Текст книги "Рок"

Б. К. Седов
Рок

Пролог

Говорят, что не стоит зарекаться от тюрьмы да от сумы.

Совершенно с этим согласен, а лично от себя могу только добавить, что зарекаться не стоит вообще. Недаром народная мудрость говорит о той самой вороне, которая зарекалась говна не клевать.

Вот и я о том тоже…

Год назад, приземлившись в Пулково после всех моих американских и германских приключений, я думал о том, что теперь-то уж ничто не заставит меня покинуть родную до оскомины российскую землю, на которой я родился и которая в должное время примет меня в свои недра.

Однако все оказалось совсем не так.

То есть в свои недра она меня, конечно же, примет, если только мой хладный труп не брякнется оземь где-нибудь в пыльной Оклахоме, чистеньком Цюрихе или революционном Гондурасе. В общем, понял я, что надеяться на тихую и спокойную жизнь не стоит даже с таким богатством, как у меня. А если рассудить здраво и не притворяться перед самим собой, то именно оно, богатство мое, сундучки мои кованые с золотишком да с алмазами, именно весь этот сказочный клад, свалившийся мне на голову, и не даст мне спокойной жизни.

А вот тут я, похоже, и соврал.

Клад этот, чтоб ему сгореть, вовсе не сваливался на мою голову.

Я же сам в погоне за приключениями на собственную задницу нашел оба Корана, сам организовал тот дурацкий конкурс красоты, сам пробрался во дворец к шаху, причемнароду при этом положил – мама не горюй, сам нашел пещеру на Волге, сам… Эх, да что там!

Сам. Все сам.

И нечего изображать из себя игрушку в руках коварной судьбы.

У меня и без этих сокровищ денег еще оставалось столько, что хватило бы на все, что только может прийти в голову. И от ментов поганых скрыться ничего не стоило, и от воров жадных, и от фундаменталистов арабских…

Да за пару лимонов зеленых мою физиономию так могли бы перекроить, что не то что мама родная – апостол Петр не разобрался бы, кто перед ним. За такие деньги из меня хоть китайца, хоть Мэрил Стрип сделать могли бы. И скрылся бы я от тех, кто меня сильно обнять хочет, навсегда и навеки.

Вот только от самого себя мне не скрыться.

Тут уж никакие пластические операции не помогут. Как морду ни меняй, а нутро все равно тем же останется. А таких операций, чтобы нутро изменить, пока что не делают. Ну разве что лоботомия… Но это, честно говоря – не для меня.

Видел я этих прооперированных ребят.

Одно слово – овощи!

Изо рта слюни текут, из штанов – то, что через низ выходит. Счастливая улыбочка… Эх, и обозлились бы все эти Дяди Паши со Стилетами, если бы я попал к ним в руки в таком виде.

Вот он – Знахарь, бери его, делай с ним все, что хочешь!

Только толку с этого – ноль.

Можно, конечно, почикать этого Знахаря, можно ему ручки-ножки к ушам завернуть, можно даже паяльник в жопу засунуть. И что? А ничего. Ну будет этот самый овощ визжать и хрюкать от боли, будет слюни пускать и штаны пачкать, но ведь даже слова не скажет. В голове-то у него – пусто!

А им всем именно моя голова нужна. И ценят они ее повыше, чем голову того же академика Ландау или, скажем, Альберта Эйнштейна.

Вот какой я, оказывается, ценный парень! А самое главное, неугомонный.

Да уж…

Правильно сказала Наташа тогда на греческом острове: «Все, что мы делаем, мы делаем исключительно ради собственного удовольствия». И во все эти заблуды я лезу по своей собственной воле. Похоже, что я, как и Наташа, царство ей небесное, стал адреналиновым наркоманом. Экстремалом этаким. Надо бы, кстати, попробовать с моста на резинках прыгнуть…

Я посмотрел в иллюминатор и увидел далеко внизу аккуратно нарезанные голландские угодья, на которых частыми столбиками торчали ветряные мельницы, медленно шевелившие щепочками крыльев.

Голландия.

