Текст книги "Инстинкт матери"

Глава 17

Давид и Летиция долго стояли перед закрытой дверью, не двигаясь и ничего не говоря, настолько их чувства оказались скованы непониманием и болью. Потом Летиция медленно обернулась к Давиду и посмотрела на него опустошенным бедой взглядом.

– Что происходит? – пробормотала она, всхлипнув. – Почему… почему они не хотят нас видеть?

– Пойдем, надо вернуться, – прошептал Давид, обняв ее за плечи.

Вернуться… Невероятно! Сердце Летиции разрывалось от одной мысли о том, что надо повернуть назад, снова вернуться туда, где она со вчерашнего дня металась, не находя себе места, потому что там, дома, она чувствовала себя ненужной, жалость и мука переполняли ее. Ей надо было двигаться, что-то делать. Быть там, с друзьями. По-настоящему. Говорить, слушать, мешать свои слезы с их слезами, бодрствовать с ними и пытаться, насколько возможно, облегчить им эту голгофу. Все взять на себя. Найти слова, которые хранятся в самом сердце, в самой глубине, в потаенных уголках собственных бед и страданий. Как в игре в прятки, когда водящий отсчитывает время, а потом вдруг раздается «Я иду искать!», и словно обезболивающая мазь, хотя бы на короткий миг, ложится на чудовищную рану.

Она резко высвободилась:

– Нет! Я хочу знать, почему они отказываются нас видеть!

– Сильвэн вовсе не сказал, что не хочет нас видеть, – возразил Давид. – Он всего лишь сказал, что им пока надо побыть одним. И мы должны уважать это желание. А сейчас давай-ка пойдем домой.

Решимость Давида возымела действие на Летицию: выйдя из дома всего несколько минут назад, они уже возвращались, потрясенные короткой встречей с Сильвэном.

В течение следующего часа она без конца перебирала в уме все, что он ей сказал, вспоминала каждое движение, каждое слово, каждый взгляд. И чем больше она об этом думала, тем больше убеждалась, что горе и скорбь были не единственными причинами внезапной холодности Сильвэна.

Тут было что-то еще.

И это «что-то» блуждало в ее сознании, такое же едкое и разрушительное, как предчувствие допущенной ошибки. Невозможность это сформулировать действовала ей на нервы. Тысячу раз она бралась за телефон, чтобы поговорить с Тифэн, прояснить ситуацию и уверить ее, что их дружба нерушима… И тысячу раз отсоединялась, даже не набрав номера и понимая, насколько ее переживания несравнимы с той мукой, которую должна побороть подруга.

И тогда, впервые после трагедии, Летиция перебрала в памяти все, что произошло. Первое, что пришло ей на ум, был вопрос, столь же простой при постановке, сколь пугающим получался ответ: как могла Тифэн оставить шестилетнего больного ребенка одного в комнате, где настежь открыто окно? Эта мысль настолько перевернула все у нее внутри, что она еле успела добежать до туалета, чтобы отдать то немногое, что было у нее в желудке. Это не принесло никакого облегчения, разве что она начала догадываться, в чем причина странного поведения Сильвэна. Как сможет Тифэн справиться с невыносимым чувством вины, с тем, что, в сущности, сын погиб из-за нее? Что это было: неосторожность, рассеянность, беззаботность? Какова бы ни была причина такого необдуманного поведения, Летиция поняла, что в глазах подруги она была единственным свидетелем ее преступного упущения. И поэтому теперь она стала для Тифэн живым воплощением ее вины.

Как пережить такое испытание?

Несмотря на весь ужас этих размышлений, Летиция все-таки почувствовала некоторое облегчение после проделанного анализа. По крайней мере, ей было понятно, почему Тифэн и Сильвэн не хотели и не могли встретиться с ними сейчас.

Давид, как всегда, был прав: единственное, что сейчас можно сделать, – это дать им время.

* * *

– Можно мне пойти поиграть к Максиму?

Летиция вздрогнула. Она бросила на сына озадаченный взгляд, не зная, какую тактику выбрать перед искренней детской наивностью.

– Мило, я… Ты помнишь, что мы с папой говорили тебе сегодня утром о том, что случилось с Максимом?

Малыш опустил голову и пробормотал что-то неразборчивое. Она нежно взяла его за подбородок и попросила повторить.

