Текст книги "Академия на краю гибели"

25

Гендибаль понял, что к началу заседания в Университет не вернется. Не исключено, что не вернется вообще.

Держали его крепко, и он отчаянно искал в своем сознании ответ на вопрос: как заставить их отпустить себя?

Руфирант вплотную подошел к нему, угрожающе наклонил голову:

– Ну, быть готов теперь, мученый? Биться удар за удар, по-думлянски. Ладно, ты поменьше, так ты бить первый.

Гендибаль хрипло проговорил:

– А тебя тоже кто-то держать, как меня?

Руфирант смилостивился:

– Пускать его. Не, не – только руки пускать. Ноги держать крепко. Танцевать мы не будет.

Руки Гендибаля отпустили, а ноги, казалось, гвоздями приколочены к земле.

– Давай, мученый, бить, – потребовал Руфирант. – Ударять нас.

В это самое мгновение сознание Гендибаля ощутило чьи-то чувства – возмущение, понимание несправедливости происходящего, жалость. Вот он – ответ на вопрос. Выбора другого не было: оставалось одно – рискнуть, несколько превысить границы действия своих способностей и попытаться поимпровизировать…

Не понадобилось! Он и коснуться не успел этого нового сознания, а оно само заработало именно так, как ему было нужно!

Он мысленно разглядел этого человека – невысокий, коренастый, с длинными спутанными черными волосами, руки выброшены вперед – наконец фигура эта появилась в поле зрения, и… женщина злобно накинулась на Руфиранта.

– Кароль Руфирант! – яростно вскричала женщина. – Быть ты трус и ублюдок! Ишь ты – удар за удар, по-честный, по-думлянски! Одинаково быть как меня побить. Какой быть смелый – бить такой маленький бедный человек! Не стыдно тебе быть, а? На тебя все показывать палец и говорить: «Вот быть Руфирант, известный бить детишки!» Все смеяться на тебя, я так думать. Ни один честный думлянский мужчина не быть выпивать с тебя. Ни один честный думлянский женщина не быть спать с тебя!

Руфирант тщетно пытался прервать поток ее красноречия, неуклюже уворачивался от ударов, которые она наносила в его могучую грудь.

– Ну, Сура, – лопотал он. – Сура, ну…

Гендибаль понял, что теперь его никто не держит, на него никто не смотрит – внимание всех переключилось на новую дуэль.

И сама Сура на него не смотрела: двигающая ею ярость была целиком сконцентрирована на Руфиранте. Гендибаль постарался сохранить эту ярость в ее сознании и слегка повысил уровень смущения и стыда, который и без того уже бурным потоком заливал сознание Руфиранта. Делать это ему надо было мягко, незаметно, чтобы оба человека ничего не заметили. Но и это оказалось ненужным.

Женщина приказала:

– Разойтись быстро все! Подумать голова: если мало, что это герой Руфирант быть такой великан рядом с этим малышка, быть еще пять или шесть его дружки, какие быть так же стыдно и идти домой гордые говорить, как побить маленький и слабый. «Я держать руки этот малышка, – один быть говорить, – а здоровенный Руфирант бить его по лицо, когда он не мог быть дать сдачи». А другой сказать: «А я держать его за ноги, и я тоже очень знаменитый за это!» А этот бычище Руфирант сказать: «Я не мог быть драться с ним по-честный, потому мой лохматый дружки держать его, и все шесть помогать мне становиться главный над ним».

– Но, Сура, – обиженно пробормотал Руфирант. – Я сказал мученый, что он мог ударить первый!

– И сильно ты бояться могучие удары его маленькие ручонки, олух Руфирант! Уходить отсюда вон все! Пустить он идти, куда он хотеть идти, а все ходить домой быстро, если дома еще кто-то хотеть вас видеть! Лучше вам всем быть надеяться, что все забывать ваши великие подвиги этот день. Но если вы быть разозлить меня еще сильно, чем я злая, их никто не забывать!

