Текст книги "Тысячи лиц Бэнтэн"

9
АФУРО, НИКАКОЕ НЕ СОКРАЩЕНИЕ

Мы двое молча шли рядышком. Девушка слегка косолапила и хиляла так, будто у нее коленки связаны. Свернув с Ясукупи-дори, мы зашагали по боковой улочке, пока не подошли к стойке с кучей великов на привязи. Грифельную доску возле стойки испещряли детские каракули мелом. Доска рекламировала фирменные блюда. Вывеска на двери гласила: «Добро пожаловать в кафе „В первый раз в первый класс“». Урок в самом разгаре.

– «В первый раз в первый класс»?

– Вливайся, – ответила девчонка и распахнула дверь.

На стенах, покрашенных в основные цвета, висели детские рисунки героев анимэ и животных из зоопарка, таблицы хираганы и катаканы и список правил поведения в классе. В углу за крошечной партой сидел, покуривая, мрачного вида пацан из колледжа. Железа у него в носу хватило бы на «Конкорд».[24]24
  Сверхзвуковой реактивный пассажирский самолет англо-французского производства.


[Закрыть] За кафешного вида детским столиком хихикала кучка девушек, затянутых в одинаковые джинсовые куртки.

– Это ваш первый день в школе? – приветствовала нас официантка. На груди у нее была прицеплена табличка с надписью большими закорючками: «Привет, меня зовут сэнсэй Маруяма!» Моя девчонка что-то сказала, я не уловил. Вежливо кивнув ей, официантка улыбнулась мне той сочувствующей улыбкой, какие приберегают для страшненьких детишек и трехлапых собак. – Не стесняйтесь, – заворковала она. – Никто вас не укусит. Тут все очень милые. Свободных столиков нет, так что вас мы посадим за парты, хорошо? Пойдемте-пойдемте, за мной.

Я кинул взгляд на девчонку, пытаясь врубиться, что она задумала, но она меня проигнорировала. Проведя нас через зал, официантка жестом пригласила сесть под учебным плакатом «Как правильно чистить зубы». Вот только сесть оказалось не так-то просто. Парты высотой в два фута, втиснуть туда взрослого – все равно что запихивать жирафа в телефонную будку.

– Меню найдете в парте, – объяснила наша официантка. – И не беспокойтесь. Неправильных ответов не бывает!

Она убежала приветствовать очередного посетителя. Девчонка уселась и откинула крышку парты. Я сделал то же. Внутри обнаружилось меню и бланк заказа, приклеенный к коробке маркеров пастельных тонов. А под ними лежала детская книжка под названием «Черепашка Тики идет на пляж» и маленькие деревянные счеты, украшенные красненькими божьими коровками и синими бабочками.

– Супер, правда? – спросила девчонка. – Повезло нам, что мы отхватили место, просто невероятно. Обычно тут набито под завязку.

Сказать по правде, я вообще не въезжал, как понять и эту кафешку, и эту девчонку. Говорят, японцы с ума сходят от ностальгии по детству, потому что только в детстве они поистине свободны, избавлены от социального давления и бесконечных обязанностей зрелости. Может, во всем мире люди относятся к детству так же, но что-то я не припоминаю ни одной страны, где декор в стиле начальной школы – последний писк в ресторанном бизнесе.

На бланке заказа я отметил галочкой кофе. Девчонка поставила несколько галочек, а затем подошла официантка и бланки забрала. Через несколько столиков от пас кучка студентов затянула припев какой-то песенки о пирожках со сладкой бобовой пастой, потом расхохоталась. Пялясь на неумелые рисунки, прикнопленные к стене, я вспоминал огромный портрет Миюки, тот самый, в особняке Накодо. На мысленном экране высвечивались эти пять улыбающихся портретов с вкраплениями других кадров: вот Миюки сидит перед автоматом патинко, уставившись в никуда; вот ее выносят из галереи автоматов; а вот ее вылавливают из воды.

Девчонка вытащила сигареты и закурила.

