Текст книги "Мы упадем первым снегом"

Мир знает меня лучше
Нокс

– А, Нокс.

Отец сидит за обеденным столом у панорамных окон. В них я вижу солнце, которое лениво поднимается над вершинами Аспенского нагорья. Увидев меня, он сворачивает USA Today и кладет газету между миской с яйцами и кувшином с моим протеиновым коктейлем.

– Подойди-ка, посмотри.

Одной рукой я стягиваю с головы шапку, а другой освобождаюсь от пуховика. Я наклоняюсь и смотрю на газету. Снег падает с волос на стол. «Пожарная бригада освобождает мужчину из пояса верности». Я хмурюсь:

– Из пояса верности? Что за…

– Не там! – он показывает на другую статью. – Вот, читай!

Я читаю. С каждой прочтенной строчкой я все больше хмурюсь.

– Ого, – говорю я.

Отец поднимает брови так высоко, что они почти доходят до линии волос. Выдающееся достижение.

– Ого? – повторяет он, выразительно постукивая по статье. – И это все, что ты можешь сказать? Это катастрофа, Нокс! Джейсон Хоук – твой главный конкурент, и он сделал фронтсайд дабл кик 1260º в первые двадцать секунд своего заезда на Revolution Tour! В первые двадцать секунд, Нокс! Ты понимаешь, что это значит?

Я опускаюсь в кресло напротив него и наливаю протеиновый коктейль в стакан.

– Да, – уголок моего рта вздрагивает. – Он перешел к делу быстрее, чем я чищу это яйцо. Я могу спросить его, не сделать ли нам из этого новую фишку.

С деланным безразличием я делаю вид, будто откидываю со лба несуществующую челку, и облокачиваюсь локтем на спинку стоящего рядом стула.

– Привет, Джейсон. Устроим соревнование? Ты со сноубордом против меня с яйцом. Победитель получит… – я на мгновение задумываюсь, а затем с намеком два раза подергиваю бровями, – …яйцо.

– Это не смешно, Нокс.

Нет? А мне смешно.

Отец, напротив, мрачнеет, сжимает губы в тонкую линию и ослабляет галстук.

– Сегодня у тебя шоу на хафпайпе. Ты должен его превзойти.

– Пап, – я тихонько смеюсь, до конца очищая яйцо от скорлупы и кладя его на сэндвич. – Это же просто шоу.

– Дело в твоем настрое, – парирует он. Его глаза превращаются в узкие щелочки. Булочка на его тарелке так и не тронута. Вместо этого он смотрит на меня, как разъяренный лев, который хочет набить брюхо мной, беспомощной антилопой. – Каждый заезд важен. Если будешь относиться к шоу так легкомысленно, то и на X-Games будешь в проигрыше. Твоему мышлению не хватает амбиций, парень!

– Моему мышлению не хватает кофе, – бормочу я. Вчерашняя встреча с фигуристкой на трассе не давала мне покоя. Полночи я ворочался в постели, упрекая себя за свое поведение, а потом корил себя за то, что вообще думал о ней. Когда же меня наконец сморил сон, пришли кошмары. Образы, которые я годами тщетно пытался вытеснить из памяти. Было еще рано, когда меня из сна вырвал повторяющийся крик в моей голове. Пронзительный. Леденящий душу.

«Притягательный».

Все мое тело покрылось мурашками. Я почувствовал себя беспокойно. Меня охватила паника. Чем дольше я лежал в постели, думая об этих образах, тем тяжелее становилось мое дыхание.

Поэтому я отправился на пробежку, и ноги сами привели меня к Серебряному озеру. В единственное место, которое может сделать мои мысли еще громче и при этом их успокоить.

Отец игнорирует мой ответ. Он уже давно уткнулся в свой телефон, сосредоточенно тыкая по экрану.

– Еще я хотел показать тебе вот это.

Он делает судорожный глоток кофе, не отрывая взгляда от экрана. Коричневая жидкость выплескивается из чашки и украшает его булочку несколькими темными каплями, пока он показывает мне телефон.

