Текст книги "Заложник"

Глава вторая
СКОЛЬКО СТОИТ ДРУГ?

– Да, слушаю. Нет, не Тихонович. Тимофеевич. Да, это глава администрации Амжеевского района. Что вы хотели? Не понял… Кто это гандон штопаный? Сами вы… приятно познакомиться… В общем так, никакого депутата Михайлова я не знаю. Следующий звонок будет записан на магнитофон и передан в милицию. Нет, это не по мне тюрьма плачет. По мне не плачет. А вот вами милиция займется… Да. Зарубите себе это на длинном любопытном носу. А что кедровник? Растет. Ничего с ним не сделается. Нет, и со мной не сделается. И вообще это дело не ваше. Адью.

Вертяков раздраженно швырнул ни в чем не повинную трубку.

Опять начинается, бля!

Дурацкие письма, звонки, попытки вытащить на свет божий давно, казалось бы, похороненную историю. При этом открытым текстом намекают на Михайлова – это совсем плохо. Значит, пошли круги по воде, как ни старался он все это замять на корню.

Вырубку заповедного кедра в районе давно прекратили, а за каждого убитого в результате возникшего конфликта мужика выплатили родственникам солидные деньги. Селяне вполне могли московской комиссии настучать, замутить небольшой шантажик, но предпочли синицу журавлю, и шума по поводу убиенных поднимать не стали.

Московские командированные, с грехом пополам доехав по глубокому снегу до деревни, убедились в том, что техники нет, что к деревьям приколочены таблички с надписью «Заповедник», и даже разговаривать ни с кем из жителей не стали. А что им разговаривать с нищими? Они с Вертяковым и поговорили за рюмкой чаю, с трудом поднялись после этого, похлопывая по оттопыренным карманам, набитым хрустящими зелеными портретами заокеанских президентов. Комиссия эта, разумеется, понастрочила в отчетах то, что нужно было Вертякову.

Вырубки, мол, нет, заповедник восстановлен в прежних границах, а застреленные крестьяне умерли оттого, что спьяну начали бузить и неосторожно перестреляли друг друга из гладкоствольного охотничьего оружия.

Но, похоже, родственники убиенных крестьян передумали… Или их на это подбивает кто-то. Пришли, бля, как ходоки к Ленину, и говорят: недовольны! То ли еще денег хотят, то ли решили дать делу законный ход…

Черт их поймет – мямлят, козлы деревенские!

И брата нет, как назло. Он бы их построил…

А не так давно Вертякову донесли, что Москва намеревается заслать к ним очередную комиссию по проверке работы комиссии предыдущей. И больше всех пыжится пресловутый депутат, народный избранник Михайлов, которому район немалые деньги ежемесячно платит как раз за то, чтобы никаких комиссий не было.

Сам он при этом, конечно, делает вид, что всеми силами сдерживает новую проверку, но для пущего сдерживания не мешало бы, мол, обеспечить мероприятие финансово. Понятно, что это обычное вымогательство, но с другой стороны – попробуй не дать. И уплывают в Белокаменную денежки, и всякий раз, отправляя с нарочным тугой сверток, горючие слезы льет Борис Тимофеевич. И душит его прегромадная жаба. И теплится призрачная надежда, что, получив искомое, все же успокоится господин Михайлов и поумерит хотя бы на время свое служебное рвение.

Сволочь…

Борюня поднял глаза и уткнулся взглядом в мутные глаза завоевателя Сибири. Вышитый на ковре Ермак безучастно смотрел сквозь Вертякова, будто нарочно не замечая главу администрации. В упор ведь не видит, сука, – мелькнуло в голове у главы – в вечность смотрит. Что ему наши проблемы?

Тем не менее самого Бориса Тимофеевича эти проблемы касались все более плотно. Очень неважно шли дела у районного босса в последний год. Стопроцентные, казалось бы, аферы, или, как их сам Вертяков именовал, «проекты», все чаще завершались сплошным геморроем.

Прошлым летом было совершено нападение на «Мерседес», везший очередную мзду в область: кто-то подстроил аварию и прикарманил больше ста тысяч зеленых американских рублей. Потом – облом с французским детским домом, потом трагедия в кедровнике и очень дорого – в прямом смысле слова – обошедшаяся Вертякову московская комиссия.

В начале года строительная фирма «Терем» в очередной раз перешла дорожку районной администрации, выиграв тендер на строительство на берегу Томи зоны отдыха с мини-аквапарком, финансируемое голландцами.

Вертякову не перепало ни копейки.

