Текст книги "Роботы и Империя (пер. М.Букашкина)"

В восемь пятнадцать Глэдия вышла в гостиную, надеясь, что заставила Мандамуса (это имя она запомнила без особого желания) ждать. Она как следует позаботилась о своей внешности, и впервые за многие годы расстроилась из-за седины: надо было последовать общей аврорианской традиции и покрасить волосы. Выглядеть как можно моложе и привлекательнее – значит поставить фаворита Амадейро в невыгодное положение.

Она готовилась к тому, что вид его ей не понравится. Не хотелось думать, что он, возможно, молод и привлекателен, что жизнерадостное лицо засияет улыбкой при ее появлении, что он может против ее воли понравиться ей.

Увидев его, она успокоилась. Он действительно был молод. Ему, видимо, не было и пятидесяти, но это его не красило.

Он был высок, но очень тощ, и казался долговязым. Волосы слишком темные для аврорианина, глаза тускло-ореховые, лицо слишком длинное, губы слишком тонкие, рот слишком широкий, а чопорное, без тени улыбки выражение лица окончательно лишало его молодости.

Глэдия тут же вспомнила исторические романы, которыми увлекались на Авроре (все они неизменно рассказывали о примитивной Земле, что было довольно странно для мира, ненавидящего землян), и подумала: «Вот изображение пуританина».

Она успокоилась и чуть заметно улыбнулась. Пуритане обычно изображались злодеями, и, был ли этот Мандамус злодеем или нет, он вполне подходил для этой роли.

Но его голос разочаровал Глэдию: он оказался мягким и мелодичным. Чтобы выдержать стереотип, он должен был быть гнусавым.

– Миссис Гремионис?

Она снисходительно улыбнулась и протянула руку.

– Доктор Мандамус, пожалуйста, называйте меня Глэдией. Меня все так зовут.

– Я знаю, что вы пользуетесь личным именем в профессиональном…

– Я пользуюсь им во всех случаях. А брак мой был расторгнут по обоюдному согласию несколько десятилетий назад.

– Вы, кажется, долго были замужем?

– Очень долго, и брак был очень удачным, но даже большим удачам приходит конец.

– О да, – сентенциозно сказал Мандамус, – продолжение после конца может сделать удачу провалом.

Глэдия кивнула:

– Мудро сказано для такого молодого человека. Не пройти ли нам в столовую? Завтрак готов, а я и так заставила вас ждать слишком долго.

Только сейчас, когда Мандамус повернулся и пошел с ней, Глэдия заметила двух роботов, сопровождавших его.

Ни один аврорианин и подумать не мог о том, чтобы выйти куда бы то ни было без роботов. Но пока они стояли неподвижно, их никто не замечал.

Мельком взглянув на роботов, Глэдия отметила, что они последней модели, явно очень дорогие. Их псевдоодежда была первоклассной, хотя дизайн не во вкусе Глэдии.

Она невольно восхитилась. Надо будет узнать, кто конструировал одежду: похоже, появился новый солидный конкурент. Ее привело в восторг то, что стиль псевдоодежды обоих роботов один, но в то же время индивидуален для каждого. Их нельзя было спутать.

Мандамус уловил ее быстрый взгляд и точно истолковал впечатление:

– Экзодизайн моих роботов создал один молодой человек из Института, но не создал еще себе имени. А они хороши, как по-вашему?

– Бесспорно, – ответила Глэдия и огорченно подумала: «А он умен».

Глэдия не рассчитывала, что за завтраком придется вести деловую беседу. Говорить за едой о чем-то кроме пустяков считалось полной невоспитанностью. Она предполагала, что Мандамус не силен в легкой беседе. Говорили, конечно, о погоде, о недавних дождях, которые, к счастью, кончились, об ожидавшемся сухом сезоне.

Было почти обязательно восхищаться домом хозяйки, и Глэдия приняла похвалы с подобающей скромностью.

Она ничем не облегчала положение гостя и предоставляла ему самому подыскивать тему для беседы.

