Текст книги "Банда Тэккера"

Айра Уолферт
БАНДА ТЭККЕРА

В. Вас спрашивали – хотите ли вы вступить в объединение?

О. Никто нас не спрашивал – хотим мы или не хотим.

В. Как же это произошло? Расскажите подробно.

О. Он сказал: впредь будете получать одну треть доходов от вашего бизнеса. Две трети – мои.

В. Кто сказал?

О. Тэккер. Так оно и произошло.

В. И все?

О. Он еще сказал…

В. Кто сказал?

О. Тэккер. Он сказал, что переломает мне все кости, вышибет из меня дух, если я буду артачиться.

В. Он так именно и сказал: «вышибу дух»?

О. Нет, он сказал, что прихлопнет меня на месте… с ним не поспоришь.

В. Так буквально и сказал: «прихлопну на месте»? Это его точные слова?

О. Слова? Ему не нужно никаких слов. Это же Тэккер.

В. Вы, что же, хотите изменить свое первоначальное показание и заявляете теперь, что он ничего вам не говорил?

О. А я не показывал, что он что-нибудь говорил. Нет, сэр, зачем ему говорить? Это же Тэккер. Стоит ему только мизинцем шевельнуть, как все бросаются к нему со всех ног.

В. Итак, вы утверждаете, что он вам ничего не говорил. Это точно?

О. Да, сэр, точно. Да ведь я его даже в глаза не видал.

…выдержка из протокола по делу подсудимого Бэнта.

Часть первая
«Сила Самсона»

1

История эта не имеет начала и, в сущности, – как вы сами убедитесь, если прочитаете все до последней строчки, – не имеет и конца.

Это рассказ о нашем современном мире и о том, что этот мир делает с человеком, и о том, как встает перед ними – перед миром и перед человеком – вопрос, на который каждый из них должен ответить как сумеет:

Кто будет портным и кто куском сукна в руках портного? Может ли человек перекроить мир так, чтобы он был ему впору? Или мир кроит человека по своей мерке?

Итак, это рассказ о человеке, который прилаживает к себе мир, когда это ему удается, и прилаживается сам к миру, когда ему не остается ничего другого. Это рассказ о том, как оба они – мир и человек – проносятся через вселенную, вцепившись друг в друга и изменяя друг друга в этой схватке.

С чего это началось и когда это кончится? Ведь изменившийся человек изменяет своих детей, а изменившиеся дети опять вынуждены приспособляться к тем же условиям существования. Они вынуждены участвовать в борьбе, прилаживать мир к себе и сами к нему прилаживаться. Борьба эта изменяет их еще больше, и сами они, в свою очередь, еще больше изменяют своих детей.

Так как этому трудно найти начало, наш рассказ может начаться когда угодно, и он начинается осенью 1930 года. Двое мужчин, белый и мулат, вели деловую беседу в конторе гаража в одном из цветных кварталов Нью-Йорка. Белого звали Лео Минч. До сих пор он арендовал этот гараж, но владельцы гаража увидели возможность повысить арендную плату, так как дела Лео шли неплохо, что увеличивало ценность помещения. Они подали в суд, расторгли договор, вышвырнули Лео из гаража и сдали гараж новому съемщику.

Новый съемщик чувствовал себя как-то неловко. Гараж еще не давал прибыли, а мысль о будущих барышах не успела заполонить его настолько, чтобы заглушить чувство неловкости. Он разрешил Лео пользоваться конторой в обеденные часы, чтобы тот мог привести в порядок свои дела.

Мулата звали Самсон Кэнди. Это был высокий, грузный мужчина, родом с Вест-Индских островов, пользовавшийся некоторым весом в Гарлеме как маклер и агент по продаже недвижимости. Он явился к Лео с деловым предложением, и вдруг, в ту минуту, с которой начинается наш рассказ, его совершенно неожиданно охватило беспокойство: он почувствовал, что не знает, как отнесется к его предложению Лео.

