Текст книги "Порог невозврата"

Ауэзхан Кодар
Порог невозврата

Здесь прошелся загадки таинственный ноготь…

Я, как и многие у нас в республике, давно знаю Ауэзхана Кодара, как поэта, культуролога и публициста, пишущего на двух языках, а также талантливого переводчика казахской национальной поэзии. Тем приятнее было узнать, что у него вышла новая книга, на этот раз – сборник прозаических произведений. В общем-то, их не так уж и много по объему – повесть, два рассказа, три эссе и подборка афоризмов. Однако тут дело не в объеме – каждый жанр настолько выдержан, что составляет особую грань по своей ювелирной отделке. В книгу вошли произведения разных лет, но мне хотелось бы остановиться на его самой свежей вещи – повести (так у автора обозначено) «Порог невозврата». Кстати, и вся книга носит то же название. И это неслучайно.

На мой взгляд, всё творчество А. Кодара – чёткое осознание того, что он – писатель рубежа веков. Об этом когда-то писал французский литератор Макс Нордау как о комплексе «конца века» («fin de siècle»), когда все устои в таком переходном обществе расшатываются, старые нормы не действуют, а новые не наработаны. Так, в предисловии к своему стихотворному циклу «Римские мотивы» в 1998 г. Кодар писал: «Как известно, существуют два вида поэзии: нормативная и ненормативная. Последнюю еще называют альтернативной. А суть ее в том, что “низ” преобладает над “верхом”, либидо – над разумом, вытесненное – над вытесняемым. Ее стиль – это брань, эпатаж, анально-фаллические образы. Словом, это эстетический перевертыш, уравнивающий в правах попранные стороны человеческого естества.

Особенного расцвета такого рода поэзия достигает в переломные эпохи, когда положительное исчерпывает свой потенциал. Поэты как-то вдруг обнаруживают, что им нечего воспевать. Одический стиль вынужден профанироваться, или перейти к культу негации. Так, цезаристский Рим, растоптавший республиканские ценности рождает Катулла, средневековая Франция – Рабле и Франсуа Вийона, екатерининская Россия – Баркова». Далее, в 2004 г. Кодар выпускает стихотворный сборник «Цветы руин», где в цикле верлибров «Мисс Ноль» описывает то, что народилось на руинах прошлого. И вот перед нами повесть «Порог невозврата», которая по широким обобщающим мазкам и плотности описания скорее выполняет функцию романа. Это роман о том, что не так легко вырваться из прошлого и что непереваренное прошлое – душитель настоящего, чьи едва окрепшие ростки никак не могут развиться во что-то самостоятельное и аутентичное, поскольку произросли на той почве, где ранее не произрастали. И тут опять вспоминается М. Нордау: «Лишь самое ничтожное меньшинство находит искреннее удовольствие в новых направлениях и убежденно провозглашает, что в них и спасение, и надежда, и будущность. Но это меньшинство наполняет собою всю видимую поверхность общества, подобно тому, как ничтожное количество масла широко распространяется на поверхности моря». На деле, это меньшинство выглядит как тонкая плёнка, которую даже не удостаивают взгляда, поскольку не чувствуют за ней ни силы, ни влияния. Особенность подхода Кодара в том, что он берет очень влиятельную личность, бывшего депутата, популярного деятеля 60-х и в один прекрасный момент лишает его влияния и веса, и, помещая в безнадежную обстановку 90-х, производит с ним такие манипуляции, что тот начинает понимать, в каком государстве живёт. Ведь одно дело, когда ты наверху, где буквально всё к твоим услугам, а другое – если ты на самом низу, где никакими перспективами и не пахнет. Как жить в таком обществе и общество ли это вообще? – как бы спрашивает автор.

Это парадоксальный роман, который я назвал бы романом без героя, поскольку главный персонаж – «уже не герой», а его антогонисты – «ещё не герои». Если остановиться на жанре – это фантасмагория в духе Кафки, когда автор без всяких логических предварений помещает персонаж в ситуацию, где с ним могут происходить самые невероятные превращения. Это напоминает и «Золотого осла» Апулея, и «Человека без тени» Шамиссо, ведь главный персонаж повести, Агзамыч, вынужден играть роль созерцателя, который как бы построен всему, поскольку в силу ряда обстоятельств лишен хварны, или богоизбранности.

