Текст книги "Фрики Европы, или Экспедиция за вином. Полудорожный роман"

Часть вторая
В чем, по-твоему, счастье?

После контроля нас, ожидающих поезд, «сторожила» молодая и даже симпатичная пограничница с хвостиком. В беретике, в солдатских шкарах и с дубинкой. Точнее с дубиночкой. Всё аккуратненькое, кокетливое и чистенькое, как на манекене. Пользы от неё столько же. Чисто напоминает, стоит – кто мы, а кто она и где мы вообще находимся. А вот поджопник ей дай, расплачется. Не знаю, что-то тут не так. Неужели она будет стоять возле кучки пассажиров до самой пенсии?

Слава богу, паспорта не перепутал, еду дальше.

Наш маленький поезд в один вагон останавливается на заставе. Домик пограничников, ржавая смотровая вышка, крашенный белым бордюр, собачка и три параболические «тарелки». Без «тарелок» всё выглядело бы точно так, как в пятидесятых.

Вагончик наш два раза пробегают пограничники. На всякий случай типа, нет ли трупов, фаршированных блоками сигарет и ящиками водки. Ритуал такой. Да и не сидеть же сложа руки, хоть пару раз в сутки по вагону пробежаться – какая-никакая физкультура. А если трупик попадётся, премию дадут. Вот умрёт вдруг старушка-туристка прямо на границе – могут и в газетах написать.

Но вообще-то странно устроено общество, раз в нём существуют профессии, суть которых заключается в недоверии ко всем остальным гражданам и каждодневной проверке окружающих на вшивость.

Тиса. Мутная, стрёмная, ничейная. Ни рыбаков, ни лодок, ни пляжей. Реки на границах между государствами – результат обид и детских разборок взрослых политиков. Пусть лучше ни тебе, ни мне, чем тебе.

Уже не первый раз убеждаюсь – всё-таки иначе венгерские пограничники относятся к евросоюзовским паспортам, чем к украинским. Расслабленнее, что ли.

Вот и Венгрия.

Когда-то очень давно я учился и одновременно работал в Венгрии целый год. Кучу раз бывал в Будапеште и во многих других венгерских городах и регионах. У меня там живут друзья и знакомые, с которыми регулярно общаюсь. Не говоря уж венгерской музыке и о фестивале Sziget.

Это я к чему. Вот не люблю я, когда мне начинают втирать про Венгрию. У меня просто руки опускаются от таких разговоров. Каждый раз, когда кто-то узнает, что я венгр, что знаю венгерский и большинство предков венгры – мне начинают рассказывать о национальных особенностях венгров, их политике, культуре, социальных пластах и вкусе гуляша, салями и лангоша.

А я что – я слушаю и молчу. Мне рассказывают о стране, в которой я провел много-много времени. Я вырос на венгерской музыке, венгерском ТВ и радио. На журналах Lakáskultúra и Nők Lapja. А по журналу Ludas Matyi[1]1
  Lakáskultúra – журнал об интерьере квартир. Nők lapja – женский журнал. Ludas Matyi – юмористический журнал.


[Закрыть] я учился читать. В детстве мне привозили венгерские игрушки, сказки, шкары и пижаму. И когда мне, похлопывая по плечу, рассказывают, что пили и чем закусывали в забегаловке города Пюшпьоклодань, или даже окунулись два раза в Балатоне – я молчу, потому что руки опущены.

Тыщи раз я пояснял и рассказывал кучу разных подноготных вещей о Венгрии, о её культуре, языке и менталитете. Но уже не хочу Мой опыт – знать её и изнутри, и снаружи. Знать и плюсы, и минусы Венгрии. Но рассказывать об этом хочется только тем, кто провел там хотя бы неделю.

Я не спорю, не объясняю и не доказываю. Люди пересказывают одну статью из газеты или одну телепередачу о Венгрии, которую видели в 2003 году, а я плюнул, я слушаю. Говорите и думайте, что хотите.

Эта красивая и необычная страна очень сильно повлияла на меня. Повлияли её фильмы и мультфильмы, её юмор и сленг, её кухня и телевидение 80-х. И конечно же её Sziget. Если б не знание венгерского и существование Венгрии, моя жизнь была бы совсем другой.