До сих пор Самсону Кэнди и в голову не приходило беспокоиться на этот счет. Его предложение относилось к предприятию, именуемому лотереей. Держать лотерею было делом противозаконным. Но Кэнди это как-то не казалось противозаконным делом. В тех краях, где он вырос, лотереи были разрешены правительством и считались обыкновенным коммерческим предприятием. Поэтому закон, запрещающий лотереи в Нью-Йорке, Кэнди воспринимал просто как местное установление, как некое дополнительное условие, с которым данное предприятие должно считаться, – своего рода надбавка к налогу и риску. И вдруг, без всякой видимой причины, – Кэнди не мог бы даже объяснить, откуда это взялось, – у него возникло опасение, что Лео может отнестись к делу иначе. Это сбило Кэнди с толку. Его слова становились все менее и менее вразумительными, смысл их все более и более туманным.

Лео Минч сидел неподвижно и как будто слушал. Его небольшое хмурое лицо потускнело от дум, а глаза сузились. Глаза у него были влажные и слегка навыкате, и казалось, что в них переливаются все чувства, отражавшиеся на его лице. Однако Кэнди не мог бы сказать – прислушивается Лео к тому, что ему говорят, или к тому, что происходит у него в душе. «А быть может, – подумал Кэнди, – он просто конченый человек и ему сейчас хочется только одного – соснуть?» Кэнди не раз встречал таких людей, особенно с тех пор, как разразился кризис. С виду они были люди как люди, но сосредоточиться не могли. Всякий раз, когда им нужно было над чем-нибудь хорошенько подумать, они приходили в болезненное возбуждение и от них уже нельзя было добиться толку; или их начинало клонить ко сну, и от этого тоже было мало толку.

«Это ясно, как божий день», – подумал Кэнди. И все же ему совсем не было ясно. Собеседник, казалось, слушал как следует и время от времени вставлял какое-нибудь замечание, и тогда видно было, что он слышит, что ему говорят. И все же его ответ приходил всегда чуть позже, чем следовало бы. Он отвечал лишь после того, как наступало молчание и притом достаточно длительное, чтобы стать ощутимым.

«А может быть, – подумал Кэнди, – он просто сидит тут и сокрушается над самим собой?» Ведь не станет же он, решил Кэнди, строить из себя невесть что, невесть какую важную персону, словно ему лень даже нагнуться, чтобы подобрать лишний доллар? В газетах писали, что брат Лео – Джо Минч, по кличке «Джо-Фазан», принадлежит, как всем известно, к тэккеровской банде и является одним из главных заправил у Тэккера, и владельцы гаража расторгли договор с Лео именно потому, что полиция обнаружила в гараже грузовики с пивом, принадлежащие Тэккеру и поставленные им туда на хранение. «Что он за птица такая, – думал Кэнди, – чтобы сидеть тут и корчить гордеца, точно и я для него недостаточно хорош и дело мое ему не по вкусу?»

А в это время Лео сидел и думал ни о чем. Едва только ему стало ясно, что Кэнди зашел не просто поболтать, а предложить сделку, которую нужно было обдумать, как всевозможные мысли зароились у него в голове. Слова Кэнди долетали до него сквозь жужжание его собственных мыслей. Порой отдельные слова тонули в этом жужжании. Порой оно заглушало их совсем. В словах не было достаточной силы, чтобы подавить жужжание.

«Я не у дел» – было первое, что подумал Лео, и он снова и снова возвращался к этой мысли. «Да, так, ясно, – говорил он себе. – Доходов никаких, одни расходы. Да, вот оно что, мой друг, мой старый, испытанный друг, мой лучший, мой единственный друг за все пятьдесят лет, за всю жизнь, – ты выброшен на улицу, и твои издержки пожирают тебя. Ты как собака, которая грызет свой собственный хвост».