Мужчины без слов расступились и, понурив головы, побрели прочь.

Гендибаль проводил их взглядом и обернулся к женщине. Она была одета в грубые штаны и блузу, на ногах красовались топорные самодельные башмаки. Лицо ее взмокло от пота, она тяжело дышала. Красотой она не блистала – круглое лицо, широкий нос. Не отличалась изяществом и ее фигура – широкие плечи, тяжелая грудь, открытые до плеч сильные, мускулистые руки. Другого и ждать не приходилось – думлянки трудились на полях до седьмого пота наравне с мужчинами.

Женщина разглядывала его в упор, склонив голову набок.

– Ну, мученый, чего ты быть ждать? Иди в свое Мученое Место. Ты быть бояться? Я быть проводить тебя, а?

От ее давно не стиранной одежды исходил терпкий запах пота, но Гендибаль понимал, что в сложившихся обстоятельствах не следует выдавать неприязни.

– Благодарю вас, мисс Сура…

– Мой имя быть Нови, – сердито уточнила она. – Сура Нови. Звать меня мог быть Нови. Это быть хватит.

– Благодарю тебя, Нови. Ты мне очень помогла. Ты быть, – Гендибаль опять перешел на думлянский диалект, – хорошо проводить меня, не потому, что я бояться, а просто для компании.

И он вежливо поклонился ей, как поклонился бы девушке из Университета.

Нови покраснела, – видимо, колебалась, решая, идти или нет, и неуклюже воспроизвела его поклон.

– Быть мне… удовольствие, – сказала она, с трудом подбирая слова, изо всех сил стараясь выглядеть воспитанной.

Они пошли рядом. Гендибаль понимал, что каждый медленный шаг делает его опоздание на Заседание Стола все более непростительным, но теперь у него появилась возможность как следует обдумать происшедшее, и вскоре у него возникла холодная уверенность в том, что прийти ему нужно как можно позже.

Когда вдали показались здания Университета, Сура Нови остановилась и растерянно проговорила:

– Господин… мученый…

Было совершенно очевидно, что по мере приближения к тому, что она называла Мученым Местом, она все более смущалась и становилась вежливее. Гендибаль чуть было не спросил: «Ты обращаться уже не к такой слабый малышка?»

Этого делать было нельзя – так он смутил бы ее еще сильнее.

– Да, Нови.

– Быть там сильно красиво и богато в Мученое Место?

– Там быть хорошо, – ответил Гендибаль.

– Я как-то мечтать быть в это место. И я… я быть мученая.

– Как-нибудь, – важно пообещал Гендибаль, – я тебе обязательно там все показать.

Она пораженно взглянула на него: явно не приняла его обещания всерьез – решила, что он из вежливости сказал такое.

– Я умею писать, – сообщила она. – Меня учить учитель в школе. Если я написать письмо… как быть сделать, чтобы оно попасть к вы?

– Очень просто: «Дом Ораторов, квартира 27», и оно попасть ко мне. Ну, мне пора, Нови.

Он поклонился ей на прощание, а она опять постаралась воспроизвести поклон. Они двинулись в противоположных направлениях, и Гендибаль тут же выбросил ее из своего сознания. Он думал о Заседании Стола, а больше всего – об Ораторе Делоре Деларми. Мысли у него были не самые нежные.

Глава 8. Крестьянка

26

Ораторы сидели вокруг стола, как ледяные статуи. Казалось, все не сговариваясь спрятали свои сознания, закрыли их непроницаемыми экранами, стараясь не выразить чересчур открыто оскорблений в адрес Первого Оратора после его заявления относительно Тревайза. Все исподтишка поглядывали на Деларми, но даже она была подавлена. А ведь она славилась бесцеремонностью – даже Гендибаль более умело держал язык за зубами, если что.

