Текст книги "Часть от целого, или История Уолтера Коннора. История о том, как важно не потерять самого себя"

Часть 8. Broken mirror

«Я расколот на миллион осколков, просто не знаю, что делать со своей жизнью, с самим собой. Всё время думаю, почему я всё порчу, почему уничтожаю судьбы других людей… Я не знаю уже, как собрать себя. Это кажется недосягаемым. Вижу в зеркале не человека, а лишь осколки от него, лишь осколки… Какое было бы счастье взять эти осколки, изрезать все руки и посмотреть, как стекает кровь куда-то в бездну. Та самая кровь, из-за которой проливается чья-то другая кровь… Проблема в том, что я изрезал этими осколками чьи-то другие руки, судьбы и изрезал единственное, что во мне было, – сердце. Теперь понятия не имею, как шагать дальше, как жить-то, как существовать, как волочить свое тело…»

Как сегодняшний день помню эти строки из своего дневника. Я долгое время не мог ничего писать, не хватало сил, но точно помню, что после истории с самоубийством той девушки, я оставил эту заметку в дневнике и вновь закрыл его. Я пробовал сочинять стихи, но они были настолько депрессивными, что я даже не хочу их сейчас вспоминать. Просто не поверить, что писал здоровый 20-летний лось такую чепуху. Кончать я жизнью не собирался, для меня этот поступок всегда был и остается слишком эгоистичным и простым. Из жизни мы всё равно рано или поздно уйдем, зачем тогда торопиться? Вдруг удастся что-то исправить, что-то изменить, иначе взглянуть на мир. Так что да, я бы ни в коем разе этого не совершил, однако в моих стихотворениях постоянно говорилось о суициде. Не знаю, видимо, мне было проще говорить об этом, нежели думать. Просто я волочился по пустыне, где холод растворялся в кромешной тьме… Для меня тьма была местом, в котором всё постоянно чернело, в котором всё расплывалось; местом, по которому я бродил, пытаясь найти глоток света; местом, именуемым «чёрной пустыней». Я бродил в истощении, бродил, погибая от обезвоживания, все мои мысли строились на том, что я могу так и увязнуть в этой пустыне мрака и непробудного сна. Многие люди сталкиваются с такой тьмой, они замыкаются в себе, пытаясь найти каплю воды, чтобы наполнить себя хоть чем-то, в чем нуждается каждый человек, без чего не может жить обычный человек. Конечно же есть люди, которые будут биться за невозможное, осознавая свои шансы, осознавая, что жизнь важнее всякой тьмы. Но есть люди, более склонные к таким проблемам, потому что они не способны принимать серьёзные решения, не способны понимать, как жизнь пытается донести до них, что человек, который пытается – никогда не останется в проигрыше, потому что он попытался. Что он потеряет, если попытается? Скорее, потеряет тот, кто не пытается, тот, кто считает мрак своей идиллией во время чёрной полосы. Никто не знает, сколько будет длиться его жизнь, так зачем намеренно себя изводить и погружаться в этот бесполезный период, оттягивающий время? Важно преодолевать себя, перешагивать через себя, через всю ту грязь, в которой увязли ноги. Постоянное преодоление себя – это цель, проявляющаяся в процессе жизни. Мрак или свет – результат этого преодоления. Человек должен падать и должен вставать. Если упал и не встал, то, увы, жизнь не для него, ибо выживают сильнейшие, – везде и всюду. Да, сильнейшие, а не мудрейшие. Ведь, увы, мир, созданный людьми, создан так, что, чтобы доказать свою принадлежность, ты должен доказать свою силу и власть, а если нет, то место не для тебя. Место отдается тому, кто смог доказать. И вот появляется вопрос: все ли мы способны на преодоление себя, чтобы встать? Если да, то почему не все встают?

