Текст книги "Поздний развод"

Он перестал прихлебывать свой кафе и отломил еще кусочек пирожного и, положив его в рот, стал медленно жевать, всем своим видом выражая глубочайшее удовольствие от этого процесса.

– Но в конечном итоге вы так ничего и не написали, – пробормотала я.

Он прикоснулся к мой руке:

– Я не был уверен, что они это правильно поймут… мне пришлось бы начать все объяснения с самого начала… и это при том, что они уже успели узнать обо мне… такие обычно очень болезненно реагируют на неприятности в семейных отношениях. Я все-таки написал одну страницу… и отправил ее в корзину для бумаг… но дал себе слово, что однажды я объяснюсь начистоту. И вот теперь я здесь, один, наедине с тобой… и ты так мила… и то, как ты расцеловала меня… так сердечно, прямо посредине улицы, без малейшего колебания. Ты не только красива – это бывает… но у тебя есть характер… и я очень рад тому, что все получилось именно так и что наше знакомство состоялось, так сказать, тет-а-тет, без свидетелей, потому что, случись здесь Аси, он немедленно стал бы спорить со мной. Всю свою жизнь он только этим и занимается. Мне кажется, это началось с момента его появления на свет, прямо с колыбели. К счастью, сейчас у него для этого есть достаточно студентов, с ними он может спорить сколько угодно, и я полагаю…

Мощь этого потока своеобразной речи захлестнула меня, я была к подобному не готова, а потому сидела оцепенев, заливаясь краской, солнце слепило меня, гул вокруг оглушал, то и дело я ловила на себе чьи-то взгляды. Аси скоро доберется до дома. Все свалилось на меня так неожиданно. Голова моя шла кругом. Эмоции захлестывали. Он положил в рот остатки пирожного, допил кофе и сидел с закрытыми глазами, улыбаясь чему-то, известному лишь ему одному. Затем открыл глаза и огляделся.

– Но я… я не поняла… кто пытался вас убить?

Он пристально поглядел на меня. Достал зажигалку и сильным движением пальца зажег.

– Ты на самом деле не знаешь? Никто ничего тебе не говорил? Никогда? Похоже, что Аси всерьез заботится о нашей семейной чести. Как давно вы женаты? Что-то около двух лет, верно? Если за это время ты его не бросила, думаю, что и в дальнейшем не сделаешь из-за этого, ха-ха-ха!

Этот внезапный и странный смех изумил меня.

– Из-за… этого?

– Не бери в голову. Если они ничего тебе не сказали, значит, это не имеет значения. Давняя история. Все в прошлом.

Но внезапно он прямо на моих глазах переменился, придвинулся ко мне вплотную, весь окутанный облаком дыма, и лихорадочно начинает бормотать, выплевывая слова:

– Ты спросила меня – «кто?» Она, кто же еще. Как ты полагаешь, почему она находится там, где она сейчас, а я – здесь, рядом с тобой? Интересно, заикались ли они хоть раз об этом при тебе. Похоже, что нет. Ну хорошо, тогда… тогда… когда-нибудь, годы спустя, когда меня уже не будет, Цви расскажет тебе, как он своими глазами увидел меня валяющимся на полу возле кухни в луже собственной крови…

Он ослабил галстук, расстегнул две пуговицы на рубашке и продемонстрировал мне розовые полосы на горле и груди, хорошо видные среди седых волос, – лучи солнца играли у него на лице. Он снова дотронулся до моей руки.

– О чем это я? А, да, я остановился на вашей свадьбе. Меня этот вопрос мучил тоже все это время. Что происходит? Мой сын женится, а я в это время за тридевять земель от него сижу в какой-то дыре среди зимы и пытаюсь наказать вас, хотя на самом-то деле наказываю лишь себя самого. Что должны думать все свидетели свадебного торжества об отсутствующем по неведомой причине отце жениха? И что должна думать об этом невеста? Но однажды, говорю я себе, однажды я все ей объясню. Через год или через десять… вернусь и объясню. Когда закончится вся суета, я сяду с ней в каком-нибудь маленьком кафе в Иерусалиме – так я себе это представлял – и мы поговорим с глазу на глаз. Без свидетелей. Я не имел в виду вот это обычное кафе, я думал о том, маленьком и уютном, которое теперь превратилось в банк, и я – один на один с религиозной красавицей, потому что ты и в самом деле просто чудо… Да, теперь я понимаю, почему они все непрерывно подчеркивали это… А я вот спрашиваю тебя? Себя? Кто ты на самом деле? Нам следует попытаться хотя бы узнать это… познакомиться с тобой получше…

Посетители кафе беззастенчиво пялились на нас. Парочка, сидевшая неподалеку держась за руки, не была исключением – похоже, что мужчина попросту не мог оторвать от меня глаз.