Это слово не вызывало у меня никаких ассоциаций, кроме тюльпанов и легализованных наркотиков. Ну еще художники… Ни хрена не помню. Брейгель, что ли, или этот, как его – Ван Тог? Ну совсем ничего в голове нету. Будто мне самому эту самую лоботомию сделали. А, вот! Еще Левенгук, который микроскоп изобрел, он тоже вроде бы голландец.

А еще в Голландии сливочное масло, коровы размером с грузовик и тугие толстопятые девки в национальных передниках, которые за этими коровами смотрят. И девки эти такие же, как коровы. Большие, сисястые и тупые. Похоже, на этом мое представление о Голландии исчерпалось, и, снова посмотрев вниз, я решил, что остальное придется познавать по ходу дела.

Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

Именно глаза, а не глаз, потому что моему новому помощнику Косте удалось-таки убедить меня вставить стеклянную фиксу. И он, конечно же, был прав на все сто процентов. Уж больно приметен человек с черной шелковой повязкой на лице. А глазик этот новый был сделан по высшему классу. Он даже мог поворачиваться вместе с настоящим. После косметической операции я начал носить дымчатые очки, и теперь никто не могдаже заподозрить, что я одноглазый, как пират. Или как циклоп.

За последнее время все мои недруги, которые жаждали встречи со мной, привыкли к тому, что Знахарь ходит с повязкой, не скрывая своего увечья. А теперь, даже если я пройду в двух шагах от кого-нибудь из них, то на меня наверняка просто не обратят внимания. А это было весьма полезно для моего здоровья и для моих дальнейших планов.

Костя сидел через проход от меня и читал какую-то книжку. Он настоял на том, что будет наблюдать за ситуацией со стороны, и в нужный момент появится, как туз из рукава. Пусть те, кого заинтересует моя персона, не догадываются о том, что я не один.

Тогда, на Волге, после посещения пещеры Али-Бабы, мы первым делом выгрузили мертвецки пьяного капитана нашего пароходика на безлюдный берег километрах в десяти от пещеры, а затем на всех парах направились в Казань.

На казанской пристани распоряжаться начал Костя, и уже через минуту водитель старого «Форда», сжимая в зубах пятьдесят долларов, мчал нас в городскую инфекционную больницу. Там Костя раздал еще несколько зеленоватых бумажек, и главврач, который сразу стал чрезвычайно предупредителен, расторопен и понятлив, занялся нами лично.

Я объяснил ему ситуацию, естественно, не касаясь имен и обстоятельств, то есть рассказал о том, что один злодей ввел девушке культуру столбняка. Алена получила несколько уколов в разные части своего молодого тела, главврач поклялся именем профессора Бехтерева, что теперь опасность миновала, и я, наконец, успокоился.

После этого, оставив Алену в гостинице, мы с Костей арендовали за пятьсот долларов моторную лодку, положили в нее две лопаты и отправились обратно к пещере. Сказать по правде, когда мы причалили к тому месту, где несколько часов назад стоял ржавый «Степан Разинь», я начал волноваться.

Нам предстояло похоронить Наташу. Сначала я хотел организовать это по полной программе, на кладбище, с памятником, но потом вспомнил, что однажды уже делал этодля другой женщины. Повторяться не хотелось, и поэтому я решил просто похоронить ее в лесу, подальше от берега Волги. Закончив это невеселое дело, мы зашвырнули лопаты в кусты и, спустившись с обрывистого берега, залезли в моторку.

Старый «Вихрь» завелся не сразу, поэтому пришлось прибегнуть к волшебным российским заклинаниям, касавшихся матерей тех, кто его изготовил, а также родственников хозяина моторки. Заклинания подействовали, и мы, наконец, тронулись в обратный путь. Я оглянулся на медленно удалявшийся берег и подумал о Наташе, которая теперь покоилась в земле. Никто чужой не смог бы найти ее могилу. Уж об этом мы позаботились. То, место, где мы похоронили ее, было тщательно замаскировано дерном. Никто не должен был побеспокоить ее, и поэтому мы сделали все честно и аккуратно.

Да, мы постарались, как могли, и теперь Наташу могли найти разве что археологи из далекого и счастливого будущего.