Несмотря на все старания верной Эллы Арнольдовны, пытавшейся соблазнить начальника областного отдела образования, район не получил и заказа на поставку яиц для школьных завтраков. Амжеевская же птицеферма фактически принадлежала Вертякову, выкупившему контрольный пакет акций через подставных лиц. Пока что от нее одна головная боль…

Потом кража «дипломата» со ста тысячами долларов, направляемых в Москву. Эх… Борюне представилось, как он бегает по улицам в расстегнутых штанах, домашних тапочках и с безумными глазами, рвет на себе волосы и кричит: «Я банкрот!»

Мотнув головой, Борис Тимофеевич отворил сейф, накапал себе, будто микстуры, дорогого коньяку и выпил одним глотком. Прислушался, как теплеет в груди, – и еле сдержал подкатившиеся к глазам слезы. Так ему стало грустно и хорошо. И абсолютно безразлично, что же будет дальше.

Он и представить себе не мог, что теперь будет дальше. Был бы брат рядом, он бы посоветовал. Впрочем, и Кислый перед исчезновением стал допускать промашки. Говорил, что в Москве вопрос радикально решит, даже братков в столицу заслал – с оборзевшим депутатом разобраться. Так ведь облом вышел! Братки вернулись с печальными вестями – планировавшееся смертоубийство сорвалось по совершенно идиотской случайности. Правда, к изумлению Вертякова, ни по одному из центральных каналов ни слова не было сказано о покушении аж на депутата Государственной думы. Это тоже настораживало.

И не зря.

Мелкий государственный бандит из далекого таежного городка, несмотря на непомерное честолюбие и видимое влияние в провинциальных кругах, и представить себе не мог, в какое дерьмо он вляпался. Александр Николаевич Михайлов играл на таком уровне – много выше законодательных органов страны, – что за благополучие и жизнь сибирской сошки, некоего Вертякова, никто не дал бы теперь и понюшку табаку.

Когда депутату Михайлову сообщили, что дело о покушении закрыто, он вздохнул свободно. Но не преминул задать вопрос: а кто же все-таки стоял за неудачливыми стрелками? Ему доложили, что столичные к этому делу – никаким боком. Все «наседки», «кролики» и прочие стукачи в один голос донесли, что московский криминал в этом деле не замешан. Политических противников органы тоже «пробили» – ни ухом ни рылом. Следовательно, концы нужно было искать в прошлых делах, скорее всего, в региональных. Но единственный регион, с которым г-н Михайлов имел дело, – Томск.

Или Амжеевка…

Таким образом, противники поменялись местами: теперь уже Вертяков был приговорен. Но не подозревал об этом.

Впрочем, он был из тех, кто опасность чует лучше, чем кошка – мясо.

Он шкурой ощущал, что из Москвы исходит серьезная угроза, но досконально разобраться и встретить опасность лицом к лицу он не мог и не хотел. Поэтому дрожал и нервничал, срывая зло на подчиненных.

– Элла! Где ты там?

– Я здесь, котик. Что ты так разволновался?

В дверь заглянула бессменная помощница главы районной администрации. Элла Арнольдовна, впрочем, была не просто секретарем-референтом. За годы совместной работы она стала подельницей. И если что – загудела бы она по той же статье, что и шеф, пожалуй. А может, и посерьезнее.

Кроме того, она имела и другой подход к шефу. Ее проворные губы приносили ему расслабление и уверенность в том, что все проблемы в конце концов благополучно разрешатся. И дважды в день секретарша опускалась на колени у мягкого кресла начальника и расстегивала ему ширинку…

Впрочем, в последнее время она, похоже, тоже начала борзеть, понимая, что удача куда-то упорхнула и земля уходит из-под ног ее босса. Выбила солидную прибавку к жалованью, а кроме домашнего кинотеатра вытребовала DVD-установку с караоке себе в приемную – и теперь Борису Тимофеевичу в отсутствие посетителей приходится слушать из-за стенки ее писклявые завывания: «Нас не догонят!…» или «Миллион-миллион-миллион алых роз…» А еще и фамильярничать себе позволяет в служебное время.

Котик…

– Ты с кем меня соединила, Элка?

– А что? – покачивая бедрами, Элла Арнольдовна подошла к Вертякову и встала подле так, чтобы ее пухлые, но приятные коленочки уткнулись прямо в бедро Бориса Тимофеевича.

Он тут же начал возбуждаться:

– А ничто, дура ты старая! Неужели разучилась различать порядочных людей и бандитов отмороженных, подонков и сволочей?!