И тут меня осенило. Передо мной был герой рассказа. А может быть, – и это было бы много лучше – герой повести или даже романа. Если только случится, что он останется или надолго задержится у нас в Израиле, я на полную катушку постараюсь использовать этот факт, всего его или отдельные его черты могут целиком и уже прямо сейчас перейти на бумагу, равно как и его манера говорить, не исключая простого воспроизведения отдельных его высказываний. Без каких-либо изменений. Аси… он не в силах был объяснить мне ничего. Тысячу раз я спрашивала его, на что похож его отец, и все, что я от него услышала, вызывало в воображении некий блеклый стереотип. И вот теперь он сидит передо мной, и я вижу героя, незаурядную личность, – персонаж из романа! Я бросаю на него взгляд: густые брови, аккуратные маленькие усы, прерывистый поток его речи. Передо мною сильная личность. Несомненно чистосердечная и искусная одновременно. Я крепко схватила чашку горячего кофе. Теплая струйка согрела желудок. Аси не прикасался ко мне уже две недели. Саквояж, пристроившийся возле моей ноги, отдавал мне свое тепло. Посетители кафе носились туда и сюда, едва не задевая мои волосы. Становилось все теплее. Внезапный аромат весны наполнил воздух. Я чувствовала, как меня охватывает странное возбуждение. Расстегнула одну пуговицу на блузке, потом другую. Слова, рвавшиеся наружу, принесли мне физическую боль. Потеряв над собою контроль, я вытащила из сумки блокнот и быстро записала: «внезапно пробудившееся желание. Причина – будущий герой повествования». Закрыла блокнот и убрала его обратно. Он понимающе улыбнулся.

– Поймала фразу? Когда я был в твоем возрасте, я даже спать ложился, не выпуская из рук такого же блокнота.

Ну, эти времена, подумала я, для него давно уже позади.

– Нам надо идти. Время бежит. Аси будет злиться…

Он попросил принести счет. Пять сотен? Пораженный, он смотрел на полоску бумаги. Похоже, вы здесь неплохо устроились, если такие сумасшедшие цены не смущают вас. Он вынимает свой бумажник и достает из него несколько долларовых купюр, но официантка отказывается принимать их. Тогда плачу я, наотрез отказываясь взять доллары, которые он протягивает мне. «Только один человек в этом семействе знает действующий на сегодня курс доллара – это Кедми, – говорит он. – Водитель такси поступил так же, и Яэли пришлось за меня заплатить, и, как и ты, она отказалась от долларов… Надо зайти в банк и поменять мою валюту». «Аси сделает это, – говорю я. – Так что не надо тратить на это время. Он убьет меня за то, что я так долго вас задержала». Мы движемся по направлению к автобусной остановке и присоединяемся к толпе ожидающих, сгрудившихся возле металлического ограждения. Я делаю попытку – увы, неудачную – поймать такси. Он разглядывает лихорадочно кипящую жизнь улицы. Подходит автобус. Толпа бросается к машине и начинает штурмовать входную дверь. Я беру у него шляпу и помогаю ему пробиться вперед, подталкивая в спину. И нам сопутствует успех – мы внутри. Он исчезает в то короткое время, пока я плачу за нас обоих.

