что тебе очень приятно делиться. И при этом в ответ ты получаешь еще больше.

ПЛАКСА

В моем классе была очень злая девочка Люська. Я даже Люсей ее назвать не могу. Люська и все.

Она всегда тянула руку, чтобы рассказать учительнице, кто списал домашку, кто на самом деле не болеет, и кто проскочил в школу без сменки. А еще, сама обзывала всех, а потом говорила, будто бы это ее обидели.

Люська была внучкой директора школы, и все учителя ее очень любили. А Зоя Степановна, наша классная руководительница, всегда хвалила и ставила в пример.

Но мы не знали никого злее Люськи на всем белом свете. И никто не хотел с ней дружить.

Как-то раз зимой я так долго переодевалась, что опоздала на первый урок. И меня посадили вместе с Люськой, которая обычно сидела одна.

Училась она хорошо, а я – не очень. Но знала, что маму всегда радуют мои отличные отметки. Поэтому, когда учительница начала диктовать слова под запись, осторожно скосила взгляд в сторону люськиной тетрадки. И разборчиво и уверенно переписала все, что там увидела.

Тетради с оценками должны были раздать через несколько дней. И почти всю неделю я ходила в радостном предвкушении того, как мама будет рада моей пятерке. И как с папой мы поедем в цирк, станем есть мороженое и сладкую вату. А еще он непременно покатает меня на спине.

Когда раздали тетрадки, я с нетерпением стала перелистывать страницы в надежде увидеть заветную оценку. Но когда открыла последний исписанный лист – в ужасе замерла. Двойка. У меня была двойка.

Как это возможно? Неужели Люська не такая уж и умная? Я так растерялась, что несколько минут не могла шелохнуться. Но на перемене, когда почти все вышли из класса, я подошла к люськиной парте и аккуратно достала ее тетрадь.

Большими буквами в ней было написано: «Молодец!», и стояла пять.

Неужели я списала у нее не то? Я принесла свою тетрадь и нервно стала сверять каждое слово. Все до последней буквы в наших тетрадях совпадало. И даже почерк был похож. А оценки – разные…

Зоя Степановна застукала меня, подходя к своему столу:

– Ксюша?

Я повернулась к ней, и руки мои дрожали:

– Зоя Степановна, – сказала я слегка нервным голосом, – почему у меня двойка? А у Люси – пять? Все ведь одинаково.

Она нахмурила брови:

– Потому что, Ксюша, каждый получает то, что заслужил. Например, вранье стоит два балла.

Меня будто обожгли ее слова. Стало жутко стыдно, неловко, страшно и захотелось убежать. Слезы полились градом на обе тетради.

– Нечего тут плакать, – строго сказала она. – Иди за парту.

Прозвенел звонок на урок. Люська зашла в класс и увидела свою мокрую тетрадь, а потом и краснощекую меня, сидящую через две парты:

– Ты что сделала? Фууу, плакса! – крикнула она и кинула в меня карандашом.

– Плакса, плакса, – вскрикнуло еще несколько смеющихся детских голосов, и я перестала плакать.

Больше я плакать не буду никогда, – подумала я. – И общаться с противной Люськой – тоже.

Когда я вернулась домой, я не стала говорить маме про двойку. Просто сидела и злилась. Но не плакала.

Не плакала, даже когда сломала любимую кружку. И даже когда вечером упала с санок в сугроб и сильно ушибла колено.

Мама склонилась надо мной, отряхивая снег и пытаясь меня поднять:

– Очень больно? – спросила она. – Давай подую.

– Не надо, – отстранила я ее. – У меня все в порядке. Я не плачу.

– И очень странно, – почему-то развеселившись, сказала она. – Я вот всегда плачу. Особенно когда так больно падаю, еще и лицом в сугроб.

– А я – никогда, – нахмурилась я.

Мама засмеялась:

– Ну, и зря. Если все держать в себе, жизнь будет очень тяжелой.

– Почему это? – удивилась я, но не сдавала своих упрямых позиций.

– Потому что у нас очень много чувств внутри, – улыбнулась она, – и они никуда не исчезают. Они в нас копятся, а когда их становится слишком много – давят. Поэтому плакать – не плохо.