Образ собаки отчетливо возник в его сознании. Пока Кэнди что-то плел, неопределенно и туманно, Лео следил за собакой, которая вертелась колесом, стараясь ухватить себя за хвост. Собака была голодная. Она не резвилась. Она хотела сожрать свой хвост. Следя за собакой, Лео видел и самого себя: вот он, позавтракав, слоняется без дела до обеда, вот он обедает и слоняется без дела до ужина, вот он ужинает, ложится в постель, и мысли его тоже начинают слоняться без дела. Лео думал об этом и продолжал видеть собаку, – он уже не мог разобрать, где собака, а где он, голова у него закружилась. Он закрыл глаза. Собака исчезла. Головокружение понемногу проходило. Когда оно совсем прошло, Лео открыл глаза и посмотрел на Кэнди. Он увидел вымученную, заискивающую улыбку на лице Кэнди. Кэнди говорил, что на этом деле никто не теряет, – он знает совсем никудышных держателей лотерей, но даже им до сих пор не удалось разориться. Улыбка Кэнди успокоила Лео. Кэнди еще не добрался до сути дела, и Лео, не слушая его, ничего важного пока не пропустил и подумал: да, да, конечно, разумеется, нужно что-то сделать с остатками денег. Но что? На что может надеяться человек, не имеющий достаточно средств, чтобы свести концы с концами, сейчас, когда все на свете катится под гору? У него есть 23000 долларов – они вложены в доходные дома. Их можно скинуть со счетов. Вычеркнуть. Сказать им прости-прощай. Не о чем толковать. Еще месяц, ну пару месяцев ему удастся выплачивать в банк проценты, а потом…

Хотя Лео сидел неподвижно, он почувствовал, как его указательный палец скользнул по горлу и лицо скорчилось в гримасе.

У него были кое-какие акции и облигации, оставшиеся после попыток нажить состояние на бирже, – попыток, которые он предпринял, когда его выставили из гаража. Все это теперь и ломаного гроша не стоит. Страховые полисы он заложил, чтобы сохранить дома, так что и тут почти ничего не осталось. В банке у него лежало около 4000 долларов наличными; это, в сущности, было все – все, что отделяло теперешнего Лео от одинокого голодного старика на скамейке парка. Если он возьмет эти последние сбережения и вложит их в какое-нибудь дело и потеряет их, как все сейчас все теряют? Что с ним тогда будет? А если он этого не сделает – разве что-нибудь изменится? Просто конец будет немного отсрочен – только и всего. Либо это новое дело пожрет его, либо он пожрет себя сам, – вот и вся разница.

– И вам ничего не нужно вкладывать, – говорил Кэнди. – В этом же вся прелесть. Какую-нибудь мелочь для начала, а дальше вы будете работать на деньги игроков. – Он заискивающе улыбнулся, заглядывая Лео в глаза, и замолчал в ожидании ответа.

От наступившей тишины у Лео застучало в висках. Он почувствовал, что Кэнди ждет от него ответа – понимающего кивка, ободряющей улыбки – чего-нибудь, какого-нибудь знака. Он наклонился вперед, и губы у него уже сложились в улыбку. Но тут же его охватило желание сделать что-нибудь сейчас же, прежде чем он проест свои последние деньги.

– Зачем вы тратите столько слов понапрасну, почему не приступаете прямо к делу? – нетерпеливо спросил он.

Кэнди удивился – не столько самому вопросу, сколько нетерпеливому тону, каким он был задан.

– Я полагал, что нужно в общих чертах познакомить вас с делом, – ответил он.

– Нет, выкладывайте все сразу, самую суть – чего вы от меня хотите, сколько денег? Если вы пришли говорить о деле, нечего ходить вокруг да около.

– Да это же совсем не то. Вам не нужно выкладывать деньги – это дело совсем другого сорта. Вот позвольте, я вам сейчас все объясню.

От молчания у Лео начинало звенеть в ушах. Он вспомнил, что до ужина еще далеко, а потом еще долго, долго надо ждать, пока придет время ложиться в постель, да и в постели долго будешь еще ворочаться с боку на бок, пока уснешь. Впрочем, особенно спешить со сном тоже нечего, ведь утром незачем вставать, можно валяться хоть целый день, если бы не многолетняя привычка подыматься спозаранку, чтобы заработать лишний доллар.