Наконец взгляд Мандамуса упал на Дэниела, неподвижно стоявшего в нише, и гость сумел преодолеть аврорианское безразличие и заметил его:

– А это, наверное, знаменитый Р. Дэниел Оливо? Его ни с кем не спутаешь, Замечательный образец.

– Да, замечательный.

– Он теперь ваш, кажется, по завещанию Фастольфа?

– Да, по завещанию доктора Фастольфа, – сказала Глэдия, подчеркнув слово «доктор».

– Меня поражает, что работа Института над человекоподобными роботами провалилась, хотя сначала шла. Вы никогда не задумывались почему?

– Я слышала об этом, – осторожно ответила Глэдия. Неужели он пришел сюда из-за этого? – Но я не уверена, что мне стоило бы тратить время на подобные размышления.

– Социологи все еще пытаются разобраться что к чему. Мы в Институте впали в отчаяние: похоже, что это естественный процесс. Но кое-кто из нас думает, что Фа… что доктор Фастольф каким-то образом причастен к нему.

Глэдия подумала, что второй раз он не сделал бы ошибки, и зло прищурилась.

– Только дурак может так подумать, – резко сказала она. – Если и вы так думаете, я не смягчу для вас этого выражения.

– Я не из тех, кто так думает, в основном потому, что не вижу, каким образом доктор Фастольф мог бы привести это дело к фиаско.

– А почему кто-то что-то должен был сделать? Важно, что народ не хочет таких роботов. Робот, выглядящий, как мужчина, конкурирует с мужчиной, причем конкурирует весьма успешно, а это не нравится. Аврориане не хотят конкуренции.

– Сексуальной конкуренции? – спокойно спросил Мандамус.

На миг Глэдия встретилась с ним взглядом, Неужели он знает о ее давней любви к роботу Джандеру?

Впрочем, что такого, если и знает?!

Лицо его, казалось, не выражало ничего такого, что скрывалось бы за его словами. Наконец она сказала:

– Конкуренции во всех отношениях. Если доктор Фастольф и создал такое впечатление, то лишь для тех, кто конструировал своих роботов по человеческому образцу, но и только.

– Я вижу, вы думали об этом, – сказал Мандамус. – Социологи считают, что страх перед конкуренцией послужил просто оправданием. Однако этого страха недостаточно, а других причин для отвращения, похоже, нет.

– Социология не точная наука, – сказала Глэдия.

– Не совсем так.

Глэдия пожала плечами. Помолчав, Мандамус продолжал:

– Во всяком случае это здорово задерживает организацию колонизационных экспедиций. Без человекоподобных роботов, мостящих дорогу…

Завтрак еще не кончился, но Глэдии было ясно, что Мандамус не может больше избегать нетривиальной беседы.

– Мы должны полететь сами, – сказала она.

На этот раз Мандамус пожал плечами:

– Это слишком трудно. К тому же, эти маложивущие варвары с Земли с разрешения вашего доктора Фастольфа ринулись на все планеты, словно рой пчел.

– Осталось еще немало планет, миллионы. А если земляне могут это сделать…

– Они-то, конечно, могут, – с неожиданным пылом сказал Мандамус. – Это стоит жизней – но что им жизнь? Какие-то десятилетия, и только – а землян миллиарды. Если в процессе колонизации погибнет миллион, – кто это заметит, для кого это важно?

– Я уверена, что для них важно.

– Вздор! Наша жизнь долгая, следовательно, более ценная, и мы, естественно, больше дорожим ею.

– Поэтому мы и сидим здесь и ничего не делаем, а только злимся на земных поселенцев за то, что они рискуют жизнями и в конце концов, похоже, станут частью Галактики.

Глэдия не была на стороне переселенцев, но ей хотелось противоречить Мандамусу, и она не могла удержаться, хотя чувствовала, что ее слова могут быть расценены как убеждение. К тому же, в последние годы она слышала подобные речи от Фастольфа.

По сигналу Глэдии быстро убрали со стола. Завтрак мог бы продолжаться, но разговор и настроение стали совершенно неподходящими для цивилизованного принятия пищи.