Достаточно беглого взгляда, чтобы понять, что он имеет в виду. «Инстаграм».

Я закатываю глаза и тянусь за кофейником.

– Не закатывай глаза, Нокс. Это серьезное дело.

– Ого, не знал, что Джейсон склонен к флирту со своими несовершеннолетними подписчицами.

– Что? – отец отодвигает телефон и смотрит на профиль Джейсона с ненормальной жаждой скандалов, прежде чем снова взглянуть на меня. – О чем это ты, Нокс?

Я спокойно откусываю кусочек сэндвича и откидываюсь на спинку стула:

– Вот это было бы серьезным делом, папа.

Вена на его виске начинает пульсировать. Мой отец – инвестор и агент по продаже недвижимости. Ему принадлежат почти все горнолыжные курорты в Аспене. Обычно его трудно вывести из себя. Но я могу с гордостью заявить, что обладаю к этому природным талантом.

– За последние несколько недель у него появилось более пятнадцати тысяч новых подписчиков. Почти в два раза больше, чем у тебя. Ты пренебрегаешь своим онлайновым присутствием.

– Я пренебрегаю этим кофе.

– Не говори глупости, Нокс, – теперь уже отец закатывает глаза. – Тебе нужно больше стараться. Делись с подписчиками своей повседневной жизнью. Тебе нужна поддержка прессы, твое имя должно быть на слуху. Только так ты добьешься успеха, – он блокирует телефон и кладет его на стол сильнее, чем хотел. – Когда ты наконец поймешь? Если хочешь добиться высот, важно использовать несколько аспектов, а не только сноуборд. Твой последний пост был почти две недели назад.

В висках нарастает пульсирующее давление. Не в первый раз на этой неделе отец достает меня «Инстаграмом».

Что там такого важного? Зачем я должен делиться с чужими людьми тем, когда ложусь спать и какой сериал сейчас смотрю? Может быть, в следующий раз мне взять их с собой в туалет? Если бы это зависело от моего отца, то, скорее всего, да.

– В последнее время не получалось, – отвечаю я, не глядя на него, и запихиваю в рот последний кусок бутерброда. Честно говоря, я забыл свой пароль. Нужно запросить новый, но об этом отцу лучше не рассказывать.

В воцарившейся тишине отчетливо слышно, как я жую. На верхнем этаже включается пылесос и с гулом начинает ездить по полу.

Отец вздыхает. Я поднимаю взгляд и вижу, как он качает головой, вытирая руки салфеткой.

– Я поищу тебе контент-менеджера, – говорит он, отодвигает стул и встает.

Сердце на мгновение замирает, а затем начинает биться с удвоенной скоростью.

– Ни в коем случае! – я выпрямляюсь и смотрю на отца, который смотрит в зеркало над нашим сервантом и поправляет галстук. – Это просто отвратительно, папа. А как же моя личная жизнь?

В зеркале я вижу, как он раздувает ноздри. Еще несколько секунд он дергает себя за галстук, прежде чем выругаться, сдаться и повернуться ко мне лицом.

– Тогда сам позаботься о своей личной жизни, Нокс! Иначе это сделает кто-нибудь другой, – он на мгновение замолкает, а затем добавляет: – Спорю, что у Джейсона Хоука есть контент-менеджер.

– А я спорю, что у Джейсона Хоука есть хламидии, если судить по слухам, которые о нем ходят.

Отец пожимает плечами:

– Да кому какая разница?

– Ему разница уж точно есть.

Он не смеется над моей шуткой. Возможно, он даже был бы рад, если бы у меня самого были хламидии, если бы это помогло мне чаще появляться в прессе.

Он мрачно смотрит на свои наручные часы:

– У меня назначена встреча. Увидимся позже на соревнованиях. Скажи Лорен, чтобы она приготовила тебе тарелку каши с яйцом-пашот. В прошлый раз тебя это хорошо зарядило энергией.

– Лорен здесь больше не работает, – я говорю ему это уже третий раз за неделю. – Я ем в «Лыжной хижине».