Деларми чувствовала, что они ждут высказывания. Ей нужно было сделать решительный шаг, вступить в борьбу с открытым забралом. Она собиралась с силами. Нет, она не позволит закрыть эту тему. Что с того, что за всю историю Второй Академии не было случая смещения Первого Оратора с поста за неудачно проведенный анализ результатов исследования? Более того, тут еще была продемонстрирована некомпетентность! Прекрасная причина для импичмента, и она не отступит!

– Первый Оратор, – тихо проговорила Деларми. Тонкие бесцветные губы ее стали почти невидимы на бледном фоне лица. – Судя по вашим собственным словам, вы не имеете никаких оснований для подобного суждения, и психоисторическая математика никаких результатов не продемонстрировала. Вы хотите, чтобы мы приняли решение первостепенной важности на основании вашего мистического чутья?

Первый Оратор поднял взгляд. Лоб его был нахмурен. Он ощущал, как закрыты сознания Ораторов. Он знал, что означала эта защита. Холодно, спокойно он сказал:

– Я ничего не скрываю от вас. Я вас не обманываю. Единственное, что я могу предложить вам, – это интуитивное ощущение Первого Оратора, обладающего большим опытом, человека, который почти всю свою жизнь провел за пристальным анализом Плана.

Он оглядел всех присутствующих с гордой уверенностью в своих силах, которую демонстрировал так редко, один за другим ментальные экраны дрогнули и исчезли. Последней, к кому он обратил свой физический и мысленный взор, была Деларми.

С обезоруживающим дружелюбием, переполнявшим ее сознание, как будто, кроме него, там ничего сроду не бывало, она сказала:

– Я принимаю ваше заявление безоговорочно, Первый Оратор. Тем не менее я думаю, что вам стоит все еще раз пересмотреть. Трудно сейчас рассматривать адекватно ваши утверждения – мы все были свидетелями вашего смущения и стыда за то, что вы положились на интуицию. Вероятно, вы бы хотели, чтобы ваши замечания не были учтены в протоколе заседания. Если вы желаете, чтобы они были изъяты…

– Какие же это замечания должны быть изъяты из протокола? – Ее прервал громкий голос Гендибаля.

Все Ораторы обернулись, как по команде. Если бы, конечно, ментальные экраны только что не были опущены, все бы, без сомнения, знали о приближении Гендибаля задолго до того, как он возник в дверях.

– Все закрылись и открылись только что? – насмешливо спросил Гендибаль. – Просто замечательно! Дружеские посиделки, а не Заседание Стола Ораторов. И никто не был настроен, чтобы заметить мое приближение? Ни одна душа не ведала, что я уже близко?

Этот эпатаж выходил за рамки всех приличий. Само по себе опоздание Гендибаля было плохо. Войти без предупреждения было еще хуже. Заговорить раньше Первого Оратора, не дав ему оповестить Стол о своем приходе, было хуже всего.

Все были ошеломлены. Первый Оратор повернулся к Гендибалю. Для начала он заговорил о дисциплине.

– Оратор Гендибаль, – строго сказал Шендесс, – вы явились с опозданием. Есть ли какая-либо веская причина, по которой я мог бы оставить ваш проступок безнаказанным и не лишил бы вас права присутствовать на Заседаниях на тридцать дней?

– Есть, конечно. Можно поговорить о моем наказании, но только после того, как мы решим, кто это все подстроил, кто сделал так, чтобы я опоздал, и зачем ему это понадобилось.

Голос Гендибаля был холоден, слова старательно взвешены, но сознание его заливала река гнева, и он даже не заботился о том, чтобы скрыть его.

И, конечно же, Деларми почувствовала это.

– Этот человек, – резко проговорила она, – сошел с ума!

– Сошел с ума? Мило. А не сошел ли с ума тот, кто это предполагает? Первый Оратор, я взываю к вам и прошу вас выслушать меня по вопросу о личной безопасности.

– Что вы имеете в виду, Оратор?