И мне кажется, что, к сожалению, Венгрия в глубине души чувствует себя одинокой в Европе. У неё нет близких или дальних «родственников», как, скажем, у Польши и Украины, Германии и Швейцарии, Бельгии и Франции. Никто в Европе не говорит даже на приблизительно похожем языке. Средний европеец не знает почти ничего об этой маленькой стране. И всё это создаёт невидимую, нетолстую, не непроходимую, но всё же ощутимую стену вокруг Венгрии.

А жаль. Ведь там живут вежливые и образованные люди – не хуже, а во многом и получше других. И не верьте всему тому, что говорят о них по телевизору.

Особенно приятны, красивы и мудры там старики – они значительно лучше модной молодёжи (уж извините, никого не хотел обидеть). Тексты песен многих венгерских групп настолько лиричны и глубоки, что прошибают даже толстокожих хулиганов. Почти все их юмористы и комики очень сильны и утончённы, хотя, к сожалению, практически непереводимы. Плюсы этой страны можно было бы ещё перечислять, но достоинства эти трудно увидеть и понять тем, кто знаком с Венгрией поверхностно. А глубоко её познать очень трудно. Мне даже кажется, почти невозможно.

Пересадка – и я в венгерском поезде. Тем, кто не успевает в кассу, гуманно предоставлена возможность купить билет уже в вагоне. И вообще, поезд – это вещь. Второе место после велосипеда. Сидишь в длинной комнате, а она быстро двигается вперёд или назад, смотря как сидишь. Вот только непонятно, как прямая комната поворачивает налево и направо. Это чудо, но все сидят так, будто понимают, как это происходит.

А еще я когда-то всерьёз мечтал жить в вагоне. Стоячем, припаркованном где-то в тихом месте. Но только так, чтоб весь вагон был мой, чтоб красивый вид из окна и в центр города недалеко. Ну и горячая вода там, душ и всё такое. Но после того, как я женился, перестал о таком мечтать. Жена бы никогда не согласилась в вагоне жить.

Ладно, едем.

Главным преимуществом поезда перед велосипедом есть возможность ехать, читать книгу, точнее kindle, и есть прямой рогалик с маслом, брынзой и перцем. Кончик рогалика похож на рот дельфина без зубов. Вот только с киндлом вопрос – что читать. На половине бутерброда решил Джойса, «Дублинцы». Давно планировал, а последние полгода читал нехудожку, вот и соскучился по «обычной» литературе.

Напротив сели простая тётя и простой дядя. Она домохозяйка или продавщица, он учитель или садовод. Явно довольные, что сидят в длинной комнате.

Сегодня мне кажется, что венгры делятся на два типа. У одних в глазах боль и печаль – видимая или припрятанная, но угадываемая. Несмотря на это, они умеют быть весёлыми.

У второго типа в глазах нет боли и печали. Но несмотря на это, они могут быть молчаливыми, серьёзными и даже мрачными.

А вообще у венгров средний айкью очень высок, и вежливые они, и аккуратные. Вот только одинокие. Все до единого. Одиноки среди себе подобных, одиноки среди неподобных и одиноки в Европе и на планете. Но держатся. Поверьте, они хорошие и достойны всяческих респектов. Точно знаю.

Скоро пересадка в Ниредьхазе, и это отвлекает от дублинцев.

Чем взрослее становлюсь, тем, само собой, уменьшается количество людей старше меня. Так устроена жизнь и статистика. Но почему-то мне кажется, что число тех, кто есть «дядями» и «тётями» по отношению ко мне – неизменно. Будто их столько же, как было в двадцатом веке. Возможно, потому, что ребёнок во мне самый главный?

Поезд тормозил и тупил и на пересадку оставалось четыре минуты. Не знаю, кому как, но лично мне этого времени хватает лишь на то, чтоб пристально втыкать в расписание и задавать себе один и тот же вопрос: как четыре минуты?

Переплатил 600 форинтов за билет на скорый поезд. Но прибывает он не на Западный вокзал, куда мне надо, а на Восточный.

Железная дорога это компромисс. Даёшь денег – выигрываешь время. Жалеешь денег – сиди в зале ожидания.