– Я не говорил, что хочу поиграть с Максимом, я сказал, что хочу поиграть у Максима, – проворчал мальчуган.

Эта просьба, по меньшей мере неожиданная, совсем сбила ее с толку.

– Это невозможно, мой милый…

– Почему?

– Потому… потому что из-за того, что случилось вчера, Тифэн и Сильвэн очень опечалены, и они хотят побыть одни. Понимаешь?

Вместо ответа Мило расплакался. Потрясенная Летиция взяла его на руки и попыталась утешить, укачивая и говоря ласковые слова.

– Поплачь, мой маленький, – тихонько приговаривала она, – поплачь, и станет легче, не надо держать боль в себе…

Она прижала сына к себе, сама помертвев от боли, и в то же время с облегчением, что он, наконец, эмоционально отреагировал на ситуацию. Утром, когда они рассказали ему о Максиме, ее взволновало отсутствие реакции у Мило, и она была почти разочарована, что не может облегчить страдания, которых нет.

А теперь она, наконец, почувствовала, что на что-то, да пригодится.

– Максима нам всегда будет очень не хватать, – говорила она, сильнее прижав к себе всхлипывающее тельце. – И никто не сможет его заменить. И я обещаю тебе, мой любимый, что со временем тяжелый камень упадет с души. А потом и совсем исчезнет. Но это не будет означать, что ты не любишь Максима, это будет означать…

– Нет у меня никакого камня, – произнес мальчуган между двумя всхлипами.

– Может, и нет, раз ты так говоришь, но я знаю, что тебе плохо. И мне тоже плохо, котенок, и папе тоже. Это нормально. Ведь мы все очень любили Максима.

– Я не поэтому хочу пойти к нему поиграть, – заявил Мило, вытирая глаза.

– Тогда почему?

– Мне надо поискать Тилапу.

– Тилапу? Тилапу остался у Максима?

Тилапу был тряпочный кролик с длинными ушами, одетый в джинсовый комбинезончик и бейсболку. Мило нравилось с ним играть. Он был не самой дорогой и даже не самой любимой игрушкой, но ребенку было достаточно того, что Летиция закрывала глаза и вздыхала, когда он качал головой.

Не было редкостью, что мальчишки давали друг другу свои игрушки или забывали их друг у друга, когда были еще совсем маленькими. Ничего особенного в этом не было. До сих пор они что-то теряли, путали или забывали, но это обычно оставалось без последствий. Если кто-то из них хотел вернуть себе игрушку, матери созванивались, и через несколько минут маленький владелец получал свое сокровище.

– Я хочу Тилапу, – ныл Мило.

Летиция сочла, что будет неправильно звонить Тифэн и просить ее найти игрушку в комнате сына, погибшего только вчера, и уж тем более ее принести.

– Послушай, Мило, я обещаю, что принесу тебе Тилапу, но не сегодня.

– Но ведь Тилапу мой! – запротестовал он тонким, срывающимся голосом, глядя на мать непонимающим взглядом.

– Я знаю, мой хороший. Но я действительно не могу сейчас пойти и найти его. Надо немного подождать.

При этих словах подбородок мальчугана снова задрожал, и по щекам потекли потоки слез, что опять разбило сердце Летиции и заставило ее уверенность пошатнуться. А что, если действительно позвонить Тифэн? Пусть Тилапу станет предлогом поговорить с подругой, атаковать ту преграду, которую выставило страдание, как лечат перелом: это больно, но иначе нельзя.

– Успокойся, мой маленький, – повторила она, вытирая ему слезы. – Я что-нибудь придумаю.

Собрав все свое мужество, она подошла к телефону.

Потом медленно набрала номер Тифэн и Сильвэна.

Однако, как только прозвучали первые гудки, она почувствовала, как ее охватывает паника. Что сказать подруге? Какие выбрать слова? Как оправдать навязчивое желание увидеться, уже граничащее с остервенением?

Гудки следовали друг за другом, одинаковые и равнодушные, продлевая мучение Летиции. Сердце у нее выпрыгивало из груди, потом она поняла, что больше не хочет услышать голос Тифэн и это молчание в трубке тоже слышать не хочет. Они были дома, и эта уверенность только увеличивала страдание.

После двенадцатого гудка включился автоответчик.

