Текст книги "Порог невозврата"

В хтоническом мире

…Очнулся он в КПЗ, в просторечии обозначаемом как «шлакушник». Рядом кто-то пел, кто-то блевал, какой-то русский – широкоплечий, в длинном черном плаще, – толкался в зарешеченную дверь. В тусклом свете подслеповатой лампочки кто-то лохматый и небритый читал толстую книгу. От смрадного дыхания сокамерников стояла страшная вонь. У Агзамова застучало в висках, к горлу подступил жуткий ком тошноты. Агзамов еле сдержал себя. Между тем, русский гигант несколько раз постучав в дверь, повернулся и направился к лохматому книгочею.

– Эй, хватит читать, это тебе не изба-читальня. Нашел, где просвещаться.

– Как говорил Гераклит: и здесь обитают боги, – буркнул книгочей совершенно машинально.

– Не густо нас тут, богов, – печально констатировал гигант, обведя взглядом не слишком респектабельных сокамерников. – Правда, вот только что товарища подвезли. – Товарищ, вы кто такой будете и как дожили до жизни такой? – вежливо, но прямо обратился он к Агзамову.

– Думаю, я тут не задержусь, – уверенно заявил Агзамов. – Ошибочка, какая-та вышла.

– Вот-вот! – бодро поддержал его гигант. – На первый взгляд, ошибочка, а там, глядь, и в правило превращается. – Я первым на нашем совке «Битлов» перевел на русский, а где сейчас я, где «Битлы»?

– «Битлы», «Битлы»! – вдруг возмутился книгочей, захлопнув свою книгу. – «Йестедэ-э-эй», – протянул он, как будто играя на гитаре. – В том-то и дело, что они сейчас – вчерашний день. Я согласен, что это лучшие модернисты, утвердившие в мире культ электрогитары. Но ныне бал правят не они.

– Танат, ты опять о своих постмодернистах? – усмехнулся гигант. – Так им еще далеко до мейнстрима! Тем более – у нас! Да они и сами против, чтобы их сводили в какое-то общее течение.

– Это не течение, а состояние, состояние после всего, что случилось с культурой в ХХ веке.

– И что это за состояние?

– Это такой сильный похмельный синдром после слишком большой веры в Разум. Крах нацизма и коммунизма показал, что нельзя верить во что-то одно, что не только сон разума, но и сам разум рождает чудовищ, когда слишком переоценивает свои возможности. И вообще нет платоновского мира идей, разум находится в языке.

– И, значит, мир – это текст?

– Да, с этим ничего не поделаешь. Все в этом мире, действительно, только текст, иначе мир не интеллигибелен.

– Папаша, ты согласен? – повернулся гигант к Агзамову.

– Знаешь, – улыбнулся Агзамов. – Мы – восточные люди, а на Востоке мир – скорее подтекст, а не текст. И я думаю, что это правильно.

– Оригинальнейшая трактовка теории Дерриды! – осклабился гигант.

– Да он о нем скорее ни сном, ни духом, – грустно констатировал Танат.

Агзамыча оскорбило, что эти, по всему видать, пауперизованные элементы еще смеют посягать на его интеллектуальную экипировку.

– Слушайте, молодой человек, – весьма вежливо обратился он к книгочею, – что вы имеете против подтекста?

– Да ради бога! – широко махнул рукой Танат, – только сначала текст, а потом подтекст, сколько угодно подтекстов. Но если нет текста, извините, никакого подтекста не будет.

– Ну, хорошо! – хитро улыбнулся Агзамыч. – Вы хотите отсюда выйти?

– Хотим! – сказал гигант.

– Тогда зови начальство.

Гигант заколотил в дверь. К зарешеченной двери подошел сержант.

– Чего надо?

Но тут к двери подошел Агзамыч и что-то шепнул на ухо сержанту. Сержант, как говорится, не повел и ухом. Тогда он вынул из кармана минииздание своего отца Агзамова и показал милиционеру.

