Текст книги "К повороту стоять!"

III. Война объявлена!

Двенадцатого апреля 1877 года в Кишиневе, на торжественном молебне, состоявшемся после военного парада, епископ Кишинёвский и Хотинский Павел огласил Высочайший Манифест о войне с Османской империей. Захлопали крылья типографских машин, все вечерние газеты вышли с полным текстом Манифеста. В обеих столицах, во всех губернских городах на площадях собирались толпы; раздавались призывы пострадать за православную веру, оборонить от истребления братьев-болгар, наказать турок за ужасы, творимые над балканскими христианами. Началась запись добровольцев. Гимназисты старших классов, студенты, приказчики, коллежские регистраторы, только что получившие классный чин, – все готовы были бросить привычную жизнь и отправиться воевать на Балканы. В армии царило невиданное воодушевление; поговаривали, будто государь собирается лично возглавить отправляющуюся в поход гвардию. На огромном пространстве от Закавказья до Санкт-Петербурга неспешно, по российскому обыкновению, приходили в движение войска, обозы с провиантом, железнодорожные составы, морские и речные суда.

Не прошло и недели, как министр иностранных дел Англии лорд Дерби отправил канцлеру Горчакову дипломатическую ноту. В ней говорилось: «Начав действовать против Турции за свой собственный счет и прибегнув к оружию без предварительного совета со своими союзниками, русский император отделился от европейского соглашения, которое поддерживалось доселе, и в то же время отступил от правила, на которое сам торжественно изъявил согласие. Невозможно предвидеть все последствия такого поступка».

Депеша – возможно, слишком резкая в этой ситуации, – была оставлена Горчаковым без ответа. Англичане, однако, на этом не успокоились: русский посол граф Шувалов получил ещё одну ноту, в которой лорд Дерби, «во избежание возможных недоразумений», перечислил ряд пунктов, которые «ни в коем случае не должны быть затронуты военными действиями, иначе это задело бы интересы Британской империи и привело бы к прекращению ее нейтралитета и вступлению в войну на стороне Турции». В списке значились Суэцкий канал, Египет, Константинополь, Босфор, Дарданеллы и Персидский залив.

Общественное мнение Британии, от горлопанов из Гайд-парка до джентльменов, заседающих в Палате общин, требовало от правительства решительных действий: «Как и двадцать четыре года назад, остановим русского медведя!» Пока в Парламенте кипели дебаты, в кабинетах адмиралтейства легли на столы списки броненосных кораблей флота её величества – следовало заранее наметить, чем можно пригрозить русским. Первым инструментом устрашения станет Средиземноморская эскадра под командованием недавно назначенного на эту должность вице-адмирала сэра Джеффри Хорнби: на Средиземном море у Королевского флота достаточно броненосцев, чтобы сделать русского императора посговорчивее. Другой инструмент давления на Петербург, «Эскадру специальной службы», которой предстояло действовать на балтийском театре, предстояло ещё сформировать. Непростое это дело было возложено на вице-адмирала Эстли Купера Ки.

* * *

– Воля ваша, а наш канцлер Горчаков – форменная тряпка! – кипятился Греве. – Стоило англичанам пригрозить своими броневыми коробками, как почтенный старец перетрусил и пошел на попятную. Да ведь тот же Египет – часть Османской империи, египетские войска воюют против нас. Так нет, там, видите ли, замешаны интересы британской короны, а потому – ни-ни!

– Да, позицию канцлера принять непросто, – отозвался Серёжа Казанков. – Ведь как наше морское ведомство готовилось к этой войне! Взять хоть Средиземноморскую эскадру Бутакова: зря она, что ли, перед самой войной отправилась в Атлантику? Ей бы теперь войти в Средиземное море, парализовать крейсерскими действиями всю прибрежную турецкую торговлю…

– И не говори, братец! – скривился барон. – «Петропавловск» и «Светлана» могут на равных драться с любым турецким броненосцем. Бомбардирование прибрежных городов вызвало бы в Османской империи панику, а там, глядишь, восстали бы угнетенные народы – те же греки-киприоты или дикие аравийские племена. А наши крейсера, господствуя на средиземноморском театре, доставляли бы повстанцам оружие и припасы, а при необходимости поддерживали бы огнем пушек!