Глава 18

Застыв перед телефоном, Тифэн невидящими глазами смотрела на экран и на появившуюся на нем надпись: «Брюнель». Телефон заливался визгливым сигналом, разрывая молчание, царившее в доме. И это молчание было безжалостнее тишины.

Каждый сигнал, как нож, как электрический разряд, пронзал все ее существо, в паузах обескровливая ее. Каждый сигнал сталкивал ее в пропасть враждебной вселенной, пленницей которой она стала. Как найти в себе силы двигаться по этой земле, когда тебя навсегда покинуло самое дорогое существо?

Тифэн никогда не думала, что моральное страдание будет причинять ей такую физическую боль.

Не думать об этом. Прогнать все слова, все мысли и образы, которые без конца возвращались к ней в адском танце безжалостной беды. И в следующую секунду опять обрести осознание ужасной истины. Замолчать. Не двигаться. Хоть на несколько секунд сохранить иллюзию, что в жизни осталась какая-то цель. А когда эта иллюзия пройдет, испытать все заново, по кругу.

Телефон, наконец, замолчал. И тогда, словно где-то внутри у нее оборвались ниточки, приводящие в движение марионетку, она рухнула на пол и заплакала, удивляясь, что у нее еще остались слезы.

Глава 19

Никогда еще Летиция не ощущала с такой болезненной остротой, как проходит время в медленном бездействии. Кто-то сказал, что страдание материализуется в виде густого, грязного тумана, который поглощает все вокруг. И секунды, и жесты застывают в неподвижности, и выбираться из нее очень трудно, почти болезненно. Разные этапы дня начисто утратили всякое представление о хронологии, и у молодой женщины возникло ощущение, что она приговорена без конца блуждать внутри тюремной камеры, подвешенной в самой середине мертвого времени, которое она сама убила острыми ударами своих мыслей и забот. И теперь было невозможно что-нибудь предпринять, и еще того меньше – здраво и логично рассуждать.

Она была одержима одной мыслью: быть рядом с Тифэн. Все остальное тонуло в невыносимости отчаяния. Однако надо было заниматься Мило, который, отнюдь не менее чувствительный, чем мать, чего только не выдумывал, чтобы привлечь ее внимание. Он то вытворял всяческие глупости, то устраивал провокации, то впадал в наигранный гнев. И до вечера этого нескончаемого дня Летиция едва дожила.

Ночь тоже не принесла ей отдыха. В отрывочном и тревожном сне она увидела себя в комнате Максима, где все осталось таким, каким было после полудня в день трагедии: неубранная постель, солнечные блики на шторах и открытое окно. Она стоит одна в центре комнаты, не зная, почему там оказалась, и какая-то неведомая сила толкает ее к открытому окну. Потом она видит, как подходит к окну и выглядывает наружу, думая, что там, на плитах террасы, распростерто тельце Максима. Но вместо Максима там лежит Тилапу ростом с мальчика. Первой ее реакцией было огромное облегчение, пока, обернувшись, она не увидела Мило, который в одиночестве плакал навзрыд, закрыв руками лицо.

Этот кошмар неотступно преследовал ее до самого утра, и только перед рассветом она погрузилась в сон, который никак не восстановил ее силы. Проснувшись, она все думала, что бы мог означать ночной кошмар, и эта мысль долго мучила ее. К счастью, наступившее утро быстро прогнало ночных демонов, чтобы расчистить место для забот более реальных и земных: приготовить завтрак, разбудить Мило, который утверждал, что спал хорошо, одеть его и отвезти в школу.

Войдя в школьный холл, Летиция затаила дыхание: на пюпитре стояла фотография Максима в черной рамке. Рядом на столике лежала тетрадь в элегантной обложке, приглашающая всех желающих написать несколько слов соболезнования. Перед столиком толпились родители, спрашивая друг друга и рассказывая все, что знали или слышали о происшествии. Надо сказать, что дирекция школы поступила очень разумно, вызвав на этот день психолога, который поговорит с детьми из класса Максима, осторожно затронув причину его гибели.

Хорошо зная, какая тесная дружба связывала двух мальчиков, учительница встретила Мило с особым вниманием. Она сразу расспросила Летицию, как он отреагировал на известие о смерти друга. Та в нескольких словах обрисовала, как с этим обстоят дела, не опустив эпизода с Тилапу.