Но это мелочи, потому что уже однозначно понял – я тащусь, балдею и кайфую. Не совсем только ясно – от того, что еду, или от того, что еду один. Эгоистично подозреваю второе.

Опять «Дублинцы», опять поля подсолнухов.

Я турист. Хотя должен заметить, что ходить, смотреть, фоткать, есть spezialitatы, а по вечерам напиваться с туземцами, чтоб попереводить им любимые анекдоты, – это не про меня. Точнее, я умею быть и таким туристом, и даже сто раз был таким. Но недавно заподозрил, что тратить на это время и деньги не совсем оправданно. Особенно в эру интернета. Особенно если времени и денег не сильно много. Мне нравится ездить «по делу». Например, на фестивали, где, кроме веселья, можно и подзаработать. Например, продажей трубок для гашиша или своих хендмейд футболок в один экземпляр. Обычные же туристические делишки можно проворачивать и по ходу дела.

Из окна вижу старую женщину она едет по селу на велосипеде, с сумкой. Напомнила мне историю про почтальоншу которая лет семь назад стала главной сенсацией венгерского телевидения. В общем, простая старая почтальонша возила на велосипеде пенсии для трех сел. И однажды, в день выплат, исчезла. Старички думали, ну может, там задержка или что. Но через три дня сообщили куда надо, и начались поиски.

Почтальонша жила одна, дома ее не было. Нигде ее не было, никто не видел. Но нашли ее велосипед – в кустах, в болоте. Ограбили и убили? Ведь она везла два миллиона форинтов. Да, но где труп? Начались поиски по всей стране. И через три недели тётю нашли – на курорте. Отели, спа-салоны, джакузи, массаж, педикюры-шмедикюры, шопинг, платья, туфли, рестораны и шампанское. Осталось при ней тысяч триста. Когда почтальоншу поймали, разрешили даже интервью журналистам дать. Я тоже его видел по телевизору.

– Я не хотела ничего плохого, просто хотелось немного повеселиться… Ну всё время то денег нет, то времени. А тогда везла пенсию и подумала – ну а что, я не имею права раз в жизни пожить для себя? Но я думала, что меня не найдут.

– А что вы собирались делать, когда деньги закончатся?

– Об этом я и думать не хотела…

Посадили ее, но не надолго.

Напротив спит смуглая лёгкая девушка. Может, и не лёгкая, но чёрные лосины, короткий полушубок, серьги диаметром с грейпфрут и агрессивный садомазомакияж говорят, что всё-таки не исключено.

Раз такое дело, почему не отвлечься от книги и подсолнухов. И думаю – если б я предложил пассажирам всего вагона жестоко пошутить, приставив к губам спящей что-то членоподобное, мокрый рот дельфина, например, – интересно, сколько пассажиров согласилось бы поучаствовать? А сколько бы осудило мои действия? Сколько бы притворилось, что не замечают? Только не говорите, что вам в голову никогда не приходят дурацкие мысли. Поезд, он как бы провоцирует.

Но вообще-то на вопросах статистики – сколько того, а сколько этого – зависать не хочется. Это условно-ложная наука. Врёт она. Человеческий фактор в ней участвует не в меньшей мере, чем в искусствоведении. И девка спящая врёт. Нет, она спит, но заговори она – соврала бы, по серьгам и лосинам видно.

Вот кто тут не врёт – это поляк средних лет, сидящий возле неё. Пузико, жилеточка, часики, кроссовочки. Полчаса по телефону трындит. Тридцать три процента его слов: tak, tak, tak, tak. И видно, что не врёт. А я снова за проценты. Сам же говорю – условно-ложная наука. Вру хуже садомакияжной девушки. Хрен с ними всеми. Съемка я лучше бутерброд. На этот раз с мясом. Рот дельфина с язычком.

«…шёл я по Дэйм-Стрит и высмотрел…» Вы заметили, как много топонимов в англоязычной литературе? Традиция явно из разговорного языка. Типа как сообщать читателю, на запад или на восток свернул герой романа. Вроде название улицы и не имеет значения, а всё же какую-то атмосферу создаёт. Мелочь, а влияет. Хотя вот начни я, допустим, названия будапештских улиц вплетать, будет не совсем то. Англоязычным легче, могут писать, как хочется. Суки.