В автобусе некуда яблоку упасть, десятки людей работают локтями и с веселым остервенением пихают друг друга. Я вижу его – он ухитрился добраться до заднего сиденья и даже найти себе место. Тут же он одалживает газету у соседа и разворачивает ее, успев при этом подмигнуть мне. Где я? Куда я попала? А вдруг у него размягчение мозга и он окажется очередным в этой семье сумасшедшим? А затем капля за каплей это передастся мне. Я не тебя имею в виду, персонаж из мрака. И это не притворная стыдливость. Это форма самозащиты, но ведь я берусь описывать твоего отца. Моего будущего как-никак героя. И конечно, в прозе, только в прозе может быть это исполнено… Да ведь еще и ребенок тут же, даю слово, ребенок тоже появится, это может быть сделано благодаря достижениям науки, в частности анестезии: здесь темная магия прозы. Все, что у тебя является чистым, я превращаю в нечистое, а все нечистое в тебе я очищаю. Все, что для тебя запретно, я делаю разрешенным, но что тобою разрешено, запрещено у меня, твою любовь я превращаю в ненависть, а то, что ты ненавидишь, наполню любовью, твое благословение у меня превращается в проклятие, но то, что ты проклинаешь, благословляю я. Я принимаю то, что отвергаешь ты, – и все это я делаю, не боясь твоего гнева. Что такого должен был он сделать, чтобы вызвать у нее желание убить его? Ослепительный свет, отражаясь от поверхности моря, заставляет меня на миг зажмуриться. И в это короткое мгновение я снова вижу давнюю картину – вижу Аси и отвращение в его глазах, ее пронзительный взгляд, белое хлопчатобумажное платье. И застарелый запах лекарств, и банку с джемом, что моя мама дала Аси, а я положила на траву у ее ног, сам он наклоняется к ней и говорит: «Мама, это Дина, мы пришли пригласить тебя на свадьбу». Это было впервые прозрачным зимним днем, она сидела, завернувшись в одеяло, в кресле возле огромного дерева. Она слушала и даже улыбалась. Она выглядела абсолютно нормальной до тех пор, пока не зашло солнце, и настроение у нее резко изменилось, что же должен был он совершить, чтобы вызвать у нее желание прикончить его, – здесь-то и таилась разгадка, тот самый скелет в шкафу, то, что они прятали, оставив его плавать в луже собственной крови в коридорчике рядом с кухней, как отталкивающе все это, но ведь в этом и суть ситуации, которую я хочу превратить в рассказ, потому что я подошла к случившемуся некогда вплотную, и я в одном шаге от развязки, и теперь могу лишь молить Всевышнего, чтобы у меня хватило сил на этот шаг. Я вышла замуж в семью, которая на деле оказалась законченным сюжетом для литературного произведения, развязку которого они прятали вместе с человеком, плававшим возле кухни в луже собственной крови. Автобус затормозил, пассажиры стали валиться друг на друга. Какого-то пузана бросило на меня, а может быть, он и сам ничего против этого не имел, он был багрового цвета, и я ощутила жар его огромного тела. Я не смогла, да и не пыталась отодвинуться от него, весь автобус так или иначе лежал друг на друге, но это вдруг показалось таким забавным, что все расхохотались, и автобус стал похож на растревоженный пчелиный улей, заполненный смехом.

На университетской остановке толпа пассажиров рванулась наружу, а другая такая же бросилась ей навстречу. С края этой, второй толпы я заметила Аси, он стоял неподвижно в потертом своем пиджаке и тонком галстуке интеллектуала, казалось, что более всего он хочет избежать чьего-либо прикосновения, выглядел он при этом очень раздраженным. И толпа перед ним заметно уменьшалась. Я высунулась из окошка, едва не вываливаясь наружу. «Аси!» Он услышал мой голос и завертел головой, пытаясь разглядеть меня. Водитель прибавил оборотов, автобус задрожал, и тут Аси одним прыжком вскочил на подножку, вцепившись в чью-то спину. Пневматические двери злобно шипели, безрезультатно пытаясь закрыться. Что это случилось сегодня с автобусами? Аси героически отказывался упасть, его тонкое, но сильное тело буквально ввинтилось в несуществующую щель, спина торчала наружу, и никто не мог бы сказать, за что внутри он уцепился. Черный его дипломат сам собой держался у него на груди. При этом он отчаянно вертел головой, пытаясь найти меня взглядом. Что ему в конце концов и удается. Я улыбаюсь и успокаивающе киваю ему, после чего водружаю себе на голову шляпу его отца, вызывая добродушный смех окружающих меня пассажиров, он расслабляется и начинает выглядывать своего отца. Я киваю ему в направлении последнего ряда сидений. На остановке в Рамат-Эшколь половина автобуса вываливается наружу – все разом. Я кричу, обращаясь к отцу Аси: «Это наша остановка». Аси уже поджидает нас возле задней двери. Я выхожу через переднюю едва ли не раньше всех и устремляюсь вдоль автобуса, чтобы увидеть их, так сказать, воссоединение. Отец Аси ведет отчаянную борьбу за право покинуть это средство передвижения, стараясь при этом не потерять свое скомканное пальто, Аси каким-то образом хватает его саквояж, пожилой джентльмен заметно помят и сконфужен, но, увидев Аси, тут же раскрывает свои объятия, не покинув даже последней ступеньки автобуса, не обращая внимания на то, что за его спиной битва за право покинуть автобус продолжается с неослабевающей силой.