Они вернулись в гостиную. Роботы Мандамуса так же, как Дэниел и Жискар, последовали за хозяевами и заняли свои ниши. Мандамус не обращал никакого внимания на Жискара. «Да и с чего бы?» – подумала Глэдия. Жискар был старомодным, примитивным и совершенно не выдерживал сравнения с прекрасными образцами Мандамуса.

Она села и скрестила ноги, прекрасно зная, что они сохранили девичью стройность.

– Могу ли я узнать причину вашего желания видеть меня, доктор Мандамус? – спросила она.

Она не хотела откладывать дело в долгий ящик.

– У меня дурная привычка после еды жевать лекарственную резинку для улучшения пищеварения. Вы не возражаете?

– Я думаю, это будет отвлекать, – ответила Глэдия.

А про себя подумала: «Пусть терпит неудобство. Кроме того, в его возрасте нет нужды улучшать пищеварение».

Мандамус сунул пакетик обратно в нагрудный карман, не выказав разочарования.

– Я спросила, доктор Мандамус, о причине вашего желания видеть меня.

– У меня их две, леди Глэдия. Одна личная, другая – государственная. Вы позволите начать с личной?

– Откровенно говоря, доктор Мандамус, я не могу себе представить, какие личные дела могут быть между нами. Вы работаете в Роботехническом институте, не так ли?

– Да.

– И близки с Амадейро, как я слышала?

– Я имею честь работать с доктором Амадейро, – ответил он.

«Он платит мне той же монетой, – подумала Глэдия. – Но я не приму ее».

– Я встретилась с Амадейро случайно два столетия назад, и эта встреча была крайне неприятной. С тех пор я не имела с ним никакого контакта. Я не стала бы встречаться и с вами, его коллегой, но меня убедили, что наша встреча может оказаться важной. Не перейти ли нам теперь к государственному делу?

Мандамус опустил глаза; на его щеках вспыхнул слабый румянец, может быть, от смущения.

– Тогда позвольте мне представиться заново: я Левулар Мандамус, ваш потомок в пятом поколении. Я прапрапраправнук Сантирикса и Глэдии Гремионис. Значит, вы моя прапрапрапрабабушка.

Глэдия быстро заморгала, стараясь не показать, что ее словно громом поразило.

Ну что ж, у нее были потомки, и почему бы этому человеку не быть одним из них?

– Вы в этом уверены?

– Полностью, Я провел генеалогическое расследование. В ближайшие годы я намерен иметь детей, так что у меня все равно потребуют такого рода данные. Если вас интересует, схема между нами – М-Ж-Ж-М.

– То есть вы сын сына дочери дочери моего сына?

– Да.

О дальнейших подробностях Глэдия не спрашивала.

У нее были сын и дочь. Она была хорошей матерью, но дети повзрослели и стали вести независимую жизнь. Что касается потомков сына и дочери, то она, как принято у космонитов, никогда о них не спрашивала. Даже встречая кого-нибудь из них, она, как истинная космонитка была к ним безразлична. Поразмыслив, она успокоилась.

– Прекрасно. Вы мой потомок в пятом поколении. Если это и есть то личное дело, о котором вы желали говорить, то оно не имеет никакой важности.

– Согласен, Мне хотелось бы поговорить не о генеалогии, а о том, что лежит в ее основании. Видите ли, доктор Амадейро, как я подозреваю, знает о наших родственных связях.

– Да? И каким же образом?

– Я думаю, он справляется о происхождении всех тех, кто поступает на работу в Институт.

– А зачем?

– Чтобы точно знать о том, что он отыскал в моем случае. Он человек недоверчивый.

– Не понимаю. Если вы мой потомок, почему его это касается больше, чем меня?

Мандамус задумчиво потер подбородок.

– Его неприязнь к вам ничуть не меньше, чем ваша к нему, мадам Глэдия. Если вы готовы были отказать мне во встрече из-за него, то он тоже готов отказать мне в повышении из-за вас. Было бы немногим хуже, если бы я оказался потомком Фастольфа.

Глэдия напряженно выпрямилась; ноздри ее раздулись.