Девушка проснулась и вышла, а напротив меня сел двоюродный брат Джорджа Клуни. Ну, не родной, это точно. Его вид меня успокоил и я задремал.

Заметили, как трудно в транспорте определить, сколько времени ты спал? Хотя не глядя на часы, это всюду трудно. Вообще-то какая разница?

Я знаю человека, который всю жизнь искал приятную кафешку. Где классно пить кофе, где интерьер, музыка, вид из окна, мебель, вкус кофе и цена – всё чтоб идеально. Даже погода. Искал он, в общем, искал… Нет, не скажу, что так и не нашёл. Но за всю жизнь нашёл, кажется, семь таких кафе. Семь кафе за тридцать лет. Хотя семь или семнадцать – невелика разница.

Что ж, это лучше, чем ничего. На планете есть много людей, которые даже в кафе ни разу не были, не то что в идеальном с хорошими ценами. Но странно то, что я не вру, такой человек существует. И странно, что я так и не понял – стал он от этого счастливее или нет.

Вот и Будапешт. Люблю этот город. Я был тут сто раз. Не образно, типа – «да я там сто раз бывал», – а реально. Подсчитал как-то, не менее ста раз. Учился тут даже год, в аспирантуре, прикинь. Ездил на пары каждый вторник. Однажды была такая подача, ехал домой вечером. А я тогда увлекся немножко фотографией. Потому что американский кодак дали на неделю попользоваться. Пленочная мыльница, но я не знал, что это мыльница, мыльницы только начали появляться, 96 год, кажись.

Еду в сидячем купе, а со мной бабушка напротив. Нас двое, я молодой, мыльница карман жжет. Думаю, я ж каждую неделю в этих поездах мотаюсь, надо это дело запечатлеть. Забегая наперед, скажу, что о селфи я тогда ничего не знал. И говорю бабушке по-венгерски:

– Будьте добры, уважаемая леди, можете меня сфотографировать?

А она отвечает:

– Да я бы с удовольствием, дорогой мой, но у меня нет фотоаппарата.

Ладно, выходим в город.

Какой тяжёлый рюкзак. У того цыгана не было шансов. Без кравчучки точно не было.

Иду по улице. Вижу двух смеющихся негритянок с детской коляской. И группу старых одинаковых итальянцев. И одну мокрую от слёз, ревущую прямо в телефон, толстую девушку без макияжа. Хорошо, что она не накрасилась, все пигменты бы щас стекали струями по подбородку. Большой город это движуха, чувак.

И вот я у Бозила. Он художник. Очень классный художник. Мы знакомы ещё с девяностых. Попадал к нему, пьяный, в мастерскую пару раз, на ночёвку. Ну и пошло-поехало.

Мастерская была весёлая, там головы пиратов делали, размером с грузовик, и даже рояли палили. Прямо от двери мастерской можно было удочку в Дунай закидывать. Вот только удочек там не было – у художников рыбачить плохо получается. Я, во всяком случае, не видел, чтоб они там рыбу ловили.

Но от пиратских заказов Бозил давно отказался, только живопись, только хардкор.

И вот мы сидим, и Бозил спрашивает:

– Чувак, куда ты сигареты спрятал? Мы полную перестановку в квартире делали, а сигарет не нашли.

– Ну, приграничные жители все владеют некоторыми навыками контрабанды, – отвечаю.

Последние разы, когда бывал у Бозила, я оставлял у него дома сигареты, которые не успел скурить – не везти же домой, в следующий приезд пригодятся. Он не возражал, но просил спрятать, чтоб они с женой случайно их не скурили.

А что там прятать – берёшь два тома Мишеля Уэльбека с полки, суёшь винстон к стене, а книги пихаешь обратно. И получилось так, что книжная полка была единственным в трёхкомнатной квартире куском мебели, который не тронули во время перестановки.

Значит, на этот раз бросить курить не выйдет.

Болтаем. Взрослые – хитрые. Чтоб не думать о никотиновых наших зависимостях, подняли тему «как-вредно-детям-много-сидеть-за-компьютером». Детям ведь нельзя вести вредный образ жизни, по статусу не полагается. Они должны вырасти здоровыми, чтоб в шестнадцать лет, с хорошим запасом прочности начать страдать вредной хернёй и дурацкими зависимостями.