– Ну, знаешь, кто это? – и указал на фамилию своего отца.

– Аг-зам Аг-за-мов, – прочитал по слогам сержант.

– Знаешь, кто он такой?

– Не-а.

– Лауреат Государственной премии СССР. А я его сын. Понимаешь?

– Ну и что?

Тут к Агзамычу подошел гигант и, дыша ему в лицо перегаром, спросил:

– Ты че ему мозги паришь? Ты же не Агзамов.

– Как не Агзамов? – возмутился Агзамов.

– Ты на себя посмотри – нет в тебе никакого лоска, гонора, какой же ты Агзамов? Между прочим, вчера по «ящику» передавали, что сегодня он летит в Америку, – выказал немалую осведомленность гигант. – Знаешь че? – еще плотнее придвинулся он к Агзамову. – У тебя бабки есть?

– Есть немного, – попытался уклониться Агзамов.

– Дай ему бабки и всего делов, – усмехнулся гигант. Тогда он и тебя отпустит и нас тоже отпустит. Мы ж не дадим пропасть друг другу? – обратился он к стражу закона и не успел тот что-то ответить, всунул ему весомые купюры, охотно предложенные Агзамовым.

– Вещи при вас? – спросил он для порядка. Но тройка уже бодро мчалась к выходу.

– Пойдешь с нами? – сказал гигант, когда они вышли во двор.

– А куда с вами?

– В царство Аида, к Танатосу.

– Это где?

– В микрах, где еще?

Агзамыч задумался. Он понимал, что идти ему некуда, но и с этими идти не хотелось.

– Знаете, у меня столько дел. Вот держите на такси и до свидания.

– Слушай, друг, шланги горят, ты бы дал на похмелье-то?

– А ты, я гляжу, не прост, палец дашь, руку откусишь! На вот бери, что даю и будь доволен, – Агзамов вручил гиганту всякую мелочь и заспешил подальше от этих сомнительных личностей.

– А все-таки подтексты твои не помогли, – бросил ему в след гигант и они с Танатосом не спеша зашагали в сторону микрорайонов. «Бабло оно и в КПЗ бабло!» – прозвучало напоследок в пространстве.

Агзамов шел и думал: «Куда я иду? Этих я и за людей не посчитал, а самому мне и идти-то некуда. Нет, надо обратно в милицию. Я им должен заявить, что я потерялся, что я это я!».

Он нехотя повернул в сторону опорного пункта. После утреннего пробуждения в «отстойнике» ему не хотелось иметь дела со стражами порядка. Как-то не верилось, что это учреждение для установления истины, или для сочувствия человеку.

Его мысли потекли в другую сторону.

«…Но как они меня опознают? Ведь паспорт-то дома. Фу, какую чушь я несу! Не знал, что так трудно, удостоверить других в том, что ты это ты. За сорок лет в казахской культуре я стал знаменитым, как пропись. И вот, пожалуйста, теперь меня никто не узнает».

Он подошел к полупустой остановке и сел на скамейку. Раньше все сбежались бы к нему, стали бы просить автограф, говорили бы, как его любят, чтят, обожают, как любят его телепрограмму. Теперь людям нет до него дела, каждый ждет своей маршрутки или автобуса.

Агзамов тяжело поднялся и пошел куда глаза глядят.

Немного подумав, Агзамов вспомнил Радика, или Радия Гадикова, «главу голубого экрана» как называли его друзья. Как он не подумал раньше, вот кто не ошибется в идентификации! Еще со времен Кунаева повелось, что если не того выдал в эфир, сам эфир будешь нюхать.

Агзамов сошел с троллейбуса и задумался, то ли перейти улицу на светофор, то ли по подземному переходу. По светофору, конечно, быстрее, но Агзамову нужна была стопроцентная безопасность.