– Знаешь, не надо бы этого делать, – сообщил я. – Курить – здоровью вредить.

– Как будто я не знаю.

– А мне все равно надо это сказать. Я же взрослый.

– Ты в смысле, что я – не взрослая?

– А кто тебя знает. Тебе сколько лет?

Девчонка закатила глаза, затянулась и увильнула от ответа:

– Взрослый ты или нет, возраст тут ни хрена не значит.

– Справедливо. Но имя-то свое могла бы мне сказать.

– Меня зовут Афуро.

– Афро? Как прическа?

– А-фу-ро, – выдохнула она. – Сокращенно от Афородэтау.

Пришлось поломать мозги, прежде чем до меня дошло, что она выдала японское произношение имени «Афродита».

– Как богиня любви Афродита?

– Угум, – промычала она с нулевым энтузиазмом.

– Очень необычно.

– Когда люди говорят «необычно», они, как правило, имеют в виду «отстойно».

– Это не про меня. Если я говорю «необычно», – это значит, что мне нравится твое имя.

– Терпеть его не могу, – сказала она. – О чем вообще думали мои предки, когда изобрели такое имечко? Для него даже кандзи[25]25
  Иероглифы (яп.).


[Закрыть] нету. А если б я оказалась мальчиком, мой папаша собирался назвать меня Пифагором. Пифагор. Я хренею.

– Предки тащатся от древних греков, а?

– В медовый месяц они в Грецию ездили, предположительно там меня и зачали. Я об этом даже думать не хочу. Короче, забудь всю эту мутотень насчет Афродиты, считай, что я Афуро, что это никакое не сокращение.

Тут подошла официантка. Отдав мне кофе, она выгрузила на парту Афуро шоколадно-клубничный молочный коктейль и кусок бананового торта. Затушив сигарету, Афуро хлюпнула коктейлем, сунула в рот здоровенный кусок торта и следом отправила клубничину. Если у нее такое представление о завтраке, обед она наверняка пропускает. Судя по тому, какая она тощая, ужин отправляется вслед за обедом.

– Я хотел спросить кое-что насчет твоей подруги, – начал я.

Афуро сморщила нос:

– Сейчас я не хочу обсуждать Миюки. Кучу времени я думала только о ней. Задолго до – ну, до того, что случилось. Ты даже не представляешь, ясно? И никто не представляет. Но моим мозгам надо отдохнуть от Миюки, или у меня случится нервный срыв, в натуре. Еще чуть чуть, и я разревусь. В любую секунду, в натуре, въезжаешь?

Она захлопала ресницами, потом глубоко вздохнула и отвела взгляд. На секунду мне показалось, что она прямо тут и разревется. Но вместо этого девчонка медленно выдохнула и запихнула в рот очередной кусок торта.

– Можешь оказать мне услугу? – спросила она.

– Говори.

– Давай прикинемся, что все ништяк. Притворимся, что мы просто нормальные люди, у нас обычный завтрак и разговор. Как будто у нас свидание, ну или типа того.

– Свидание в девять утра?

– Да я к примеру, – ответила она. – Как хочешь, так и притворяйся. Если тебе стремно свидание, представь, что я твоя племянница. Я могу быть твоей племянницей, а ты – мой иностранный дядюшка с заскоками.

Вытягивать информацию силком – дело дохлое, а из Афуро получалась вполне ничего себе племянница понарошку, так что я решил ей подыграть. Но я чуял, что девчонка – порядком странная штучка, даже для своего возраста. Да еще и росла с имечком Афродита.

Девчонка оттяпала очередной кусок торта:

– Ну, дядюшка, чем занимаешься в Токио? Живешь тут?

– В основном в Кливленде живу.

– Гас?

– В Кливленде. Американский Средний Запад.

– А я слыхала о Кливленде?

– Фиг знает, – ответил я. – У нас однажды река загорелась. Нормальный город, в общем. Но я много путешествую, и в Токио тоже бываю. Так сказать, дом вдали от дома.

– Говоришь, ты писатель или типа того?

– Точно. Журнал «Молодежь Азии».