Я залезла обратно на санки. Идти до дома самой было больно.

– Даже наоборот, – мама положила мне на ноги одеяло. – Слезы помогают нам справиться с любой ситуацией, сбросить стресс. Поплачешь, и сразу легче. Поэтому, когда больно и хочется плакать – надо плакать.

– Надо? – спросила я, глядя им в спину.

Папа вез меня домой по заснеженной улице.

– А почему бы и нет? – поддержал он. – Я тоже иногда плачу. Особенно когда смотрю с мамой грустные фильмы.

– И ты тоже? – не поверила я. – Вообще-то, мужчины не плачут!

Я насупилась.

– Все мы – люди! – объявила мама.

– А если вас увидят, и потом назовут плаксами?

Я вспомнила Люську с ее каменным лицом и прищурилась, глядя на маму.

– И пусть назовут! – обернувшись ко мне, сказала она. – Для кого-то твои чувства могут быть неудобными. Но для твоего здоровья они – самое важное. Не нужно заставлять себя не чувствовать. Наоборот, я хочу, чтобы ты знала, что ты всегда можешь ко мне прийти и поплакать. А я тебя пойму.

Вот, Люська злая! – подумала я и обмякла. – И почему я ей поверила, что плакать – стыдно?

И рассказала родителям обо всем, что случилось в школе. А мама гладила меня по голове и совсем не ругала.

А папа потом сказал, что оценки – это не самое главное. Он итак купит мне мороженое и покатает на спине. Главное, просто делать так, как я могу. Хоть на кол, хоть на два, хоть на три, хоть на десять баллов. Но самой!

Я потом весь год вспоминала папины слова. И каждый раз, когда мне не хотелось что-то делать, я говорила себе: «Я могу сделать хоть на кол!». А получалось намного лучше.

ПОСЛЕДСТВИЯ

Каждое воскресенье вся наша большая семья собиралась на кухне, чтобы поужинать вместе.

Мама с бабушкой весь день проводили у плиты, стряпая пироги и запекая в духовке курицу с картофельными долькам по особенному семейному рецепту. Я тоже любила в этот день ходить между столами и наблюдать, как совершается кулинарное мастерство.

Мы жили небогато, но по воскресеньям в нашем доме всегда был праздник. И этот особенный день я с нетерпением ждала каждую неделю.

Обычно мы украшали стол расшитой белоснежной скатертью и фарфоровым сервизом в еловую шишечку. Расставляли бокалы из хрусталя и доставали серебряные приборы. А еще – много смеялись, говорили, и иногда, в конце вечера, даже пели под дедушкину гармонь.

Мне было семь лет, когда мама впервые отправила меня в магазин за хлебом. Я немного стеснялась говорить с другими людьми. Поэтому ей казалось, что если я отстою очередь и скажу кассиру: «Булку серого хлеба за 12,50, пожалуйста», – то переборю свой страх.

Но, если честно, выходило очень неуклюже. Я запиналась, забывала, что мне нужно сказать, убегала в конец очереди и дрожащим голосом коверкала слова. Зато считала я очень хорошо. И отлично знала, какая мне причитается сдача.

Хорошо считать меня научила бабушка, с пяти лет ежедневно придумывая для меня новые задачки. Поэтому в семь лет я знала все числа до тысячи и могла свободно складывать и вычитать.

В то воскресенье мама с бабушкой совсем не успевали с приготовлением ужина, и попросили меня помочь. Я обрадовалась, надеясь, что мне разрешат раскидать муку и вляпаться в соленое тесто, слегка прилипающее к рукам. Но бабушка дала мне сто рублей и сказала скорей бежать в магазин за молоком и солью.

– Сколько у тебя останется сдачи? – внимательно посмотрела она на меня.

– 24+8… 100 минус 32… – я замешкалась. – 68! – немного вскрикнув от того, как быстро удалось посчитать, сказала я.

Бабушка удовлетворенно кивнула и улыбнулась мне. А я надела ботинки и выбежала во двор.