Папа, похоже, этим не очень доволен, но, по крайней мере, кивает.

Его мобильный телефон пикает. Он смотрит на экран, снова ругается и бросается к входной двери.

– До скорого, парень. Я на тебя рассчитываю.

«Да, папа. Я знаю».

Дверь закрывается. Снаружи я слышу, как захлопывается дверь машины, а затем заводится двигатель «Рейндж Ровера».

Спустя несколько секунд он исчезает. Наступает тишина, нарушаемая лишь звуком пылесоса.

Тем временем на небе появилось солнце. Хотел бы я быть таким, как оно. Никаких мыслей. Никаких забот о завтрашнем дне. Оно просто встает и… светит. Снова и снова. И старается заразить всех своей лучезарной радостью.

Прямо как сейчас. Оно светит сквозь панорамные окна, заливая светом нашу гостиную. Его лучи ласкают мою кожу, когда я иду в сторону спальни. Тепло приятно покалывает, но не может до конца меня согреть.

Я чувствую внутри холод, который никак не связан с зимой. Холод, который распространяется по мне каждый день, если я позволяю ему развернуться. Как льдина на озере, которая с наступлением морозов замораживает остальную воду вслед за собой. Неподвижное и безмолвное озеро. Вода лишается воздуха, необходимого для дыхания.

Как и я сам.

У себя в комнате я сажусь за письменный стол, откуда из окон открывается потрясающий вид на заснеженные Скалистые горы.

Я люблю Колорадо. И мне нравится моя жизнь в Аспене и сноубординг. Просто мне хотелось бы организовать ее по-другому. По своему выбору.

Я провожу пальцем по тачпаду своего Макбука и ввожу пароль. Затем откидываюсь на спинку стула, делаю глубокий вдох и задерживаю дыхание.

Так длится уже несколько недель. Я просто смотрю на экран, пока мысли мечутся в голове.

Синий баннер с желтой надписью запечатлелся в моем мозгу с того самого серого зимнего дня, который предвещал появление первых снежинок.

Я не могу думать ни о чем другом. День ото дня. Мои губы шевелятся и беззвучно складываются в слова, которые я читаю на сайте.

«Горный колледж Колорадо».

Когда я подавал заявку, я даже не мечтал о том, что меня примут. Мои оценки в старшей школе были ужасными. Кроме спорта, я не мог похвастаться никакими выдающимися достижениями. Хотел бы я сказать, что был добросовестным учеником, который несколько раз проходил практику в домах престарелых и на благотворительных мероприятиях, но это не так.

Я был Ноксом.

Ноксом, сорвиголовой. Ноксом, который всегда знал, где проходят самые крутые вечеринки. Ноксом, который был в курсе, кто продает лучшую травку, и от которого каждая девчонка надеялась найти в шкафчике глупую записку с приглашением на школьный бал. Я ни разу не ходил на школьный бал. Вместо этого я сбегал и развлекался в нашем джакузи с девушками намного старше меня, которые проводили зимние каникулы в Аспене вместе со своими мужьями. Мне тогда было семнадцать.

Черт, да, я был безнадежен. Школа была не для меня. Я так радовался, получив на руки аттестат со всеми двойками и несколькими тройками. С тех пор для меня был важен только спорт.

Вот почему я не возлагал больших надежд на то, что меня примут на факультет психологии. Моя заявка была больше шуткой. «Попробуй, все равно не получится». Возможно, я бы отказался, если бы знал, что меня примут на следующий семестр.

Но теперь я сижу здесь, с гарантированным местом в колледже в кармане, и не знаю, что делать.

Будь моя воля, я бы все изменил. Больше никакого сноубординга на полный рабочий день, никаких надоедливых поклонниц и, самое главное, никакого бессмысленного «Инстаграма». Никаких людей с камерами, которые караулят у дома с утра пораньше, чтобы сфотографировать тебя в трусах и с едва открытыми глазами, когда ты, ничего не подозревая, открываешь входную дверь.