– Первый Оратор, я обвиняю одного из присутствующих здесь в покушении на убийство.

Комната, казалось, вот-вот взлетит на воздух – все Ораторы разом оказались на ногах, заговорили вместе, начался жуткий ментальный переполох.

Первый Оратор вскинул руки, призвал всех к порядку:

– Ораторы, позвольте Оратору Гендибалю высказаться!

Ему пришлось усилить воздействие собственного авторитета, силовой прием своего рода, но делать было нечего.

Шум утих.

Гендибаль упорно ждал полной тишины – словесной и ментальной.

– Когда я возвращался с прогулки, – сказал он, – и времени у меня было вполне достаточно, чтобы вовремя явиться на Заседание, мне преградили дорогу несколько крестьян, и я едва избежал избиения, а возможно, и убийства. Именно поэтому я и опоздал. Да будет мне позволено отметить, что со времен Великого Побоища не было в истории Второй Академии случая, чтобы с нашим сотрудником кто-либо из думлян обошелся столь, мягко говоря, невежливо.

– Я тоже не припоминаю такого случая, – согласился Первый Оратор.

Деларми злобно прокричала:

– Другие сотрудники Второй Академии не разгуливают по думлянской территории! Можете считать, что сами спровоцировали их на такие действия!

– Что правда, то правда, – кивнул Гендибаль. – Я действительно порой гуляю в одиночестве по думлянским землям. Не счесть, сколько раз я уходил далеко от Университета куда глаза глядят. Но до сегодняшнего дня никто на меня не нападал. Да, другие не совершают таких далеких вылазок, но и добровольному заключению в стенах Университета никто себя не подвергает, не отрекается от мира, и ни на кого до сих пор не нападали. Если я не запамятовал, Деларми… – Он осекся, с опозданием вспомнив о почетном титуле, но тут же поправился и нанес сокрушительный удар: – Оратор Деларми и сама наведывалась на думлянскую территорию, однако она жива и здорова.

– Вероятно, – широко раскрыв глаза от возмущения, парировала Деларми, – со мной не случилось беды, потому что я всегда держалась на почтительном расстоянии от крестьян. Вероятно, я вела себя так, что вызывала уважение к себе, и потому на меня никто не напал.

– Правда? А я думал, что это потому, что у вас более внушительная фигура по сравнению со мной. К вам и в Университете-то не каждый осмелится подойти. Но скажите на милость, почему думляне выбрали для нападения на меня именно тот день, когда я обязательно должен был присутствовать на Заседании Стола?

– Если бы не ваше собственное поведение, можно было бы счесть происшедшее случайностью, – фыркнула Деларми. – Не слыхала, чтобы даже математические формулы Селдона ликвидировали все случайности в Галактике, если, конечно, говорить о том, что может произойти с отдельными людьми. Или у вас тоже интуиция? – Два-три Оратора испуганно вздохнули, заметив, что Деларми нанесла косвенный удар Первому Оратору.

– Дело не в моем поведении. Никакая это не случайность. Это преднамеренное покушение.

– Как можем мы убедиться в этом? – мягко спросил Первый Оратор, вынужденный против своей воли пожалеть Гендибаля после предыдущей реплики Деларми.

– Мое сознание открыто для вас, Первый Оратор. Я передаю вам и всем присутствующим на Заседании свои воспоминания о происшедшем.

Процесс передачи занял всего несколько мгновений.

– Ужасно! – воскликнул Первый Оратор. – Вы вели себя поистине достойно в обстоятельствах, когда все было против вас. Я согласен, Оратор, думляне вели себя крайне нетипично, и этот вопрос заслуживает исследования. Прошу вас, присоединитесь к собранию.

– Минуточку! – взорвалась Деларми. – Как можем мы быть уверены, что описание соответствует действительности?

Гендибаль вспыхнул, залился румянцем, но сдержался.

– Мое сознание открыто.