– Ты что, дожидался нас здесь?

– Нет, я приехал в том же автобусе. Сел несколько остановок тому назад.

– Что это стряслось у вас с этими автобусами? И вообще, как вы здесь живете без собственной машины, без телефона? Какой же ты при этом профессор?

– А я и не профессор. Я лектор.

– Надо быть полностью сумасшедшим, чтобы ездить в этих автобусах и с подобной публикой. Вам просто необходимо купить автомобиль.

– На мою зарплату? Ты имеешь хоть какое-то представление о том, как мы живем здесь?

– Тогда чего стоят все твои таланты?

Обмен репликами продолжался даже после того, как снова набитый пассажирами автобус отбыл. Мы были на тротуаре совсем одни, если не считать светофора, руководившего движением на этом перекрестке.

– Они приносят мне славу. – И Аси улыбается своей добродушной и, как всегда, чуть ироничной улыбкой.

– Славу? Но кому?

– Мне, папа. И кстати, тебе тоже. Нашей фамилии…

Они снова обнимаются, целуя друг друга. Отец гладит Аси по волосам. И как же самой мне не испытывать при этом ощущения счастья – прильнув к Аси, я обхватываю его и изо всех сил прижимаюсь к его телу, такому тонкому, такому гибкому. От неожиданности он делает попытку отпрянуть и уклониться от моих непрошенных нежностей, но затем смягчается. Незабываемое ощущение дружественности этого мира и этого мига озаряет сияние мягкого света. Аси во всем своем великолепии кажется в эту минуту мне самым лучшим мужчиной на свете. Разомкнув кольцо объятий, мужчины делают по шагу назад, испытующе оглядывая друг друга.

Они смотрят друг на друга не произнося ни слова, я смотрю на них обоих и отмечаю, что отец немного выше ростом. Молчание длится мгновение за мгновением, и я начинаю ощущать, что в пространстве между ними что-то происходит: не вражда, не противостояние, нет – но что-то похожее на электрические разряды застаревшего антагонизма. Я сама ощущаю некий толчок. Но это сигнал, который посылает мне моя муза. Мой блокнот. Кажется, именно это называется поэтическим трепетом, вдохновением.

– А что это с твоим пальцем? – снимает напряжение момента проза жизни. – Ты что, порезался?

Пытался ли Аси разбить этот лед, или он был всерьез обеспокоен?

– А, это… – Он поднял вверх палец, обмотанный куском марли и рассмеялся. – Позавчера я порезался, пытаясь искупать малышку Яэли…

– Ты купал ее? Как это случилось?

– Яэль вышла за покупками, а я отсыпался после перелета. Гадди присматривал за Ракефет, но ему не позволяют брать ее на руки. Как назло она обмаралась в постели и очень плакала, так что ему пришлось разбудить меня, и мы вместе ее выкупали…

– Вы уже виделись друг с другом? Раньше?

– Что за вопрос? А ты как думал? Но я последние три года не видел его, и за это время он здорово вырос. Очень похож на Кедми – такой же округлый, но умница – что да, то да. У него голова в полном порядке, и он может за себя постоять. Немного склонен к меланхолии… чуть мрачноват. Ну, с Кедми в жизни не больно-то развеселишься, но мальчишку он любит, это бесспорно. Видно, так сказать, невооруженным глазом. А что до тебя, Аси, то с твоей стороны… словом, я был тронут, что ты догадался послать свою жену встретить меня. Да, это была блестящая идея! Мы не только получили возможность таким вот нешаблонным способом познакомиться… мы еще смогли посидеть с ней немного в кафе…

– А, так вот где вы пропадали. А я-то ломал голову в догадках, что могло задержать так долго.