– Ладно, объясняйте, – сказал Лео со скучающим видом, откидываясь на спинку стула. – Мне, кстати, сейчас некуда спешить. – Кэнди следил за ним с беспокойством. Он никак не мог решить, с кем имеет дело – с человеком, который слишком хитер для него, или с человеком растерянным и плохо соображающим. Но так или иначе, он уже чувствовал, что особого барыша ему тут не получить.

Лео знал кое-что о лотерейном бизнесе. Это была очень популярная в Гарлеме азартная игра – там ее именовали «тройкой». Каждый играющий выбирал три цифры и составлял из них трехзначное число. Если выигрыш падал на это число, то игрок получал 600 на 1. Ставил 5 центов – получал 30 долларов. Ставил 1 доллар – получал 600. Номера разыгрывались ежедневно, и в разные периоды выигравшее число определялось разными способами. В тот период, о котором идет речь, пользовались показателями тотализатора на скачках.

Лица, собиравшие ставки, назывались сборщиками. Кое-кто из них постоянно слонялся возле гаража, когда Лео был еще здесь хозяином. А трое из держателей лотерей, или, как их называли, «банкиров», ставили к Лео в гараж свои автомобили. Все служащие гаража до единого изо дня в день играли в «тройку». Да и сам Лео время от времени ставил 5—10 центов, чтобы «поддержать коммерцию», а если повезет, так и выиграть. Лео знал, что каждый сборщик работает на комиссионных под наблюдением контролера, которому и сдает все собранные деньги за вычетом комиссионных. На каждого контролера работало несколько сотен сборщиков. Контролер также брал себе комиссионные из денег, полученных от сборщиков, а остальное отдавал банкиру. Банкир выплачивал выигрыши, покрывал расходы по содержанию предприятия, а остаток клал себе в карман.

Лео никогда не смотрел на лотереи как на серьезный бизнес. Он считал это просто способом зарабатывать деньги, которым пользуются люди, не имеющие настоящего дела. Но Кэнди уверял, что это дело как дело, не хуже всякого другого. Он сказал, что может перечислить по именам целую кучу банкиров-лотерейщиков, зарабатывающих от 1000 до 1500 долларов в неделю чистоганом. Тут Кэнди для внушительности сделал паузу. – Кое-кто из них – я мог бы их всех назвать по именам, – продолжал он, – получает свои денежки изо дня в день, точно, как по часам, и имеет пятьдесят тысяч долларов в год чистого доходу. – И он снова замолчал для вящего эффекта. Но на этот раз молчание продлилось чуть дольше, чем следовало. Лео ощутил тишину, воцарившуюся в комнате, и стряхнул с себя задумчивость.

– Все это чушь, – проговорил он.

Кэнди почувствовал себя оскорбленным. Лео прочел это на его лице.

– Все это черт знает какая чушь, – повторил Лео, – заставлять людей в рваных штанах бегать, высунув язык, и выискивать какие-то жалкие гроши.

У Кэнди неизменно торчала во рту толстая двадцатицентовая сигара. Эта сигара – наряду с двумя бриллиантовыми перстнями, булавкой в форме подковы, усеянной розочками и рубинами, рубашкой из вискозного шелка и костюма из плотной шерстяной материи, который Кэнди носил зиму и лето, – должна была создавать ему «вывеску». Когда дела у него шли туго, он не зажигал сигары до самого вечера, пока не отправлялся домой на боковую. Сейчас он осторожно перекатывал в губах незажженную сигару, стараясь не раскрошить ее, потом вынул изо рта и, бережно держа двумя пальцами, чтобы не помять, принялся ее рассматривать, избегая насмешливого взгляда Лео. Лео не двигался; злобно усмехаясь, он смотрел на макушку склоненной головы Кэнди, но при этом так напряженно вслушивался в свои мысли, что не замечал его вовсе.

Мысли Лео суетились, как мошки вокруг стеклянного колпака лампы; они сновали, бились, прыгали; и, как мошки, которые всегда стараются забраться внутрь колпака, так и мысли Лео метались по поверхности сознания, напрасно стремясь проникнуть вглубь. А в глубине, в подсознании, он был испуган – не тем, что не сумеет добыть денег, а тем, как ему придется их добывать. Он был человеком, уважающим закон, а его нужда в деньгах не хотела признавать никаких законов.