– Знавала я открытые сознания, – хмыкнула Деларми, – которые были открыты весьма приблизительно.

– Не сомневаюсь в этом, Оратор. Ведь вам, как и всем нам, не укрыться от остальных. Но мое сознание, если уж я говорю, – открыто.

Первый Оратор вмешался:

– Давайте воздержимся от дальнейших…

– Позвольте прервать, Первый Оратор, по вопросу о личных привилегиях, – оборвала его Деларми.

– Слушаю вас, Оратор Деларми.

– Оратор Гендибаль обвинил одного из нас в попытке покушения на его жизнь. Вероятно, он имеет в виду, что некто спровоцировал крестьян напасть на него. До тех пор пока это обвинение не снято, я вправе считать себя оскорбленной, как и любой из присутствующих, не исключая вас, Первый Оратор.

– Не желаете ли снять высказанное обвинение, Оратор Гендибаль? – предложил Гендибалю Шендесс.

Гендибаль опустился в кресло, крепко обхватил себя руками, будто защищая что-то свое, и сказал:

– Я готов сделать это, как только кто-нибудь возьмет на себя труд объяснить мне, почему думлянский крестьянин подговорил своих дружков напасть на меня, дабы помешать мне вовремя явиться на Заседание Стола.

– Для этого может быть тысяча причин, – сказал Первый Оратор. – Повторяю, происшедшее заслуживает изучения. Но согласны ли вы сейчас, Оратор, в интересах продолжения начатой дискуссии снять предъявленное вами обвинение?

– Не могу, Первый Оратор! Я старательно, как мог, изучил сознание крестьянина, искал возможность коррекции его поведения без вреда для него, и ничего у меня не получилось! Его эмоции не допускали никакой возможности отступить, сдаться – оно не поддавалось моему воздействию. Эмоции его, его упрямство были жестко зафиксированы, как будто над ним поработало чье-то сознание извне.

Ехидно усмехнувшись, Оратор Деларми сказала:

– Так вы полагаете, что это сознание принадлежит одному из нас? Или, может быть, оно принадлежит кому-то из этой таинственной организации, такой могущественной и тайной?

– Не исключено, – согласился Гендибаль.

– В таком случае, поскольку мы членами этой организации не являемся, вам следовало бы снять ваше нелепое обвинение. Но, может быть, вы собираетесь обвинить кого-либо из присутствующих в том, что он состоит на службе в этой организации? Находится под ее воздействием? Может быть, кто-то из нас – не тот, за кого себя выдает?

– И это не исключено, – подтвердил Гендибаль, совершенно уверенный в том, что на другом конце веревочки, протянутой ему Деларми, заготовлена крепкая петля.

– Ну, знаете ли, – все ближе подбираясь к невидимой петле и готовясь затянуть ее, сказала Деларми, – это просто мания какая-то, паранойя, честное слово. Думляне спровоцированы, Ораторы под контролем… Так давайте следуйте к логическому завершению ваших фантазий. Кто, по-вашему, находится под воздействием? Может быть, я, Оратор?

– Не думаю, – покачал головой Гендибаль. – Вы бы не стали пытаться избавиться от меня таким диким способом – ведь всем известно, как вы меня не любите.

– Да? А вдруг это двойная игра? – Деларми была на высоте – только что не мурлыкала. – Такой вывод вполне укладывается в рамки параноидального бреда, вполне.

– Может быть. Вы более опытны в делах такого рода.

В разговор вмешался Оратор Лестим Джианни:

– Послушайте, Оратор Гендибаль, если вы не обвиняете Оратора Деларми, следовательно, вы обвиняете кого-то другого из присутствующих. Но на каком основании кому-либо из нас могло потребоваться отсрочить ваше прибытие на Заседание, не говоря уже о покушении на вашу жизнь?