– Откуда здесь взялись все эти новые постройки? Это что, часть одной большой перепланировки города?

Мы пересекли улицу и оказались возле открытых дверей супермаркета.

– Вы вдвоем отправляйтесь домой, а я на минутку заскочу сюда.

– Наверное, нам лучше зайти сюда всем вместе? (Аси, как всегда, хочет контролировать ситуацию.)

– Нет, нет, отправляйтесь домой. Аси, ты что, не видишь, как папа устал. Я управлюсь без вашей помощи.

Возражений не последовало, и они удалились, идя рядом, но сохраняя дистанцию между собой. О чем они говорили? Аси наверняка снова превратился в лектора, и, судя по тому, как его отец все время поворачивал голову то влево, то вправо, лекция была посвящена осуществлявшемуся в данное время градостроительному проекту перестройки района Рамат-Эшколь. Хотела ли она на самом деле убить его? Неужели? Боже, дай мне сил. «И возложил Всевышний длань Свою на меня, и предстал я пред ангелом, и дух мой вознесся пред Его престолом».

Супермаркет был переполнен. Час пик. Посетители метались, словно полоумные, но так было перед любыми праздниками, и я храбро вступила в общую битву за обладание проволочной коляской, без которой в супермаркете нечего было делать: полки с продуктами сметали на глазах в мгновение ока. «Виновата… виновата… прошу прощения…» – слева и справа, сбоку и сзади грохот сталкивающихся колясок, отбрасывающих соперников влево и вправо. Теряя силы, я хватаю ослабевшими руками все, что видит глаз, почти не разбирая, чем наполняется коляска, почти бессознательно – банки такие и банки сякие, овощи и фрукты, упаковка спагетти, соусы, масло такое и совсем другое… мой личный демон покупок ничуть не уступает своим собратьям. Втиснувшись в очередь, я упираюсь в чью-то спину и только тогда вспоминаю о своем блокноте – точно так же автоматически, как только что схватила упаковку взбитых сливок с клубникой. На ней мужская шляпа. Под ногами раздавленные апельсиновые корки, ощущение утерянного счастья, сын наклоняется к отцу, словно желая его обнюхать.

– Ваша очередь… – Огромная женщина нетерпеливо сопит мне в ухо.

Я, как ломовая лошадь, тяжело двигаю с места. На стойке у кассы – ряды бутылок с вином. От цен кружится голова. Будь что будет… и в необъятное чрево коляски ложатся бутылки с маслянистой переливающейся жидкостью. Но кто в состоянии выпить три бутылки вина? Уж точно не я и не Аси. И после мгновенного сожаления две из трех возвращаются обратно. Остается одна – но какая! О цене не хочется и думать, как не хочется думать и о том, что скажет на этот счет трезвенник Аси. Это самое дорогое из всех вин – «Старый Кондитон», десертное, в роскошной, под старину коробке, название выведено витиеватым шрифтом. Цена – на внутренней стороне ярлыка. Шестьсот восемь лир. Я ловлю на себе взгляд кассирши в минуту, когда ставлю перед ней коробку. В этом взгляде пополам с удивлением – и уважение, и, если я не ошибаюсь, что-то похожее на гордость. Теперь, когда все жребии брошены, остается только выбраться с коляской на площадку перед супером и там, отдышавшись, перегрузить свои пожитки в ящик – супермаркет гарантирует доставку покупок на сумму, подобную моей (боюсь даже произнести ее), на дом покупателю.

Очередь провожает меня взглядом. Но выйти наружу мне не удается. У самой кромки прибоя меня останавливает громкий выкрик:

– Дина!