– А-а, – с оттенком неодобрения протянула она.

– Не любишь «Молодежь Азии»?

– Журналы – это отстой. Без обид.

– Никаких обид. А что в них такого отстойного?

Афуро положила вилку.

– Во-первых, вся эта фигня о том, что носить. Какой свитер к какой юбке, какие цвета дня весны, какие – для осени. Какой идиот станет читать журнал, чтоб одеться?

– У нас не такой журнал.

– Тупые диеты, дурацкие прически. Плюс вся эта хренотень насчет секса. «Сто один способ угодить мужику в постели, фишки и подсказки для улетного секса». Я вас умоляю. Ну, как будто так сложно заставить парня кончить.

– «Молодежь Азии» не…

– Я в том смысле, что надо просто повыпендриваться, разве не так? Стонешь время от времени, извиваешься и повторяешь «о, малыш, малыш», ну и прочее в том же духе. Не самое сложное в мире дело.

– Наш журнал больше пишет о…

– Если секс – такая замороченная штука, с чего тогда у всех этих тупых людишек дети заводятся? Или вот зацени – была одна отсталая девчонка, жила на одной улице со мной; в смысле реально умственно отсталая, и мудозвоны из школы платили ей, чтоб она им отсасывала. В смысле ртом, так? За храмом в парке. И они ведь платили ей не деньгами. Платили кошачьим дерьмом.

Я сидел и ежился, озираясь – не слушает ли нас кто, – и чуял, что пора менять тему, прежде чем я начну задыхаться и заплюю кофе всю парту, как в паршивой комедии. Но Афуро не дала мне шанса.

– Не настоящее дерьмо, заметь, если ты так подумал. В этом случае ты все-таки извращенец. Нет, разная фигня: наклейки с кошками, брелки с кошками, мягкие игрушки. Любой прибамбас с кошкой – и дело в шляпе. Реально отвратно. В смысле, эти чуваки. Не кошачьи безделки или эта отсталая девчонка. В конце концов, не ее вина, что она такой уродилась. Я к чему веду: эта девчонка, ясный пень, не читала журналов, не изучала пособий по сексу и прочего, и тем не менее она – настоящий профессионал, на раз заставляет парней…

– Я усек насчет журналов, – перебил я. – Ну а ты, учишься в колледже?

– Нет, – ответила она. – А сейчас ты спросишь, есть ли у меня работа; да, есть, и она такая нудная, что я даже языком не шевельну, обсуждая ее. Затем ты спросишь, чем занимается мой папаня, потому что люди всегда спрашивают; так что я тебе отвечу и разделаемся с этим сразу же. Мой папаня – математик. Даже какое-то время был типа знаменит. Знаменит для математика, что бы это ни значило. Ты когда-нибудь слыхал о парадоксе Ногути?

Я покачал головой.

– Это парадокс моего папаши. Насчет теории дружественных чисел.

– Теории дружественных чисел?

– Меня не спрашивай. – Афуро шумно отхлебнула коктейль. – В общем, этот парадокс решили.

– Так это же здорово.

– Ни хрена подобного! После того, как парадокс решили, с папашей, считай, все было кончено. У него случился тотальный психический срыв, и он потерял грант на свои исследования. Для семьи было очень тяжело. Он сейчас преподает математику в «зубриловке»[26]26
  «Дзюку», или подготовительные курсы с весьма широкой программой обучения для поступления в конкретный колледж или университет.


[Закрыть] в Мурамура.

– Где это?

– Вот именно, – сказала она. – Но самое паршивое, что я знала кое-кого из его школы. И они вечно мне говорили, какой он прибабахнутый в классе. Это меня так смущало.

– У тебя в Мурамура много друзей?

– Да я там, считай, всю жизнь прожила.

– Ты не из Токио?

– Так сразу и не скажешь, правда? – спросила она. – Я научилась маскировать акцент. Так проще жить. Многие токийцы, если услышат акцент капсай, будут обращаться с тобой как с ямидзару.[27]27
  Деревенщина (яп.).