В своих делах Лео всю жизнь держался в рамках закона. Он начал рассыльным в одной из фирм, торговавших шерстью, а затем открыл собственное довольно крупное дело. Но война и последовавший за ней бум, и новые фирмы, возникавшие, сливавшиеся, боровшиеся друг с другом, и методы, применявшиеся ими в этой борьбе, – все это привело к тому, что Лео уже не мог справиться со своим делом. Крупный капитал, внутри которого шла ожесточенная борьба, превращал шерстяную промышленность в лотерею, а ярды шерсти – в лотерейные билетики. Мелкие дельцы в шерстяной промышленности делали ставку на ставку крупных дельцов, а те делали ставку на ставку потребителей, делавших ставку на ставку дельцов. Цены бешено скакали вверх и вниз, вне всякой зависимости от стоимости товаров. Это создавало дутый рынок, мешавший операциям рынка настоящего. Лео был человек робкий. Он приходил в смятение в атмосфере общей неуверенности. При таком состоянии рынка дело его становилось весьма рискованным, но Лео вынужден был рисковать, если хотел остаться коммерсантом, и он рисковал, – рисковал неохотно, боязливо, со страху просчитываясь. Однажды резкое падение цен застало его врасплох, с полками, забитыми товаром, и, прежде чем цены успели подняться, кредиторы обрушились на него, требуя денег, и ему пришлось прикрыть лавочку.

Хотя у Лео хватило бы еще кредита, чтобы снова заняться торговлей шерстью, но он не мог себя к этому принудить. Пережитый страх вызвал в нем отвращение к этому бизнесу. И он нашел для себя другую лазейку – торговлю вразнос молочными продуктами на окраинах города. Лазейку эту оставила ему строительная промышленность, не поспевавшая за быстрым ростом города во время бума. На окраинах не хватало лавок.

После этого Лео зарабатывал на жизнь, торгуя маслом, яйцами и молоком, которые он разносил по домам. Но это его не удовлетворяло. Ему казалось, что такое занятие не приносит пользы. Всю жизнь он был купцом, торговал товарами, а не услугами. Торговля услугами казалась ему бессмысленной. Лео должен был чувствовать, что приносит пользу, а если этого не было, в нем зарождалась неуверенность. К тому же дело было ненадежное. Он уже заранее знал, чем оно кончится. Крупный капитал оставил ему лазейку, но лишь потому, что до нее еще руки не дошли; скоро закроется и эта лазейка, и Лео прихлопнут в его норе, если он не успеет вовремя оттуда выбраться. Скоро здесь кругом понастроят лавок, и тогда ему не выдержать конкуренции. Он торгует доставкой, а она никому не будет нужна.

«Я похож на мышь, которая лакомится, пока кошка спит», – сказал себе Лео и, продав не без выгоды свою клиентуру, купил лавку в начинавшем застраиваться квартале. Ему хотелось расширить дело и открыть несколько филиалов, но бороться с владельцами разветвленной сети лавок было ему не под силу, а одна лавка казалась делом слишком мизерным – это значило спуститься очень уж низко по лестнице бизнеса. Лео продал лавку – опять с барышом – и стал развивать эту коммерцию: покупал лавки в застраивающихся кварталах, налаживал дело, потом переуступал его с выгодой для себя.

Так он рылся в объедках на задворках большого нового мира, который строили для себя крупные воротилы. Он рылся ожесточенно, глубоко запуская руки в отбросы. В борьбе за клиентуру он пользовался испытанным методом: торговля в убыток, премии и всякие поблажки покупателям, недоступные конкурентам, для которых лавка не афера, а единственный источник дохода. Однако привлечь покупателей, а потом продать лавку человеку, которому не под силу будет удержать их, не торгуя себе в убыток, особенно когда начнут нажимать крупные фирмы, – это казалось Лео не совсем честным, и он чувствовал, неудовлетворенность и тревогу.