В казахской литературе последних лет я не встречал такого сложного персонажа. И это происходит оттого, что сам автор относится к нему неоднозначно – он то подшучивает над ним, то в чём-то ему сочувствует, то стирает его в порошок, то начинает возвышать и даже ставит на котурны и вследствие этого персонаж этот как живой и напоминает многих наших современников. Но на деле, это собирательный образ наших шестидесятников, которые вполне процветали в советское время и в то же время считались диссидентами. На мой взгляд, эта двойственность, или можно сказать, талейрановская гибкость, сопровождает их и в наше время. Не потому ли так часто говорят в наших оппозиционных рядах о конформизме казахстанской интеллигенции?

Да и само название романа «Порог невозврата» как бы настаивает на этой двойственности. Почему «невозврат» и невозврат к чему? Вот о чём надо задуматься читателю. Видимо, всё-таки речь идёт о невозврате к прошлому, от которого мы никак не откажемся. Ведь сколько времени прошло, а мы всё ностальгируем по советской эпохе. Пора бы уж кончать с этим, – как бы призывает автор. Мы живем в совсем другое время и в другой стране. Ещё Кафка писал, что существует точка невозврата и что ее не надо бояться, ее надо достичь.

В романе много говорится о современных течениях мысли на Западе, в том числе, и о постмодернизме. Чувствуется, что автор не чужд этого направления и его роман в известном смысле можно назвать постмодернистским. Ведь постмодернизм – это не только цитатничество, главным образом, это преодоление бинарных оппозиций и культивирование того, что обретается на маргиналиях, т. е. вне официального или общественного признания и, не смотря на это, живет своей полнокровной жизнью.

В этой книге всё берется в одном потоке: и высокое, и низкое, и общее, и частное, и национальное, и наднациональное. Причём здесь ничему из этого не отдаётся предпочтения, всё вышеназванное подвергается предельно критическому рассмотрению, можно сказать, на грани цинизма. Автор воспринимает наше общество совершенно изолгавшимся и деморализованным. А ложь, превращённая в политику – это болезнь, которую надо лечить путём хирургического вмешательства. Иначе будет поздно. Порог невозврата так и не будет перейдён. А порог этот перейти надо бы, для этого ныне у нас есть все возможности, кроме былой казахской эскапады, на которую и вынужден был пойти наш замечательный автор – Ауэзхан Кодар.

Что касается названия моей статьи, я позаимствовал ее из «Апеллесовой черты» Бориса Пастернака. Помните ее начало:

«…Передают, будто греческий художник Апеллес, не застав однажды дома своего соперника Зевксиса, провел черту на стене, по которой Зевксис догадался, какой гость был у него в его отсутствие. Зевксис в долгу не остался. Он выбрал время, когда заведомо знал, что Апеллеса дома не застанет, и оставил свой знак, ставший притчей художества».

Так и здесь, читателю, чтобы пробиться сквозь череду искусно воздвигнутых наслоений, нужно стать почти соавтором данного произведения. Не правда ли, почетная миссия?

Берик Джилкибаев, доктор филологических наук, писатель

Порог невозврата
Роман

Незаконнорожденному поколению, интеллигенции 90-х посвящается

В Америку!

Агзамов проснулся в прекрасном расположении духа. Голова чуть побаливала, но в теле была необыкновенная легкость. Сразу же вспомнился вчерашний банкет: чем больше пели ему дифирамбы, тем воздушней он себя ощущал и под конец окончательно впал в эйфорию. Банкетный зал был весь в зеркалах, и лысина Агзамова отражалась в них тысячекратно. Чем больше было славословий, тем больше витал он в облаках, как бог в жертвенном дыме, и в какой-то момент почувствовал, что не существует, достиг нирваны. И это ощущение повторялось несколько раз: когда сам Кулмуратов поздравил его с орденом, когда с другого конца стола его бывшая жена Азалия, сияя, как дворцовая люстра, подняла большой палец и когда юная официантка, которую он приметил с начала банкета, подавая коктейль, кинула на него обворожительный взгляд, полный преданности и покорности.