– Верно! – поддакнул Серёжа. – Да и об отряде контр-адмирала Лузина забывать не следует! «Баян», «Всадник», «Гайдамак», «Абрек» – что им стоит добраться до Персидского залива и навести там шороху? Вместо этого наш канцлер одним росчерком пера пускает все это псу под хвост. Двадцать девятого апреля бутаковская эскадра получает приказ вернуться на Балтику, а отряд Лузина остается на Тихом океане и никакого влияния на ход боевых действий оказать не сможет.

– Я слышал, великий князь Константин Николаевич, уже не заикаясь о Средиземном море, попросил разрешения у государя послать хотя бы парочку крейсеров в Атлантику, в район Бреста. И знаешь, Серж, что ответил ему управляющий Морским министерством? «Государь не согласен на ваше предложение, он опасается, чтобы оно не создало неприятностей и столкновений с англичанами по близкому соседству с Брестом»! Яснее ведь ясного, что англичане блефуют – они сами до смерти боятся войны с Россией, поскольку в этом случае Германия немедленно нападет на Францию. И теперь за горчаковскую нерешительность придется платить кровью нашим солдатам на Балканах – кто знает, насколько затянется кампания без полноценного участия флота?

Война с Турцией стала главной темой споров, бесед, слухов не только в Петербурге, но и в любом городе Российской империи. Войну обсуждали все: и студенты в московских трактирах, и лабазные сидельцы, и приказчики где-нибудь в Нижнем Новгороде, и гимназисты казенных гимназий, и певчие церковного хора. И, уж конечно, война была в центре внимания только что выпустившихся из Морского корпуса мичманов, Карлуши Греве и Серёжи Казанкова. Это была война их поколения, их шанс начать карьеру морских офицеров со славных дел, их возможность послужить Отечеству. Как остро завидовали они мичману Остелецкому, получившему назначение в Севастополь и уже отбывшему к месту службы, пока они ждут приказов о назначении и вынужденно бездельничают в Петербурге! А дело меж тем затягивалось: в Адмиралтействе царил первозданный хаос, как в первый день Творения; приходилось неделю за неделей обивать пороги начальственных кабинетов, задавая один и тот же вопрос: «Когда?» «Погодите, молодые люди, – отвечали им. – Имейте терпение, видите, что у нас творится? Все бегают, как наскипидаренные, на уме одно – Балканы, Чёрное море! А вы пока отдохните, никуда ваши бумаги не денутся…»

Особенно переживал по поводу непредвиденной задержки барон Греве. Военный клипер «Крейсер», на который он был назначен на должность вахтенного офицера, застрял в Северо-американских Штатах на ремонте. Случись сейчас конфликт с Англией, именно «Крейсер» первым вырвется на судоходные линии, кишащие жирными британскими «торгашами». Но что от этого радости мичману Греве, если его самого к тому моменту не будет на борту?

Но всё когда-нибудь заканчивается. Бумаги о назначении наконец были получены. Они предписывали мичману Казанкову незамедлительно явиться на борт башенной броненосной лодки «Стрелец», стоящей в Гельсингфорсе. А вот мичману Греве, прежде чем вступить в должность вахтенного офицера клипера «Крейсер», предстояло ещё пересечь Атлантику.

– Как же теперь добираться до Филадельфии? – беспокоился за друга Серёжа. – Раньше всё было просто: из Одессы пароходом общества РОПиТ в Марсель, а оттуда в Америку, трансатлантическим рейсом французской пароходной компании. Но теперь война, Проливы перекрыты. Можно, конечно, по сухому пути: поездом, через Варшаву, в Берлин, а там и до Франции рукой подать. Но это сколько же времени уйдет!

Греве кивнул.