В динамиках раздался щелчок и негромкий женский голос произнес:

«Через несколько минут наш самолет начнет снижаться для посадки. Экипаж: просит пассажиров пристегнуть ремни и не курить».

Я, отвлекшись от воспоминаний, начал искать завалившуюся куда-то пряжку ремня.

Наконец пряжка нашлась, я пристегнулся, и проходившая мимо усталая стюардесса поправила на мне ремень и привычно улыбнулась. Так, наверное, будут улыбаться на моих похоронах, подумал я, и хмыкнул. Стюардесса вопросительно посмотрела на меня, но я улыбнулся ей в ответ и отрицательно покачал головой.

Самолет медленно опустил нос и начал мягко проваливаться вниз.

Я всегда любил смотреть в иллюминатор, вот и сейчас уперся носом в выгнутое холодное стекло. Правое крыло, недалеко от которого я сидел, указывало вниз, и подо мной аккуратными прямоугольниками разного цвета медленно поворачивались голландские просторы. Самолет плавноскользил к земле и через несколько минут должен был приземлиться в аэропорту Амстердама, столицы тюльпанов и легализованного гашиша.

Допрыгаются когда-нибудь эти либералы, ох, допрыгаются…

Аукнутся им все эти наркобары, свободная продажа легких наркотиков, вся эта псевдосвобода с порнографией вкупе. Вот превратится Голландия в страну обкуренных недоумков, которые, кроме травки и постели, ни о чем не думают, задергаются тогда правители ихние, да только поздно будет. А хачики-то арабские – уже наготове. И тогда будут они всем заправлять, а голландцы безголовые переквалифицируются в гардеробщиков и дворников. И станут бородатым прислуживать. Гадом буду, так и случится, если не очухаются голландцы от своего либерального кайфа.

А вообще-то хрен с ними со всеми. У меня и своих забот хватает.

Внизу совсем уже близко замелькали служебные постройки с непонятными голландскими надписями, колеса со стуком зацепили посадочную полосу, и тут же турбины взвыли на реверсе. Почувствовав твердую землю, пассажиры радостно загомонили и стали аплодировать. Меня потянуло вперед, самолет катился все медленнее и наконец со скоростью обычного рейсового автобуса свернул на боковую полосу, ведущую к зданию аэровокзала.

Давешняя стюардесса вышла из-за занавески и сказала:

«Прошу всех оставаться на местах до полной остановки. К выходу мы вас пригласим».

Она повторила эту фразу на английском и на голландском и исчезла за занавеской. Ну что ж, как скажешь, подумал я и снова уставился в окно. Самолет остановился, и настала тишина, нарушаемая только негромкими разговорами дисциплинированно сидевших на своих местах пассажиров.

В Голландии я еще не был, подумал я, и тут проводница наконец разрешила нам всем выметаться из самолета.

Мы с Костей переглянулись и кивнули друг другу.

Привет, Амстердам!

Часть первая

Глава 1. Золото, бриллианты

Отель, в котором мы поселились, имел приятное для русского уха название «Ханс эн Мойше», которое, однако, говорило вовсе не о дружбе немца с евреем.

На самом деле эти два слова значили «Гусь и мышонок».

Если ты побывал в одной гостинице – считай, что видел их все.

Что отель «Хилтон» в Лондоне, что дом приезжих «Герасим» в Хацапетовке – по большому счету никакой разницы нет. Место, которое никогда не станет твоим. Временное пристанище. Казенный уют. Дежурные улыбки и фальшивое радушие. И то, что в «Хилтоне» ты платишь тысячи долларов, а в заштатном постоялом дворе – сотни рублей, вовсе не говорит в пользу дорогого отеля. Разницы нет.

Но можно посмотреть на это и с другой стороны.

Старинные дорогие картины на чистых стенах номера в дорогом европейском отеле, выглядят гораздо привлекательнее шустрых тараканов, которые иногда падают в закусь, расставленную на тумбочке из-под давно сгоревшего черно-белого телевизора. Вежливые слуги почему-то располагают к себе больше, чем не очень трезвая горничная, вечно недовольная постояльцами. А уж обед на белой, как альпийский снег, скатерти не идет ни в какое сравнение с позавчерашними щами в плохо вымытой тарелке, особенно если в этих щах только что погибла крупная муха, отливающая металлической синевой. Так что, хоть все постоялые дворы и одинаковы по сути, я все-таки предпочитаю те, где за мои собственные деньги мне доставят наименьшее количество неприятных ощущений.