– Так у нас все звонки от порядочных сволочей, – скаламбурила секретарша, наклоняясь так, что из декольте едва ли не вывалились обширные груди.

Вертяков, не отрывая взгляда от этой картины, продолжил воспитательную работу:

– Ты мне свои подколки брось. Раньше у тебя рот правильно открывался. Для того дела, для которого и предназначен.

Он поправил рукой член, который уже оттопыривал брюки.

– А теперь не по рангу хайло разеваешь. Смотри, уволю!

– Напугал ежа голой жопой! – вскипела Элла. – Нравится, когда в рот беру? А когда правду-матку тебе в глаза режу – не нравится, значит? Уволь, касатик, рискни здоровьем. Да на первой же сделке запалишься. Раньше хоть братец уголовный прикрывал. А теперь? Где он, где?…

– Уйди лучше, – сощурил глаза Вертяков, – с глаз моих. От греха подальше.

Он обиженно засопел, потому что секретарша посмела затронуть святое – брата.

И хотя Элла Арнольдовна склонила свою подмалеванную физиономию почти к животу начальника – у того желание резко пропало.

– Иди в жопу! Кому говорю?

Секретарша отпрянула.

– Так, значит. Угу. Я тебе припомню это, Борюня.

И вышла, виляя задницей еще более демонстративно. Дверь за собой захлопнула так, что подпрыгнул от неожиданности даже президент на портрете, висящем над обширным рабочим столом Вертякова.

– Ага. Припомни, сука! – запоздало крикнул ей вослед Борис Тимофеевич.

И снова на него навалились печальные мысли о пропавшем брате.

Не бывает так, чтобы человек пропал бесследно. Бывает, конечно, что кто-то и пропадает. Но то – разве люди? А областной смотрящий – не та фигура, кому исчезать положено. А вот, поди ж ты, исчез. Исчез в тот момент, когда должен был прогреметь на весь преступный мир – провести совместную операцию воров с ОМОНом никому пока не удавалось. Не удалось и ему. Но Вертяков никак не мог понять, что могло случиться.

Брат вечером перед мероприятием рассказывал, что все идет как по маслу. Что с омоновским комбатом он закорешился – и тот сам поведет роту на штурм логова наркоторговцев. Что даже вертолеты поддержки будут обеспечены…

Так куда все это делось? Катера, люди, братва и менты, вертолеты? Как корова языком слизала. Заблудились в тайге? Невозможно. Перебили друг друга, как две рати в сказке о золотом петушке? Такое только в сказках – чтобы все до единого погибли, а в тайге – никаких следов побоища. И уж самое невероятное – что американец ухитрился всех перебить. У него должна была дивизия быть в наличии, чтобы роте ОМОНа противостоять и взводу братков. И тем не менее все пропали бесследно.

Хорошо, что предусмотрительный Борис Тимофеевич не отдал ОМОНу никакого письменного распоряжения. Все на устных договоренностях с подполковником Сидорчуком – комбатом. Поэтому и разговоры эти сгинули вместе с пропавшим ментом. Хоть это немного успокаивает. Не то давно бы полетела в кусты буйная головушка хозяина района…

Пока все вроде бы обошлось. Но надолго ли успокоились? Где гарантии, что комбат не успел комулибо обмолвиться или, что еще хуже, доложить по команде?…

Вот и сиди теперь, жди. Упадет ли небо на башку – или пронесет? Эх…

Борис Тимофеевич снова потянулся за коньяком.

* * *

К нашей томской штаб-квартире мы с Тимуром пробирались закоулками.

И вошли не сразу. Сначала минут тридцать из кафе напротив нашего дома на Карла Маркса понаблюдали за главным входом. За это время почтенная соседка с пятого этажа, старушка с венчиком седых волос, спокойно вышла из подъезда в ближайшую булочную и вернулась без всякого опасения, что было недурным знаком. Выбегали детишки-школьники – брат и сестра – из квартиры над нашей. Ненадолго наведывался работник жэка в оранжевой фуфайке. В общем, никаких признаков засады в «засвеченном» подъезде не обнаруживалось. Конечно, после «Чулымского побоища» вряд ли можно было ожидать, что у местной братвы есть силы следить за нами денно и нощно. Но береженого, как известно, и судьба бережет. Тем более что кто-то ведь спалил мой дом, мой родной, собственноручно выстроенный дом.

Сука!