Помимо лавок, Лео промышлял и на других задворках крупного капитала. Он покупал и перепродавал недвижимость, когда подвертывался подходящий случай, а свободное время заполнял игрой на бирже. Спекулировал Лео на недвижимости весьма осторожно; капитала вкладывал как можно меньше, а из приобретенной собственности выжимал все без остатка. Он оттягивал платежи по закладным, оплату налогов, подкупал инспекторов, чтобы они «до поры до времени» смотрели сквозь пальцы на положенный по закону ремонт. А когда арендная плата с лихвой покрывала затраченный капитал, он выходил из игры и предоставлял кредиторам наложить арест на имущество. Затем, внезапно, он со всем этим покончил. Он отшвырнул все это от себя с гневом и облегчением, словно высвободился из каких-то злых и омерзительных тисков. По крайней мере так ему казалось. Он чувствовал избавление, и где-то в глубине души осталась гадливость к тому, от чего он избавился. Он вложил крупную сумму в два доходных дома, рассчитывая выкупить закладные и приобрести дома в собственность. Потом снял помещение для гаража. Ему надоело использовать различные помещения просто как давильный пресс для выжимания прибыли, – он решил сам вести дело.

Но где бы ни пытался укрыться Лео, мир, в котором он жил, преследовал его по пятам. Какие бы баррикады он вокруг себя ни воздвигал, мир рушил их и принуждал его к единоборству. Из-за кризиса доходы от домов сократились и вложенный в них капитал сразу обесценился, в то время как Лео должен был выплачивать проценты по закладной полностью. Когда же Лео захотел оказать услугу брату, с которым не виделся много лет, он лишился своего гаража. Конкуренты Тэккера пронюхали про его связь с Лео, грузовики с пивом были конфискованы, и гараж опечатан. Владельцы гаража увидели для себя возможность нажиться на беде Лео и сдали гараж новому арендатору за более высокую плату. И снова Лео был выброшен в мир, в котором он чувствовал себя голым, неприкаянным и беззащитным.

Деньги – этого было еще недостаточно, чтобы подавить постоянно жившее в нем чувство неуверенности. Конечно, ему нужны были деньги как воздух, без них его мозг задыхался. Но деньги сами были ненадежны. Лео нужно было еще и «положение» – солидное место в обществе, делающее человека неуязвимым для врагов. Деньги – только предмет первой необходимости. Деньги нужны, чтобы уцелеть. «Положение» нужно для того, чтобы, уцелев, вести сносное существование. И в эти последние дни, когда Лео чувствовал себя затравленным зайцем, он начал бояться того существования, к которому желание уцелеть могло его принудить. Пример его брата, – страшного Джо Минча, по кличке «Джо-Фазан», был у него перед глазами. И еще одно живое воплощение подстерегавшей его опасности сидело перед ним в образе Самсона Кэнди, осторожно и вкрадчиво делавшего ему предложение об участии в лотерейном бизнесе.

Но сознательно отдать себе отчет в грозившей ему опасности Лео не мог. Если бы он это сделал, ему пришлось бы разобраться в ней и понять, в чем она состоит, понять, как мало у него осталось надежды на спасение. Тогда чувство неуверенности поколебало бы его рассудок. Он стал бы или апатичным, или чересчур возбужденным – обычные для депрессии виды шока. Поэтому, когда опасность становилась слишком явной, его сознание погружалось в пустоту. Оно стремилось к тому, чтобы его еще недодуманные и неосознанные мысли так и оставались недодуманными и неосознанными. Кэнди видел лишь отражение этой борьбы и ломал себе голову над этим отражением, а Лео в самой гуще борьбы казалось, что он «грезит наяву»; он никак не мог сосредоточиться и, лишь ощущал по временам то безотчетное презрение к сидевшему перед ним человеку, то безотчетную злобу, как это бывает, когда столкнешься с опасностью, в реальность которой не хочешь верить.