Окна нашего номера выходили на уютную круглую площадь, выложенную древней брусчаткой, и вокруг этой площади были аккуратно расставлены чистенькие домики, один из которых был не иначе как ратушей, а в остальных располагались разнообразные магазинчики, которые хотелось называть старинным уютным словом «лавка».

Полюбовавшись из окна на площадь с ратушей, мы с Костей решили немного отдохнуть с дороги и заказали в номер пива и крабов. На крабах настоял Костя, и у меня появилось сильнейшее подозрение, что они в свое время произвели на него такое же неизгладимое впечатление, как огненная вода на индейца, и теперь он будет трескать их при любой возможности и в неприличных количествах. Ну да и ладно, пусть трескает. Моих денег хватит, чтобы обеспечить крабами все его потомство в шести поколениях.

Развалившись в креслах, обтянутых расшитым шелком, мы тянули пиво и лениво перебрасывались незначительными фразами.

– А что, Костя, – обратился ко мне тезка, поставив на инкрустированный столик пустой стакан, по стенкам которого стекала пивная пена, – мне тут нравится. Совсем не то, что в Казани.

– Еще бы тебе не нравилось, – усмехнулся я, наливая себе еще пива, – за полторы штуки баксов в сутки всякому понравится. А если не понравится, то можно высказать претензию, и, будь уверен, они тут засуетятся, как наскипидаренные. У тебя есть претензия?

– У меня? – изумился Костя. – Не-ет, у меня претензий не имеется. Тут тебе не Казань, где я обнаружил под раковиной чьи-то засохшие носки.

– Вот и хорошо, – одобрил я его ответ. – А теперь давай-ка лучше порассуждаем о том, что нам предстоит сделать.

В моем номере Костя был как бы гостем. Мы тщательно скрывали, что путешествуем вместе, и, прежде чем постучать ко мне, Костя бдительно осмотрел коридор и убедился в том, что его никто не видит. Его номер был напротив, так что в случае чего он мог сразу же вмешаться в ход событий, если они станут неприятными для меня.

– Кстати, – сказал я по-английски, – мне до сих пор так и неизвестно, знаешь ли ты иностранные языки. Как насчет этого?

– Насчет этого, – без малейшей задержки ответил Костя на английском, – у меня все в порядке. Может быть, в моем английском и нет такого наглого американского прононса, как у тебя, зато я окончил английскую школу, да и в университете с иностранным у меня было все нормально. Между прочим, я еще и немецкий знаю.

И он бойко затарахтел на языке поэта Гейне и доктора Геббельса.

Я ничего не понял, но то, что с немецким у него было тоже все в порядке, до меня дошло сразу же. Поэтому я замахал обеими руками, и Костя с довольной улыбкой заткнулся.

– Так… Экзамен сдал. Давай зачетку.

– Вот она, – ответил Костя и подвинул ко мне пустой стакан.

Делать было нечего, и я выставил ему зачет, открыв новую бутылку и наполнив его стакан до краев. Пена поднялась кексом, но не потекла вниз. Хорошее пиво, подумал я и налил себе.

Мы приложились к пиву, и беседа на некоторое время прервалась.

Пиво действительно было весьма приличным. Делая заказ, я по привычке назвал свое любимое пиво «Грольш», но официант в белых перчатках пренебрежительно ухмыльнулся и сказал, что это водичка для учителей воскресных школ. А если господа желают попробовать настоящий голландский бир, то он может предложить дюжину прославленного темного «Риддер Донкера». Кругозор следует расширять, поэтому мы согласились.

Через несколько минут в номер вкатили сверкающую тележку с пивом, крабами и хрустальными стаканами. Поклонившись, слуга исчез. Темный «Риддер Донкер» и в самом деле оказался весьма приличным варевом, ничем не уступающим «Грольшу», и мое почтение к голландским пивоварам слегка подросло.