– Так чего же вы ожидаете от меня? – резко спросила она. – Я не могу заявить, что вы не мой потомок. Не объявить ли мне по гипервидению, что вы мне безразличны и я отрекаюсь от вас? Удовлетворит ли это вашего Амадейро? Если да, то должна предупредить вас, что я этого не сделаю. Для этого человека я не сделаю ничего. Если он уволит вас и испортит вам карьеру из-за вашего происхождения, это заставит вас впредь сотрудничать с более здравомыслящей и менее злобной особой.

– Он не уволит меня, мадам Глэдия, Я слишком ценен для него, простите за нескромность. Но я надеюсь когда-нибудь сменить его на посту главы Института, а этого, я уверен, он не допустит, пока подозревает, что я происхожу из худшего рода, чем ваш.

– Он считает, что бедняга Сантирикс хуже меня?

– Отнюдь нет.

Мандамус покраснел и сглотнул, но голос его остался ровным и спокойным:

– Я не хочу показаться невежливым, мадам, но я обязан для себя самого узнать правду.

– Какую правду?

– Я ваш потомок в пятом поколении. Это явствует из генеалогических записей. Но может ли быть, что я потомок в пятом поколении не Сантирикса Гремиониса, а землянина Элайджа Бейли?

Глэдия вскочила, как марионетка, которую дернули за ниточки. Она даже не осознала, что встала.

Трижды за последние двенадцать часов упоминалось имя этого давно ушедшего землянина, и каждый раз различными индивидуумами.

– Что вы имеете в виду? – сказала она не своим голосом.

Мандамус тоже встал и сделал шаг назад.

– Мне кажется, это достаточно просто, Не является ли рождение вашего сына, моего прапрапрапрадеда результатом вашей сексуальной связи с землянином Элайджем Бейли? Был ли Элайдж Бейли отцом вашего сына? Я не знаю, как проще объяснить.

– Как вы смеете делать такие намеки и даже думать об этом?

– Смею, потому что от этого зависит моя карьера. Если вы скажете «да», то моя профессиональная жизнь, вероятно, будет разрушена. Я хочу услышать «нет», однако несказанное «нет» не принесет мне ничего хорошего. Я должен в соответствующее время явиться к доктору Амадейро и доказать ему, что его недовольство по поводу моего происхождения может быть связано только с вами. Мне ясно, что его антипатия к вам и к доктору Фастольфу – сущий пустяк, вообще ничто по сравнению с ненавистью к землянину Элайджу Бейли. Дело даже не в том, что землянин – существо маложивущее, хотя мысль об унаследовании варварских генов могла бы страшно расстроить меня. Если бы я представил доказательства, что происхожу от землянина, но не от Элайджа Бейли, доктор Амадейро мог бы с этим смириться, но одна мысль об Элайдже Бейли приводит его в бешенство – уж не знаю почему.

Снова и снова повторенное, это имя оживило Элайджа Бейли в сознании Глэдии. Взволнованно дыша, она погрузилась в лучшие воспоминания своей жизни.

– Я знаю почему, – наконец сказала она. – Потому что Элайдж, против которого было все, вся Аврора, сумел уничтожить Амадейро как раз в тот момент, когда тот считал, что успех уже у него в руках. Элайдж сделал это благодаря своему мужеству и уму. Амадейро обнаружил, что землянин, которого он презирал, превосходит его во всем, его, мелочного ненавистника. Элайдж умер более ста шестидесяти лет назад, а Амадейро все еще не может забыть, не может простить, не может преодолеть ненависти к мертвому человеку. Я тоже не прощу Амадейро и не перестану ненавидеть его. И хотела бы, чтобы это отравляло каждую минуту его жизни.

– Я вижу, у вас есть причины желать зла доктору Амадейро – но почему вы желаете зла мне? Дайте доктору Амадейро возможность думать, что я потомок Элайджа Бейли, и он с удовольствием уничтожит меня, Зачем вам доставлять ему это удовольствие, если я не потомок Элайджа? Дайте мне доказательства, что я произошел от вас и Сантирикса Гремиониса или от вас и кого угодно, только не от Элайджа Бейли.

