Текст книги "Поздний развод"

Аси приходит и видит меня, прикрывшуюся простыней. Я немедленно прячу блокнот.

– Что ты здесь делаешь? Ты что, с ума сошла?

– Я прилегла на одну минутку. Просто выбилась из сил.

– Но ты ничего не делала!

– День был полон переживаний. Это почище любой работы. Сначала то, что было с тобой этим утром, потом твой отец. Еще секунда – и я встаю.

– Ты говоришь – отец. Чем он тут занимается? Что он там принялся готовить? Клянусь, это уже слишком. Вставай и начни накрывать на стол. Сделай хотя бы это.

– Ну встаю, встаю. Я уже начала там, на кухне… Необычный он у тебя… твой отец. Он разговаривал с вами, когда ты был ребенком?

Аси не отвечает. Бросает на меня мрачный взгляд и направляется к шкафчику.

– Что ты там ищешь?

– Хочу найти ему полотенце.

– Тогда возьми красное.

Его отец возникает в дверном проеме и, многозначительно улыбаясь, смотрит на меня.

– Ты… отдыхаешь?

– Да… прилегла на минутку.

– Пойду встану под душ. Не трогайте кастрюлю. Пусть кипит.

Аси протягивает ему полотенце, и он закрывает за собой дверь в ванную.

– Ты знаешь, он выглядит просто здорово, твой отец. Ничего удивительного, что он нашел себе молодую жену. И знаешь… он выглядит лучше тебя.

Аси скривился. «Ты тоже выглядишь не больно-то». Ты – прелесть. Не хмурься, пожалуйста, прошу тебя. Не то кончится тем, что ты спятишь от всех своих проблем. Видеть больно, как ты принимаешь все близко к сердцу. Поди сюда и поцелуй меня. Приляг со мной хоть на минуту. И в наказании тоже должен быть перерыв…

– Наказание? Что ты несешь такое?

– Ты не прикасался ко мне уже две недели. Подойди же. Один крошечный поцелуй… Сегодня мы будем спать вместе… в честь твоего отца. И можешь делать со мной все что угодно. В том числе и то, что должно быть сделано. Ты прав. До меня дошло сегодня, как по-дурацки мы себя вели. Мой страх перед тобой, твой страх при виде моего страха… идя этим путем, мы никогда не заведем ребенка. Подойди же, и дай мне поцеловать тебя. Я сделаю все…

Было похоже, что он уже собирается сделать ко мне первый шаг… но, начав движение, он вдруг остановился и повесил голову. До меня донесся звук льющейся в ванной воды.

– Так ты приляжешь ко мне?

– Почему ты вдруг захотела этого? Не ты ли избегала меня все это время? Ты и только ты сделала это невозможным.

По его лицу прошла судорога.

– Ну так теперь все будет по-другому. Иди ко мне. Делай со мной что хочешь. Я не пошевелюсь даже. Разрешу тебе все. Приляг хоть на минуту. В конце концов, дай мне просто поцеловать тебя…

Но он был настроен агрессивно и упрямо.

– Возьми меня. Я знаю. Я должна… Только об одном прошу тебя – не торопись и будь понежнее… Может быть, если мы не будем торопиться и станем делать это каждую ночь… дай же мне тебя поцеловать…

Я выбралась из постели и, обняв его, прижалась всем телом, обвиваясь вокруг него ногами, как если бы он был деревом, на которое я пытаюсь взобраться, хотя я просто хотела его поцеловать. Звук текущей в ванной воды прекратился. Его отец что-то закричал сквозь закрытую дверь. Аси оттолкнул меня.

– Немедленно отправляйся и накрой на стол. Сию же минуту. – И с этими словами он покинул комнату.