А я жую последний свой дорожный бутерброд и две груши у Бозила на кухне. Не выбрасывать же. Вот не знаю – почему в поезде всё вкуснее?

Вечером я стал одним из участников видеоинсталляции Бозила. Для его будущей выставки. «Актёры» по одному садятся перед камерой и отвечают на три вопроса художника. Фишка в том, что отвечать нужно без слов: мимика, жесты, знаки, гримасы – всё что угодно, но без звуков. Вопросы наперёд неизвестны. Мне попались такие:

– Bandy, ты доволен своей жизнью?

– В чём, по-твоему, счастье?

– Bandy, ты любишь себя?

Я старался отвечать честно. Пожимал плечами на первые два, а на последний кивнул, но показал пальцами кавычки. Бозил был доволен, и мы пошли на пиво в кабак «Kiadó», что переводится как «издательство» или «сдаётся». Он с друзьями там каждый вторник встречается. Прекрасный день для встречи – вторники всегда никакие, ни туда ни сюда. Вторник такой же, как воскресенье, только рабочий день.

Заказал себе fröccs – в Венгрии есть древняя традиция пить вино с содовой, хотя мне больше нравится называть ее сифонная вода. Пьют в любых пропорциях – от сто грамм вина+четыреста грамм воды, до четыреста грамм вина+сто грамм содовой. Экономически рестораторам это не сильно выгодно, так как с пол-литровым фрёччем можно и час просидеть. Но против традиции не попрёшь. С таранью пиво тоже медленнее идёт.

На всю стену бара – портрет венгерской актрисы Psota Irén.

– Послушайте, а она ещё живёт, эта Psota Irén? – спросил я.

– Да вроде живая…

– Ей же, наверное, лет девяносто уже.

– Где-то так. А что?

Запомнилась мне она в восьмидесятых, когда совсем пацаном смотрел её сольное шоу, монолог по венгерскому ТВ. Она уже тогда была старой. А мои родители при совке выписывали венгерские газеты и журналы. В программе телепередач на неделю писали возрастной ценз. До 14, до 16 и очень редко до 18 лет. Ну и все программы и фильмы с такими циферками я старался посмотреть. Пытался. Что не всегда удавалось, родители следили за этим, они ж росли без телевизора и свято верили, что если тебе 13, то ни в коем случае нельзя смотреть передачи «до 14». Или в пятнадцать лет смотреть «до 16». А я тоже верил, но не свято.

А вот тот монолог Psota Irén, с цифрой «14», я посмотрел. С самого начала не понимал, что такого может показать старая женщина, чего нельзя увидеть мне, двенадцатилетнему. А она говорила и говорила, венгерский это мой первый язык, знаю его хорошо, но понимал я старушку смутно и всё ждал, что же будет дальше. Неужели она сиськи собирается показать, ведь обычно «до 14» это сиськи, раза три за фильм. Но я не был уверен, что хочу увидеть старые сиськи, и ждал, мало ли чего в телевизоре могут показать. И только под конец я заподозрил причину ценза – материлась тётя красиво. Нечасто, но в точку. Так я впервые узнал, что иногда «детям до» пишут не только из-за сисек.

Между тем всё подходили и подходили друзья Бозила. Появился чувак, который рассказал, как в девяностых поехал на Депеш Мод в Вену и ссал рядом с Мартином Гором в туалете. Не то чтобы я сильно фанат Депеша, но любые задокументированные сцены в WC меня всегда умиляли. Вот только не могу разобраться почему. Фрейдистская собака зарыта или просто детсадовские игры возле унитазов. А может, такие истории просто близки «чисто по-человечески».

Ну то есть как бы мы, люди, понимаем, что перед писсуаром все равны, но, тем не менее, когда рядом ссыт звезда, ты запоминаешь это на всю жизнь. Причем разница между ситуацией с писсуаром и ситуацией, когда звезда ставит тебе на майку автограф, огромна. Хотя принципиальных различий в расстоянии между вашими телами нет.