– Поспею как раз к шапочному разбору. Но, к счастью, в поезде трястись не придется: мне предписано сесть на пароход британского Ллойда, идущий из Санкт-Петербурга в Ливерпуль. А там рейсом какой-нибудь американской или британской судоходной компании за океан, в Северо-американские Штаты.

– Потеха, что и говорить! – хмыкнул Казанков. – Собираешься воевать с англичанами, но к месту назначения отправляешься через Англию, на английском же судне!

– Да будет ли ещё эта война… – отмахнулся барон. – Сам видишь: наше правительство и в особенности канцлер пуще смерти боятся раздразнить англичан. Так что шансов поучаствовать в боевых действиях у меня немного.

– Ну, все же побольше, чем у меня на Балтике. С «Крейсером» и другими кораблями эскадры Бутакова ещё неизвестно, как обернется. Может, великий князь всё же уговорит государя, и вы отправитесь в Средиземное море? А нам в Маркизовой луже участие в войне никак не светит – разве что королева Виктория в самом деле решит вступиться за турецкого султана и пришлет флот на Балтику. А до той поры остается только ждать. Ни до Атлантики, ни до Средиземного моря нашим мониторам добраться не под силу. И пока ты будешь кейфовать в пассажирской каюте, мне предстоит трястись на поезде до Гельсингфорса.

– Невелик крюк, – хмыкнул Греве. – Мы ещё не пройдем Готланд, а ты уже будешь на своем «Стрельце», адмиральский чаёк прихлебывать. От Петербурга до Гельсингфорса по рельсам всего ничего; ночь проспишь в вагоне – вот тебе и столица великого княжества Финляндского!

IV. Гельсингфорс

Финская столица встретила мичмана Казанкова ярким солнцем, веселеньким небом, отражающимся в выскобленных от мусора мостовых голубого финского камня, яркой майской зеленью бульваров, по которым бегали зеленые же вагончики конки, гомоном незнакомой финской речи с подножек. Русский язык звучал здесь нечасто; говоривший обыкновенно носил либо офицерский сюртук, либо матросскую фланельку или солдатскую рубаху. Ведь в Гельсингфорсе стоит флот, в Свеаборге – крепость; в городе полно семей флотских и гарнизонных офицеров, таможенных и портовых чиновников. И это они здесь хозяева, сколько ни вешай на фасадах домов вывески на финском и шведском языках.

От вокзала, куда в 7:30 утра (точно по расписанию, минута в минуту) прибыл петербургский скорый, Серёжа добирался на извозчике. В списке строгих кастовых правил, на которых строится жизнь флотского офицера, имелся строжайший запрет на поездки в конке. Да и в поезде следовало приобретать плацкарту не ниже второго класса – иначе никак, ущерб чести мундира! Так что из Санкт-Петербурга Серёжа ехал в желтом вагоне[4]4
  В дореволюционной России вагоны имели разный цвет, в зависимости от классности. Синие – первый класс, желтые – второй, зеленые – третий, для простонародья.


[Закрыть], в обществе студента-финна, возвращавшегося домой после экзаменов.

Попутчик не относился к малоимущей студенческой братии, зарабатывающей на жизнь уроками или переписыванием театральных пьес. Место во втором классе, новый, из английского сукна сюртук, дорогой несессер в сафьяновой коже с серебряными уголками ясно свидетельствовали о том, что их владелец отнюдь не испытывает недостатка в средствах. И верно, когда попутчики разговорились, выяснилось, что студент – сын промышленника, владеющего сыроварнями и молочными фермами.

Сынок сыровара мало походил на студентов, знакомых Серёже по Петербургу. Например, по поводу Балканской войны, принятой в студенческой среде с энтузиазмом, он отзывался скептически, даже пренебрежительно: «Мало вам, русским, своей земли, ещё и других жить учите!» А на Серёжины возражения насчет православных братьев-славян, изнемогающих под османским игом, процедил: финны-де не славяне, да и вера у них другая, лютеранская, как у шведов.