Старый мой одноклассник по имени Ихиель держит прелестного голубоглазого мальчугана с крохотной кипой на голове, за ними женщина с продуктовой тележкой, заполненной до самого верха. Он подходит ко мне, светясь неподдельной радостью, немного раздобревший, с животиком, вспотевший… Одним словом, настоящий отец семейства, но малыш у него просто чудо природы. Начинает говорить о себе, и в голосе его неподдельная гордость. Он уже завершил учебу в колледже, выпускающем правоведов, и имеет все основания ожидать хорошего назначения в один из офисов на Западном берегу Иордана, где растут как грибы новые поселения – там как раз требуется человек на должность юридического советника округа Самария. Его жена – высокая и, на мой взгляд, несколько костлявая, лицо умное, но слишком уж бледное, на голове некое подобие шляпки, глядит на меня она с явным подозрением. «Это… Дина… – говорит Ихиель, почему-то чуть запинаясь. – Мы вместе учились… в одном классе. Как-то раз я говорил тебе о ней…»

«А у вас уже есть малыш!» – вырывается у меня. И что-то притягивает меня к ребенку на рукаху Ихиеля. «Можно мне подержать его чуть-чуть?» В своем голосе я различаю просительные ноты. Счастливый отец, светясь от гордости, осторожно передает мальчугана из рук мне в руки, в то время как расширившиеся глаза его жены полны тревоги. Этот малыш мог быть моим – в свое время Ихиель и я… словом, он был насмерть в меня влюблен. Ребенок у меня на руках невесом, этакий уютный и теплый клубочек плоти. Меня переполняет желание не выпускать его из своих рук, я легко прикасаюсь к его шелковистым волоскам, а он, прильнув ко мне, вглядывается в мое лицо, а затем медленно своей крошечной ручонкой стягивает со своей головы кипу и протягивает мне. Я улыбаюсь в ответ и целую его, а потом возвращаю отцу вместе с кипой, но не могу удержаться, чтобы не поцеловать его еще раз. «Он совсем меня не испугался», – говорю я родителям малыша. Я как-то не очень хорошо себя чувствую, пока Ихиель болтает о делах далекой школьной поры, сыпя уже давно позабытыми мною именами одноклассников. Кончается тем, что на обрывке бумаги он пишет мне номер своего телефона, прибавляя, что однажды встречал моего мужа… «Он ведь преподает в университете, не так ли?»

В супермаркете я провела не меньше часа с минимальным удовольствием. О чеке лучше всего не думать. И отец, и мама, как всегда, были правы. В итоге я поручила наполненную сама не знаю чем коляску арабскому юноше, чтобы он докатил ее до моего дома. Начинающийся закат обливал теплом цвета расплавленной меди; автобусы, поднимавшиеся из Нижнего города, освобождались от человеческого роя, улица полна детей. Я иду перед продуктовой тележкой, непрерывно подталкивающей меня в спину. Молодые арабы, идущие нам навстречу с пустыми уже тележками, судя по всему, знакомы с моим провожатым. Они дружески окликают его, похлопывая по спине, и что-то говорят, что заставляет его несколько принужденно улыбаться, он бросает на меня взгляд, мне кажется, что приятели предлагают ему поменяться местами, уж не моя ли красота тому причиной? Возле уличного фонаря я вынуждена остановиться – у меня вдруг сжимается сердце. Это несомненно какой-то знак. Что бы это могло значить? Я снова извлекаю всегда готовый блокнот и листаю его в поисках чистой страницы. Это возникло у меня в голове во время пребывания в супермаркете. Ее возраст – «тридцать-плюс» интеллектуальная внешность, типичная неудачница, недолгое время была замужем. Она крадет ребенка из продуктовой тележки, оставленной возле входа в магазин. Время вечернее, сумерки. Улица полна народа, заходящее солнце окрашивает все расплавленной медью.

Малышу восемь или девять месяцев от роду. В конце сюжета она должна его вернуть! Она носит очки, волосы коротко острижены. В глубине души она сама не понимает, что делает. Ощущение тепла от приближающейся весны, описание обуревающих ее чувств. Природа значит для нее очень многое. Она сирота, жива лишь ее мать. Всё еще… Она много курит… заядлый, так сказать, курильщик.

Сопровождающий меня молодой араб смотрит на меня со снисходительной улыбкой, придерживая ногой колесо тележки. Я без промедления отправляю блокнот обратно в сумку. Откуда это, черт побери, взялось: «заядлый курильщик»?