* * *

Блюдо из риса, перемешанного с яйцами, было поистине великолепным, и я не переставая хвалила его отца. Они не переставая говорили о людях, которых я не знала, поначалу я пыталась вслушиваться с должным уважением, чувствуя, что странная сонливость начинает охватывать меня, а затем внезапно с какой-то безнадежностью вспомнила о своем рассказе и задумалась, смогу ли я когда-нибудь с достаточной убедительностью объяснить мотивы, которые руководят действиями моей героини. Поразмыслив, я решила, что лучшее решение – это сделать ее существом примитивным или даже полупомешанным и тем самым наиболее достоверным, и понятным. Прозвенел звонок. Аси пошел открывать. «Кто-то хочет тебя видеть». – «Кто это?» – «Какой-то тип. С небольшим свертком». Я поднимаюсь и выхожу в переднюю, где вижу маленького банковского клерка, который так трогательно опекал меня сегодня, – он молча стоит, держа в руках упаковку брынзы, которую я потеряла. При виде меня он краснеет, бледнеет и снова краснеет, роковая стрела любви насквозь пронзила ему сердце, протягивая мне пакет, он что-то бормочет. Заикаясь так, что я не могу разобрать ни слова. В прихожей внезапно гаснет свет. Я делаю шаг ему навстречу, я тронута, мне хочется положить ему руку на плечо, но он, с испугом отпрянув, сбегает по лестнице вниз, не расслышав, боюсь, мои слова благодарности. Бедный малыш!

– Ну и кто же это? – спрашивает Аси.

– Клерк из нашего с тобой банка.

– И правда. То-то мне показалось, что я его знаю. Чего он от тебя хотел?

– Ничего. Я забыла сегодня в банке вот эту упаковку с брынзой, которую мне дали родители.

– И это причина, по которой он притащился сюда? Или было еще что-то?

– Понятия не имею, – отвечаю я с некоторой неопределенностью. И улыбаюсь. – Вполне может быть… полагаю, что да… Но ведь ругать его за это не стоит? А? Аси?

Но Аси не отвечает. По мне, ему бы уже пора привыкнуть к тому, что время от времени кто-то внезапно влюбляется в меня и пытается завязать со мной знакомство, но почему-то именно вид этого застенчивого паренька, похоже, поразил его. Даже потряс.

Я кладу на стол этот кусок сыра и разворачиваю. Сыр выглядит совсем свежим, хотя я-то знаю, каким сухим и твердым он был в родительской лавке, – но любовная лихорадка, сжигавшая руки и сердце маленького клерка, передалась через упаковочную бумагу и вернула этому сыру влажность и аромат. Я опускаю весь ломоть в чашку с водой. По правде говоря, меня пугает моя сила, способная заставить кого-то брести через весь город поздней вечерней порой по неизвестному толком адресу для того лишь, чтобы снова на мгновение увидеть меня. Аси появляется в кухне, я ловлю его взгляд, направленный на лежащий в воде кусок брынзы, и ощущаю, насколько он (Аси, конечно) напряжен.

– Что ты собираешься делать с этим?

– Написать с него натюрморт. Или ты думаешь, он может годиться на что-либо еще?

Некоторое время Аси смотрит на меня, а потом цедит с неожиданным ядом в голосе:

– Самое отвратительное во всем этом – твой новый стиль… знала бы ты, как он меня раздражает. Несчастный мальчишка вынужден был тащиться сюда… для того только, чтобы вернуть тебе этот чертов кусок брынзы… да перестань ты ухмыляться… тебе ведь нравится это…

– Что мне нравится, по-твоему?

Но он уже снова замкнулся.

Я приготовила кофе и нарезала торт.

Его отец курит, поглядывая на корешки книг на книжных полках, к нашим словам он прислушивается вполуха. Я уже совершенно привыкла к тому, что он здесь, с нами.

– Когда вы сможете встретиться с моими родителями? Они так хотят познакомиться с вами.

– Что за вопрос… мы обязательно встретимся. – Он поворачивается к Аси: – Как ты думаешь, когда?..

– Может быть, завтра вечером, – подсказываю я. – Мы могли бы все вместе поужинать. Как вы относитесь к венгерской кухне?

– Завтра вечером? Нет… Завтра я возвращаюсь обратно в Хайфу… Я имею в виду больницу… а оттуда – в Тель-Авив. Я еще не был в Тель-Авиве. Цви я видел только мельком в аэропорту… он ожидает меня… на самом деле я не знаю, попаду ли в Иерусалим в этот раз.

– Я отправлюсь с тобой, – говорит Аси.

Меня это оглушает громом.

– Ты уедешь завтра? Почему?

– Просто хочу побыть еще с папой. И Яэль обещала приехать. Я не был там уже целую вечность.

– Какой в этом смыл? Разве у тебя завтра нет лекции в университете?

– Мы двинемся позднее. Лекция закончится около десяти.