Найду – изуродую, как Бог черепаху…

Допив вполне приличный «эспрессо» и убедившись, что засады не видно, мы прогулялись по противоположной стороне улицы до перекрестка и свернули на проспект Ленина. А уже оттуда скользнули в проулок имени знаменитой монголки Батчимэг Энхжаргал. Которую ни я, ни Тимур так и не научились выговаривать и именовали по-простому: «Бэтмен Заржал».

Чередой типично петербургских двориков, приведенных к 400-летию Томска в весьма презентабельный вид, мы просочились к нашему второму входу и, соблюдая все возможные меры предосторожности, открыли дверь. Неожиданных гостей в резервной хазе не наблюдалось, но следовало проверить и основную.

Первым делом я бросился к серверу нашей локальной сети, который молотил круглосуточно и через многочисленные датчики, установленные по всем углам штаб-хазы, следил за безопасностью жилища. Электронный сторож подморгнул мне зеленым экраном: расслабься, мол. Все чисто.

Тимур улыбнулся:

– Сюда пока не добрались, мстители.

– Поживем – увидим, – мудрость из меня просто перла.

Я толкнул вдоль стены небольшую этажерку на колесиках, заставленную шедеврами изящной словесности – от Гомера до Марининой с Лукьяненко, и пристально вгляделся в освободившийся участок поверхности. Приложив указательный палец к едва заметному, будто выгоревшему на солнце, пятнышку, привел в движение электродвигатели, с еле слышным жужжанием сдвинувшие стальную дюймовую плиту, открывавшую проход в главную хазу.

Внимательно оглядев нишу, выдолбленную в капитальной метровой стене, я убедился, что наш домашний арсенал, разложенный на специально обустроенных полках, в целости и сохранности. Взял в левую руку надежный «Глок», задвинул металлическую дверь в резервную квартиру и уже с большей уверенностью ткнул пальцем в дактилоскопический датчик, открывая проход в основное помещение, выходящее окнами на улицу Карла Маркса.

В дверце шкафа, внутри которого я оказался, был вставлен специальный замаскированный глазок, через который я видел, что внутри помещения посторонних нет. Только теперь я слегка расслабился и вышел в наш городской «бункер», обошел остальные комнаты явочной квартиры и сказал в микрофон на компьютерном столе:

– Действительно чисто, Тимур. Вваливайся. Гостем будешь…

Заварив чайку, который хоть и был фирменным, не шел ни в какое сравнение с приготовленным в пропавшем самоваре, мы сели с Тимуром на просторной кухне обсуждать наши горестные дела.

– Без косячка тут и не сообразить, – задумчиво изрек Тимур.

– Ага, скажи еще «без пол-литры». Навоняешь тут планом – вовек не выветрится. Да ведь ты в последнее время и не баловался вроде бы, а?…

– Да шучу я, адмирал, – Тимур, естественно, намекал на одноглазого, как и я, Нельсона, – хотя сейчас в самую пору бы. Настроение поднять.

– А что это ты распереживался? Жив-здоров. Тепло, светло и мухи не кусают.

Я его провоцировал нарочито прямолинейно, надеясь, что такой разговор выведет нас из мрачного состояния, в котором мы пребывали после визита на Чулым.

– Да? А дом? А Афанасий? – вскинулся мой верный помощник, восприняв все подчеркнуто серьезно.

– А что дом? Дом мы новый отстроим. В бункер они ведь так и не проникли – имущество сюда вывезем, что уцелело. С Афанасием хуже. Если его убили – то уж не воскресить… А если жив – мы о нем скоро услышим, полагаю.

Я еще не знал, что услышим мы о нем скорее, чем я мог предположить.

– Пожалуй, – кивнул Тимур, – но какая же падла все это устроила?

– Ага. Вот это – самый интересный вопрос. И если мы хотим на него ответить, надо выяснить, во-первых, кому это было нужно, и во-вторых, кто это в принципе мог организовать…

– А что тут выяснять? Братва, естественно, – и к гадалке ходить не надо.

– Этот вариант самый очевидный, конечно. Но не обязательно верный – вот в чем закавыка. – Я замолчал, задумавшись на минуту.

Паузой воспользовался Тимур, организовав к чаю приличный завтрак из запасов, которыми был набит наш холодильник. В него, не нагибаясь, вполне мог зайти баскетболист.

Тимур настрогал копченой колбаски питерского завода «Парнас», которую мне доставляли в центральный универсам Томска по спецзаказу. Достал красной рыбки, масла и сварганил два типа бутербродов. Зная, что на меня иногда, хоть и не часто, находит желание слопать что-нибудь стандартное для европейских отелей, залил йогуртом набольшую мисочку мюслей с лесными ягодами. Хотя сам косился на это питание, словно вождь мирового пролетариата на кулаков-мироедов, и за обе щеки уплетал бутерброды, запивая чаем.