Спустившись в подземку, он очень пожалел о принятом решении, ведь в последний раз он пользовался переходом лет двадцать назад, тогда это было приятно, особенно летом, здесь было прохладно, в киоске можно было купить газету, стояли автоматы с газированной водой. Зато теперь через каждые пять шагов сидели нищие, кто-то кинув на пол шляпу, пел под гитару. Какой-то поэтишка, приставая к прохожим, читал стихи, дородная бабка продавала пирожки, безногий инвалид катил на плоской каталке и толпы прохожих, порой нарядных, порой не очень, шли вместе с Агзамовым, торопясь выбраться из этого подземелья.

Агзамову бы тоже побыстрей убраться отсюда, но тут его внимание привлек плакат, в котором он с приятным изумлением узнал изображение Ахурамазды, дающего наставление Зороастру, над их головами стояло сияние, а между ними в большом котле горел огонь.

«Так это сияние же – фарн, хварна», – мелькнуло в мозгу у Агзамова. Он когда-то занимался этим вопросом, но тогда это была запретная тема. Тираж изъяли, книгу сожгли, выдвижение на премию Ленинского комсомола сорвалось. В одно мгновение он стал еретиком и диссидентом. А теперь это тема – достояние массового сознания. Вон к плакату тянут шеи, и старик в берете, и молодая стильная женщина в модных очках, и худосочный интеллегентик бомжеватого вида.

– Так, что же там написано?

Под портретом иранского царя была расположена следующая надпись:

«Хварна – (зенд.), частица божественной силы и мудрости, даруемая нам и приближающая человека к его Отцу. Она не только освобождает от рабства судьбы, но и возносит над ограниченным временем. Обычно хварну изображают как светящийся нимб. Божественный огонь преображает не только наш внутренний мир, но и внешний вид, и если человек получил этот дар, то у него на теле обнаруживаются его признаки.

По своим масштабам, силе и способу получения хварна делится на три вида. Самой главной является хварна царя, которая дается по Божьей воле в счет будущих великих дел. Хварна жреца переходит по наследству и служит признаком чистоты рода, наградой за благие дела предков человека. Хварной воина человек награждается за добрые дела при этой жизни. Символами трех хварн являются три огня, горящие в зороастрийских храмах».

Конечно же, это были минимальные сведения о хварне, Агзамов знал об этом гораздо больше, но он никогда это не примеривал к себе, его это интересовало чисто в научном плане, ну и в плане идеологического подспорья, как аргумент в пользу избранности кочевников и их пути на мировой арене. Правда, его друг Адоев, который первым в Советском Союзе стал изучать эту тему, не разделял его мнения. Он считал это чисто иранским явлением, но что делать, что делать, тюрки для Агзамыча были дороже.

Между тем, людей у плаката становилось все больше. Среди них были и русские, и казахи, и чеченцы, и женщины, и старики, и дети. Агзамыча удивил такой интерес к странной, экзотической теме, но в это время к плакату протиснулся смуглый горбоносый парень с подносом, на котором горело три свечи – высокая, поменьше и еще меньше.

– Покупайте хварну! – заверещал продавец. – Дешево продаю, покупайте! Царская хварна – 20 долларов! Жреческая – 10! Воинская – 5! Покупаете эти свечи, загадываете желание, и оно сбудется, но если к свечам вы купите и молитвы, то оно обязательно сбудется. Молитвы стоят всего 5 долларов. Деньги принимаются и в рублях, и в долларах!

К продавцу подбежала невзрачная женщина в плохоньком, куцем пальто:

– А женская есть?

– Есть! – не растерялся горбоносый и сунул ей в руку самую маленькую свечку. – А молитву можешь взять бесплатно! Для тебя скидка! – улыбнулся он женщине, протянувшей ему, по всей видимости, последние деньги.

Что тут началось! К продавцу потянулись разнокалиберные руки и деньги. Многие требовали непременно царскую хварну! Свечи так и отлетали!