– Мне даже показалось, что отсутствие Тилапу огорчило его больше, чем отсутствие Максима, – мрачно сказала Летиция, завершив рассказ.

– Не надо это так истолковывать, – успокоила ее учительница. – Исчезновение Максима для него пока событие абстрактное, а вот исчезновение Тилапу – куда более реальное. Осознать в этом возрасте гибель лучшего друга – процесс слишком жестокий, и ваш сын защищается, как может. На данный момент он замещает эту утрату отсутствием игрушки. Это легче перенести. Тем не менее нам надо быть особенно бдительными в течение ближайших нескольких недель. Мы должны помочь ему распрощаться с Максимом, а не с Тилапу.

Летиция задумчиво покачала головой, и мысли ее снова вернулись к ночному кошмару.

– Мадам Брюнель, – продолжила учительница, – мне хотелось бы узнать еще вот что: с согласия родителей Максима мы предполагаем пригласить на похороны нескольких его школьных друзей, из числа самых близких. По крайней мере, тех, кто выразил желание и кому разрешили родители. Разумеется, представители школьного персонала тоже примут участие, и я вместе с ними. Что же касается Мило…

– Похороны Максима? – удивилась Летиция. – Они уже назначены?

Учительница не скрыла удивления:

– Максим будет похоронен на городском кладбище в ближайший понедельник, в десять часов. Разве вы не знаете?

Летиция молча смотрела на учительницу. У нее перехватило дыхание от известия, что вся школа уже в курсе и даты, и часа погребения Максима, а она – ведь она фактически принадлежала к его самому близкому семейному кругу – об этом не знала. Взбудораженная таким известием, она кивнула, стараясь побыстрее отдышаться.

– Я полагаю, вы и так поедете на кладбище, – продолжила учительница, почувствовав неловкость и пытаясь поскорее от нее избавиться. – Мне просто нужно знать, разрешите ли вы пойти Мило, и если разрешите, будет ли он с вами или отправится вместе с одноклассниками.

Застигнутая врасплох, Летиция не знала, что ответить.

– Это вопрос организации: нам надо знать, сколько детей поедут на кладбище, – не отставала учительница. – Вы понимаете?

– Мы возьмем Мило с собой, – ответила, наконец, Летиция, – и постараемся не отпускать его от себя весь день.

Учительница кивнула в знак того, что информация принята к сведению. Потом дипломатично, но с явным облегчением попрощалась с ней и пошла в класс.

Когда Летиция вышла на улицу, в голове у нее теснилось множество вопросов, от которых можно было чокнуться. Почему Тифэн и Сильвэн ничего не сказали ей о похоронах Максима? Что это значит? В чем дело? В обыкновенной рассеянности от потрясения и горя? Или, наоборот, ей намеренно ничего не сказали, заранее все обдумав?

Но тогда почему?

И вдруг нежелание впустить их с Давидом в дом, отказ отвечать на звонки после трагедии показались Летиции демонстрацией отторжения. Все ее гипотезы по поводу поведения Тифэн и Сильвэна развалились под давлением чудовищно маразматической догадки. Она ускорила шаг, на ходу набирая на мобильнике номер своего офиса. Предупредив, что сегодня задержится, она решительно зашагала к соседскому дому.

Глава 20

Дверь ей открыла Тифэн. Увидев Летицию, она застыла и замкнулась, словно в раковину забралась. Вокруг нее инстинктивно развернулась невидимая защита. Так раненое животное прячется в панцирь.

– Что тебе надо? – спросила она еле слышным голосом.

Такой переход на оборонительную позицию подтвердил худшие опасения Летиции.

– Какого черта, Тифэн! Что происходит? Почему… почему вы нас избегаете?

Похоже, этот вопрос подействовал на Тифэн как электрошок. Лицо ее сморщилось от боли, и, прежде чем Летиция успела сообразить, что в действительности происходит, она выплеснула на подругу все свое страдание и боль. И весь свой гнев.

– Ты спрашиваешь, что происходит? – отчеканила она, как будто каждое слово превратилось в лезвие и медленно разрезало ее. – Мой сын мертв, Летиция! Мой малыш, без которого я вообще не знаю, как жить на свете, погиб почти у тебя на глазах. Может, ты даже видела, как он падал. Как знать! Где ты была, когда он потерял равновесие? Ах да, дай-ка я вспомню: ты принимала солнечные ванны!