– Но в чем дело? Почему вам захотелось вдруг собраться всем вместе?

– Почему? Так надо, всем нам.

В этом месте его отец хриплым голосом вносит ясность (для меня):

– Кедми настаивает, чтобы мы пришли к ней с письменным соглашением. Мы всё уже обговорили по почте… несколько раз я звонил по телефону из Америки… обговаривал детали с Яэлью… она была так красноречива… говорила без конца… потом мы говорили с лечащим врачом и даже на следующее воскресное утро пригласили… рабби… и, конечно, я хотел увидеть ее, прежде чем… хотел сказать ей: «Хелло», но Кедми все твердил, что она должна поставить свою подпись первой, потому что, увидев меня, она откажется от всего вообще. Ведь мы полностью зависим от ее подписи… без нее этот документ является недействительным… А раз так, то рабби просто откажется приехать… он и так оказывает нам любезность. Кончилось тем, что Кедми отправился сам по себе, один. Яэль хотела пойти вместе с ним, но он отговорил ее. Ты ведь знаешь его, не так ли? Редкий упрямец, тот еще экземпляр, никогда не упустит случая неудачно пошутить… считает себя лучшим специалистом по любому вопросу. Прилетев, я ничего об этом не знал, был не в курсе дела… а ведь поверил всему. В итоге он, похоже, полностью обделался, потому что она не подписала. Сказала, что хочет еще раз все обдумать…

– Обдумать – что? Разводиться?

– Да. Внезапно ей захотелось все обдумать. И это после того, как все на свете было обговорено, и я звонил и звонил по телефону из Америки, и отправился сюда в эту поездку. Еле-еле удалось уговорить рабби приехать со своим помощником накануне праздника… поверь, это было очень нелегко… уговорить его… а в следующий вторник я должен лететь обратно. Ну, не знаю. Может быть, она разозлилась, что я не пришел повидаться с ней, а просто послал Кедми с соглашением о разводе. Я полагаю, что он отпустил несколько бестактных замечаний, – он ведь в общем-то простой и прямолинейный парень из неотягощенной избытком культуры семьи, даже если владеет языком достаточно бойко. Так что я сейчас в тупике. Подумал, что если я и Аси встретимся завтра с Яэлью и посетим ее… может быть, окажется, что мои страхи беспочвенны… и если мы появимся все вместе, будет лучше… приятнее для нее…

– Но насколько необходимо закончить все процедуры развода именно в эту поездку? – спросила я с некоторым изумлением, не в силах понять причину всей этой суеты.

Аси больно пнул меня под столом. Лицо его отца с каждой минутой становилось все более усталым, оно как-то сморщилось, и в глазах его, мне показалось, мелькнула мольба о пощаде.

– Да, конечно… ты права… Но понимаешь, Конни… так больше не может продолжаться…

В растерянности он посмотрел на Аси, который не произнес ни слова.

– Тогда, быть может, вам удастся увидеться с ними хотя бы на несколько минут завтрашним утром?

– Увидеться… с кем?

– С моими родителями.

– Ах да… с твоими родителями. Не знаю… Завтра утром? Будет ли у нас время? Мне хотелось бы сделать кое-что в университете. Но может быть…

– У тебя не будет времени, – отрезал Аси.

Он сидел набычившись, не поднимая головы.

– Значит, вы больше не будете в Иерусалиме?

– В Иерусалиме? Сомневаюсь. Я ведь даже в Тель-Авиве еще не был. Мне еще предстоит столько сделать… ведь я прилетел в этот раз совсем ненадолго, к тому же Цви ждет меня. Но ведь вы будете справлять седер вместе с Яэлью… и там мы все и встретимся, верно?

– Нет. Мы будем встречать седер у моих родителей. У них ведь никого больше нет.

Аси хотел, похоже, что-то сказать, но промолчал.

– Тогда, быть может, сразу после седера, прямо на празднике?

– Можно попробовать.

Молчание. Внезапно я поняла, что могу никогда его больше не увидеть, что, вероятнее всего, он снова исчезнет, и, возможно, уже навсегда.

– Может быть, и я все-таки приду завтра?

Он посмотрел на Аси.

– Нет. Не получится, – сказал Аси непреклонно. – Никаких «завтра». Завтра там будет полно народу. Ей с этим тогда не справиться.