Пиво было ощутимо крепким, и, с удовольствием почувствовав, как алкоголь наносит моему организму непоправимый вред, я закурил сигарету и глубоко затянулся. Костя сделал то же самое.

Все это было весьма приятно, но не могло продолжаться долго. Мы прилетели в Амстердам вовсе не для того, чтобы накачиваться голландским пивом. Сегодня – ладно. День приезда и все такое. Но с завтрашнего утра начинаются дела, и дела серьезные, так что особенно расслабляться не стоило.

Я посмотрел на стол и увидел, что из двенадцати небольших бутылочек осталось всего четыре. Перехватив мой взгляд, Костя тоже пересчитал их и сказал голосом радиодиктора, ведущего производственную гимнастику:

– И достаточно.

– Правильно, – поддержал я его, – завтра утром ставим ноги на ширину плеч – и вперед.

– Главное – не забыть прижать локти к бокам, а уши – к голове.

– Точно.

Шутки – шутками, а действия нам предстояли грандиозные, и, помня о том, что говорила Наташа, я был склонен считать их в большей степени игрой, чем делами. Да оно так и интереснее. А кроме того – с чего начинается «Пиковая дама»?

Правильно!

Что наша жизнь? Игра!

Вот и поиграем.

И на этот раз – с бо-ольшими козырями. Я посмотрел на Костю и спросил:

– Ты уверен, что сможешь достать приглашения?

– Считай, что они у нас в кармане.

– Точно? Не забывай, что от этого зависит очень многое. Если мы не попадем на аукцион, то столкнемся с большими трудностями. Мы, конечно, все сделаем, но это будет геморрой и ненужная суета.

– Да точно, точно, – отмахнулся Костя, – не беспокойся, тезка, все будет как надо. Если ты забыл, что работа федерального спеца – грязное дело, так я тебе напомню об этом. У нас, то есть правильнее будет сказать – у них, я-то ведь уже пять лет, как не с ними, очень многое основано на шантаже. Человек, находящийся на крюке, из страха может сделать очень многое, а главное – будет держать язык за зубами. Здесь, в Амстердаме, у меня как раз есть такой человечек. Когда-то он был простым советским гражданином, потом соблазнился красивой западной жизнью и попытался стать шпионом за заграничные шмотки и тонкую пачку долларов. В общем, история как в классическом советском фельетоне. А мы, чекисты, тут как тут. Хвать его – и к ногтю. Сажать в тюрьму – резона нет. А вот сделать из него своего агента – милое дело. И пусть он не имеет никакого влияния в этой самой Голландии, куда мы его таки выпустили, но зато теперь нам с тобой нужно два приглашения на аукцион, и, уверяю тебя, он ушами землю рыть будет, а приглашения достанет.

– Это хорошо, – согласился я, – но для гарантии скажи ему, что он получит столько денег, сколько потребуется не ему лично, а для того, чтобы достать приглашения.

– Обойдется, – пренебрежительно бросил Костя.

– Нет, не обойдется, – решительно возразил я, – один только кнут, один только страх не являются гарантией. А вот ты ему и кнут покажи, и пряник дай понюхать, и тогда мы будем застрахованы от того, что он с отчаяния начнет прятаться от нас. Ведь тогда мы окажемся в дурацком положении. Понимаешь?

– Понимаю, – вздохнул Костя. – Как скажешь, так и будет.

– Мне нравится твоя понятливость. За это можно и еще по одной.

Мы разлили пиво, и я спросил:

– А чем он тут занимается?

– Он владелец похоронной конторы. Обслуживает исключительно православных русских. А поскольку их тут, как тараканов на столе у алкаша, то работы у него хватает. В общем, не бедствует.

– Ишь ты, – я покрутил головой. – Его фамилия случайно не Безенчук? А контора не «Милости просим» называется?

– Не-ет, – засмеялся Костя, – он простой советский Семен Борисович Лившиц, а если точнее, то – Соломон Борухович. А здесь он – хер ван Леевен. И считается русским.

– Ну, это нам знакомо. Я, когда в Штатах ошивался, тоже сначала не мог понять, почему это америкосы называют русскими всех, кто приехал из бывшего Союза. И армян, и евреев, и казахов. А потом привык и перестал обращать внимание.