Правда, когда они оживленной толпой выходили из ресторана, к нему бросился какой-то бродяга в куцем коричневом пальто, с лохматыми, давно немытыми волосами. Он размахивал какой-то книгой и кричал что-то нечленораздельное. Охрана быстро убрала его с дороги, но Агзамова неприятно поразила недобрая ухмылка, переходящая в косой шрам, как бы увеличивающий эту ухмылку до бесконечности.

«Как же звали этого беднягу из Гюго?», – подумал Агзамов. – Кажется, Гуинплен… Ну и рожа… Где-то я его видел», – бессильно ворохнулось в мозгу. Агзамова охватило чувство смутной тревоги. Однако когда он уселся на заднее сидение «Ландкрузера», салон которого окунал в благоухающую атмосферу комфорта, Агзамов опять впал в эйфорию, близкую к несуществованию.

И вот теперь, проснувшись после банкета, Агзамов был рад, что существует, что договор с жизнью не расторгнут, что кожа шелковиста, а тело сибаритствует в приятном предощущении утренней зарядки.

По обыкновению он встал, и хотел было приняться за зарядку, но вдруг заметил что-то странное: на подушке и вдоль нее были рассыпаны какие-то коричневые зерна или дробинки, или родинки. Да, кажется, родинки. Рука Агзамова невольно потянулась к шее, где у него с юношеского возраста была целая россыпь то ли папиллом, то ли родинок, которых так и не удалось вывести в течение всей жизни. И вот, пожалуйста, – теперь они сами выпали, все в один день. Шея стала гладкой как каток, пальцы так и скользили, не натыкаясь ни на что. Агзамову стало неуютно, как будто он лишился какой-то защиты, как будто маленькие славные гномики, преданно прилепившиеся к его шее сегодня, исчезли, даже не попрощавшись. Агзамов принес с туалета совок, ладошкой ссыпал туда все родинки с подушки и постели, пошел в туалет и бестрепетно выкинул их в мусорницу. Это была особенность его характера. Странности не волновали его – то, что он не понимал, сразу выносил за скобки, выбрасывал из своей жизни.

Он подошел к окну, открыл форточку, сделал несколько взмахов руками и ногами, помотал головой, покосил глазами, сделал несколько вдохов и выдохов, посидел, отдохнул и пошел в ванну. Там он разделся и принял душ. При этом он полностью отдавался под власть теплых, нежных струй, глотал и сплевывал воду, сунул руку в пах и несколько минут стоял, держа на весу одрябшие яйца. «Вот бы увидела меня Аделаида Николаевна, мой заместитель», – лукаво подумал Агзамов, – мгновенно убирая руку со срамного места. Скользнув в халат, он почистил зубы и стал бриться. Процедура бритья всегда освежала Агзамова. Ему было приятно видеть, как в зеркале вместо заспанного брюзгливого типа с мешками под глазами появляется бодрячок с розовеющими щечками и озорным взглядом ласкающих и ласкающихся глаз.

Вот и сейчас тщательно побрившись, он посмотрел в зеркало и… оторопел. Лицо продолжало оставаться небритым. Станок выпал из его рук, он нагнулся, поднял его и снова посмотрелся в зеркало. На этот раз все было в порядке. Он увидел свою гладко выбритую физиономию, пристально всматривающуюся в зеркало. Не обнаружив далее ничего необычного, Агзамов пошел на кухню и приготовил себе кофе. В задумчивости закончив утреннюю трапезу, Агзамов взял заготовленный с вечера портфель и вскоре вышел во двор, где его ждал служебный «Ландкрузер». По обыкновению, Агзамов закурил и стал ждать, когда к нему подбежит улыбающийся водитель, чтобы проводить до машины. Однако из машины никто не вышел. Докурив сигарету, Агзамов подошел к машине, открыл дверцу, и, поднял было ногу, чтобы сесть, но тут его остановил строгий водительский окрик: «Извините, Вы кто?».

– Азар, да это же я, – смущенно пролепетал Агзамов.

– Извините, это машина Агзамова, – не допускающим возражения тоном, – сказал Азар. – Вы, наверное, что-то перепутали.

– Но ведь я и есть Агзамов, – растерянно улыбнулся Агзамов.

– Ты что, дядя, с луны упал, – усмехнулся водитель. – А ну, катись отсюда!