– Вы дурак! Идиот! Зачем вам мои доказательства? Обратитесь к историческим записям. Там вы узнаете точные сроки пребывания Элайджа Бейли на Авроре. Вы узнаете точную дату рождения моего сына Даррела. Вы узнаете, что Даррел был зачат после отъезда Элайджа с Авроры. Вы узнаете также, что Элайдж больше ни разу не был на Авроре. Не думаете ли вы, что моя беременность длилась пять лет?

– Я знаю статистику, мадам. И не думаю, что вы носили плод пять лет.

– Тогда зачем вы пришли ко мне?

– Потому что есть кое-что еще. Я знаю – и, думаю, доктор Амадейро тоже знает, – что, хотя землянин Элайдж Бейли никогда больше не возвращался на Аврору, однажды он был на корабле, который примерно день находился на орбите Авроры. Я знаю, и, думаю, доктор Амадейро тоже знает, что землянин не покидал корабля и не спускался на Аврору, – но вы посещали корабль. Вы оставались там почти целый день. Это было пять лет спустя после того, как землянин покинул Аврору. Примерно в то же время вы и зачали своего ребенка.

Услышав эти спокойные слова, Глэдия почувствовала, как кровь отлила от ее лица. Она покачнулась, комната вокруг потемнела, Она ощутила мягкое прикосновение сильных рук и поняла, что это руки Дэниела, которые медленно опустили ее в кресло.

Издалека до нее донесся голос Мандамуса:

– Правда ли это, мадам?

– Конечно, правда.

Глава вторая
Предок?

Воспоминания! Они всегда прячутся где-то рядом. В один прекрасный день их словно выталкивает, и они возникают, четкие, разноцветные, динамичные. Живые.

Она снова была молода, моложе человека, стоящего перед ней. Достаточно молода, чтобы ощущать трагедию и любовь, – в ее жизни-смерти на Солярии они дошли до своего пика, когда умер первый из тех, кого она считала мужем. Нет, она не назовет его имени даже сейчас, мысленно.

Несколько месяцев длилась ее любовь ко второму – не человеку, – которого она тоже называла мужем. Джандер, человекоподобный робот, был подарен ей и стал ее собственностью, но, как и первый муж, он внезапно умер.

И тогда, наконец, появился Элайдж Бейли, который никогда не был ее мужем, да и встречались они только дважды, и оба раза всего на несколько часов. Элайдж, до щеки которого она дотронулась рукой без перчатки, и это прикосновение ее зажгло; Элайдж, чье нагое тело она обнимала и, наконец, обрела по-настоящему.

Потом был третий муж, с которым она жила спокойно и мирно, без восторга и страданий, твердо решив ни о чем не вспоминать.

Так было до того дня – она точно не помнила, какой именно день ворвался в ее сонные безмятежные годы, – когда Хен Фастольф попросил разрешения навестить ее. Глэдия отнеслась к этому с некоторым беспокойством, потому что он был слишком занятым человеком, чтобы убивать время на светские беседы.

Прошло всего пять лет после кризиса, который сделал Хена ведущим государственным деятелем Авроры. Он стал Председателем планеты и настоящим лидером Внешних миров. У него оставалось очень мало времени на то, чтобы быть просто человеком. Эти годы оставили на нем свой след и продолжали оставлять до самой его кончины. Он угасал, сознавая свое крушение, но не прекращая борьбы. А Калдин Амадейро, который потерпел поражение, был здоров и крепок, как бы в доказательство того, что за победу расплачиваются дороже.

Фастольф по-прежнему говорил мягко, был терпеливым и безропотным, но даже Глэдия, не интересовавшаяся политикой и бесконечными махинациями власти, знала, что контроль над Авророй держится только благодаря постоянным неослабевающим усилиям Фастольфа, не оставлявшим ему времени на то, что делало жизнь ценной, и он жил только тем, что считал благом… для кого? Для Авроры? Для космонитов? Или это была просто неопределенная концепция идеализированного блага? Она не знала, но не спрашивала.

Но это было всего лишь через пять лет после кризиса. Фастольф все еще производил впечатление молодого и многообещающего человека, и его приятное простое лицо все еще было способно улыбаться.

– У меня известие для вас, Глэдия, – сказал он.