Бережно перекатывая в длинных узловатых пальцах незажженную двадцатицентовую сигару, Кэнди раздумывал: стоит ли продолжать разговор? Он знал одного банкира-лотерейщика, попавшего в беду. Тому не повезло: на его банк пало слишком много выигрышей, больше, чем он был в состоянии выплатить. Теперь он пытался выплачивать их в рассрочку. Игроки тем временем перестали делать ставки у банкира, чьи дела пошатнулись, и комиссионные сборщиков и контролеров сразу сократились. Если бы им подвернулся подходящий банкир, они, не задумываясь, бросили бы своего старого хозяина, предоставив ему самому выкручиваться из долгов. Кэнди знал всех семерых контролеров. Он знал: к кому бы они ни перешли, они уведут за собой всех своих сборщиков – тысячи полторы, а может быть, и больше, – а имя «Минч» явилось бы для них немалой приманкой. Гараж сделал Минча значительной персоной в Гарлеме. Это был самый большой гараж в этой части города. А нити, связывающие Минча с Беном Тэккером и Джо-Фазаном, делали его еще более притягательным для игроков. Имя Тэккера означало большие деньги, выплату выигрышей с неукоснительностью и быстротой Английского государственного банка и полную гарантию от вмешательства полиции. Как-никак, а полиция иной раз арестовывала сборщиков, если накрывала их с поличным – с лотерейными билетами в руках. Эти билеты представляли собой узкие полоски бумаги с обозначением номера, на который ставил игрок, и размера ставки. Когда полиция конфисковывала билеты, игроки теряли не только возможность выигрыша, но и свою ставку. Однако опасность ареста никак не могла грозить сборщикам, работающим на мистера Тэккера или на мистера Минча, чье имя отныне неразрывно связывалось в Гарлеме с именем Тэккера. Во всяком случае, игроки будут чувствовать себя застрахованными от убытка и охотно отдадут свои ставки сборщикам мистера Минча, а больше ничего и не требовалось. Но если мистер Минч будет так ломаться, если он будет напускать на себя невесть что, словно ему лень даже нагнуться, чтобы подобрать лишний доллар, – стоит ли в таком случае сообщать ему лишние сведения?

Узловатые пальцы продолжали крутить сигару. Молчание не прерывалось. Кэнди сидел молча, понурив голову. Лео злобно усмехался и молчал, пока не ощутил молчания; тогда он попытался вспомнить, что говорил Кэнди, но не мог, и ему бросилось в глаза, что тот держит незажженную сигару.

– Нате! – Лео вынул из кармана спички. – Закуривайте вашу сигару.

Самсон Кэнди удивленно поднял голову.

– Нет, благодарю, – сказал он.

Лео знал, что сигара – точный показатель состояния дел Самсона Кэнди, но в эту минуту мулат вызывал в нем только презрение, а к презрению примешивалась ненависть, которая была для Лео столь же непонятна, сколь и непреодолима. Он чиркнул спичкой и поднес ее к сигаре.

– Ну же, Сэм, – сказал он. – Посмотрим, будет ли она гореть. – Самсон отдернул сигару и, наклонившись над столом, задул спичку. Он задул ее медленно и задумчиво.

– Вы хотите испортить мою сигару? – произнес он, помолчав, и смущенно рассмеялся.

Лео рассмеялся тоже, не без злорадства. На одну минуту он ощутил свою власть над Самсоном. И: тут же с непоследовательностью человека, стремящегося уйти от самого себя, Лео почувствовал себя жалким и беспомощным. Он вдруг понял, что сила не у него, а у Самсона. Самсон пришел к нему, чтобы заключить с ним сделку, и эта сделка не по душе Лео. И все же он пойдет на нее. Он свяжется с этими жуликами и будет вести жульническую игру и подкупать полицию, чтобы она не сажала его в тюрьму. Все потому, что он бессилен против Самсона. Подлинная сила была у Самсона, и Лео почувствовал ее и не мог уже противиться ей с той самой минуты, когда Самсон упомянул, что ему не придется рисковать крупной суммой, чтобы получить хороший барыш.

Затем, почти непроизвольно, почти не отдавая себе отчета в том, что он собирается сказать, движимый каким-то подсознательным чувством, он сделал вялую попытку воспротивиться предложению Самсона.

– А что будет с лотерейщиком, когда я переманю к себе его контролеров? – спросил он.