Дверь салона захлопнулась. Агзамов чуть не заплакал. Он и думать не мог, что милашка Азар, который упреждал малейшее его желание, может оказаться таким грубым и бесцеремонным.

Но Агзамову было некогда. Ему нужно было бежать на работу, в офис, где он должен был принять писателя из Франции, которому назначил встречу на десять ноль-ноль. Кроме того, сегодня после обеда он должен был лететь в США по приглашению одной международной организации. «А тебе я припомню!» – подумал Агзамов, хлопотливо пробегая мимо огромного «Ландкрузера», равнодушного, как мертвый динозавр. И было понятно, что мысль эта относится к шоферу, которого совсем не было видно за тонированными стеклами.

Агзамов поймал такси и поехал на работу. Но стоило войти ему в приемную, как секретарша, всегда такая милая, ласковая, можно сказать, само обаяние, уставилась на него круглыми глазами.

– Уважаемый, Вы к кому?

Агзамова передернуло от этого грубого, неприветливого тона.

– Сания, это же я, Агзам Агзамович, – еле выдавил он из себя.

– Вы посмотрите на себя, – раздраженно сказала секретарша, встала из-за стола, и, подойдя к нему, подвела его к зеркалу.

Агзамов посмотрел на себя и опешил. Перед ним стоял человек очень похожий на Агзамова, но не Агзамов, далеко не Агзамов и даже близко не Агзамов, а какая-та жалкая пародия на этого великого человека. Высокий сократовский лоб переходил в бездарную «виннипуховскую» плешь, великолепный нос с патрицианской горбинкой был красным как после недельной пьянки, чувственные губы с вычурным рисунком мелко дрожали, красивый овальный подбородок неожиданно ставший квадратным, подрагивал, на щеках почему-то была какая-та сивая щетина, где седина выпирала самым предательским образом. Любая самая жестокая пародия не могла бы оскорбить Агзамова сильнее, чем эта обыденная реальность.

Сузившимися, маленькими, свиными зрачками он зло посмотрел на секретаршу и кинулся вон из приемной. Агзамов бежал по длинной улице Фурманова и, казалось, что все зеркала и витрины этого некогда прекрасного города бегут за ним и пытаются поймать его в свой перекосившийся фокус. Ему хотелось поломать все витрины, все отражающие поверхности, смять все встречные улыбки, ибо все это теперь было не для него. В мире произошел какой-то сбой, Агзамов выпал из согласного течения времени. Мир всегда бывший таким благожелательным к нему, вдруг стал равнодушным и серым.

Агзамов судорожно вытащил мобильник и стал набирать номер Кулмуратова. Увы, сотка «сдохла». Вчера он забыл ее выключить, а сегодня она уже не работала. Агзамов стал лихорадочно думать, к кому пойти. Единственный сын жил в Сингапуре, с женой он давно был в разводе, правда, она вчера так сияла, так гордилась им. Но что если и она его не узнает? Этого он не смог бы перенести. В создавшемся положении лучше затаиться и выждать, разведать ситуацию.

«Надо же, меня не узнают! – обиженно подумал Агзамов. – Меня-то, сына великого Агзамова, интеллигента в третьем поколении! Я круглый год вещаю им по «ящику», направо и налево раздаю интервью, состою во всех долбаных комитетах и комиссиях. Меня даже в аулах знают. Вон недавно в Атырау джип подарили!»

– Постой, постой, – вдруг запаниковал Агзамов. – А как же мой счет в банке? Неужели и он исчез?.. Он сунул руку во внутренний карман пиджака и обомлел, кредитной карточки не было. По телу Агзамова пошла противная дрожь, ноги подкашивались, ему пришлось прислониться к дереву, и только усилием воли он не упал. Дело в том, что в кармане не было и паспорта. Не говоря уж об авиабилете, которого тоже почему-то не было.