Земля под ногами у Летиции заходила ходуном, как при землетрясении, и она пошатнулась. Когда же ей удалось обрести равновесие, у нее вдруг так закружилась голова, что она уже не знала, что делать и кончится это когда-нибудь или нет.

– Ты с ума сошла? – крикнула она, изумленно вытаращив глаза, и ее начала бить крупная дрожь. – Я… я запрещаю тебе перекладывать на меня ответственность за то, что случилось! Я сделала все, чтобы он не упал!

– Вранье! Ты врешь, Летиция! Единственное, что ты сделала, – это бросила его одного перед открытым окном! Шестилетнего ребенка! Перед пропастью в четыре метра! И единственное, что пришло тебе в голову, это бежать звонить в дверь! Ты что, действительно думала, что этого достаточно?

Летиция, бледная как смерть, начала потихоньку понимать, в какой ад неумолимо соскальзывает. Тифэн обвиняла ее в самом худшем. Ее лучшая подруга, самый дорогой человек, почти сестра, обвиняла ее в том, в чем и лютый враг не обвинил бы.

– Я должна была тебя предупредить! – крикнула она, и голос ее в этот момент был похож на предсмертный хрип.

– Нет! – прорычала Тифэн, вращая безумными глазами. – Тебе надо было всего лишь оставаться рядом с ним, разговаривать и уговаривать, чтобы он услышал тебя!

– Я пыталась! – запротестовала Летиция, в отчаянном порыве пытаясь достучаться до разума Тифэн. – Но вышло только хуже: он все ниже перевешивался через подоконник, чтобы лучше меня слышать!

Она все не могла опомниться. Обвинения подруги буквально пригвоздили ее к месту, и ее снова ошеломило и оглушило непонимание.

– Да и кто сказал, что это не твои сумасшедшие звонки в дверь так его напугали, что он выпал из окна? – не унималась Тифэн, не слушая оправданий Летиции.

– Тифэн! Ты права не имеешь так говорить!

– Ты в любом случае не должна была уходить, надо было стоять под окном, чтобы в случае чего поймать его и смягчить удар. Если бы ты осталась там и быстро отреагировала, он был бы сейчас жив!

– А как ты хотела, чтобы я там оказалась? Изгородь не давала мне попасть в ваш сад!

После этой фразы в глазах Тифэн загорелся огонек безумия.

– И это ты меня спрашиваешь? – заорала она, уже впадая в истерику. – Да, изгородь мешала пройти в наш сад! Вот только в этой гребаной изгороди давно пора было проделать переход, это ты помнишь? Сделать калитку, которая позволила бы тебе спасти моего сына!

От такого аргумента Летицию словно парализовало, и она застыла на месте, поняв, что разумный разговор с подругой в таких обстоятельствах невозможен. И пытаться нечего. Тогда Тифэн молча смерила ее взглядом, полным боли и горечи.

– Я не говорю, что ты одна во всем виновата, – пробормотала она сквозь слезы, – но я уверена, что ты могла бы предотвратить худшее.

Глава 21

Проклятые пять метров, которые надо было пройти, чтобы попасть домой, показались Летиции непреодолимыми. Недвусмысленно обвинив ее в причастности к смерти сына, Тифэн безжалостно захлопнула дверь перед самым ее носом. Летиция осталась стоять на тротуаре, раздавленная отчаянием и непониманием. Несколько секунд она боролась с желанием забарабанить в дверь в сумасшедшей надежде достучаться до подруги и снова попытаться с ней поговорить, что-то объяснить и даже бросить ей в лицо ужасное обвинение.

Но остатки собственного достоинства ее удержали.

Шатаясь, она добрела до двери своего дома и попыталась ее открыть, но ключ не попадал в замочную скважину, потому что глаза заливали слезы. С трудом отперев дверь, она рухнула на пол в прихожей и долго пролежала в полной прострации. А может быть, всего несколько минут. Упреки Тифэн кружились в вальсе вокруг нее, слова-убийцы без конца повторяло эхо, и они отскакивали сначала от стен прихожей, потом от стен черепной коробки, не давая ей ни секунды передышки.