Вся суть, кажется, в интимности первого процесса и доступности массам второго. Получить автограф может каждый, а вот постоять минутку рядом со звездой в сортире – так везет только единицам. Хотя не знаю, может, надо было слово везет взять в кавычки. Взгляд на это понятие с годами немножко меняется.

Во время перекура мне со смехом рассказали, что у девушки по кличке Сказка маленькое волосатое сердце, на что она обиделась и возразила, что сердце у неё большое и голое, но она одинока и потому смотрит по шесть DVD в неделю. Хотя шесть DVD это совсем не много. Мой друг Марсель однажды двадцать серий одного сериала за сутки посмотрел.

А Бозил рассказал, что у его старшего сына Бориса скоро выпускной и он учится танцевать танго, ведь по этому поводу будет торжественный бал и всё такое. Два стола друзей решили, что в укуренном состоянии танцевать танго – не лучшая идея, и Бозил обещал намекнуть о нашем совете Борису.

В конце, под жареную картошку с кетчупом, завязались разговоры о смысле жизни и эзотерических учениях разных интернетовских и прочих гуру.

Эта тема – астрал, космическое дыхание, чакра, прана и вот это вот всё – всплывает под конец посиделок во всех странах. Ну и какой тогда смысл эмигрировать? – подумал я. – А ещё, хоть я и пьян, мне кажется, начинаю понимать, чем живут молодые западные люди двадцать первого века.

По дороге домой жена Бозила Вики рассказала историю лысого продюсера, который тоже сидел с нами в кафе. Он снял несколько фильмов и много рекламных роликов. Но корпорация, на которую он работал, обанкротилась, и продюсер решил отдохнуть от суеты и побыть, наконец, с семьёй.

Не успел он и трёх раз с детьми на бассейн сходить, как позвонили из филиала американской рекламной конторы и пригласили стать помощником директора. Он не был уверен, что хочет, но очень просили помочь, хотя бы до конца работы над каким-то роликом, который снимали в ЮАР, сроки поджимали, а его знали как опытного рекламщика.

Только он приехал и стал вникать в процесс работы, главный американец филиала получил инсульт и слёг в коме. Врачи сказали, что с этим не живут, чудес не будет, и вопрос только в том, когда родственники дадут разрешение отключить его от аппаратов, без которых директор не проживёт и минуты.

А многомиллионный контракт заключён, процесс пошёл, дэдлайн близко, и на совете решили, что лысый возглавит филиал и закончит съёмки.

И вот он сегодня пришёл в «Kiadó» и рассказал, что уже назначили дату отключения аппаратов, родственники приходят прощаться с больным, но врачи на днях заметили, а потом и убедились, что лежащий в коме дядя, которому, кстати, всего сорок два, слышит звуки, а сегодня вдобавок он пожал руку своей жене, которая плакала у его постели.

Лысому рекламщику лететь в ЮАР, судьба американца в Божьих и медицинских руках, а семью он видит по часу в день.

– Даа, – сказал я. – Реклама это, оказывается, не шутки.

– И не говори, – ответила Вики. – Вот планируешь, работаешь себе каким-то там директором, а тут бац – и кома.

Ну и что Бозил будет со мной делать, если я утром в коме проснусь? – подумал я. – Да ещё в детской комнате, где мне на полу постелили. И как там без меня во Франции виноград соберут?..

Утром был обычный сушняк, что значительно привычнее комы.

Я посмотрел на TEDх лекцию про аяхуаску, сделал четыре бутерброда и подумал о том, что бодун с годами стал скорее душевно-эмоциональным, чем телесным.

Затем перепаковал рюкзак. Огромный оставил у Бозила, а поехал с пятидесятидвухлитровым, который матрёшкой был внутри огромного. Всё это из-за его приемлемых для самолёта размеров – если багаж больше 20 × 40 × 50 сантиметров, нужно платить.

Метро. Когда едешь до конечной, спокойнее – не пропустишь, даже если упадёшь в кому.

В большом городе как-то слишком даже сильно бросаются в глаза говняшки современного общества. Мамы с младенцами, продающие левые билеты на метро, люди-бутерброды с адресами ювелирных магазинов и распродажа кроссовок вот тут вот прямо за углом, пристающие с дурацкими рекламными бумажками несчастные, лезущая в мозг реклама никому не нужной хуйни. Неужели наши предки построили эти красивые города для того, чтоб поселить здесь побольше людей и круглосуточно втулять им гадости и обманывать?