В обворованной квартире

Через несколько минут он сидел в такси и мчался домой. Рассчитавшись с таксистом, Агзамов не дожидаясь лифта, бегом поднялся на пятый этаж. Он только потянулся к ключу как увидел, что дверь открыта. Он быстро кинулся в проем двери. В квартире всё было вверх дном. Прямо перед ним лежал раскрытый чемодан со всяким вываленным барахлом, по всей квартире были разбросаны его вещи и рукописи. Агзамов бросился в кабинет, к сейфу, но, увы, сейфа не было, а значит, вместе с ним исчезли и все документы, счета в банке, кредитная карточка. Агзамова как будто окатили холодной водой. Он нелепо стоял с холодеющим сердцем и выпученными глазами. Потом какая-та мысль посетила его и, кинувшись к шкафам, он в поисках чего-то, стал вываливать книги. Только изрядно покопавшись, он понял, что ищет совсем не там, и увидел то, что так безуспешно искал. Это был черный толстый Коран еще дореволюционного издания, он преспокойно стоял на верхней полке соседнего шкафа. Агзамов с трепетом взял Коран, прижал его ко лбу, поцеловал, но вдруг священная книга вывалилась из его рук. Агзамов нагнулся его поднять, но увидел, что рядом с книгой лежит булыжник. Бедный Агзамов совершенно не понимал, откуда взялся этот булыжник. «Словно с неба свалился!» – мелькнуло в его мозгу. Рядом валялся раскрытый Коран, Агзамов поднял его, перелистнул, и, вдруг в самой середине книги увидел зияющую дыру с неровными округлыми краями, примерно напоминающими форму булыжника. Агзамов вставил в дыру бугристый овальный камень, покрашенный в зеленый цвет, и он лег туда как родной.

Первое что пришло в голову Агзамову, что над ним здорово поиздевались. Дело в том, что этот Коран был единственным наследством от отца, Агзам хранил его еще с советских времен, когда такие вещи хранить не полагалось. Арабский язык он так и не изучил, поэтому книга представляла для него даже не антикварный интерес, а родовое наследие: ведь они происходили из рода ходжа, который не принадлежал ни к одному из казахских жузов[1]1
  Жузы (от слова: жуз) – территориально-племенные объединения казахов. Их всего три: Старший, Средний, Младший.


[Закрыть], а был самостоятельным ответвлением из рода Мухаммадова, поскольку эти ходжи были арабскими миссионерами, пастырями исламской духовности в бескрайних просторах казахской степи. Надо признаться, что Агзамов с детства рос атеистом, но его приятно грела причастность к духовному нобилитету, пусть это даже и расходилось с его принципами и взглядами. И вот теперь его как бы спустили с неба на землю, показали его истинную сермяжную сущность, отобрали самое дорогое – его высокое происхождение и в связи с этим избранность, которую он ощущал чуть ли не с пеленок. Пусть мать была беременна им, когда отец был в тюрьме (кто из интеллигенции не сидел в сталинском 38 году?), пусть он рос в семье матери с названными братьями от других мужчин, но он всегда знал, что он иной, чем другие: умнее, лучше, духовней. Он с детства привык подчинять сверстников своему влиянию и никогда не стыдился своего высокомерия, он считал, что имеет на это законное право. Так что же теперь получается, он вырос с булыжником в сердце, когда все считали, что там лишь суры Корана? С ним совершили чудовищный акт духовной кастрации, и он должен это терпеть? Получается, что его не только ограбили, но и лишили ментальной сущности? Нет, он не потерпит этого, грабители должны быть наказаны. Агзамов кинулся к телефону:

– Алло, 02, милиция, вам звонит Агзамов! Меня ограбили! Когда? Откуда я знаю, когда?! Вот я прихожу, а квартира вверх дном, нет сейфа, нет документов! Что еще унесли? Так придите, черти, и посмотрите, я откуда знаю! Адрес? Октябрьская, 63 кв. 18, уг. Декабристов. Хорошо. Я вас жду.

Агзамов положил трубку.

– Кто же это мог быть? Что это за ограбление, скорее похожее на издевательство? Агзамов стал лихорадочно прокручивать в памяти образы своих недоброжелателей, тайных и явных недругов.