– Но я все равно хочу ее увидеть.

– Нет. Завтра это невозможно.

Мы продолжаем сражение над головой его отца.

– Ну а что я тогда скажу своим родителям? Они будут ужасно разочарованы.

Я мужественно сражалась за их честь.

– Папа позвонит твоим завтра, чтобы попрощаться. Извинится и все объяснит.

Внезапно я почувствовала себя ужасно одинокой. Аси подло ведет себя, отбрасывая меня в сторону. Таков он – всегда делает только то, что считает нужным. Его отец сидит погруженный в свои мысли и курит. Между двумя затяжками он говорит:

– Я и в самом деле хотел бы встретиться с ними, но никак не соображу, как это сделать. Эта поездка проходит в такой суматохе… время летит с такой скоростью… Конечно, я позвоню им. Это хорошая мысль. И я скажу им, что в мой следующий приезд… потому что я снова приеду на будущий год с Конни… да, конечно, я им позвоню. Кто-то говорил мне, что они очень религиозны. Где они живут? В районе Геула? Входят ли они в число приверженцев какого-нибудь хасидского рабби? Ты не знаешь? Как интересно! Глядя на тебя, никто бы не подумал… В тебе нет никакого следа… Как же они могли тебе позволить? Может быть, ты сама утратила веру? Я полагаю…

Аси напряженно смотрит на меня.

– Аси не любит Бога. Вот и все. Очень просто. Как если кто-то не переносит запаха какой-нибудь еды и не хочет, чтобы кто-то готовил ее дома.

Его отец улыбается и кивает. «Это дело вкуса». Но время от времени, когда я одна, я покупаю эту еду и тайком ем ее, а потом полощу рот и долго мою руки, так чтобы он ничего не заподозрил. Да, я утратила веру, но иногда меня охватывает страх…

В глазах Аси сверкает радость. Ему все это кажется очень забавным.

– Ну а кроме этого, мы дома заботимся о кошерности… и тарелки, и кастрюли, и праздничное серебро… все содержим, как велит Тора, так чтобы мои родители могли есть с нами вместе, чего, надо признать, они никогда не делают.

– В этом году время от времени я начал заглядывать в синагогу, – говорит мой свекор.

– Я так и думал, что рано или поздно ты докатишься до этого, – Аси говорит это, не переставая глядеть на меня.

Его отец багровеет и неуклюже начинает объяснять:

– Исключительно как сторонний наблюдатель. Как обыкновенный зритель, пытающийся разобраться социологически в заблуждениях еврейской истории. Кроме того, в синагоге имеется превосходный хор. Разумеется, не ультраортодоксальный. Тебе стоило бы хоть раз услышать их великолепное пение. В высшей степени профессиональное. – Он напевает:

 
О, знает он, что весь он греховен,
И напрасно бренчат его струны,
И трепещет он сам и дрожит его сердце.
Словно тень, он безмолвно бесплотен
В день субботний во время молитвы…
 

Внезапно в воздухе повисает ощущение какой-то неловкости. Аси неприязненно смотрит на нас обоих. Я собираю грязные тарелки и переношу их в раковину, намыливаю, а затем смываю струей воды. Аси и его отец сидят за столом и курят, не произнося ни слова.

Итак, что у нас в итоге? Мать семейства, находящаяся в сумасшедшем доме… мои смертельно обиженные родители. Это – проза жизни. Но есть нечто, и это нечто волнует меня сейчас более всего остального. Это моя проза. Моя героиня. Она брошена мной в решающую минуту. Она ждет меня. В каком виде я оставила ее? На выходе из супермаркета с ребенком в руках. Сумерки. Мне надо бы ее приодеть. Во что – в юбку или брюки? Конечно в брюки – из мягкого вельвета.