Ответ Серёжу озадачил. По-хорошему, надо было немедленно бить собеседника в харю, после чего давать унизительные объяснения сначала вагонному кондуктору, а потом и в полиции, на ближайшей станции, где его, несомненно, высадят за учинённый дебош. Либо сделать вид, что ничего не произошло. Мичман так и поступил, но эти намерения, видимо, ясно отразились на его физиономии, потому как попутчик умолк, поперхнувшись очередной язвительной репликой. Остаток пути они провели в молчании, нарушаемом лишь шорохом газет да позвякиванием ложечек в стаканах с чаем, которые исправно таскал в купе вагонный служитель. И вот теперь новоиспеченного мичмана мучили сомнения: а стоило ли оставлять наглого финна безнаказанным? Любой павлон[5]5
  Павлонами называли юнкеров и выпускников Павловского военного училища в Санкт-Петербурге.


[Закрыть] или выпускник Николаевского кавалерийского училища на его месте не раздумывал бы ни секунды. Но подобает ли морскому офицеру устраивать скандал, да ещё и в поезде?

За этими мыслями Серёжа не заметил, как пролетка свернула с Михайловской улицы, миновала Северную эспланаду и выкатилась на Рыночную площадь, откуда открывался великолепный вид на Южную гавань. Это был исторический центр города; брусчатка мостовых обрывалась здесь гранитными набережными, к которым швартуются большие торговые суда под датскими, шведскими и бог знает ещё какими флагами. Отсюда финские пароходики, построенные на коммерческих верфях в Або, расползаются в Свеаборг, на острова и дальше, по всему Финскому заливу до Трогзунда, Риги, Ревеля, Санкт-Петербурга. Веселое апрельское солнышко играет на легкой ряби акватории, то тут, то там испятнанной парусами прогулочных яхт и шхун финских рыбаков. А посреди залива, напротив Обсервационного холма лежит чёрная на серо-стальной воде глыба броненосного башенного фрегата «Адмирал Грейг».

Вдоль западного берега гавани стоят на бочках мониторы «Единорог», «Вещун» и двухбашенный «Смерч»; мористее островка Блекхольмен несет бандвахтенную службу[6]6
  Брандвахта – военный корабль, несущий сторожевую службу в акватории порта.


[Закрыть] деревянная канонерка «Отлив», одна из тех, что были построены ещё во времена Крымской войны.

«Стрельца» мичман обнаружил не сразу – приткнувшийся к свайному пирсу монитор скрывало длинное кирпичное здание пакгауза. Туда и направился Серёжа, расплатившись с извозчиком непривычной финской маркой и получив на сдачу горсть медных пенни.

Над трубами боевых кораблей курились дымки – машинные команды разводили пары, готовясь к выходу в море. На пирсе суетились фигурки в форменках; белая шлюпка отвалила от берега и полетела, подгоняемая ударами весел, к «Адмиралу Грейгу». Даже на таком расстоянии до слуха мичмана долетал зычный рык шлюпочного старшины: «Два-а-а – раз! Дваа-а – раз!», в такт взмахам весел. Заметив, что на «Стрельце» стали убирать сходни, Серёжа припустил рысцой. Сзади пыхтел на бегу финн, которого мичман подрядил донести до пирса, где стоял монитор, чемодан и портплед. Не хватало ещё и опоздать!

* * *

Торопился он не напрасно. Приказом вице-адмирала Бутакова отряду предписывалось выйти на Кронбергс-рейд и в течение двух часов производить там практическое маневрирование. После чего, не возвращаясь в Гельсингфорс, следовать к Свеаборгу на соединение с основными силами эскадры. Задержись Серёжа хоть на полчаса – пришлось бы ему добираться до крепости самостоятельно.