В последнее время он очень сузил круг своего общения: к нему приходил только племянник, сын его рано ушедшей из жизни сестры, старый друг Махди, соратник еще по молодежному объединению «Степные пегасы» и иногда заезжал Гадиков, которому с недавних пор подфартило стать сенатором. Но с этим они всегда встречались вне дома, где-нибудь в высокогорном кафе или роскошных апартаментах. В друзьях и близких Агзамов никогда не сомневался, очень им доверял и мысли не мог допустить, что кто-нибудь из них… Вдруг Агзамова перекосило, он подумал: а не есть ли это месть за его прошлую оппозиционную деятельность? Вот черти, значит, ничего ему не простили: ни уход из власти, ни создание своей партии, ни организацию многотысячных митингов?

Он вспомнил, как два года назад встречался с Президентом страны. Тот выглядел очень усталым, раздраженным, с мешками под глазами, но встретил его приветливо, вышел из-за стола, поздоровался за руку, усадил в кресло за журнальным столиком. Тогда-то они и договорились, что Агзамов не будет вмешиваться в политику и взамен за это через два года получит кресло министра культуры. Конечно, разговор выглядел не так цинично, речь шла об интересах нации, стабильности государства, о только что успешно проведенной демаркации границ. Пытливые, как бы воспаленные после бессонной ночи глаза Президента буравили Агзамова, как бы пытаясь вывернуть наизнанку его душу, но в душе Агзамова давно уже ничего не было, ни сопротивления, ни желания служить: мило улыбаясь, все время соглашаясь с доводами собеседника, Агзамыч в своей всегдашней элегантной манере выторговал себе все что можно: должность директора института, череду зарубежных поездок, и под конец президент сам сказал, что перед Новым годом его наградят высшим орденом республики. Этот-то орден он и получил вчера, и вот, после столь замечательного события, такой жалкий конец. Значит, власть не простила ему ничего, – просто нейтрализовала на два года, пока он носился по разным странам, изображая из себя посла доброй воли и посредника в диалоге культур. Агзамыч-то думал, что он обыграет и оппозицию, и Президента, но получилось наоборот: оппозиция укрепляется, власть идет на все большие уступки, и только Агзамова – и та, и другая сторона – выкинули за ненадобностью, бросив орден как последнюю подачку.

Звякнул дверной звонок, это пришла полиция. В дверях показались молодой лейтенант и молодая женщина в форме. Лейтенант строго предупредил Агзамова, что нельзя ничего трогать и, пройдя на кухню, стал допрашивать потерпевшего.

– Прошу ваше удостоверение личности.

– У меня сейчас его нет. Понимаете, я его обычно держу в бардачке служебной машины, вместе с правами…

– Ладно, поверим на слово. Итак, фамилия, имя, отчество?

– Агзамов Агзам Агзамович, – и он расплылся в снисходительно-вальяжной улыбочке, ожидая привычной фразы: «Неужели тот самый?!». Однако лейтенант не выразил никаких эмоций и продолжал задавать очередные протокольные вопросы. То показываясь в дверях, то исчезая, женщина фотографировала тут и там вываленное барахло. Когда Агзамов сказал, что его главным образом интересует похищенный сейф, лейтенант спросил, что было в сейфе. И вот тогда Агзамова как будто ошпарили: там был золотой скарабей, подаренный ему Министром культуры Египта. Агзамыч не был суеверным человеком, но с тех пор как он заполучил этот символ бессмертия и вечной жизни, его здоровье значительно улучшилось и даже в сексуальном плане что-то, наконец, опять замаячило. Так что же это получается? Черт-те что, колдовство какое-то!

– Там, знаете, были все документы, и… кредитная карточка… и…

– Ну, продолжайте, продолжайте!

– Э-э-э… как бы это правильно сказать… золотой скарабей… ну, статуэтка такая… ее мне в Египте подарили… Я обычно держу ее в банке… а вчера на банкете решил показать друзьям… сегодня с утра уехал на работу… думал, сдам в банк позже… и вот…

– И сколько весила эта статуэтка?

– А это обязательно записывать? – глупо спросил Агзамов.

– Ну, конечно, а иначе как мы ее отыщем, без всяких примет и описаний?

– Один килограмм, – меланхолично заявил Агзамыч.

– Не может быть! – подскочил лейтенант.

– Я вам могу показать документы. Это подарок из Египта. Впрочем, документы тоже были в сейфе.

Агзамов уже не знал что говорить, вернее, теперь он мог говорить, что угодно. Все дороги вели только к сейфу.

– А как выглядел этот ваш сейф, – спросил лейтенант.