И знаете – я всё ещё чётко не понимаю, зачем еду во Францию. Одна надежда – Франция мне подскажет. Там, на месте. Здесь я об этом никогда не догадаюсь.

Зато я знаю, что если у человека некрасивые пальцы, то красота остальных частей тела уже не имеет значения. Некрасивые пальцы портят весь портрет и всю анатомию.

В предстоящем перелёте меня больше всего интересуют стюардессы. Стюардессы, стюардессы и ещё раз стюардессы.

Дело в том, что два года назад я был в Италии. Поездка получилась интересной – Пизанская башня, море, Болонья, древний городок Будрио и в конце Форли.

Но больше итальянских фресок, фонтанов и вкусняшек мне понравилась стюардесса в самолёте Будапешт – Пиза. Обычно я склонен преувеличивать, но тут без лишней скромности скажу, что видел самую красивую женщину в мире. Она шесть раз прошла возле меня, и я каждый раз пристально рассматривал её – показалось или нет. Нет.

То есть она была идеальнее всех, кого видел даже в журналах и интернете. Правда, ноги стюардессы, имею в виду ступни, рассмотреть я не смог, не решился попросить её снять туфли. Хотя если б мы упали всем самолётом, она погибла, а я нет – вот, может, тогда б я увидел – идеальные ноги у стюардессы, или у моей жены всё же красивее. Но мы не упали, Бог миловал, и потому я имею возможность ноги жены и дальше считать самыми красивыми в мире. Бог хороший человек.

Когда я рассказал вчера о стюардессе в «Kiadó», Сказка меня спросила:

– Венгерка или итальянка?

– Венгерка.

И Сказка аж засветилась от гордости за свой народ. А мужики уточнили:

– Блондинка или брюнетка?

– Блондинка.

– Ага, понятно…

Ох, если бы она снова летела со мной в одном самолёте. Надежды мало, но Canon свой дешёвый я всё же приготовил. Надо сделать кадр о выражении её лица в момент, когда я попрошу её продиктовать мне свой имэйл.

В автобусе до аэропорта рядом сидел дедушка с древним венгерским именем Benedek, которое вместе с адресом было написано на его чемодане.

Может, мы вместе с дядей Benedek-ом разобьёмся в Альпах? Но почему именно с ним? Ну вот почему? Интересно и странно пробовать проникнуть в суть этого явления – совпадение случайных пассажиров в транспорте, случайных детей в первом классе, случайных попутчиков в турпоездке и случайных коллег в офисе. Люди непроизвольно попадают в одну лодку и гребут в одном направлении, независимо от того, чем они собираются заняться по прибытии. Временно находясь в одной лодке, попутчики вынуждены делить один воздух, одного «менеджера» и общие условия, то есть вёсла. Всё хорошее, трудное и драматичное, что случится по пути на борту лодки, так или иначе касается всех. И в этом есть какая-то странная доля абсурда. То есть жену и друга ты выбираешь сам, а вот с кем разбиться в Альпах, ты выбрать никак не можешь. Хотя и первое и второе тебе совсем небезразлично.

А ещё, с другой стороны – с кем лучше погибнуть в авиакатастрофе – со старым Benedek-ом или с молодым Иштваном? Поди разберись.

Лучше уж погибать с красивой стюардессой. Летишь к земле, погибаешь от страха и от разрыва сердца, но знаешь, что Она тоже где-то рядом. И хрен с теми двумя процентами шансов на выживание, которые у неё есть, ведь и кислородной маской она умеет пользоваться, и парашют у неё в шкафчике есть, и пилот в неё давно влюблён и жизнь за неё отдаст. Всё равно приятно. Помирать – так с самой красивой женщиной мира. Не достанься же ты никому. Пусть нас хоть швейцарские судмедэксперты вместе сфотографируют. Лучше уж с ней, чем с Benedek-ом. Хотя ничего против него не имею. Говорю же, старики в Венгрии очень классные.