– И это правильно, – сказал Костя и открыл две последние бутылочки.

– Так значит, будут приглашения? – строго спросил я.

– А как же! Да ты сейчас сам все услышишь.

Костя потянулся к телефону, но добротное голландское пиво сделало его движение неточным, и он опрокинул пустую бутылку.

– А пивко-то ничего себе! – удовлетворенно заметил он, нагибаясь за укатившейся под кресло посудиной. – Хорошо цепляет.

– Ага, – подтвердил я и окинул взглядом стол. Все бутылки были пусты, от крабов не осталось и следа, так что я со спокойной совестью взял со стола миниатюрный селектор и нажал кнопку.

– Администратор слушает, – раздался из селектора приятный женский голос.

– Нужно убрать в номере.

– Сию минуту, – ответила невидимая голландская красотка и отключилась.

Прошло меньше минуты, и в дверь постучали.

– Войдите, – сказал я, и на пороге показались две крупные румяные девушки в униформе отеля. На передниках были изображены гусь и мышь, которые держали в руках, а точнее – в лапе и в крыле по кружке пива с высокой шапкой пены.

Девушки быстро осмотрели фронт работ, видимо, нацеливаясь перевернуть и пропылесосить весь номер, но я охладил их трудовой порыв, сказав:

– Нет-нет, просто уберите со стола.

На их лицах отразилось разочарование, и одна из них спросила:

– И все?

– И все, – кивнул я.

Девушки мигом убрали со стола и ушли.

Костя сидел в кресле с сигаретой в одной руке и радиотелефоном в другой. Уставившись в потолок, он шевелил губами.

– Номер забыл? – поинтересовался я.

– Вот еще, – ответил Костя, – просто я его вспоминаю.

– А если не вспомнишь?

– Исключено. Вас, простых урок, этому не учат, а мы, профессиональные шпионы, владеем приемами запоминания. Без этого – никуда. Так что сейчас… сейчас… Есть!

– Вспомнил?

– Вообще-то вспоминают то, что забыли. А я с помощью особых приемов извлекал информацию из долговременной памяти.

– Хорошо. Извлек?

– А как же!

– Ну-ну…

Костина манера разговора иногда до боли напоминала мне Наташу. Вот и сейчас, когда он проехался насчет тупых урок и ловких шпионов, я словно наяву увидел перед собой свою сумасшедшую компаньонку по смертельным прыжкам и ужимкам.

Почувствовав легкую грусть, я вздохнул и спросил:

– А скажи мне, Костя, почему это ты разговариваешь, как Наташа? Может, вы с ней, как бы это сказать, некоторое время провели вместе?

Он невесело улыбнулся и, помолчав, ответил:

– Нет, не провели, хотя когда-то я очень этого хотел. – Он помолчал и добавил: – Нас было пятеро друзей. Мы и в универе были вместе, и в училище… Ну и, понятное дело, у нас выработался свой язык, своя манера выражаться. А потом мы с Наташей ушли из ФСБ, а из тех троих, кто там остался, двое погибли, а Мишка застрелился. Так что теперь из нашей когда-то веселой и дружной компании остался только я один.

– Извини, – сказал я.

– Да ладно, о чем ты говоришь, – ответил Костя. – Ну что, звонить?

– Давай, – согласился я и тайком посмотрел на опустевший стол.

Хотелось еще пива, но нужно было хотя бы выдержать пристойную паузу.

Что я – алкаш какой-нибудь, что ли?

Костя набрал номер и приложил трубку к уху.

Потом он нажал на кнопку громкой связи, и в номере стали слышны гудки, потом раздался тихий щелчок, и мужской голос поинтересовался с еврейским акцентом:

– Вам кого?

– А мне тебя, Сеня.

– И что? Кто это?

– С тобой говорит Вениамин Апполинариевич Ментиков, – четко и раздельно произнес Костя.

Настала тишина, которую нарушало только дыхание Лившица, звучавшее в динамике телефонного аппарата.

– О Господи, – наконец сказал он уже без всякого местечкового акцента, – жили, не тужили… Что тебе нужно?

– Да ты не беспокойся, ничего особенного.