[Закрыть] Только между нами, в этом городе все – жуткие снобы.

– Но вы с Миюки дружили со школы?

– Были лучшими подругами, но…

– Так Миюки тоже из Мурамура?

– Ничего-то ты не упускаешь, – сказала Афуро. – Мы вместе переехали в Токио. Пару лет назад. Только я-то думала, что мы решили…

– И отец Миюки живет в Мурамура?

Девчонка как-то странно на меня глянула и опустила вилку.

– Нет, не живет. Отец Миюки умер, ясно? Когда Миюки было лет четырнадцать, он погиб во время землетрясения в Кобз.

– Так Миюки родом из Кобэ?

– Нет. У ее панаши просто была какая-то ежегодная деловая встреча, он поехал в Кобэ на электричке, всего на день, а потом – бац… Слушай, я думала, мы решили пока не обсуждать Миюки.

– Я вообще не уверен, что говорю про Миюки, – промямлил я.

Тут Афуро озадаченно уставилась на меня, и я прикинул, что сам, должно быть, выгляжу так же.

– Это что еще за дела?

Ну да, была моя следующая мысль. Это что еще за дела?

Может ли на самом деле быть две Миюки? Две Миюки с одинаковой родинкой? Может, когда я смотрел новости по телику, мне эта родинка примстилась? Подошла официантка-тире-учительница и долила мне кофе. Я уставился в кружку. Оттуда на меня уставилась моя же физиономия, крайне растерянная.

– Боже ж ты мой! – вдруг сказала Афуро. – Который час?

Я глянул на часы. Сказал, что примерно девять двадцать пять. Девчонка шепотом ругнулась и чуть не спрыгнула со стула.

– Мне пора бежать.

– Прямо сейчас?

– Я на работу опоздаю!

Тут она начала рыться в сумочке, вытаскивая всякое барахло и разбрасывая его по парте. Заколки, тюбики помады, карандаши для подводки, сигареты, зажигалка, черный носок, проигрышный лотерейный билет, ручка, девятивольтная батарейка, кусок молочного батончика и розовый мобильник. Добавьте еще автомат «Слёрпи», и сумка превратится в настоящий «7-11».

– Если ищешь деньги, то завтрак за мой счет, – сказал я. – Кроме того, не думаю, что тебе стоит уходить прямо сейчас.

– Мне надо идти.

– Невежливо вот так смываться со свидания. Ты бы и сама знала, если б читала больше журналов.

– Мы не на свидании. Ты же мой дядюшка с заскоками, забыл?

– Афуро, это важно. Не могу объяснить тебе прямо сейчас, но мне правда нужно кое-что узнать о твоей подруге Миюки. Ты окажешь мне огромную услугу.

Она прекратила рыться в сумке:

– Что ты сейчас сказал?

– Сказал, что ты окажешь мне огромную услугу. По-моему, эти слова ее поразили; я не понял, то ли она заинтригована, то ли напугана, то ли вот-вот разревется, то ли еще что. Никогда не мог дотумкать, о чем думают девчонки ее возраста, даже когда сам был им ровесником. Отложив в сторону ручку, Афуро сгребла все обратно в сумку цвета «вырви глаз», вжикнула молнией и закинула сумку на плечо. Секунду спустя кончик ручки был приставлен к ее запястью.

– Какой у тебя номер сотика? – спросила она.

Когда я ответил, что у меня нет мобильного, она воззрилась на меня так, словно я только что поведал ей, что жру котят на ужин. Она спросила, где я остановился, и я ответил, что в отеле «Лазурный».

– Я тебе звякну, – сказала она. – Если буду в настроении говорить про Миюки. Если решу, что в этом есть толк. Но в дрейф не ложись. Честно говоря, я еще не решила, извращенец ты или нет.

Не успел я помочь ей решить, Афуро уже смоталась из кафе «В первый раз в первый класс», как будто прозвенел последний звонок. А я обалдело глазел на ее пустую тарелку из-под торта и недопитый коктейль. У этой девчонки не речь, а ураган, я был бы как мешком стукнутый, что бы мы ни обсуждали; но, если учесть, что о Миюки мы не говорили, Афуро сказала порядком.