Аси был уже дома. Он сидел со своим отцом в неосвещенной гостиной; по всей комнате плыли клубы дыма. На отце была клетчатая рубашка, узел галстука он распустил. Я еще раньше заметила, что одевается он с большим вкусом, – похоже, он знал в этом деле толк. Я вошла в сопровождении молодого араба, тянувшего тяжелые картонные ящики с моими покупками. При виде этой картины Аси вскочил на ноги. «Ты что, сошла с ума? Где тебя носило?» Молодой араб замер, глядя себе под ноги. «Что это с тобою стряслось?» Аси был вне себя. «Что это за ящики? Покупки? Что этот тип притащил в комнату?» И он начинает рыться в покупках, комментируя каждый предмет. «Что это? Сыр? Но у нас уже есть сыр!» Он вываливает содержимое ящика на пол. «Какого черта! Кто все это будет есть? И кто все это способен съесть? Откуда у тебя оказалось столько денег?»

В эту минуту мне хотелось убить его. Мой помощник из супермаркета внес в комнату остатки содержимого продуктовой тележки и теперь стоял неподвижно, ожидая разрешения ситуации. Что он думает обо всех нас? Обо мне, об Аси… Аси… Как он может так себя вести? Как ему не стыдно? Особенно в присутствии своего отца. Возьми себя в руки, Аси… И тут до меня доносится хрипловатый музыкальный голос с балкона:

– Я – тельавивец, там родился и там, при всем моем уважении к Иерусалиму, надеюсь и умереть. А здесь с наступлением темноты меня охватывает какой-то необъяснимый метафорический страх… Какая-то тоска, тревога. Там я всегда старался в это время оказаться у моря, на берегу, в минуту прилива, вдыхая аромат цветущих апельсиновых рощ. А в Иерусалиме меня постоянно охватывает страх того, что вот-вот один из пророков явится по мою душу во время сна… ха-ха-ха… Должен признать, что здесь у вас открывается потрясающий вид. Не разрешайте никому строить хоть что-либо, что закроет вам этот обзор. Кстати, что это за огни там, на холмах вдалеке?

Я стояла рядом с ним.

– Кто-то однажды говорил мне… но я забыла. Это какое-то поселение на Западном берегу Иордана.

Я вдыхала запах его пота. Аси все еще продолжал копаться в моих покупках, из кухни доносилось его бормотание. Он был выше ростом и крепче сложен, чем Аси. Он сильно перегнулся через балконные перила, его клетчатая фланелевая рубашка трепетала на ветру.

Я легонько прикасаюсь к его плечу:

– Вам привет от Иегуди Левина.

– Какой Левин? Писатель?

– Он сказал, что когда-то был вашим студентом.

– Верно. Был. Много у меня было таких. Сейчас разбросаны по всему свету.

– А он… каким он был?

– Способный… даже слишком… очень высокого о себе мнения… и всегда окружен был девицами.

– До сих пор… – Я рассмеялась.

Аси присоединился к нам, вид у него был мрачноват.

– Откуда ты его знаешь?

– Аси… послал меня к нему показать кое-что из написанного.

– Так ты, значит, пишешь? – Он посмотрел на меня с добродушной улыбкой.

– Пытаюсь.

– И что же он тебе сказал?

– Сделал несколько замечаний…

– А что по сути? Главное?

Терпение не было основной из присущих Аси добродетелей.

– Кое-что ему понравилось.

Молчание. Мне хочется сменить тему разговора.

– Он сказал, что многому от вас научился. Что очень многим обязан вам.

Даже в темноте я видела, что он покраснел. Он не спускал с меня взгляда.

– Он так сказал? Левин? Ты не шутишь? Не могу поверить. Так он и сказал?

– Клянусь. Он говорил о вас с огромным уважением.

Я чувствовала, насколько он смущен.

Он улыбался. Я видела, что он хочет что-то сказать, но слова застревали у него во рту.

Достав платок, он вытер свой лоб.

– Полагаю, – жестко сказал Аси, что ты могла бы заняться ужином.

– А вы что, хотите есть?

– А как ты думаешь?

– Хорошо, хорошо. Не сердись. Через пару минут…

А пока что я прижимаюсь животом к балконным перилам и, перевесившись, вглядываюсь в бурлящий подо мной город.

– Ну, давай же, Дина, принимайся за работу. Сначала ты накупаешь гору еды, а потом…

Его отец сначала поглядывает на нас со стороны, затем вступает в разговор:

– Может быть, я могу быть чем-то полезен? В Америке я научился готовить… Конни часто прибегает к моей помощи.