Не прошло и четверти часа, как отряд, выстроившись в две кильватерные колонны, двинулся с рейда. Ветер задувал со стороны моря, и чёрную угольную пелену относило за корму, застилая вид на оставленный позади город. С попадавшихся навстречу яхт махали шляпами и платочками, а прогулочные пароходики приветствовали отряд пронзительными гудками. Железные черепахи неторопливо ползли, не снисходя до штатской мелочи. В этом движении тысяч тонн брони, дерева, орудий было нечто столь величественное, что у Серёжи перехватило дыхание. Он наблюдал за броненосными колоннами с площадки башни, куда пригласил его командир монитора, капитан второго ранга Повалишин. «Сейчас некогда, голубчик, – сказал он. – Вы уж поскучайте немного, присмотритесь, а как придем в Свеаборг – сразу поставлю вас в расписание вахт».

Открытое море неласково встретило русские корабли. Волны прокатывались по палубам мониторов, ударяли в наглухо запечатанную башню, окатывали шквалом брызг коечные сетки и укрывающихся за ними людей. Серёжин штормовой плащ остался в багаже, и он сразу вымок до нитки, но предложение спуститься в низы стоически отверг. Повалишин не стал настаивать, лишь усмехнулся в усы и отвернулся, оставив мичмана на милость стылого балтийского ветра.

К полудню ветер и волнение усилились; небо посмурнело, стал накрапывать мелкий дождь. Несмотря на это, отряд исправно выполнил все положенные экзерциции: мониторы перестраивались, держа интервалы, поворачивали последовательно и «все вдруг», выписывали циркуляции и коордонаты[7]7
  Коордонат – уклонение эскадры или отдельного корабля в сторону от прежнего курса с целью избежать опасности или приблизиться к чему-нибудь; делается в обе стороны – вправо и влево.


[Закрыть].

Когда пробили седьмую склянку, с «Адмирала Грейга» просемафорили флажками: «Приготовиться к повороту. Идем к Свеаборгу». У Серёжи к тому времени уже зуб на зуб не попадал, и Повалишин, в очередной раз покосившись на промокшего и иззябшего подчиненного, скомандовал:

– Ступайте-ка, мичман, вниз да велите буфетчику сообразить адмиральский чаёк. И не думайте отказываться, не хватало ещё в первый день службы подхватить простуду и слечь в горячке!

Спорить было бесполезно, да и не особо хотелось. Серёжа, испытывая немалое облегчение, полез по скобам трапа вниз, в жаркое, удушливое чрево монитора, гадая, куда вестовой мог засунуть его чемодан. Нестерпимо тянуло переодеться в сухое и отведать, в самом деле, «адмиральского чаю». Этот напиток приготовляется из двух компонентов: коньяка и крепко заваренного чая. Для правильного употребления следовало отпить чаю из кружки примерно на четверть, после чего долить доверху коньяком. Процедура эта повторялась желаемое количество раз – незаменимо после штормовой вахты!

Правда, мичман Казанков вахты ещё не стоял; строго говоря, он даже не может считаться зачисленным в команду, пока капитан не сделает соответствующую запись в судовом журнале. Но молодой человек полагал себя вправе отведать этот сугубо флотский нектар, прелести которого человеку сухопутному понять не дано. Тем более что на то имелось прямое указание начальства, которому, как известно, виднее. Морская служба началась.

V. Пушки, снаряды, броня

Две недели Серёжа осваивался на «Стрельце», заглядывая в самые укромные уголки, от угольных ям до подшкиперской. Командир «Стрельца», капитан второго ранга Иван Федорович Повалишин, снабдил его пачкой номеров «Морского вестника» со статьями о проектировании, постройке и испытаниях первых русских мониторов.

Необходимость в судах этого класса появилась в 1863 году, когда замаячила на горизонте угроза войны с англо-французской коалицией. Современных боевых кораблей в составе Балтийского флота на тот момент не было вовсе, что и подтолкнуло правительство срочно предпринять меры к защите Финского залива и морских подступов к столице. Крымская война оставила чахлое наследство в виде десятка-другого деревянных винтовых канонерок – но, увы, эти скорлупки, неплохо послужившие в кампанию 1854–1855 годов, теперь уже никуда не годились. Заказанные броненосные плавучие батареи находились в постройке. И тогда внимание адмиралтейства привлекли американские башенные броненосные лодки конструкции шведского инженера Эриксона.