«Да, изгородь мешала пройти в наш сад! Вот только в этой гребаной изгороди давно пора было проделать переход, это ты помнишь? Сделать калитку, которая позволила бы тебе спасти моего сына!»

Могла бы она спасти Максима, если бы калитку установили, как того хотели Тифэн и Сильвэн? А может быть, горе Тифэн было настолько велико, что она просто не могла реально смотреть на случившееся и, чтобы не сойти с ума, старалась свалить вину на нее? В своем стремлении во что бы то ни стало найти связь Летиция попыталась зацепиться за эту мысль, но злобность нападок подруги все разрушила на корню. Теперь, по мере того как эта мысль проникала в сознание, она вдруг почувствовала настойчивое желание довести ее до логического конца и вскоре уже была убеждена в своей причастности, пусть не прямой, к гибели Максима.

Совершенно измученная, она дотащилась до телефона и набрала номер Давида. Ему понадобилось несколько минут, чтобы понять: с Летицией случилась большая беда. От слез ей не хватало дыхания, и она почти не могла говорить.

– Не выходи из дома, я сейчас приеду! – велел он и отсоединился.

Через четверть часа он тоже звонил в соседскую дверь.

* * *

Противостояние было коротко и беспощадно. Когда Тифэн ему открыла, Давид потребовал, чтобы его впустили в дом, чтобы прояснить ситуацию.

– Оставьте нас в покое! – простонала та, пытаясь захлопнуть перед ним дверь.

Но Давид быстро просунул в дверь ногу, чтобы помешать ее закрыть.

– Нам надо поговорить! – резко заявил он, сам не ожидая от себя такого тона.

Вторжение Давида и его тон Тифэн восприняла как нападение. Заняв оборонительную позицию, она выпрямилась и свирепо оглядела его с головы до ног.

– Убери ногу, Давид, или я вызову полицию.

– В самом деле? – язвительно поинтересовался он.

– Без малейшего колебания.

Давид оценил степень ее непреклонности и понял, что она уже давно миновала ту стадию возбуждения, когда человек еще в состоянии здраво рассуждать.

– Где Сильвэн? Мне надо с ним поговорить! – сделал он еще попытку.

Вместо ответа Тифэн сунула руку в карман, вытащила мобильник и помахала им перед носом Давида.

– Если через пять секунд ты не уберешь ногу, я зову полицию. Время пошло.

– Я понимаю, что смерть Максима нестерпима, Тифэн, но…

– Четыре секунды.

– Ты не имеешь права делать Летицию ответственной за то, что произошло, – невозмутимо продолжал он.

– Три секунды.

Давид с болью посмотрел на нее. А Тифэн выдержала его взгляд, словно она уже стала бестелесным призраком, перед которым возникло неожиданное препятствие, никакого отношения к ней не имеющее. Прошло еще несколько секунд, она вздохнула и принялась что-то печатать на клавиатуре телефона.

– Да брось ты, Тифэн, – тихо сказал Давид и убрал ногу.

Она бросила на него полный отвращения взгляд и, не отводя глаз, резко захлопнула дверь.

* * *

Оставшись один на тротуаре, Давид стиснул зубы от бессилия, которое оказалось еще невыносимее, чем все бредовые обвинения Тифэн. Он со всех сторон обдумал ситуацию и инстинктивно понял, что в этот момент сделать ничего не сможет, только вернуться домой, к Летиции, успокоить ее, попытаться облегчить ее тоску и, по возможности, удалить яд чувства вины, которым отравила ее сознание Тифэн.

Скрепя сердце Давид повернул назад.

Уже совсем подойдя к своей двери, он поднял глаза на окна второго этажа дома Женьо. В одном из них виднелся чей-то неподвижный силуэт, наполовину скрытый складками шторы. Давид узнал Сильвэна. Весь его вид говорил сам за себя: он пристально наблюдал.

Давид сошел с тротуара, чтобы стать напротив Сильвэна. На секунду ему показалось, что тот сейчас откроет окно и заговорит с ним… Но этого не произошло.

Несколько долгих секунд Сильвэн простоял неподвижно, словно превратился в статую… Оба пристально глядели друг на друга, и Сильвэн опустил голову.

Потом сделал шаг назад и резким движением задернул штору.