– Ну, такой большой, на двести килограмм, – ответил Агзамыч.

В это время торкнулись в оставшуюся незапертой дверь, и четверо дюжих парней еле втащили в прихожую сейф где-то на метр двадцать. Выскочившие в прихожую Агзамов и лейтенант не знали что сказать. Женщина мгновенно сфоткала вошедших. Парни оставили сейф посреди прихожей и ушли.

– Это ваш? – спросил наконец лейтенант.

– К-к-кажется мой, – еле выдавил из себя Агзамов.

– Вот видите, целехонький! – обрадовался страж правопорядка. – Может, над вами друзья подшутили? – выдвинул он, как показалось ему, бодрую гипотезу. – Ну, что стоите, открывайте!

Женщина подошла и сфоткала уморительную ситуацию: Агзамов стараясь оттеснить лейтенанта, стал набирать код. Сейф не открылся. После нескольких неудачных попыток, включилась сигнализация. На звук сирены в прихожую ворвался грузный мужчина лет тридцати в золотых очках на надменном носу. Увидев дома трех незнакомых людей, причем двоих в форме милиционера, он сразу оценил обстановку.

– Во, ментура работает, что, задержали ханурика?

Кровь бросилась в голову Агзамова.

– Какого ханурика? Я хозяин этой квартиры, а ты кто такой?

– Это я хозяин, а ты вор, пойманный с поличным. Не правда ли, он пытался проникнуть в мой сейф? – незнакомец со значением посмотрел на лейтенанта. Все повадки этого самоуверенного грузного человека выдавали в нем ненароком разбогатевшего вышибалу, которых ныне так много развелось на постсоветском пространстве. Молодой лейтенант столь грозный с Агзамовым, теперь стушевался и пролепетал что-то невнятное. Даже женщина-мент не посмела сфоткать вошедшего. Крайне возмущенный Агзамыч с кулаками бросился на ухмыляющегося верзилу. Но тот так дал ему в лоб своим выступающим животом, что Агзамыч навзничь шмякнулся на пол. Лейтенант, бросившись к Агзамову, помог ему встать, и они вдвоем стали наседать на верзилу.

– А ну вон из моей квартиры! – опять полез на рожон Агзамов.

– Ваши документы, – холодно спросил представитель власти. Собравшаяся с духом женщина сфоткала подозрительного типа.

Человек полез в карман и спокойно предъявил документы.

– Басманов Ашот Азраилович, 1973 года рождения, казах.

– Где работаете?

– Знаешь, есть такая компания «Казахский кобель», ой, что я несу, «Казкабель», так вот я хозяин этих всех кабелей, – довольно плоско пошутил Басманов.

– Позвольте, удостоверение.

Удостоверение тоже оказалось в порядке.

Но лейтенант не унимался.

– Теперь объясните, зачем Вы вторглись в чужую квартиру?

– Я не вторгся, а вошел. Это квартира по ул. Октябрьской? Вот смотрите, у меня ордер.

У него, и в самом деле, был ордер на квартиру по указанному адресу.

Лейтенант, переводя взгляд то на верзилу, то на Агзамыча, не знал, что и думать. Верзила нагнулся и что-то шепнул ему на ухо. После этого многозначительного сообщения, лейтенант воззрился на Агзамова.

– Извините, уважаемый, а где ваши документы?

– Я же сказал, в сейфе.

– Но это оказался не ваш сейф.

– Но у меня тоже был сейф!

– А чей же тогда этот сейф?

– Не знаю, кажется, не мой.

– Зачем же вы тогда пытались его открыть?

Взбешенный донельзя Агзамов не знал, что ответить.

– Ты, продажная тварь, – зашипел он на лейтенанта. – Этот отморозок подкупил тебя, да? Ну, смотрите у меня, я выведу вас всех на чистую воду – он попытался прорваться к двери, но там стоял верзила. Агзамыч попятился к стражу порядка. Приговор лейтенанта был суров и краток.

– Ну, уважаемый, придется вас забрать до выяснения личности. Окончательно пришедшая в себя женщина сфоткала и Агзамова, и, на всякий случай, Басманова. Вскоре с руками, сцепленными за спиной наручниками, Агзамыча везли в опорный пункт милиции.