Сидя за партой и приканчивая кофе, я был вынужден заключить, что Миюки Накодо и Миюки-погибшая-под-автострадой – два разных человека. Я понимал, что это вполне вероятно. То, что я по ошибке принял за родинку, легко могло быть тиной из канала или пылинкой на объективе камеры. А может, со мной просто глюк приключился. Я же сидел в дымной забегаловке, набитой людьми, а крошечный телик был от меня футах в пятнадцати, и лицо на экране я видел меньше секунды. Вы бы порвали мои свидетельские показания на клочки, даже если вся ваша юридическая подготовка сводится к перечитыванию «Перри Мейсона».[28]28
  Адвокат, главный герой более ста романов американского писателя Эрла Стенли Гарднера (1889–1970).


[Закрыть] К тому же как еще объяснить, что Миюки, подруга Афуро, родом из какой-то деревушки Мурамура и с четырнадцати лет росла без отца?

По идее от такой мысли у меня бы камень должен с души упасть. В конце концов, если Миюки Накодо жива, значит, вся эта история меня не касается. И совсем не нужно грузиться по поводу ответственности за ее судьбу или за то, что я наплел господину Накодо.

Вот только камень-то не падал.

Я как раз обдумывал почему, когда заметил кое-что на полу. Красная записная книжечка. Я всегда беру такие же на интервью, но эта была не моя. Я решил, что Афуро, наверное, выронила ее, пока рылась в сумке.

Книжка валялась открытой на странице с грубой картой из трех пересекающихся линий; над крестиком значилось: «Миюки – клуб „Курой Кири“, Гиндза сантёмэ». Подобрав книжку, я глянул на карту и закрыл. На обложке – фотонаклейка размером с почтовую марку. Такие делаются в фотобудках в торговых пассажах Сибуя и Харадзюку, везде, где тусуются детишки. На этой наклейке, в рамке из розовых сердечек и голубых звездочек, красовались две девчонки, показывая знак «мир».

Само собой, первым делом мне бросилась в глаза родинка.

Была всего одна Миюки, и она мертва.

10
ДЕТЕКТИВ ИХАРА

На травянистом холме бугрились ряды надгробий; их тесные, но аккуратные шеренги были зеркальным отражением фешенебельных многоэтажек, сгрудившихся в долине внизу. Сквозь толстый полог деревьев пробивалось солнце; место было тихое и пустынное. Я уже минут десять слонялся по кладбищу «Аояма», выглядывая детектива Ихару, но пока что набрел только на пожилую пару, смахивавшую мусор с семейной могилы.

Я глядел, как они поставили цветы в урну и положили у подножия надгробия жертвоприношение – рисовые лепешки о-хаги и чашечку чаю. В тени ближайшего дерева уселась ворона, положив глаз на лепешку моти и выжидая. Парочка встала плечом к плечу, склонив головы, точно в молитве: он – в помятом коричневом костюме, она – в белом кимоно. Потом они отвернулись от могилы. Скрываясь от полуденного солнца, мужчина раскрыл зонтик, женщина взяла его под руку, и они медленно зашагали с холма, прочь с кладбища. Ни один из них так ни слова и не произнес.

Ворона ринулась с дерева, чтоб отхватить свой приз, но по земле, зажав в клюве о-хаги, уже скакала вторая птица. Тут нарисовалась и третья, и все они принялись каркать и хлопать крыльями, подняв бучу. К тому времени пожилая парочка уже скрылась.

Я поплелся в обратную сторону, наслаждаясь прохладой и одиночеством, довольно успешно пытаясь выкинуть Миюки из головы. Мне вполне удавалось не думать об Афуро, господине Накодо, Гомбэе и даже о Саре в Кливленде. Если я сделаю финт ушами и прогоню из башки все эти мысли на неопределенное время, у меня будет приличный шанс превратиться в уравновешенного взрослого человека, с позитивным взглядом на жизнь и с высоким мнением о себе любимом и о ближних своих.