Покупатели, выходящие наружу, случайные прохожие непрерывно туда-сюда толкают ее. Слабее, сильнее. Таким образом она вскоре оказывается у лестничной площадки, рядом со шваброй… Да, я вижу это совершенно отчетливо. Здесь же – покрытая пылью старая детская коляска. Она укладывает в нее ребенка и начинает толкать перед собой. У нее должно быть имя (как же без него), оно должно быть простым, незамысловатым, никакого модерна. Тут же она сталкивается с соседкой. Обычный банальный разговор – лучшее средство, чтобы скрыть преступление. Вообще-то она ведет себя безрассудно, словно ее толкает в спину ветер безумия. Она поправляет подушки, сооружает из них нечто вроде стенки и устраивает ребенка поудобней. И малыш затихает. Затем первый приступ плача, хотя до этого он вел себя очень тихо. Может быть, ребенок просто голоден. Сколько ему? Она делает его чуть-чуть младше. Месяца четыре? Ему нужно дать молока. Она отправляется искать его. Молоко должно быть в любой лавке – маколете. Сколько молока нужно купить? Она движется вниз по улице. В ближнем маколете молока нет, теперь ей надо найти другой, работающий круглые сутки. Куда еще заведет ее это предприятие? В крайнем случае, решает она, ребенка можно вернуть обратно. Но зачем было начинать все это? И что это было – чисто внутреннее решение, необъяснимое движение души?

Кто-то стучится в дверь. Кто бы это мог быть? А… ее зовут к телефону. «Дина, тебя к телефону!» Я вытираю руки о фартук и отправляюсь этажом ниже в квартиру, где есть телефон, дверь уже открыта, невидимая семья обедает на кухне, откуда доносятся до меня хриплые грубые голоса. Трубка телефона болтается на проводе. У моих родителей дома две телефонные трубки, у каждого своя, этакий селектор, позволяющий им общаться одновременно с самыми дорогими им людьми – кто раньше. Их голоса сливаются в один слаженный венгерским акцентом дуэт. Не успевает один закончить фразу, другой тут же подхватывает ее и продолжает предыдущую мысль без задержки.

– Ну и как прошел ужин?

Мой рассказ поражает их. Постигнуть суть происшествия они не в силах. «Невероятно», – доносится из обеих трубок. Ты должна была это предвидеть. Если бы ты взяла у нас в лавке все, что мы тебе предлагали, этого не случилось бы. Ну а теперь – каковы его планы?

– Он собирается завтра утром вернуться на север. Он должен навестить ее в больнице, где она находится. Но он позвонит вам утром. Завтра утром.

– Позвонит? Он позвонит? И это все, что он сделает? Он что, не приедет? Не хочет или не может?

– Скорее, не может. Он отправляется к ней ранним утром. Но перед этим он вам обязательно позвонит. Все его пребывание в Израиле – сплошная суматоха. (По совести, я была бы обязана пригласить их к нам этим же вечером… но что-то не дает мне это сделать.)

Продолжительное молчание на том конце обоих телефонов.

– А как он там?

– Он в порядке. В полном порядке. Выглядит моложе своих лет, очень приятный внешне, дружелюбный. Похож больше на Цви, чем на Аси. Более того – там, у себя, в Америке, он посещает синагогу.

(Но почему я вдруг заговорила об этом? Чтобы обрадовать их? Чтобы он им понравился? Как своего рода утешительный приз?)

Они действительно казались на седьмом небе от счастья. Упоминание о религии решило все дело.

– Ну… как тебе это нравится! Видишь? Одну минутку… Что?

(Короткая пауза, пока они совещаются.)

– А может, нам подскочить к вам прямо сейчас на несколько минут… мы могли бы даже взять такси… или он слишком устал?

Я не говорю ничего. Я так люблю их и так понимаю их одиночество. Но как могу я сейчас пригласить их? Они деликатно пережидают мое молчание… Дина! Ты нас слышишь? Что ты думаешь? Если мы возьмем такси… (Предельное легкомыслие, которое они могут себе позволить.)

Я по-прежнему не подаю признаков жизни. Я не могу сказать им «нет»! Через минуту они должны все понять сами. «Дина?» Папа кричит в трубку. В конце концов они сдаются.

– Возможно, мне удастся заехать с ним к вам буквально на минуту завтра утром. Посмотрим. Главное, что мы будем с вами на седер.

И я вешаю трубку.

Аси и его отец уже закончили на кухне свой ужин и теперь убирают все со стола. Неудивительно, думаю я, что она спятила. Лукавый взгляд пожилого господина обращен ко мне, словно просьба о помощи. Аси мрачнеет с каждой секундой по мере того, как между ними сгущается молчание.

– Вам и на самом деле ничего больше не надо? – Я прилагаю все усилия, чтобы голос мой звучал как можно более дружелюбно. – Аси… скажи что-нибудь!..