Для их изучения в САСШ[8]8
  Северо-Американские Соединенные Штаты, устаревшее название США.


[Закрыть] спешно откомандировали двух офицеров. По возвращении они представили подробные чертежи и спецификации монитора типа «Пасаик». В докладе указывалось, что корпус такого судна практически полностью погружен в воду и представляет малозаметную цель, а его скромные размерения позволили бы с легкостью действовать в мелководных стесненных районах Финского залива.

Может, американский проект и был далёк от совершенства, но времени у русских кораблестроителей не было. Не имелось также и собственного опыта постройки броненосных кораблей – не говоря уже о вечной стесненности в средствах. Так что в марте 1863 года Морское министерство утвердило так называемую «мониторную кораблестроительную программу». За основу была принята все та же конструкция Эриксона, несколько доработанная в модельной мастерской Петербургского порта.

Для ускорения работ заказы на постройку судов разделили. Броненосные башенные лодки «Ураган», «Тифон», «Стрелец», «Единорог», «Броненосец», «Латник», «Перун» и «Лава» были заложены на казённых заводах и частных верфях Санкт-Петербурга, ещё две – «Колдун» и «Вещун» – строились на заводе Кокериля в Бельгии и по частям были доставлены в Санкт-Петербург, где их и собрали. Машины для «Урагана», «Тифона», «Стрельца» и «Единорога» изготовили на заводе Берда, для «Броненосца» и «Латника» – на заводе Карра и Макферсона, для «Лавы» и «Перуна» – на Ижорском заводе, для «Колдуна» и «Вещуна» – на фабрике общества «Кокериль». Слойчатая броня была российская, Ижорского завода. Все десять были закончены постройкой необычайно быстро, всего за год, и приняты в казну в 1865 году.

Вот что писал «Морской вестник» о конструкции башенных броненосных лодок: «…су да эти составлены изъ двухъ частей: нижняя, длинная, имѣетъ форму плоскодонныхъ судовъ, а верхняя длиннѣйшая представляетъ плотъ съ заостренными оконечностями. Борта верхней части прикрыты наделкой изъ дубовыхъ и сосновыхъ брусьевъ, толщиной въ 39 дюймовъ, которая одѣта броней изъ однодюймовыхъ желѣзныхъ листовъ, въ пять рядовъ. Надводная часть возвышается надъ горизонтомъ воды всего на 14 дюймовъ и представляетъ огню противника весьма незначительную цѣль; носовая же оконечность можетъ служить тараномъ. Внутри каждая лодка раздѣлена непроницаемыми переборками, на шесть отдѣленій. Въ первомъ съ кормы батарея электрическаго телеграфа и помѣщеніе для механическихъ припасовъ; во второмъ – механизмъ съ котлами; въ третьемъ – уголь; въ четвертомъ – механизмъ для вращенія башни, камбузъ и штульцы; въ пятомъ – помѣщеніе для команды и офицеровъ и крюйтъ-камера; въ шестомъ, носовомъ, – брашпиль. На верхней палубѣ, не имѣющей фальшбортовъ, помѣщается вращающаяся башня съ двумя орудіями, а надъ ней неподвижная рубка для рулевого и командира. Башня и рубка состоятъ изъ желѣзныхъ листовъ, толщиной въ 1 дюймъ: первая изъ 11, вторая изъ 8. Палуба покрыта двумя рядами желѣзныхъ листовъ; труба на высоту 8 дюймовъ отъ палубы покрыта блиндированнымъ кожухомъ, изъ 6 рядовъ дюймовыхъ листовъ…»

Серёжа тщательно изучил все, что относилось к артиллерийскому хозяйству «Стрельца». Ему, как второму артиллерийскому офицеру, были поручены подбашенное отделение, бомбовый и пороховой погреба. В пороховом погребе, или крюйт-камере, хранились полузаряды дымного пороха в хлопчатобумажных картузах, уложенные в деревянные, обитые от сырости свинцом ящики. В бомбовом погребе на дубовых стеллажах покоились чугунные бомбы и заряды латунной картечи. Все это надлежало содержать в строжайшем порядке, постоянно заботясь о борьбе с сыростью. Трюмов как таковых на «Стрельце» не было; вода, попавшая внутрь корпуса, скапливалась в льялах, в трехчетырех футах под рабочими, жилыми и складскими помещениями, отчего там царила самая промозглая сырость. В результате хлопчатобумажные картузы приходилось постоянно перебирать и перекладывать для просушки, а бомбы и картечи осматривать на предмет следов ржавчины, меняя время от времени покрывающий их густой слой сала.