– Знаю я ваше «ничего особенного». А потом – контейнеры, микропленки и прочая херня.

– Не беспокойся. Действительно – ничего особенного. Но очень важно и очень нужно. И если ты не сделаешь этого, вот тогда начнется та самая херня, о которой ты только что сказал. И даже больше.

– Ладно. Давай, говори.

Костя посмотрел на меня и сказал:

– Через четыре дня, восьмого числа, в королевском павильоне состоится международный аукцион драгоценностей. Мне нужны два приглашения.

– И все?

– И все.

– Та-ак… Точно все?

– Точно.

– Я знаю об этом аукционе. А тебе известно, что все приглашения именные?

– Известно, – соврал Костя.

– И что я теперь должен делать? Брать наши с Софочкой приглашения и подделывать в них имена, как оценки в дневнике?

– Ого! – удивился Костя. – Видать, похоронный бизнес не так уж и плох, раз ты ходишь по таким мероприятиям?

– Ну, плох, не плох – мое дело. А вот как сделать приглашения для вас… Разве что Давид Рувимович…

– Да хоть Давид Рувимович, хоть Цодик Соломонович, хоть сам пророк Моисей, но чтобы приглашения были. Иначе – сам знаешь. У нас длинные руки.

Костя подмигнул мне, и я зажал рот, чтобы не рассмеяться и не нарушить такой щекотливый разговор.

– У них длинные руки! А у нас длинные ноги, – не растерялся питерский Лившиц. – Может, померяемся?

– Не советую, – угрожающе сказал Костя и тут же смягчил тон: – Между прочим, если для этого нужны деньги, скажи. Деньги есть.

– С этого и нужно было начинать. А то – длинные руки, длинные руки… Говори имена.

– Бабкин Константин Александрович и Берзин Виктор Сергеевич. Оба – граждане России.

Берзин – это я.

Документы на это имя Костя принес мне через два дня после того, как мы вернулись из Татарии в Питер. Он сказал, что в течение трех месяцев они будут абсолютно надежны, а потом следует поменять их на другие. Я не стал спрашивать, в чем тут дело, да и не нужно мне было вникать во все эти заморочки.

Я вполне доверял этому темноволосому жилистому парню со шрамом на левой скуле. Во-первых, моя собственная интуиция подсказывала мне, что ему можно доверять, а во-вторых – он помогал Наташе, когда она уберегала меня от опасностей, о которых я даже и не подозревал, он же готовил вместе с ней мой побег из «Крестов».

– …Виктор Сергеевич, – бормотал в трубку Лившиц.

Он записывал наши имена, и было слышно, как на том конце линии ручка шуршит по бумаге.

– Так. Позвоните мне завтра в одиннадцать утра. Посмотрим, что удастся сделать.

– Не «посмотрим», а чтобы приглашения были, – твердо сказал Костя.

– Ладно, ладно, не напирай. Все. И Лившиц повесил трубку.

Я посмотрел на Костю, и он сказал:

– Этот Лившиц не такой уж слабый парнишка. Хоть и попался на позорном деле, но все-таки он не из тех, кто сразу же превращается в студень.

– Я это понял, – кивнул я.

– Да. Но крючочек у нас достаточно крепкий. В абонентском сейфе Банка Голландии лежит пистолет, из которого шесть лет назад были застрелены двое полицейских. Тогда убийцу так и не нашли. А на пистолете этом – отпечатки пальцев Лившица. И он об этом знает.

– Так он что – и тут успел отличиться?

– Конечно нет! Он тут вообще ни при чем. А с пистолетом этим я сам все организовал.

Костя помолчал и добавил:

– Слушай, давай не будем об этом. Это та самая грязь, о которой я меньше всего хотел бы говорить с тобой. Ты ведь тоже подставленный со всех сторон, и сделали это такие ребята, как я. Понимать?

– Да, понимаю, – ответил я. – Не будем.

– Вот и хорошо, – с видимым облегчением сказал Костя.

Он снова помолчал, потом кашлянул и спросил:

– Слушай, а тебе не кажется, что по пивку можно пройтись еще разочек?