Я бы вел совершенно обычную жизнь. Учился бы, изучал психологию. Я бы продолжал кататься на сноуборде, но без принуждения. Просто ради удовольствия.

Я стал бы просто Ноксом. Не Ноксом, звездой сноуборда. Просто Ноксом.

Но это означало бы разочаровать отца. И не только разочаровать. Я разобью ему сердце. Отниму у него мечту, которая мне не принадлежит.

В детстве мне это, наверное, было бы безразлично. Но все изменилось. Жизнь встала на пути. И повела она себя по-свински.

Я не могу разочаровать папу. Не после произошедшего. Это означало бы, что я снова разобью его и без того разбитое сердце. Это означало бы, что я уничтожу его, полностью отдавая себе отчет в своих действиях. А я не могу так поступить.

«Черт!» Я захлопываю экран Макбука сильнее, чем собирался. Я зарываюсь пальцами в волосы, ногти царапают кожу головы. Я рывком встаю, откидывая стул назад, открываю нижний ящик комода и начинаю рыться в джемперах, пока наконец не нахожу то, что искал.

Я достаю два шприца. На одном написано «андростендион», на другом – «тестостерон».

Допинг.

Они помогают мне достичь того, на что надеется мой отец. Они дают мне выносливость, силу и, прежде всего, мотивацию, которой не хватает в моем сердце.

Тестостерон я колю себе уже несколько недель через день. Андростендион – только в дни соревнований. Для быстрого эффекта. Краткосрочно, но очень эффективно.

Я знаю, что это глупо. Сноубордисты должны обладать самым крепким здоровьем. Мы должны полностью контролировать свое тело. Особенно, если речь идет о сноубордистах в хафпайпе. Но я каким-то образом убедил себя, что мне это нужно. И не могу выбросить эту идиотскую мысль из головы.

Я рывком натягиваю футболку на голову, выжимаю из первого шприца лишний воздух и наблюдаю, как из иглы выплескивается несколько капель прозрачной жидкости. Затем я приставляю его к той части плеча, где я задену только твердую мышечную ткань под кожей, и ввожу себе допинг. То же самое я проделываю со вторым.

Только после этого я поднимаю с пола спортивную сумку, бросаю ее на кровать и начинаю собирать вещи.

К черту Джейсона Хоука и его подписчиков. Он не выиграет этот заезд.

Лед – это мой рай
Пейсли

Стук лезвий по льду отдается эхом в моем сердце. В остальном, в тренировочном центре «АйСкейт» царит тишина. Меня окутывает запах чистящих средств и зала. Я бывала на многих катках, и все они пахнут одинаково. Он всегда возвращает меня в прошлое, к тем чувствам и переживаниям, которые я испытывала на льду. Двойные двери закрываются за мной, и я вдруг теряюсь в широком коридоре, справа и слева от меня двери, и куда они ведут – непонятно. Шаги моих коньков гулко отдаются от высоких стен, украшенных фотографиями фигуристов во время прыжка или с широкой улыбкой на пьедестале почета. В витринах собраны награды и трофеи. Когда я провожу пальцем по плексигласу, мой взгляд останавливается на самом большом трофее в виде позолоченного конька. Я представляю себе, что он мой.

Может быть, эта идея не так уж и неосуществима? Права ли я, когда думаю, что могу сделать больше, чем мне всегда говорили?

Мой палец соскальзывает с витрины, когда до меня доносится чье-то пыхтение, за которым следует стук лезвий. Я смотрю дальше по коридору. Ноги сами по себе начинают двигаться и следовать за тихим звуком коньков, скользящих по льду.

Освещение над трибунами еще не включено, только прожекторы надо льдом заливают его ярким светом. Свет преломляется на рыжих волосах фигуристки, которая скользит вперед плавными движениями и заходит на двойной аксель.

Я кусаю нижнюю губу, наблюдая за ее вращением. «Она не сможет набрать высоту, – думаю я. – Ничего не выйдет». И действительно, она завершает вращение на льду, а не в воздухе. Фигуристка с досадой бьет по борту, прежде чем заехать на обоих коньках назад, чтобы попытаться сделать риттбергер.