Подъезд к аэропорту и его внутренности пестрят наружной рекламой. Как мудро – некоторые люди от страха перед полетом запоминают всю эту хрень навсегда. Стресс крепко впечатывает картинку в мозг. А с другой стороны – очень глупо, потому что вторая половина от того же страха забывает ту рекламу уже через секунду.

Процедура предпосадочного контроля. Допивал минералку на глазах у всей очереди – больше ста грамм жидкости проносить на борт нельзя.

Толпу пассажиров проверяет толпа аэроперсонала. Террористы обеспечили их работой на годы вперёд. Или даже навсегда.

Хотя есть нюансы. После одиннадцатого сентября, когда рухнули башни-близнецы, многие тысячи американцев стали ездить в другие города на машинах. От этого статистика аварий и смертей на дорогах резко повысилась. Из-за страха летать погибли тысячи людей, но уже не в небе, а на шоссе. Но никто не знает, сколько. А те, кто погиб, тоже не знали, что в этом виноваты террористы. Какая интересная штука, эта цивилизация.

Пришлось снимать мартенсы и показывать, что в них нет бомбы. А еще спросил, можно ли заносить бутерброды на борт. Разрешили.

Работа у них трудная, но вежливые. Не знаю, мне понравилось. Хоть какое-то внимание к человеку, к содержимому его карманов, нательным крестикам и пирсингу. Если вам кажется, что человечество вас игнорирует – летайте чаще. В аэропортах даже занудные уроды получают свою порцию пристального внимания, интереса к их косметическим наборам и любопытства по поводу стоптанных кроссовок.

Хотя уверен – минимум раз в году всем работникам аэропорта снится, что они расстреливают всех пассажиров из пулемёта. А потом идут всем корпоративом бухать в duty free. Где, кстати, продают сорокаграммовые бутылочки с венгерской грушевой и сливовой палинкой. Сорок грамм? Да они издеваются над нами.

Пока жадные тарятся «дешёвыми» сигаретами и коньяками, я присел повайфаить. Но мой пыльный Lenovo тупит, и я понял, что времени ни на скайп, ни тем более на фейсбук нет. А у меня есть цель – Gate А18. Далеко, блин, у меня возле дома ночной магазин и то ближе.

Но все уже бегут. В авиацию бегут, в небо всем хочется.

По дороге наткнулся на стареньких супругов. Бабулька бежит, а муж схватил её за женскую сумочку и не пускает. Мол, вон WC, мне туда надо. Она кричит, в панике вся, на нервах, а он не отпускает.

Я тоже решил заскочить, а дедуля как раз настоял на своём, и мы столкнулись в дверях. Пропускаю его: мол, после вас. Он указывает мне рукой – нет-нет, после вас. Я – нет-нет, after you. Оба, в общем, тупим. Но тут замечаю на себе испепеляющий взгляд красной злой бабули и запрыгиваю в сортир. Дедуля догоняет, сердито ссыт рядом, а затем нарочито медленно моет и сушит руки. Бабуля ему не указ.

Слово «сортир», кстати, во франкоговорящей Швейцарии и Франции на каждом шагу. Аналог слова exit. Хотя с непривычки смотрится весело.

Вот и А18. Прошел, но это еще не конец.

В последнем павильоне габариты рюкзака снова просят проверить, хотя на чекине моя ручная кладь уже прошла контроль размеров.

Я пихаю изо всех сил в специальную рамочку. Не лезет. Багаж распух и перераспределился после возни с ноутбуком и проверки персоналом. Контролёрша хмурится, я давлю. Не лезет. Ситуация становится напряженной. Я помогаю себе ногой. О, получилось. Ок, проходите.

Если б венгерские булочки были чуть больше и твёрже, они не превратились бы сейчас в блины и рюкзак не пролез бы в рамочку.

Вот где-где, а в аэропорту размер имеет значение.

Мы, жаждущие взлететь в небо, проходим еще один паспортный контроль и становимся в очередь. Она змеится в огромном ангаре, на взлетную полосу еще не выпускают.

Передо мной стоит швейцарец в клетчатой рубашке, на всю спину надпись:

Super Fresh

American Company

Я давно хотел проверить такие рубашки, и мои подозрения подтвердились. Когда я получил доступ к сети, гугл мне сказал: «Нет результатов для “Super Fresh American Company”».