– Надеюсь, приятное?

Он взял с собой Дэниела. Это был знак, что старые раны зажили; она могла смотреть на Дэниела просто с симпатией, а не с болью, как раньше – потому что он был копией ее умершего Джандера. Она могла разговаривать с Дэниелом, хотя он отвечал голосом Джандера. За пять лет рана зарубцевалась, боль умерла.

– Надеюсь, да, – сказал Фастольф и ласково улыбнулся, – О старом друге.

– Приятно, что у меня есть старые друзья, – ответила она.

Она пыталась, чтобы се слова не прозвучали ядовито.

– Об Элайдже Бейли.

Пяти лет как не бывало. Она почувствовала удар и внезапную резкую боль вернувшихся воспоминаний.

– Как он? – произнесла она сдавленным голосом после минуты ошеломленного молчания.

– Хорошо. И, что более важно, он близко.

– Как? На Авроре?

– На орбите Авроры. Он знает, что не получит разрешения на посадку, даже если я употреблю все свое влияние. Он очень хотел увидеть вас, Глэдия. Он связался со мной, поскольку думал, что я смогу помочь вам посетить его корабль. Я полагаю, что смогу, но только если вы хотите этого. Вы хотите?

– Я не знаю… Это так неожиданно… Он подождал и спросил:

– Глэдия, скажите честно, как вам живется с Сантириксом?

Она недоуменно посмотрела на него, словно не понимая причины смены темы разговора, но потом сообразила, о чем идет речь.

– Мы живем хорошо.

– Вы счастливы?

– Я не несчастлива.

– Я что-то не слышу восторга.

– Надолго ли его могло хватить, даже если он и был?

– Вы предполагаете когда-нибудь иметь детей?

– Да.

– Планируете изменить брачный статус?

Она решительно покачала головой:

– Пока нет.

– В таком случае, моя дорогая Глэдия, если вы хотите совета довольно скучного человека, чувствующего себя до отвращения старым, – откажитесь от приглашения. Я помню то немногое, что вы рассказали мне после отъезда Бейли с Авроры, и, сказать по правде, вывел из этого куда больше, чем вы, вероятно, думаете. Если вы увидите его, то можете испытать разочарование, ваши приятные воспоминания могут не ожить, или – что еще хуже – погибнет ваше хрупкое спокойствие, и вы его не обретете вновь.

Глэдия, бессознательно думавшая именно так, решила, что такое предположение, как только оно выразилось в словах, следует отбросить.

– Нет, Хен, я должна его увидеть. Но я боюсь ехать одна. Вы поедете со мной?

Фастольф чуть заметно улыбнулся:

– Меня не приглашали, Глэдия. Да и в любом случае я вынужден был бы отказаться. В Совете будет важное голосование. Это государственное дело, и я не могу отсутствовать.

– Бедный Хен!

– Да уж, действительно, бедный я! Но вы не можете ехать одна. Насколько мне известно, вы не умеете вести корабль.

– О, я думала, меня отвезут…

– На коммерческом транспорте? – Фастольф покачал головой. – Это абсолютно невозможно. Если вы воспользуетесь коммерческим транспортом, это будет означать, что вы открыто посещаете земной корабль на орбите, и потребуется специальное разрешение, на что уйдет не одна неделя. Если вы не хотите ехать, Глэдия, вам не придется мотивировать свой отказ нежеланием видеть Бейли: бумажная волокита займет много времени, а Бейли, конечно, не сможет ждать так долго.

– Но я очень хочу видеть его, – решительно возразила Глэдия.

– В таком случае можете воспользоваться моим личным космическим кораблем и возьмите с собой Дэниела. Он прекрасно управляет им и так же, как и вы, будет рад повидать Бейли. О путешествии мы никому не сообщим.

– Но у вас могут быть неприятности, Хен.

– Будем надеяться, что никто не узнает или сделает вид, что не узнал. А если кто-нибудь и поднимет шум, я все улажу.

Глэдия опустила голову и задумалась.

– Простите; меня, Хен, что я так эгоистична и могу навлечь на вас неприятности, но я хочу поехать.

– Ну и поезжайте.