– На каком мы этапе?

Я моргаю. Рядом со мной появляется девушка моего возраста, опирается плечом о стену трибуны и крутит во рту белый леденец на палочке. Ее взгляд устремлен на фигуристку на льду, словно та откатывает захватывающую одиночную программу.

– Э… в каком смысле?

Она показывает подбородком на лед:

– Харпер – мое утреннее развлечение. Она всегда отрабатывает одни и те же прыжки.

– А какие?

Моя новая собеседница поднимает палец вверх. При этом ее волосы рассыпаются по плечам дутой куртки. Они каштановые, с розовым переходом на концах. Чем-то она напоминает мне диснеевскую принцессу Моану, только смешную.

– Этап один: Харпер пытается сделать прыжок, который, как она уверена, ей по силам, хотя это абсолютно, – она подчеркивает слово с нажимом, – абсолютно не так. На данный момент аксель.

Она вопросительно смотрит на меня. Я качаю головой.

– Уже был? Ясно, жаль. Эта часть всегда лучшая. Переходим к этапу номер два: Харпер понимает, что аксель не удался, и хочет улучшить настроение лутцем. Обычно ей не хватает высоты.

Она снова косится на меня. Я киваю, и она хлопает в ладоши:

– Ой, отлично. А затем идет риттбергер, который, как она считает, у нее получится. Гляди. Она прыгает и… – она щелкает пальцами, – да-а-а. Вот и он. Снова его делает.

– Она приземлилась на обе ноги, – отмечаю я. С хмурым лицом я наблюдаю за девочкой на льду, которая, судя по выражению ее лица, на самом деле счастлива. – Разве она не знает, что за это снимают очки?

Пожав плечами, девушка-Моана отталкивается от стены трибуны.

– Да, но это Харпер. В ее глазах правильно то, что она считает правильным. А если ей возразишь, станешь воплощением самого дьявола, – она идет вперед по коридору и манит меня за собой, при этом бросая палочку от леденца в мусорную корзину. – Я Гвен. А ты, видимо, Пейсли? Мама мне рассказывала о тебе.

Так это и есть Гвен?

В голове включается песня «Happy» Фарелла Уильямса. Я боялась, что она мне не понравится. Или что мы с ней не будем на одной волне. А, может быть, я просто паниковала, что начну заниматься с плохой ноты. Но Гвен милая. Слава Богу, она милая.

– Да, – отвечаю я и следую за ней в комнату, которая оказывается раздевалкой. Гвен бросает сумку на скамейку и вешает куртку в шкафчик таким неистовым движением, что она тут же падает с крючка. Но ей все равно. Она уже достала из сумки коньки, и я сразу понимаю, что мы с ней совершенно разные.

Гвен громкая. Я тихая. Гвен бросается в глаза. Я больше похожа на куст рядом с гиацинтом.

Но мне это нравится. Кайя была такой же. Она не давала мне скучать. Я часто ловила себя на мысли, что без нее я бы просто сидела дома, словно кресло-мешок, да считала бы складки.

Дома…

– Эй! – перед моим лицом щелкают пальцы. – Ты тут?

– А, да. Прости. Что ты сказала?

– Ты уже знаешь, какого тренера тебе дадут? Меня тренирует папа, но вообще всегда так интересно, кого к кому прикрепят. – Гвен завязывает шнурки, а затем надевает колготки поверх коньков.

Я изо всех сил стараюсь не подавать виду, что от ее слов у меня учащается пульс.

– Понятия не имею. Никогда не говорят заранее, кто из тренеров свободен. – Я поправляю вырез спортивного костюма и сосредотачиваюсь на гудении вентиляции над нами. Где-то капает кран.

– Это точно будет не Саския, – размышляет она. – Она ушла на прошлой неделе. Но мне больше никто не приходит на ум, кто бы еще был свободен.