С недавних пор Агзамыч стал замечать, что многие люди, в том числе и ученые, и писатели, и философы, как в омут, бросились в религию, мистику и прочие оккультизмы. Поначалу это его раздражало: «Книг у писателей не покупают, а на всякую ерунду отдают последние деньги!». Потом он стал размышлять и только сейчас его озарило: «Так что же остается бедным людям, если государством своим они брошены, социальные институты не работают, остается только рассчитывать на тайные высшие силы, которые защитят и поддержат. По крайней мере, это твой выбор, ты сам решаешь связаться тебе с ними или нет, покупать реликвии или не стоит. Человек устроен так, что любая глупость из собственных уст ему дороже чужого ума. И, тем не менее, всегда найдутся люди, испытывающие нечто подобное. Постепенно ты чувствуешь себя не так одиноко и даже напротив, связанным с целым миром людей с подобными же запросами и подобным же образом мыслей. Получается, что у нас такой же разброд и шатания, как во время падения Римской империи, но ведь это падение породило христианство, возможно, и мы стоим на пороге создания новой религии».

Агзамыч как завороженный тоже решил купить себе свечу. Подойдя к продавцу, он увидел за его спиной книжную полку, заставленную брошюрками и среди них свою книжку о хварне.

«Боже мой! Значит, не все сожгли!» – пронеслось у него в сознании. «Но как же так, ее даже у меня сейчас нет, а у них есть. Пусть отдадут ее мне, это моя книга!»

– Эй, подбежал он к продавцу, – отдай мою книгу! Это моя книга! – кричал он, указывая на книжную полку.

– Уважаемый, какая книга? – улыбнулся продавец. – Я книг не продаю.

– Вон та, на полке! Вон видите – «Р.А. Адоев, А.А.Агзамов. Тюркская хварна». Агзамов это я, отдайте мне мою книгу!

Продавец вопросительно посмотрел куда-то в толпу. Вдруг, откуда ни возьмись, к Агзамову подошли два плотных парня бритых под полубокс и вежливо, но сильно взяв за локоть, потащили по длинному коридору.

Через некоторое время показалась бледно-зеленая дверца трансформаторной будки. Один из братвы вставил ключ и открыл ее. За ней показалась дверца лифта. Ребята втащили упирающегося господинчика в лифт и тот стремительно стал падать вниз, как будто в саму преисподнюю. Вскоре дверца лифта открылась и их выбросило в слабо освещенный подвал, где бегали только крысы. Агзамыча передернуло, он подумал, что его оставят на съедение этим тварям. Чувствовалось что и самой братве тут не особо уютно, один из них приник ухом к двери и стал внимательно вслушиваться. Оттуда раздалась какая-та музыка и послышалась протяжная блатная песня. Это были «Журавли». Ребята переглянулись и заулыбались.

– Э-э, значит, шеф в хорошем настроении, – усмехнулся фиксатый. Какое-то время они послушали трогательную псеню. В подвале стало так тихо, что исчезли даже крысы. В этой благоговейной тишине особенно четко прозвучал последний куплет.

 
Так и в жизни порой отстаем мы от стаи крылатой,
Хоть и знаем о том, что законы о дружбе все святы.
Но порою судьба начинает шутить и смеяться —
И друзья отойдут, и друзья отойдут и никто не поможет подняться.
 

Далее ребята не стали медлить. Фиксатый постучался условным стуком, створки железной двери автоматически открылись и он втолкнул Агзамова в большое помещение, очень похожее на приемную. Они оказались, действительно, в роскошной приемной, где в кожаных креслах напротив пышногрудой молоденькой секретарши сидели знакомые все лица. Агзамов хоть и не был с некоторыми знаком, знал их по телевидению или всякого рода билбордам и рекламным плакатам.

Самым первым здесь с головы до ног весь в белом, как арабский шейх, восседал так называемый Сары Аулие, чьи лечебные сеансы собирали целые стадионы, за ним Агзамыч с удивлением обнаружил Бекбола Дукенова, организатора музыкального фестиваля «Поющая Азия», еще более его удивление возросло, когда он вслед за ним увидел спокойно беседующих Утеша, владельца фирмы «Утя» и Ерлана, хозяина автосалона «Наймани-авто», а далее – кто бы мог подумать – сидел Алмаз, по кличке «Черный», родной племянник столичного мэра!