– Нет, папа, мы сами. Отдыхайте…

– Ну, не уверен. Почему бы мне не делать здесь то, что я делаю там? Может быть, я узнаю от вас несколько новых рецептов. Аси еще малышом вечно вертелся под ногами в кухне, но сейчас, похоже, он стесняется показать все, на что способен.

Я отправляю их обоих на кухню. Вручаю Аси нож и горку овощей. Его отец, закатав рукава, открывает холодильник, засовывает туда голову и, принюхиваясь, производит ревизию содержимого. В итоге он отдает предпочтение блюду из яиц с рисом, его собственный рецепт. Яйца он уже достал. А рис? «Есть в этом доме рис?» – вопрошает он. Вопрос на засыпку. Я напрягаю память. Рис должен быть. Но где? И сколько? «Дина, милая, подскажи мне, где ты хранишь свои специи?» И вот уже он без моего ответа (черт их знает, где эти специи) ныряет в настенные полки, достает оттуда пакетики, баночки, коробочки, разглядывает, нюхает, пробует щепотку того и сего (хотела бы я знать чего) – имбирь, карри, ваниль, сахар, соль, оливковое масло, соевый соус (выходит, мы не так уж и бедны!). Не прерывая своих изысканий, он просит зажечь огонь, сам находит объемистую миску и одно за другим начинает о ее край разбивать яйца. Я как завороженная наблюдаю за ним. Аси, набычившись, мрачно глядит на все происходящее со своего места. На языке у меня все время вертится вопрос, и в конце концов я не выдерживаю:

– Вы, папа, начали с того, что в доме у Яэли выкупали младенца. Сейчас вы готовите для нас ужин. Что же вы будете делать, оказавшись в гостях у Цви, – станете пришивать ему новые пуговицы в рубашке?

Он смеется, потирая ладони:

– Конни не больно-то заботится о домашних делах, на первом месте у нее все, связанное с работой. А я все время дома, особенно в такие вот зимние дни, когда и из дома выйти не хочется. Лекционного времени в колледже у меня немного, так что для кухни я вполне уж созрел.

И он с силой начинает перемешивать содержимое миски, добавляя то одни, то другие специи. Я отмечаю его скупые, точно рассчитанные движения и вдруг представляю, как он, вот так же, касается тела этой неведомой мне большой женщины по имени Конни. Что происходит со мной? Кажется, я немного спятила. Охваченная непонятным мне самой страхом, я убираюсь из кухни и начинаю накрывать на стол, но бросаю это занятие на полпути, я должна записать все происходящее, я не в силах удержать рвущиеся из меня слова, грозящие разорвать мою грудь, смять диафрагму, вывернуть меня всю наизнанку, и, бросив все, я иду в спальню, закрываю дверь, обувь долой, стягиваю с себя брюки, расправляюсь с крючками лифчика и срываю с кровати покрывало, обнажая относительно белоснежную простыню, на которую и бросаюсь, едва прикрыв себя покрывалом, в руке у меня уже мой блокнот и неведомо как появившаяся ручка, скользящая по бумаге, я едва различаю написанное сквозь слезы, и весь переполняющий меня вещий жар старинных слов, кажется, вот-вот подожжет бумагу: «Ты моя сила, Ты мера моих дней, восславлю мощь Твою, уповая на милосердие Твое, я стучусь в Твою дверь с мольбой, я умоляю Тебя подать мне знак о том, о чем я плачу день за днем, я возношу к Тебе свою мольбу и одного лишь хочу, чтобы Ты удержал меня от беды и от зла… от неправедного пути…» Детская коляска у входа в супермаркет. У ребенка волосы цвета меда. Описать мать мальчугана, ее глаза: увядающая болтушка, это ее третий ребенок. Уже припасена для малыша конфетка. Она следует за матерью и ребенком по проходу. Она уже наметила место первого укрытия. Описать как можно точнее грязноватый запасной выход, темная лестница, обшарпанные стены с осыпающейся штукатуркой. Швабра и грязное ведро в углу. Максимум реализма. Волна возбуждения, охватывающая ее в момент, когда она хватает ребенка. Конфетку она предусмотрительно сует ему в рот. Она удивлена тем, как это мероприятие протекает, без каких-либо осложнений, судьба благоприятствует ей. Все хорошо. Хорошо?