Гвен поднимается и переступает с ноги на ногу. Кажется, она задумалась, затем она снова хлопает в ладоши, хватает меня за руки и тянет к себе. Я чуть не падаю, потому что как раз собиралась поправить гетры.

– Это так волнительно! Последние три новичка были либо намного младше меня, либо такими заносчивыми, что я каждый день подумывала просто взять и проехаться им по ноге. Не смотри так, я серьезно. Видела бы ты их!

Мне это и без надобности. За последние десять лет я накопила достаточно опыта, чтобы знать, какие девушки обычно бывают в фигурном катании.

– Как давно ты в «АйСкейт»? – спрашиваю я, отстраняясь от нее и снова наклоняясь к своим гетрам.

– Год. До этого я была по контракту в Бреккенридже. Переезды были адские. Надеюсь, скоро «АйСкейт» будет платить мне, а не наоборот, ха-ха.

Гвен не стоится на одном месте. Я замечаю, что ей нужно постоянно двигаться. Сейчас она шевелит ногами так, будто ей срочно нужно в туалет.

– Идем, разомнемся.

Я следую за ней на каток, где Харпер уже не одна на льду: двое мужчин-фигуристов держатся за руки и делают параллельные шаги, прежде чем тот, что повыше, поднимает своего партнера в воздух.

– Это Эрин и Леви, – объясняет Гвен с мечтательной улыбкой на губах, открывая ворота на каток. – Люблю их обоих.

– Они хороши, – отмечаю я, не сводя глаз с синхронных движений молодых людей. – Как давно они катаются вместе?

Гвен вонзает лезвие конька в лед и снимает с запястья бархатную повязку для волос, чтобы быстро собрать их в пучок.

– Два года, вроде бы. Они лучшие друзья. Поэтому так доверяют друг другу. Это, конечно, сказывается на их катании. В прошлом году они дважды взяли золото.

Она быстро улыбается мне и уезжает.

Я следую за ней, и в мгновение ока все серые тучи в моей душе словно рассеиваются в лучах солнца. Скользить по льду и чувствовать прохладный воздух на коже – ни с чем не сравнимое ощущение. Оно вызывает во мне эйфорию, чистую радость жизни, пока я катаюсь, чувствую магию и ловлю ее, больше не отпуская. Если бы не спорт, я бы утонула в кромешной тьме.

С каждым шагом я набираю скорость, и в какой-то момент другие фигуристы становятся просто цветными размытыми пятнами. Я перехожу из переднего внешнего скольжения на заднее внешнее, не меняя ноги – тройной шаг – переношу вес на внутреннее ребро, отталкиваюсь левой ногой, дважды вращаюсь вокруг своей оси и приземляюсь на правую ногу в заднем внешнем скольжении. Двойной сальхов. Легкотня. Ничего особенного. Я прыгнула его, чтобы размяться, но, поймав на себе насмешливый взгляд Харпер, почувствовала необходимость проявить себя. Сжимая кулаки, а затем разжимая их, я провожу ладонями по своему тренировочному костюму. Зубцом конька отталкиваюсь ото льда и бросаюсь вперед, мимо Гвен, которая прыгает тулуп. Широкой дугой скольжу вокруг нее, занимаю позицию и прыгаю с левого носка. В воздухе развожу ноги в стороны и наклоняю корпус вперед, параллельно льду. Три секунды я лечу, как птица, а затем приземляюсь на правый носок и перехожу в пируэт в положении сидя. Когда я снова выпрямляюсь, по телу пробегают мурашки. Они дают мне понять, что тело хочет прыгнуть. Вращаться в воздухе, ощутить свободу, невесомость. Я делаю разбег спиной вперед, а затем переношу вес на левую ногу и развожу руки. Глубоко вдыхаю, наполняя легкие ледяным воздухом, и правым коньком врезаюсь в лед, скользя назад. Вес тела переносится на ногу позади меня, правая нога мгновенно реагирует и отталкивается от льда. Она знает этот прыжок. Я могу сделать его хоть во сне. Резко прижимаю руки к корпусу, закрываю глаза и вращаюсь в воздухе вокруг своей оси. Раз. Два. И три раза, прежде чем лезвие моего конька уверенно приземляется обратно на лед.