Я рассмеялся:

– А я и не знал, что у вас там, в этом вашем федеральном спецпансионате, еще и чтение мыслей преподают!

Костя тоже засмеялся и ответил:

– А ты бы посмотрел на себя со стороны, когда следил за тем, как девки бутылки со стола собирали! Да у тебя на лбу было написано, что тебе еще пива хочется.

– Да? – Я почесал лоб. – Нужно следить за собой, а то кто-нибудь сильно вредный сможет прочесть мои самые важные мысли.

– Не помешало бы, – согласился Костя и взял со стола селектор.

Нажав кнопку, он барским голосом сказал по-английски:

– Дюжину «Риддер Донкера» в номер, – и отключился.

Я посмотрел на часы, засек положение секундной стрелки, и мы оба уставились на дверь. Через двадцать семь секунд раздался стук, и мы одновременно и радостно воскликнули:

– Войдите!

На пороге показалась уже знакомая никелированная тележка, уставленная пивом и стаканами. Костя осмотрел ее и разочарованно протянул:

– А где крабы?

– Вы не заказывали, – любезно ответил официант.

– Зато заказываю теперь. Крабов, и побольше!

– Слушаюсь, – отозвался официант и бесшумно пропал.

Я встал с кресла и подошел к окну.

На улице начало темнеть, и по периметру площади загорелись старинные фонари.

Понятное дело, светилось в них электричество, но сами столбы и прочая арматура были весьма антикварными. Мне захотелось прогуляться по этому старинному и красивому городу, и, повернувшись к Косте, я сказал:

– Пошли, прошвырнемся по Амстердаму?

– А пиво?

– Ты что, думаешь, там, на улице, пивных нету, что ли?

– Хорошая мысль. Пошли.

Мы направились к выходу, но в это время дверь открылась, и официант вкатил тележку, на которой стояло огромное блюдо, накрытое сверкающим колпаком.

– Господа хотят отменить заказ? – не моргнув глазом, поинтересовался он.

– Ни в коем случае, – с жаром ответил Костя, – оставьте все, как есть, а господа пока что прогуляются.

– Может быть, поставить в холодильник?

– Вы очень любезны, – согласился Костя. Выйдя из гостиницы, мы остановились на минуту, решая, в какую сторону идти, и в это время из сгущавшихся сумерек в свет фонаря вышли двое здоровых широкоплечих ребят в спортивной униформе «Адидас».

Я увидел, что они обуты в лаковые штиблеты с квадратными носами, и меня охватила тоска.

Один из них хлопнул другого по плечу и сказал:

– Да ты не ссы, брателла! Как Бульдозер сказал, так и будет. Он пацан конкретный. А с этим барыгой мы разберемся в лучшем виде. Он и бабло нам отдаст до последней копейки, и сосать будет у всех по очереди. Так что – все путем.

– Да я и не ссу, – ответил другой, – только Акимов просто так деньги не отдаст. Кто же просто так свое отдает?

– Что такое «просто так» – знаешь? Вот мы ему «просто так» и организуем. Так что отдаст как миленький. А эти его интернаты сраные и так обойдутся. Этих детишек обиженных надо просто утопить, как щенят, чтобы не коптили небо. Тоже мне, благодетель нашелся! Пошли, брателла, на набережную, пощупаем кочки у здешних мокрощелок! Они тут сговорчивые, особенно если травкой угостишь.

Оба заржали и направились в одну из узких улочек, отходивших от площади.

Я посмотрел на Костю и поразился тому, как изменилось его лицо. Теперь это было лицо безжалостного убийцы. Почувствовав мой взгляд, он повернулся ко мне, посмотрел в глаза и спросил:

– Ну что, хочешь грохнуть их?

Я твердо ответил:

– Хочу.

– Так за чем же дело стало? Пойдем и замочим.

– Нет, Костя. У нас дела поважнее. Так что… Извини.

– Да уж. Твари поганые. – И Костя смачно харкнул на землю. Потом снова посмотрел на меня и сказал: – А пойдем-ка, тезка, да по водочке!

– А пойдем! – согласился я. – Пивом голову не обманешь.

И мы тоже направились в одну из узких извилистых улочек, отходивших от старинной площади с ратушей.