Зыбкий покой медленно растаял, когда у меня в мозгах засвербело, что Ихара прячется где-то на кладбище и следит за каждым моим движением. Не знаю, с чего мне так показалось, но, раз эта мысль засела в голове, ее уже не выгнать. Поднялся ветерок, оживив деревья и загремев деревянными поминальными табличками в держалках у надгробий. Шелест деревьев и неумолчный вороний ор сливались в зловещий шум, от которого жутковато и при свете дня. Вот почему, услышав за спиной шепот, я чуть не подскочил.

– Где конфеты?

Обернувшись, я обнаружил Ихару: он сидел, положив локти на колени, на могиле в тени ивы. Лица его я почти не видел, но, по-моему, он был не в духе.

– Конфет нет, – ответил я. – Если собираешься закатить усопшим предкам пир горой, раскошеливайся сам.

Ихара заржал. Не самый приятный звук.

– Думаешь, моей скромной семье хватит бабла на такой участок? Да тут земля стоит больше, чем мой дом и офис, вместе взятые.

– Ты кому заливаешь? – спросил я. – Ты столько дерешь за информацию, что можешь отгрохать себе золотой мавзолей в центре Гиндзы. Загрузишь его навороченными приладами для слежки и в ожидании надежного улета в нирвану станешь шпионить за другими трупаками.

Глухо фыркнув, Ихара поднялся и вышел из тени. Глянув на него получше, я понял, что годы после нашей последней встречи для него даром не прошли. Морда разжирела, на обвислой коже, будто на карте, растет сеть морщин. Уже не в расцвете лет, но все еще слишком молод, чтоб смотреться импозантно. Взглянув в его зеркальные очки, я обнаружил, что и мне тоже досталось по первое число. Хотя моя талия осталась прежней, а вот его – расползлась, и я смекнул, что от комплимента меня не убудет. У меня правило: никогда не делать комплименты мужикам, которые выглядят круче меня. Что касается женщин, тут с правилами я еще не определился.

– Выглядишь ништяк, – сказал я.

– Черта с два. Посиди в засадах целыми днями, лопая всякую калорийную дрянь, и тоже таким станешь. Это все вы, американцы, виноваты, и эти ваши фаст-фуды. Ты в курсе, что с каждым годом средний японский школьник жиреет и жиреет? А все из-за американской жрачки.

– Американские детишки тоже жиреют. Мы виним «Нинтендо».

Ихара хмыкнул и спросил, хочу ли я еще побазарить о том, о чем хотел побазарить. Кивнув, я сунул ему пятьдесят тысяч йен, завернутые в газету «Емиури Симбун». В Кливленде трудновато будет разрулить это с бухгалтером Чаком, но я запросто могу наврать, что спустил эти бабки в патинко, дабы понять внутренних демонов Гомбэя. Ихара украдкой оглядел кладбище и сунул сверток под мышку.

– Вот мои условия, – прошептал он. – Я расскажу тебе, что знаю об этом господине. Перебивать нельзя. Задавать вопросы нельзя. Замолчу, когда замолчу. Вот мои условия. Просек?

Я чуть было не предложил удвоить плату, если он отменит правило «не перебивать». Ихара из тех типов, кто начинает рассказывать анекдот о двух китайцах, зашедших в бар, а заканчивает историей о том, как древние ассирийцы изобрели пиво. По-моему, этот чувак так и вылез из матки – говорилкой вперед. Но мне все равно позарез надо было разузнать про господина Накодо, даже если по ходу дела я услышу кучу всякой ерунды.

Ихара еще раз окинул кладбище подозрительным взглядом, и мы двинулись зигзагом между надгробий. К улицам вокруг кладбища мы не приближались, и то и дело ходили туда-сюда, неожиданно сворачивая. Сдается мне, что даже ночью, вставая отлить, Ихара проверяет, есть ли за ним хвост. Но к концу его рассказа я начал понимать, откуда растут ноги у его паранойи.