Я открываю глаза и выдыхаю задержанный воздух.

Тройной лутц. Он относится к прыжкам с зубца, как тулуп и флип, в отличие от риттбергера, сальхова и акселя, которые являются прыжками с ребра. Я по пальцам могу пересчитать, сколько раз в прошлом я идеально выполняла тройной лутц. Меня переполняет эйфория, а из горла вырывается удивленный смех.

– Здорово, – слышу я голос рядом с собой. Коньки стучат по льду, когда пара фигуристов останавливается рядом со мной. Кто-то из них, то ли Эрин, то ли Леви, поднимает большой палец. – Ты новенькая, да?

– Да, – очевидно, слухи о моем появлении в «АйСкейт» уже дошли до всех. – Пейсли.

– Леви, – отвечает брюнет. Он высокий, тощий и чем-то напоминает мне Гарри Поттера. Он показывает рукой на своего широкоплечего партнера: – Это Эрин. Если бы у нас был меч, за такое выступление мы бы сейчас посвятили тебя в рыцари.

Я сухо смеюсь:

– Это был всего лишь лутц. Вы тоже так умеете.

– Умеем, – подтверждает тот, что пониже ростом. Эрин. Он убирает со лба рыжие волосы. Кончики его челки теперь прикрывают большое коричневое родимое пятно на виске. С ехидной ухмылкой он кивает в сторону Харпер. – А вот она – нет. И выражение ее лица только что сделало мой день. – Он делает размашистый жест рукой, как будто снимает с головы шляпу и кланяется. – Вот за это спасибо.

Леви опирается локтями на бортик и смотрит на трибуну. Он хмурится:

– А это кто?

Мы с Эрином прослеживаем его взгляд. На одном из красных откидных стульев в первом ряду трибуны сидит женщина. На ней меховое пальто с поднятым воротником, который обрамляют пряди ее рыже-каштанового каре. Она наблюдает за нами с сосредоточенным выражением лица, скрестив ноги и теребя пальцами синий шарф. Ее губы сжаты в тонкую линию.

– Понятия не имею, – бормочет Эрин. Он морщит нос, веснушки пляшут на его бледной коже.

– Господи. Еще нет и восьми утра, а у нее такое лицо, будто она только что вернулась из похоронного бюро.

Леви кивает. Он как раз собирается что-то сказать, когда рядом с нами тормозят чьи-то коньки.

Харпер. Она переносит вес на левую ногу и скрещивает руки на груди:

– Что Полли Диксон делает у нас?

– Полли Диксон? – Эрин вопрошающе смотрит на нее.

Харпер раздраженно вздыхает. Она закатывает глаза и хочет что-то сказать, но я ее опережаю:

– В 1988 году она стала олимпийской чемпионкой в танцах на льду. В 1992 году – в одиночном катании, а в 2006 году – еще раз. С тех пор о ней мало что слышно.

Взгляд Харпер устремляется ко мне. Она внимательно изучает меня.

– Ты новенькая, – резко говорит она и добавляет, не дожидаясь ответа, – у тебя на гетрах дырки. Это надо поправить.

С этими словами она разворачивается и мчится в противоположном направлении.

С тяжестью в груди я смотрю ей вслед. Ее движения более элегантны, чем мои. Плавнее.

Леви вздыхает:

– Даже не пытайся понять Харпер. Просто она такая, какая есть.

– Э-э, ребята, – Эрин кивает подбородком в сторону Полины. – Круэлла де Виль встала.

– Она подходит к бортику, – отмечаю я.

– А теперь… она машет? – Леви моргает. – Неужели она машет?

– Либо ее руку свело судорогой, – бормочу я.

– Синдром запястного канала, – соглашается со мной Эрин. – Ужасное дело.

Леви хмурится:

– Пейсли, кажется, она обращается к тебе.

Такая же мысль возникла и у меня. Просто я не хотела высказывать ее вслух.