Агзамова поразило, что эти столь разностатусные люди сидели в этом бункере, как будто на приеме высокопоставленного чиновника, а там за за двустворчатой дверью беззаботно пел свои блатные песни хозяин криминальной земли казахской. Иначе ведь и не скажешь, поскольку стены приемной были увешаны портретами Кенесары, Мустафы Чокая и почему-то Александра Матросова. Последнему обстоятельству многие, наверное, удивились бы, но Агзамов был уже знаком с последними материалами в газетах, где прямо объявлялось, что легендарный герой-детдомовец был не русским, а башкиром. Правда, Агзамов сомневался в этом, но обстановка была здесь настолько однозначной, что ему сразу стало не до сомнений. Между тем, братки открыли двустворчатую дверь и ввели Агзамова в ярко освещенный зал, где за довольно загаженным дастарханом с остатками еды и пепельницами полными окурков, полулежало и сидело несколько мужчин и женщин. Кондиционеры изо всех сил пытались очистить прокуренный воздух. Из-за этого в зале было холодно и неуютно, как над пропастью в горах. В глубине комнаты опираясь локтем на подушку, с гитарой в руке, полулежал на боку грузный мужчина, черноволосый и седобородый, с красивыми черными бровями и сетью морщин под глазами. Это соединение молодости и старчества завораживало.

Хаурики подвели Агзамыча к нему и загнув ему руки за плечи, заставили поклониться.

– Ох, ты, – в удивлении приподнял свои изогнутые брови мужчина, к нам сам Агзамов пожаловал! – Ладно, – снисходительно сказал он, покосившись на своих боевиков, – отпустите аксакала и рассоситесь. Я с ним буду сам разговаривать.

После того как ребята исчезли за дверью, мужчина важно воззрился на Агзамыча, который довольный тем, что его хоть кто-то узнал, расплылся в довольной улыбке.

– Чего лыбишься? Ты хоть знаешь, кто я такой? – раздраженно просипел мужчина, и поняв, что господинчик не в курсе, кто перед ним, громоподобно произнес:

– Я − Сивый Арлан, по казахски, Кокжал!

Агзамыч не успев погасить улыбку, напряженно размышлял, кто же это мог быть. Он краем уха слышал о каком-то казахском мафиози, который сумел всех подмять под себя и заправлял всем теневым бизнесом в Казахстане, как то казино, проституция, автозаправки, автосалоны и т. п., но это было так далеко от его интересов, что он никогда не вдавался в подробности. И вот теперь он никак не мог понять, зачем он понадобился этому сивому авторитету и что ему ждать от этой курьезной и даже одиозной встречи.

– Э-э-э, – сглотнул улыбку Агзамов. – Вы тот самый… э-э-э… авторитет?..

– Бери выше! – оборвал его Сивый Арлан. – Я гроза всех авторитетов в нашем казахском болоте. – Я вор в законе всесоюзного масштаба.

– Но… Союза сейчас нет, – сдавленно произнес Агзамыч.

– Как нет? – вскричал Сивый Арлан, и, сев на корпеше, рванул на груди майку. Агзамыч отпрянул – на его широкой груди крсовались татуирвки Ленина, Сталина. а на животе – волчья голова с ощеренной пастью.

– А этот кто? – робко выдавил из себя Агзамов, указывая на последнюю татуировку.

– А это тот, кого я выращиваю в себе и из себя…

– Разумно, – чуть иронично сказал Агзамов.

– Ты заметил, что я одновременно черноволосый и седобородый?

– Это трудно не заметить…

– В том-то и дело. У нас, будь ты хоть семи пядей во лбу, но если ты не аксакал, никто тебя за человека не будет считать. Но, честно говоря, наши аксакалы настолько уже поизносились, что еле жуют своими вставными челюстями. Поэтому я решил не связывать себя только с ними, как видишь, ношу свои естественные черные волосы. Вот только бороду пришлось обелить. Зато теперь я весомей смотрюсь, не так ли?