Я поковырялся ложкой в мюслях. Краем глаза заметил собственную физиономию в зеркале, что виднелось в прихожей: на улице встретил бы такого – испугался. Мрачная и злая рожа. Готов убить первого встречного-поперечного. М-да. Так жить нельзя. Невозможно. Надо что-то предпринимать.

– Так вот, – продолжил я, пропихивая в себя мюсли бутербродом с форелью. – Не верится мне, что братки нам за пахана мстят.

Чай все-таки был неплох. Я с наслаждением запил бутерброд и почувствовал себя несколько миролюбивее.

– Почему это? – не понял оруженосец.

– Потому что они сейчас больше о собственной шкуре заботятся. Кислого мы ухайдакали? Значит, нужен новый пастух. Они сейчас за власть грызутся – одни одеяло на себя тянут, другие от ответственности отпихиваются. Ну и постреляют чуток друг в друга, наверное. А вот за пропавшего пахана мстить… не думаю. Времени у них для этого попросту нет.

– А кто же?

– Вот это-то меня и беспокоит больше всего. Кому-то мы еще дорожку тут перебежали. И этот кто-то шишка тоже ничего себе – ведь не зря сумел нас в аэропорту задержать. За здорово живешь не станут аэрофлотчики граждан мурыжить. Либо денег дал, либо влияние имеет.

– Не факт. Просто позвонить и сказать, что вон тот тип с оборванными ушами – потомственный террорист.

– Потомственный? – усомнился я.

– А то? – гордо ответил Тимур. – У каждого в предках хоть один террорист да затесался.

Я молча поднял брови, радуясь тому, что Тимур немного отошел от тяжких раздумий.

– Нет, ты представь, – бывший историк Тимур не на шутку завелся, – все эти генеалогические древа… Они ведь избирательны. Род ведется по мужской линии и по самому родовитому представителю. Но ведь у каждого поколения – по два родителя, по четыре бабушки и дедушки…

– По шестнадцать прабабок, – продолжил я, – я умею считать, представь себе.

– Ну вот, – обрадовался Тимур. – Считается, что за век сменяется три-четыре поколения людей. Пусть даже железно четыре. У нас большинство дворян ведут родословную с петровских времен, ну пусть с начала восемнадцатого века. То бишь три века минуло. Двенадцать поколений. Два в двенадцатой – четыре с лишним тысячи предков у каждого сегодняшнего живущего. Ну и как? Тот, кто считает себя дворянином, – откуда наберет в те годы четыре тысячи дворянских предков?… А если от Рюрика посчитать? Несколько миллионов! Среди них и смерды, и беглые каторжане, и государевы слуги, и революционеры. В общем, где-нибудь обязательно затесался тать, народоволец или террорист. Поэтому – да, потомственный…

Я слушал не перебивая, хотя, по моему убеждению, пирамида, описываемая Тимуром, была неправильно повернута. Все-таки считают от основателя – одного человека – каторжанин ли он или принц. А уж потом от вершины – с поколениями – расширяясь. Но я был рад, что голова Тимура стала функционировать в нормальном режиме. И поэтому счел возможным вернуться к первоначальной теме беседы.

– Наверное, можно было и позвонить. Но, убедившись, что мы – законопослушные граждане, нас бы вскоре отпустили. Но нас ведь специально задерживали, понимаешь?

– Угу. – Тимур задумался.

Его раздумья прервала мелодия песни «Город над вольной Невой…», раздавшаяся из моего мобильника.

Номер абонента не высветился.

Звонивший был краток:

– Слышь, американец! У меня тут бурят один косоглазый имеется… Афанасием звать. Не знаю, что с ним делать. То ли убить его, то ли тебе продать… Ты пока подумай, а я тебе завтра вечером позвоню…

И гудки…

Я врубил динамик компьютера, на который автоматически через инфракрасный порт был в цифровом виде записан этот недолгий монолог: «…то ли убить его, то ли тебе продать…».

Тимур аж присвистнул:

– Ни хера ж себе пельмень! А кто это? Что-то голосок знакомый, а?

Я прокрутил запись еще раз – Тимур был прав. Действительно, я где-то раньше слышал этот голос, искаженный телефоном, но со знакомыми интонациями. Слышал… Да только вот где? Убей – не вспомнить…