Вопрос этот прервал речь Кэнди в ту минуту, когда он старался втолковать Лео, какое это верное дело и как он, не задумываясь, взялся бы за него сам, не будь у него столько дел на руках.

– С кем? – спросил он озадаченно.

– С банкиром, который влез в долги. Что с ним будет, когда я прикарманю его дело?

– Ах, с ним! С ним все будет кончено. Он лопнет, останется за флагом, вот и все.

На минуту Лео почувствовал жалость к этому человеку и стал убеждать себя, что не может поступить с другим так, как поступили с ним, – не может отнять у человека дело и выбросить его на улицу, да еще в такое тяжелое время. Но эти чувства очень быстро заглохли, и он тут же подумал, что в конце концов капитал банкира останется цел. Когда сумма выигрышей превышает сумму ставок, держатель лотереи прикрывает лавочку – и все. Его кредиторы против него бессильны. Закон не встанет на их защиту. Банкир же, выходя из дела, теряет сущую безделицу. У него нет ни фабрики, ни завода – только контора, обставленная двумя-тремя столами и дюжиной стульев. Склада с товаром он тоже не держит. Его товар – наличные деньги. Они лежат у него в кармане. Они притекают каждый день, а выигрыши он выплачивает на следующие сутки. Даже жалование ему не нужно платить своим служащим, все они – за исключением конторщиков и полиции – работают на комиссионных и берут свои комиссионные вперед.

Итак, капитал Лео тоже останется цел. Ему не придется вкладывать в дело все до последнего цента. Лео долго сидел, раздумывая над этим. Где-то в глубине еще гнездился страх, но он принимал его за волнение. Затем снова что-то поднялось в нем и заставило еще раз воспротивиться сделке.

– Почему это вы меня облюбовали? – крикнул он. – Почему вам не пойти к кому-нибудь другому, кто уже знаком с этим делом?

– Да, видите ли… – Кэнди принужденно улыбнулся. Если он откроет Лео, почему ему нужен именно такой человек, как он, Лео решит, что может обойтись без посредника, и постарается от него отделаться. – Я, видите ли, считал, что мы с вами вроде как бы старые приятели, знаем друг друга не первый день… Мне говорили, что вы подыскиваете себе дельце, и я хотел быть вам полезен.

– Да я-то чем могу быть вам полезен? Я ведь рад бы, вы знаете, Сэм. Я всегда рад помочь. Всю жизнь имел из-за этого неприятности. Только с какой стати эти контролеры пойдут ко мне, когда им стоит только шаг шагнуть, чтобы устроиться у другого банкира, у которого дело уже на ходу?

– У вас есть имя, мистер Минч.

Лео подозрительно взглянул на Кэнди. Вот оно – то, чего он ждал! Лео хотелось, чтобы было, наконец, произнесено имя Тэккера, заявлено о его связи с Тэккером во всеуслышание! Это должно было пробудить в нем страх, а страх, быть может, придаст ему силы взбунтоваться против всего этого дела. – Я ведь здесь со всем покончил, вы знаете, – сказал он, движением руки давая понять, что имеет в виду гараж.

– Знаю, но у вас есть имя, мистер Минч, первоклассное имя, как раз то, что нужно.

– Какое у меня имя? Я покончил здесь со всем, говорят вам. Начисто. Я не имею больше никакого отношения к этому гаражу. Это не мой гараж. Я просто сижу в этой конторе, потому что больше негде сидеть. Ни один гвоздь мне здесь больше не принадлежит.

– Правильно, правильно. Очень хорошо. Вам, с вашим именем, совсем не нужен гараж, он только свяжет вас, когда вы займетесь лотереей.

– Да с каким именем? Говорят же вам… Какое у меня имя?

– Как раз такое, какое нужно для этого дела.

– Да что это за имя? О чем вы толкуете?

– О том, что все мы слышали, мистер Минч. О чем мы читали в газетах.

– Тэккер?

– Да, это то, что нужно для дела. Его имя в один месяц сделает вас богачом, даже если вы весь месяц будете сидеть сложа руки.