Агзамов промолчал. Он не любил самовлюбленных людей. И все эти самопанегирики начинали его раздражать.

Сивый Арлан не видя прямой поддержки от Агзамова, тоже почувствовал себя уязвленным.

– Что молчишь? Белены объелся? Ты хоть знаешь, почему я сюда тебя позвал?

Поелозив рукой за спиной, он вытащил книгу про тюркскую хварну.

– Это твоя книжка?

– Моя и Адоева.

– Отныне она будет только твоей.

– Почему?

– Ты напишешь, что у тюрков была только царская хварна. А я подарю ее нашему Президенту.

– Но это не так. Тюркская хварна называлась кутом и ею мог обладать каждый тюрк, избранный богом.

– Ты прекрасно знаешь по тюркским надписям, что кут принадлежал только царю и царице, ибо они олицетворяли свой народ.

– Эти надписи не показатель, их писали только для этих царей.

– Значит, не будешь писать?

– Я уже все написал в своей книжке.

– Это неправильная книжка, значит и ты неправильный. А, ну-ка, братва, – закричал он, повернувшись к двери, – вправьте ему мозги и через три дня найдите где угодно и приведите обратно.

– Отдайте мою книгу!

– Она тебе без надобности. Ты напишешь новую.

В открывшуюся дверь вбежали знакомые боевики, и, скрутив Агзамову руки за спиной, потащили по коридору. Потом они втолкнули его в лифт и стремительно поднявшись вверх, затащили его в туалет.

– Ты кто? – спросил его тот, кто был потолще.

Агзамов не знал, что отвечать. Он понимал, что он уже не он, но кем теперь стал, он еще не знал. Между тем, угроза физической расправы была очень реальной.

– Я… никто, – искренне ответил Агзамов.

– А почему так одет, – резонно спросил бритый толстяк.

И тут Агзамов, потерявший всякую связь с собою прежним, обратил внимание, что хоть одежда ему не изменила. Он по-прежнему был одет в дорогую коричневую тройку, держал в руках кейс из крокодиловой кожи, а если бы эти братки знали сколько стоят его очки, они первым делом молча сняли бы их и убежали.

– А что, нельзя? – сыграл наивняка Агзамов.

– Гони деньги, – вернул его в грубую реальность толстяк.

– Я без денег, – буднично ответил человек в роскошной тройке.

– Тогда раздевайся, – толстяк уже явно не миндальничал.

– Но… как же так… я же останусь голым.

– Не бойся, нам трусы твои не нужны.

Агзамов вспомнил знаменитый совет Ленина и стал раздеваться.

Сначала он снял свои дорогие итальянские туфли, потом брюки и только потом почему-то верхнюю одежду.

Он думал, что на этом достаточно, но второй бандит схватил его за галстук и так сдавил горло, что Агзамов мгновенно снял все остальное, вплоть до часов и золотой печатки. Новоказахской цепи, он, слава Аллаху, не носил. Он хотел было снять и носки, но тут братки напихали все в черную сумку, толстяк вежливо хлопнул Агзамова по пузу с седыми волосиками и, обняв за плечо напарника с сумкой, пошел к выходу. Через мгновение Агзамов услышал стук захлопнувшейся двери и остался один.

О происшедшем напоминало только то, что он остался в одних трусах. И хоть убей его, он не мог бы описать своих грабителей. Они могли быть и русскими, и казахами, и инопланетянами, ибо настолько отвечали современному «тайсоновскому» типу, что другими быть не могли. Сдерживаемые переживания, видимо, настолько переполнили Агзамова, что он срочно захотел «по большому». Влетев в кабинку, он дал такую пулеметную очередь, что унитаз явно должен был провалиться. Разряд следовал за разрядом, но Агзамов понимал, что до завершения далеко. «Откуда во мне столько дерьма?» – недоумевал Агзамов, без нужды поправляя очки, которые забыли прибрать грабители. В желудке стало хорошо, Агзамов подобрел, и все происшедшее предстало перед ним в смешном свете. «Вот я на «очке» и с очками», – улыбнулся Агзамов. – Но я теперь не нужен со своими очками. Во-первых, нынешней реальности не нужны очки, во-вторых, это очки не той диоптрии, они никогда не подойдут к нынешней реальности».