Он отвечает мне каким-то безнадежным жестом. Я отправляюсь в спальню и обнаруживаю между простынями свой блокнот. Где ты сейчас, моя дорогая… сидишь, боюсь, нахмурившись, в своей комнате, стараясь отгородиться, спрятаться от нарастающего страха, слыша непрекращающийся плач младенца. Аси входит вслед за мной. Я прижимаю к себе блокнот и выскакиваю с ним в ванную комнату, быстро раздеваюсь и надолго становлюсь под душ, наслаждаясь обжигающими струйками, время от времени поглядывая в зеркало, несколько раз небольно кусаю себя за плечи, затем трогаю языком ароматную и упругую кожу. Потом накидываю на себя чистый банный халат, стряхиваю капли воды с блокнота – в тех местах, куда попала вода, чернила расплылись и потекли, отчего по странице расползлось нечто похожее на огромного паука, натянувшего свою паутину. Я пробую осушить страницу своим дыханием. Стою и дую… после чего возвращаюсь в спальню и ныряю в постель. Не сдерживаю себя более. И начинаю писать.

«Испытанное ею напряжение после удавшегося и осуществленного с такой легкостью и быстротой похищения ребенка. Ее испуг как результат этой удачи. Описать ее скромное жилище. Убогая комната, на стене – постер с изображением собаки. Ребенок, который кричит не переставая. Ее испуг – ведь кто-то может услышать. Она кипятит молоко, а потом ждет, пока оно остынет. Описать эту минуту… описать освещение… Ее жуткий внутренний конфликт».

Звонит телефон – должно быть, это ее мать. Она не отвечает, боясь, что плач будет услышан.

Постель понемногу согревает меня, в то время как я перечитываю написанное. Так слабо все, слабо и безжизненно.

Я переворачиваю блокнот к себе поэтической стороной. Совсем другое дело!

«Старый, злобно оскалившийся череп, змея, свернувшаяся на камнях Иерусалима. Ранняя весна…

Обжигающий воздух…»

Я закрываю глаза.

Аси зовет меня из соседней комнаты. Не открывая глаз, я говорю ему: «Еще минутку». Телевизор орет. Яркий свет… что-то выскальзывает у меня из рук. Банный халат распахнулся, и я чувствую, что замерзаю. Аси стоит возле постели, держа в руках мой блокнот, перелистывает страницы и читает то, что я на них написала. Должно быть, я уснула. Интересно, который сейчас час?

– Положи на место!

Голая, я выскакиваю из постели не обращая внимания на холод, но он продолжает читать, не удостаивая меня взглядом. «Положи на место!» Он закрывает блокнот и кладет его на столик, ручка падает к моим ногам на пол, он наклоняется, чтобы поднять ее, и, подняв, кладет рядом с блокнотом.

– Говорю тебе, не суй свой нос в чужие дела!

– Извини, – шепчет он, – я не знал, что это такое. У тебя никогда не было такого блокнота…

– Который час?

– Где-то возле полуночи. Как ты ухитрилась заснуть подобным образом?

– Где твой отец?

– Смотрит новости по телевизору. Я хотел взять чистые простыни.

– Сейчас я дам их тебе. А пока что закрой дверь.

Я надеваю кофточку и юбку.

– Чем вы все это время занимались?

– Разговаривали и смотрели телевизор. Но что произошло сегодня с тобой?

– Не знаю.

– А где у нас наволочки?

– Одну минуту. Я постелю ему. Дай мне сделать это.

Но Аси не отстает от меня, похоже, он хочет что-то мне сообщить, он ужасно напряжен и мечется по комнате из угла в угол.

– В чем дело? Он тебе что-то такое сказал?

Он впивается в меня взглядом, затем кривит губы в какой-то странной улыбке. И говорит:

– Ну… так получилось, понимаешь. В это трудно поверить… судя по всему, у него там вот-вот появится ребенок. Вот почему он здесь у нас словно в угаре… и почему так срочно ему понадобился развод. Эта его женщина… эта Конни… она беременна…

– Беременна? Сколько же ей лет?

– Не знаю. Да и какая разница? У него вот-вот появится ребенок… ты только представь себе…

– Аси? – Доносится из гостиной музыкальный голос… – Как ты выключаешь этот чертов телевизор?