Орудиями ведал старший артиллерист, лейтенант Онуфриев. По первоначальному проекту «Стрелец», как и остальные мониторы «американской» серии, нес два девятидюймовых гладкоствольных дульнозарядных орудия Круппа образца 1864 года. Позже, в 1868-м, их заменили на пятнадцатидюймовые чугунные пушки, также заряжающиеся с дула. К каждому из этих монстров полагалось по полсотни чугунных бомб с начинкой из чёрного пороха. В 1872–1874 годах мониторы перевооружили заново. На этот раз они получили по две девятидюймовки образца 1867 года.

Башня, массивное цилиндрическое сооружение из клепаных многослойных броневых листов, вращалась на вертикальном штыре, с приводом через зубчатое колесо и цепь, от вспомогательного паровичка в восемьдесят индикаторных сил. В стенке башни имелись две вертикальные прорези амбразур; при плохой погоде их задраивали железными заслонками.

Старший артиллерист прочел Серёже целую лекцию об орудиях «Стрельца». Оказывается, когда в июле 1868 года встал вопрос об очередном перевооружении, Крупп предложил использовать для этого старые девятидюймовые орудия, которые изначально стояли на мониторах. В 1863 году, когда они были изготовлены, Крупп не брался отливать стальные пушки такого калибра, а потому на казенные части стальных стволов весом в четыре с половиной сотни пудов набили 330-пудовые чугунные оболочки. Теперь же стальные стволы старых орудий переделали: сделали в канале ствола нарезы, приспособили клиновые цилиндропризматические замки и усилили казённики под более мощные пороховые заряды. Для этого чугунные оболочки с казённых частей снимали, заменяя двумя рядами массивных стальных колец.

К обновленным орудиям полагалось два вида боеприпасов: чугунные бомбы, с начинкой в четверть пуда дымного пороха, и латунная картечь. Имелось и небольшое количество стальных снарядов со свинцовой оболочкой или с тремя медными поясками, но ими разрешено было стрелять лишь в военное время; свинец и медь направляющих поясков быстро забивали нарезы, отчего возникала опасность разрыва ствола.

От хронического недостатка места на «Стрельце» страдали все десять офицеров и сотня унтер-офицеров и нижних чинов, составлявших экипаж монитора. Внутренние помещения были такими низкими, что человеку среднего роста приходилось пригибаться, чтобы не задевать макушкой подволок. Офицерские каюты, кают-компания смотрелись сущими клетушками, на камбузе страдала бы от тесноты и кошка.

Но, несмотря на все эти неудобства, «Стрелец» Серёже понравился. Монитор представлялся юноше воплощением механической и броневой мощи нового флота, и не беда, что ему недоставало лихой парусной красоты клиперов и винтовых корветов. Не зря «броненосники» пренебрежительно называли команды этих судов «марсофлотами», полагая свои корабли предвестниками новой эпохи в военном судостроении. Откроем снова «Морской сборник»:

«…намъ пріятно засвидѣтельствовать, что мониторы наши суть вполнѣ дѣйствительныя суда, какъ нельзя болѣе соотвѣтствующія цѣли, для которой предназначаются, то есть прибрежной защиты Кронштадта и русскихъ береговъ Балтійскаго моря и Финскаго залива. Они надежный оплотъ противъ непріятеля и, вооруженныя 9-дюймовыми стальными нарѣзными орудіями, могутъ смѣло выжидать въ своихъ водахъ броненосцевъ другихъ націй».