Эрин дважды коротко хлопает меня по плечу:

– Иди к ней, пока она не разозлилась и не отправилась воровать милых далматинцев.

Я бы засмеялась, если бы мой пульс не был на отметке сто восемьдесят. Полли Диксон подзывает меня к себе.

Та самая Полли Диксон.

Отталкиваясь от бортика, я медленно скольжу по льду к ней. Гвен проносится мимо меня и одобрительно вздергивает брови. Когда я наконец оказываюсь перед Полли, я не знаю, что сказать. Даже мои руки в этот момент кажутся мне странными, словно они болтаются вдоль тела. Я решаю сцепить руки за спиной и ждать.

«Эта женщина выигрывала Олимпиаду! Несколько раз!» И вот она стоит здесь, не больше чем в метре от меня, и смотрит мне прямо в глаза. Мне! Пейсли Харрис, девчонке из трейлера в Миннеаполисе. В этот момент мне кажется, что я сейчас взлечу.

– Твоя техника никуда не годится.

Бац! Я резко падаю обратно на лед. Моя улыбка гаснет.

– Э-э… Что?

– Правильно говорить: «Пожалуйста, повторите». Повторяю еще раз: у тебя плохая техника. Прикрой рот, девочка. Я тебе не звереныш в зоопарке.

О, Боже. Не могу поверить. Это не может быть та самая Полли, чьи плакаты я в детстве вешала у себя в комнате.

– Я только что исполнила тройной лутц, – возражаю я. – Без техники это невозможно.

– Я не говорила, что техники у тебя нет, я сказала, что она никуда не годится. Слушай, когда я говорю.

Я моргаю. Несколько раз подряд.

– Общение и открытость – два важных условия между тренером и учеником, – продолжает она. – Если хочешь, чтобы я вывела тебя на Олимпиаду, ты должна мне доверять.

Между тренером и учеником? Погодите…

«Так это она – мой тренер?»

– При условии, что ты доверяешь моему мастерству. Если я говорю тебе, что ты чего-то еще не умеешь, я не хочу слышать от тебя, что ты это можешь. Я хочу, чтобы ты это осознала, и тогда мы вместе будем усердно работать над твоими слабостями, пока их не останется. Только так у нас с тобой получится сработаться, слышишь? Я требую дисциплины и амбиций. Взамен я вся твоя, и я выведу тебя на вершину, – Полли смотрит на меня какое-то время, прежде чем продолжить. – В тебе есть огонь, девочка. То, чего нет у многих фигуристок, у тебя течет в крови. Технике можно обучить, а страсти – нет.

Ее взгляд задерживается на припухлости на моем лице. Словно она видит меня насквозь сквозь косметику Арии.

– Это будет нелегко. Много пота и много слез. Поэтому я хочу, чтобы ты ответила мне на один вопрос, здесь и сейчас.

Я киваю.

– Достаточно ли у тебя для этого сил?

Мои сцепленные руки разжимаются, и пальцы, ища опоры, сжимают бортик. Достаточно ли я сильна? В моей жизни бывали времена, когда я не помнила, что значит быть счастливой. Я была разбита. Может быть, я и сейчас такая. Правда в том, что я не знаю, насколько сильно прошлое держит меня в тисках. Каждый день мне кажется, что оно продолжает тянуть меня за собой, пытаясь утопить в болоте мерзких воспоминаний. И я знаю: глубоко внутри, там, где уже не осталось ничего хорошего, я до сих пор борюсь с этим болотом.

Но в этом-то и смысл, не так ли? Я борюсь с ним. Несмотря на его силу, я не сдалась. И чтобы прогнать его, я должна создать новые воспоминания. Лучше прежних. Такие, которые согреют мне сердце и сделают меня счастливой. Аспен дает мне ощущение, что я могу их здесь обрести. Все, что мне нужно, – это лед. Он поддерживает во мне жизнь.

– Да, – наконец отвечаю я, глядя Полине прямо в глаза. – У меня хватит сил.