Гендибаль ответил сразу, как будто только и ждал этого вопроса:

– Когда я вошел, было высказано предложение убрать из протокола Заседания замечания, высказанные Первым Оратором. Я был единственным, кому не удалось выслушать эти замечания. Так позвольте же поинтересоваться, что это были за замечания, и я немедленно сообщу вам причину, по которой меня хотели задержать.

Первый Оратор сказал:

– Я утверждал – и против этого резко возразили Оратор Деларми и все остальные Ораторы, – что, основываясь лишь на интуиции, решил, что будущее Плана Селдона может зависеть от действий изгнанного из Первой Академии Советника Голана Тревайза.

Гендибаль пожал плечами:

– Личное дело Ораторов думать что угодно по этому поводу. Лично я согласен с этой гипотезой. Тревайз – ключ ко всему. Я считаю, что его изгнание из Первой Академии чересчур любопытно, чтобы быть невинным.

– Не хотите ли вы сказать, – снова влезла Деларми, – что Тревайз – в руках этой вашей таинственной организации? Или в ее руках те, кто отправил его в ссылку? А может быть, в ее руках все и каждый, кроме вас и Первого Оратора, ну еще и меня, ведь вы только что сказали, что я вряд ли нахожусь под их контролем?

– Не считаю нужным отвечать на вашу эскападу, – сказал Гендибаль. – Предпочту спросить: есть ли здесь хоть один Оратор, готовый согласиться с Первым Оратором и со мной? Надеюсь, вы ознакомились с математическими выкладками, которые я представил, а Первый Оратор одобрил? – Стояла гробовая тишина. – Я повторяю свой вопрос, – упорствовал Гендибаль. – Ну так кто согласен? – Молчание. – Вот вам, Первый Оратор, – довольно проговорил Гендибаль, – и мотив моего опоздания.

– Поясните подробнее, – попросил Первый Оратор.

– Вы говорили о необходимости обратить внимание на Тревайза – опального Советника Первой Академии. Это важная стратегическая инициатива, и, прочитав мои выкладки, Ораторы, в общем, и должны были понять, от кого эта инициатива исходит. Если же все единодушно отвергли такую инициативу, дальше бы дело не пошло. Выступи против всех один-единственный Оратор – и новая стратегия могла быть принята. Этим единственным Оратором был я, следовательно, было совершенно необходимо не дать мне прибыть на Заседание. Хитрость почти удалась, но все-таки я пришел и выступаю в поддержку Первого Оратора. Да, я согласен с ним, и теперь он может, в соответствии с традицией, махнуть рукой на то, что думают остальные.

Деларми в сердцах стукнула кулаком по столу:

– Следовательно, речь о том, что кто-то заранее знал, какое предложение выскажет Первый Оратор, заранее знал, что Оратор Гендибаль это предложение поддержит, следовательно, знал то, чего знать не должен. Получается, что эта инициатива не по нраву выдуманной Оратором Гендибалем, созданной его параноидальной фантазией организации, и она борется за предотвращение подобной стратегии. Значит, кто-то из нас – один или больше – находится под контролем этой организации.

– Блестящий вывод, – согласился Гендибаль. – Просто мастерский анализ.

– Кого вы обвиняете? – вскрикнула Деларми.

– Никого. Просто призываю Первого Оратора это учесть. Совершенно очевидно – кто-то в наших рядах работает против нас. Поэтому я предлагаю подвергнуть тщательной ментальной проверке всех сотрудников Второй Академии. Всех, не исключая и Ораторов, не исключая меня самого и Первого Оратора.

О, как сильна была вспышка возмущения, гнева, обиды – такого никто не ожидал!

Когда наконец Первому Оратору удалось восстановить порядок и взять слово, Гендибаль молча встал и вышел из комнаты. Кому, как не ему, было знать, что друзей среди Ораторов у него нет и сейчас они в лучшем случае будут искренни наполовину, что бы ни говорили.

Гендибаль сам не знал, за кого боится больше – за себя самого или за всю Вторую Академию. Жгучая, всепоглощающая тоска охватила его.