У самого подъезда меня встретили двое мальчишек: Гренка и Боб Чесун. Они были старше меня года на три, и мы не сильно дружили. Я была для них слишком маленькой. Но, увидев в моих руках бумажную банкноту, они обступили меня с двух сторон, не давая пройти:

– О, откуда у тебя сотка? – выпучил глаза Гренка. – Это твое?

Почему-то мне стало немного страшно. Но еще больше – захотелось перед ними покривляться:

– Мое! – гордо заявила я. – Мне бабушка дала. На жвачки.

– На жвачки? – парни переглянулись между собой, а глаза их засверкали нездоровым блеском.

Я знала, что последний раз во дворе они ели что-то вкусное недели три назад. Младший брат Боба – Мелкий Боб – раздобыл где-то сухой шипучий порошок, который с добавлением воды превращался в лимонад. И они всей дворовой толпой стояли у колонки, делая шипучку, а потом пили из одной бутылки. Кажется, тогда даже не всем досталось. Поэтому, о жвачках они могли только мечтать.

Я ехидно фыркнула и прошла мимо мальчишек с высоко задранным носом. Но они, разгоряченные новостью, побежали вслед за мной, засыпая меня вопросами:

– А какие ты купишь жвачки? А какой у тебя любимый вкус? Ты хочешь со вкладышами или с наклейками? У тебя сегодня день Рождения?

Я отмахнулась:

– Да какие захочу, такие и куплю. Любые. Нет у меня никакого дня Рождения. Мне просто бабушка всегда дает деньги. Потому что любит.

Парни вжали головы в плечи и замолчали.

Тем временем, мы подошли к магазину, а они так и не отстали. И я не знала, что теперь делать.

Конечно, покупать жвачки на бабушкины деньги я не собиралась. Но купить при них что-то другое означало бы, что я просто врушка. И они бы не только обсмеяли меня у кассы, но и рассказали бы обо всем ребятам во дворе. И я осталась бы без друзей.

Взвесив все за и против, я с грустным лицом протянула банкноту кассиру:

– Мне жвачки, пожалуйста. За 1 рубль и за 50 копеек.

– Сколько штук? – доброжелательно уточнила продавщица на кассе.

Парни в ожидании смотрели на меня и лукаво переглядывались. Я приосанилась:

– На все!

Продавщица поставила передо мной несколько коробок со жвачками.

Деваться было некуда. Я взяла их в руки и почему-то не ощутила ни капли радости. Только злость и досаду. Было стыдно возвращаться с такой покупкой домой. А мальчишек вообще хотелось побить.

Мы вышли из магазина.

– Угостишь? – заискивающе глядя на меня, потянул Гренка.

– Мы же друзья… – улыбаясь мне, потянул за ним Боб Чесун.

– Кто сказал? – фыркнула я.

Я злилась. На самом деле, я злилась на себя.

Мы плелись молча, глядя себе под ноги, пока не вернулись к моему подъезду.

– Ну, угости, пожалуйста, Ксюшечка… Мы, кстати, с Бобом обсуждали, что ты самая прикольная девчонка у нас во дворе, – с хитрой улыбкой сказал мне смуглый Гренка.

Мне стало их жалко.

Конечно, если бы это и правда были мои деньги, я бы их сразу угостила. Но получилось, как получилось.

Я распаковала одну коробку и дала каждому по четыре штуки.

Мне казалось, что этого мало, и они попросят еще. Но они, счастливые, стали прыгать вокруг меня и говорить, какая я хорошая.

Я улыбнулась тому, что они так рады, и пошла домой. Хотя, как заходить в квартиру и смотреть после всего в глаза бабушке – еще не знала.

Бабуля выбежала мне навстречу из кухни, когда я захлопнула за собой дверь. Я не могла поднять глаз и смотрела на свои ботинки.

– Вот это новости! – всплеснула она руками и скрылась в комнате.

А я стояла на пороге неподвижно. И только слышала, как ба шепотом переговаривается с папой:

– Это же практически воровство. Я даже не знаю, что в таких случаях делать, – грустно сообщала она.

– Надо узнать причину, – шептал папа в ответ. – Отругать ее мы всегда успеем.

– Мадам, пройдемте-ка на разговор! – выглянул он в коридор и с улыбкой позвал меня за собой.