– Сейчас я подойду.

Аси выходит. Я сопровождаю его, прижимая к груди простыни и одеяло. Гостиная полна дыма, повсюду я вижу грязные стаканы, а на столе – пустая бутылка из-под виски. Впечатление такое, словно несколько дней я здесь не убиралась. Отец Аси, высокий и стройный, стоит возле белеющего экрана, его пальцы нервно бегают по пуговицам рубашки. Аси выключает телевизор и начинает убирать подушки с дивана.

– Аси, перестань. Я сделаю все, что надо. Иди в ванную и стань под душ. Не сердись. Сама не понимаю, как я уснула…

– Не думай об этом. Дай мне простыни. Ты не обязана была вставать, я прекрасно справлюсь со всем этим.

Отец Аси подходит к нам и хочет взять из моих рук постельные принадлежности, но я только крепче прижимаю их к себе.

Похоже, что подобное поведение каким-то образом задевает его, и он бросает на меня какой-то непонятый взгляд. Я снова чувствую резкий запах пота. А ведь он стоял под душем каких-нибудь пару часов тому назад. И вот опять этот резкий мускусный запах. Что за тайна терзает его все это время… как если бы его тело хотело подобным образом поведать нам о чем-то. Вот он стоит – сильный, полный жизненных страстей мужчина… вот-вот ему снова предстоит стать отцом. Сколько ему лет… должно быть, под семьдесят… ну что ж из этого? И почему бы нет?

Полный желания помочь мне, он раздвигает диван, берет простыню и застилает матрас. Смотрит на меня – взгляд его дружелюбен.

– Тебе не стоит так уж обо мне беспокоиться, – говорит он.

– Со мной такое случается, стоит мне переволноваться. Вот как сегодня… ваш приезд… да еще эта утренняя встреча…

– Утренняя встреча? – На его лице удивление. И он обнимает меня. – Что-то необычное?

– Н-да… С этим писателем. Вашим студентом.

– А, с этим… – Рука, обнимавшая меня, дрогнула. – Он что, испугал тебя? Что он там тебе наговорил?

– Мне трудно объяснить… это касалось того, что я ему показала, и о литературе вообще…

– Он всегда был этаким крикуном… краснобаем… во всяком случае, когда я знал его. Очень самоуверенным, знаешь ли, этаким доктринером. Каждую пару месяцев он являлся с новой идеей и начинал молиться новым богам. А что он внушал тебе?

– О важности каждого пишущего опираться исключительно на конкретику, отталкиваясь от мгновенных физических ощущений, – только такой подход, по его мнению, имеет хоть какое-то значение… что-то в этом роде…

– Важность конкретики? Болтовня. О чем он толкует? И что он во всем этом понимает? Пусть тебя не обманывает его авторитет… это парень из тех, кто обожает почитательниц, за ним всегда тащился целый хвост девчонок, слушавших его с разинутым ртом. Я мог бы рассказать тебе об этом кое-что… Не слушай никого, особенно таких вот краснобаев. Прислушивайся только к себе самой! И знаешь что? Я тоже хотел бы взглянуть на то, что ты пишешь… если ты доверяешь моему мнению… кое-что я соображаю еще в подобных вещах. Можешь дать мне это прямо сейчас… или нет, лучше, если ты пришлешь мне по почте. Я чувствую, что мне понравится… особенно после того, как мы встретились и познакомились друг с другом. И вот еще… не обращай внимания на Аси. Он циник. В мире есть еще так много интересного – для меня, во всяком случае, мне всегда хочется узнать что-то новое. Я уже говорил с ним о том, чтобы вы оба приехали и пожили с нами в Америке какое-то время. Я бы нашел для него там работу – на курсах усовершенствования, например. Ну а кроме всего прочего, я его отец. И ты тоже, дорогая моя… как только я сброшу с себя все это… сброшу со своих плеч этот груз, это чертово бремя моей жизни…

Его глаза сверкают, кровь приливает к лицу, он хватает мою руку, он прижимает меня к стене и возбужденно шепчет, словно разговаривая с самим собой:

– Я не знаю, что тебе рассказывал Аси, он ведь и сам толком не знает всего… Но он в этом не виноват. Виноват во всем только я сам, ведь это сам я решил терпеливо дожидаться, пока он вырастет, повзрослеет и уйдет из дома, с женой, делающим серьезную, достойную, успешную карьеру… не могу сказать тебе, насколько я счастлив сейчас, что хотя бы на несколько часов приехал сегодня в Иерусалим. Теперь я успокоился и могу подумать о себе самом. Сказать тебе, чего я хочу сейчас больше всего? Всего лишь иметь возможность сделать кого-нибудь хоть чуточку более счастливым. И обрести это счастье самому. Мне многого не надо. Иметь хоть такую же маленькую квартирку… я был бы более чем счастлив жить в окружении нормальных простых людей. Ты ведь понятия не имеешь, как тяжело все это было… и я честно терпел все это до тех пор, пока она не проткнула меня ножом…

Его дрожащие пальцы снова забегали по пуговицам рубашки.

Меня охватывает ужас. Я стою, вдавившись в стену, его лицо маячит передо мной, его глаза полны слез, а снаружи ночь, ветер… и Аси, закрытый в ванной.

– Я не проклинаю их. Ведь речь идет об их матери. Но не могли же они всерьез думать, что до конца своих дней я буду прикован к ней… Закончив жизнь во мраке безумия… что за участь для живой материи, трепещущей плоти, конкретного человека… к слову, вот тебе та самая конкретика, обратить внимание на которую и советовал тебе утренний твой писатель, конкретный факт, физически неопровержимый, но смертельно опасный для человека, исполненного, кроме всего прочего, жизнью духовной… здесь все вместе и в итоге… это я, человек духа и плоти, живой человек… посмотри на меня, ведь я еще не стар, мне всего лишь шестьдесят четыре, люди все еще тянутся ко мне, к такому, каков я есть. Они встречаются со мной, дарят мне свою любовь… и во мне еще достаточно сил, чтобы ответить на нее, я все еще могу… Аси скажет тебе…

Аси, незамеченный нами, безмолвно стоял на пороге в своей банной пижаме, лицо его было совершенно белым. Его отец, взглянув на него, вдруг улыбнулся ему, и слезы у него на глазах высохли.

– Иди, – говорит он мне. – Иди, он ждет тебя. Желаю вам спокойной ночи.

И он трогательно целует меня в лоб.

– Откройте немного окно, Иегуда. Комнату надо проветрить, – говорю я. – От дыма в ней нечем дышать.

Он в нерешительности. А я удивляюсь тому, что назвала его по имени.

– Чуть попозже вы сможете снова закрыть их.

– Хорошо.

– Если мы завтра встанем пораньше, то оставим здесь Аси, а сами сможем поехать и поздороваться с моими родителями. Они там были огорчены, когда узнали, что вы собираетесь уже завтра уезжать…

Я хотела еще кое-что добавить, но он уже уловил по моему голосу, насколько я огорчена.

– Ладно, ладно, хорошо. Прекрасно придумано. Я поднимусь пораньше… ты сама меня разбудишь…

Я открываю окно и вглядываюсь в темные блоки жилых домов. Сильный, то ли зимний еще, то ли уже весенний, ветер врывается в открытое окно. Я собираю по всей гостиной грязную посуду и проскальзываю к раковине. Есть вещи поважнее посуды. Как там поживает моя героиня? По-моему, сейчас самое время наделить ее каким-нибудь именем. Я просто слышу, как она требует, чтобы ее называли по имени. Это должно быть совершенно простое имя. Ее зовут Сара. Просто Сара? Ужас, что и говорить. Конечно, ничего общего с теми экзотическими именами, которые звучат в сериалах с экрана телевизора. Зато если мой рассказ когда-нибудь захотят перевести, то с именем героини, по крайней мере, проблем не возникнет. Ох, где же ты сейчас, моя милая? Наглухо замурована в своей комнате с этим младенцем, в отношении которого у нее все больше и больше открываются глаза: он – умственно неполноценный. Что-то немного не так у него с мозгами. Не исключаю, что его мать будет только рада избавиться от него. Что за невероятная идея пришла мне в голову – новый свежий взгляд на открывающиеся перед литературой возможности. Но литературе – с моей помощью – дано невероятное превратить в вероятное. Похоже, я создаю новый жанр – трагедию абсурда, опасность лишь в том, чтобы не стать самой одним из основных персонажей.