В этот момент в туалет вошли двое, судя по голосам, мужчина и женщина. Агзамов не знал, что делать. Он понимал, что не может выйти, пока не выйдет женщина, но женщина выходить не торопилась.

– Вы что предпочитаете, минет, или… – деловито спросил женский голос.

Или, – ответил одышливый мужской баритон.

– Может, лучше все-таки минет? – галантно переспросила женщина.

– Ты за кого меня принимаешь? – рявкнул мужчина. – Я бывший чемпион по биатлону. Пошли, шлюха! – и поволок ее в кабину.

Агзамов натянув трусы, сидел на закрытом унитазе и пытался понять национальную принадлежность столь неожиданных посетителей. Они могли быть и казахами, и русскими, ведь русский язык настолько всех нивелирует, что скорее по говору, рязанскому или московскому, можно опознать русских, чем иноязычных. Это что-то удивительное, казахов теперь не узнаешь ни по внешнему виду, ни по языку, ни даже по тактильным ощущениям, – вспомнил он недавних бандитов.

Но в это время мужчина ритмично задышал, женщина стала повизгивать, и темп всего этого настолько нарастал, что не мог обещать ничего хорошего. Так оно и случилось. В какой-то момент послышался грохот повалившегося тела, женщина сдавленно ойкнула. Слышно было, что она пытается поднять мужчину, но, видимо, не получилось. Тогда она выскочила из кабинки, послышалась быстрая дробь каблучков и стук захлопнувшейся двери.

Агзамов сидел ни живой, ни мертвый. Мало того, что его ограбили, теперь могут обвинить в убийстве. В соседней кабинке было тихо, как в гробу, ни малейшего шороха, ни малейшего даже намека, что там что-то может двигаться и производить звуки. Интересно все-таки, что с ним?

Агзамов вышел из своего добровольного заточения, подошел к кабинке и открыл дверь. На полу возле унитаза, скрючившись, лежал огромный мужчина лет пятидесяти, в черной рубашке с галстуком, брюки болтающиеся в ногах обнажали задницу и все остальное, руки были закинуты за голову. На внутренней перегородке кабинки висел снятый пиджак. Агзамов, наклонившись, потрогал сонную артерию, поднес пальцы к ноздрям мужчины. Ни пульса, ни дыхания. И тут только он понял, что голый, в одних трусах стоит над трупом человека, скончавшегося от излишнего сексуального перевозбуждения. Помочь он ему теперь ничем не мог, зато мог помочь себе. Он лихорадочно стал снимать с мужчины ботинки, брюки, в две секунды оделся и, прихватив с перегородки пиджак, бросился вон из туалета. Одежда была на полтора размера больше, чем требовалось. Кроме того, Агзамов побрезговал снять с трупа рубашку, теперь он, запахнув пиджак наподобие халата, со сведенными на пузе руками, торопливо поднимался по лестнице, туда, вверх, к божьему свету.

«Господи, – проносились в мозгу обрывки мыслей, – за свои шестьдесят три года чего я только не видел, с юных лет состою на учете КГБ, однажды чуть не погиб в раскопе, достиг всего, что мог достичь интеллектуал, и что в итоге?.. Меня как будто сбросили с двадцать пятого этажа, да еще приказывают жить… Хотя, честно говоря, никто не приказывает… Но разве с этой собакой… вернее, с этой собачьей жизнью так легко расстаться?..». Бережно обняв себя руками, он семенил какой-то быстрой, вкрадчивой походкой и никто не мог бы подумать, что это – бывший сотрясатель основ и властелин дум целого поколения.