Я разулась и еле слышно прошла в комнату, не зная, что будет дальше.

Папа начал разговор первым:

– Что случилось? – спросил он, кивая мне на коробки, которые я все еще держала в руках.

– Там мальчики были… у подъезда, – начала я свой рассказ.

– Таааак… – бабушка будто уже все знала. – Значит, мальчики заставили? А ты что, не можешь сказать им «Нет»? С крыши скажут тебе спрыгнуть – тоже прыгать пойдешь?

Ох, если бы я не могла…

– Они не заставляли, – прервала я бабушку, и она удивленно посмотрела на меня. – Я сама купила.

– Зачем? – спокойно спросил папа.

Я пожала плечами.

– Хотела им понравиться? – он пристально посмотрел на меня.

Наверное, он был прав. Я кивнула.

Верхняя коробка была порвана, и было заметно, что жвачек недоставало.

– Ну, Ксюша, – бабушка охнула, – дружбу за деньги не купишь. А вот доверие потерять – запросто.

Мне и без того было жутко стыдно. Я только и думала о том, как было бы хорошо, если бы я этого не делала.

– Ладно, – сказал папа, – мы сейчас эти две коробки вернем обратно в магазин. А молоко и соль Ксюша купит на свои деньги, из копилки. Да, Ксюш?

В копилке лежали деньги, которые родители мне дарили по праздникам. Я почти никогда их не тратила, только копила.

Бабушка пыталась заставить отца передумать:

– Да ладно уж, один раз ошибся ребенок…

– Нет, – папа впервые был так строг, – у каждого действия есть последствия.

Я была не против последствий.

Мы вернули жвачки в магазин, купили продукты. И, на удивление, мне стало намного легче.

За столом бабушка подсела ко мне поближе:

– С кем ты там хотела подружиться-то, Ксюш? – она подмигнула мне.

– С Гренкой, – засмеялась я.

Гренка был высокий и чернявый. Поговаривали, что его дедушка – настоящий мавр. Которого, правда, мы никогда не видели.

– И надо было купить жвачки?

– Нет, – мне стало неловко, – но как можно было их заинтересовать?

Бабушка задумалась.

– Ну, а зачем тебе это? – спросила она, – я думаю, никак не надо заинтересовывать. Ты добрая, красивая, смешная, интересная девочка, умница. Не надо ничего делать больше, просто надо быть собой.

– А если я им все равно не нравлюсь?

Бабушка помолчала.

– Скажи, а тебе нравятся все ребята во дворе? – наконец спросила она.

Я покачала головой.

– А в классе?

Это точно было не так.

– А если бы кто-то, например, Люся, покупала бы тебе конфеты. Ты бы стала с ней дружить?

Мое лицо искривилось. С Люськой я не стала бы дружить ни за что.

– А почему? – спросила бабушка.

– Просто не хочу, – сказала я.

– А если бы Катя не дарила тебе никаких подарков?

Катя была моей лучшей подругой с детского сада.

Я пожала плечами. Мне было все равно на подарки от Катьки. Лишь бы мы также болтали, гуляли, играли вместе.

И тут я вспомнила, как сказала ребятам, что бабушка дала мне деньги на жвачки, потому что любит. Я услышала это от моей одноклассницы Вики, которая рассказывала про свою богатую тетку. Тетя приезжала к ним в гости раз в год и всегда привозила дорогие подарки. Тогда Вика сказала, что тетя очень ее любит, и я поверила.

Но сейчас я сидела и думала, что все это не совсем так. Я знала, что бабушка меня очень любит. Но потому, что она меня понимает. А мама – потому что всегда на моей стороне. Папа – потому что мы всегда можем посмеяться. Катя – потому что мы все делаем вместе. И все это приносит мне намного больше радости, чем покупки и подарки. Наше время вместе, наши воскресенья, наши ужины за общим столом – вот что самое ценное.

Я решила, что завтра обязательно извинюсь перед Гренкой за свои слова. Я сказала глупость. И, надеюсь, он в нее не поверит, как я когда-то. Но больше я не буду делать специально ничего, чтобы ему понравиться. Ведь все, кто рядом со мной, любят меня просто так.