Я никак не мог понять, для чего бренно волочу свое тело каждый божий день, если всё внутри и снаружи разлагается… Мне казалось, уже ничего не сможет вывести меня из агонии, я просто растворялся в ней, растворялся в чувстве полной безнадёжности… Я думал об отце, много думал, но не осмеливался ему позвонить, написать, потому что он понял бы, что со мной что-то происходит. Я решил, что лучше будет скрыть ото всех своё состояние. Мне не хотелось ни поддержки, ни тёплых слов, ни объятий, мне ничего не хотелось. Мне даже не хотелось видеть себя в зеркале, не хотелось разговаривать с самим с собой… Я постоянно ездил на кладбище Милл Роуд, сидел и рыдал у памятника бедной девушки, чью жизнь я сгубил… Я хотел очиститься, хотел смыть с себя чувство вины, и походы на кладбище немного помогали… Я разговаривал с ней, просил прощения, хоть и понимал, что уже слишком поздно… Так мне хотелось обнять её, согреть в своих объятиях… Так хотелось сказать ей доброе слово, утешить, пригреть у себя на груди. Я постоянно прокручивал её последние слова… Какая же чистая жила в ней любовь, что она всё понимала, желала мне счастья и ушла, отпустив меня в свободное плавание… Я уничтожил её красоту, её чистоту, её возможность стать счастливой. Я уничтожил. Я знал уже после того злополучного похода в кинотеатр, что с этой раной мне придётся жить до конца своих дней. Сейчас мне 23, но эта рана не зажила. Нет, время прикрыло эту рану плёнкой, но стоит мне только подумать… И всё, рана начинает кровоточить если не по-прежнему, то ещё сильнее… Были ли у меня к ней чувства? Честно, нет. Я воспользовался ею, когда мне было больно после концерта. Думаю, и так понятно, что я представлял Эмили на её месте. Правда, я вообще не соображал, что делаю, во мне жила такая ярость, такая разъедающая боль, что я не знал, как все эти чувства приглушить… Но нет, мне нет оправдания, и я это знаю.

Мне не хочется врать, недоговаривать, прежде всего, самому себе, поэтому впоследствии я расскажу всё так, как оно и было на самом деле.

Мы долгое время не общались с отцом и Джеки, поэтому они были напуганы, что со мной вообще происходит. До самоубийства той девушки мы ещё как-то, но общались, в октябре они поздравили меня с юбилеем, приехали ко мне, устроили сюрприз. Я был очень рад их видеть. Не помню, о чем мы говорили, помню только, как мы сидели в пиццерии какой-то и мило общались, а на следующий день они уже уехали, – кто на учебу, кто на работу. В ноябре же произошло самоубийство Той Самой… И я совсем поплыл. Где-то месяц точно я не выходил на связь ни с отцом, ни с Джеки, поэтому в один момент Джеки созвонился с отцом, и они вместе решили на выходных навестить меня. Я был шокирован, когда их увидел. Тем более, в тот момент я хотел вновь поехать на кладбище, но, видно, не судьба была. Они ринулись ко мне в объятия, начали расспрашивать, что со мной происходит, почему не звоню, не пишу уже несколько месяцев, но я на всё отвечал, что слишком много учёбы. Погряз в ней так, что даже не заметил, как пролетело время. Естественно, они мне не поверили, но в тот момент отпустили этот разговор. Помню, что мы пошли в какую-то кафешку, где сидели до её закрытия. После мы уже пошли гулять по городу, дошли до моста Вздохов, остановились на нём и после продолжительного молчания отец признался, что его повысили на работе до главного редактора, но если он согласится, то ему придётся перебраться в филиал, который находится в Орландо до Рождества. Сказать, что я был в шоке, – ничего не сказать. Естественно, меня брала гордость за отца, что он совершил такой карьерный рост, но мысль о разлуке, о расстоянии меня пугала. Я подумал, а как же он будет там, в Америке, один? Хотя такую возможность терять нельзя… Отец хотел услышать моё мнение, он не решался на этот шаг из-за меня, но я сказал ему, что справлюсь один, что, если что, рядом есть Джеки. Я всегда желал папе самого лучшего. Мне искренне хотелось, чтобы он вновь влюбился, чтобы влюбились и в него… Мне хотелось видеть его счастливым, и я видел, как горят его глаза при упоминании Орландо. Я понял, что он получил то, к чему так долго стремился. В какой-то мере я убедил себя, что жизнь в Америке поможет начать ему писать новую главу. Великобритания держит его, любовь к маме не отпускает, воспоминания не позволяют двигаться дальше. Думаю, это был знак свыше, что пришло и его время прикоснуться к чему-то большему и светлому, спустя-то столько лет страданий и скитаний.

Я обнял отца и сказал, что горжусь им. И в этот момент я увидел на его лице такую улыбку, как тогда, когда мне исполнилось 6 лет… Пожалуй, так тепло от этой улыбки мне не было как раз с тех самых пор.

Мы с Джеки проводили отца до отеля, где он остановился на одну ночь и сами пошли гулять по городу. Я только той ночью понял, как соскучился по отцу, Джеки… Только тогда понял, как мне их не хватало в жизни.

Мы остановились у церкви Великой Святой Марии, долго молчали, как и на мосту, но молчание оборвал Джеки:

– Замешана ли Эмили в твоих страданиях? – спросил Джеки у меня таким спокойным тоном…

– В каких страданиях? Ты что? У меня всё хорошо, не видишь, что ли? – стал я сразу защищаться от допросов, так мне страшно было говорить правду.

– Нет, не вижу. Я вижу лишь твои впалые щеки, мешки под глазами и замученный, тяжелый взгляд. Я не твой отец. Понимаю, что его ты, может, не хочешь обременять. Может, ты боишься, что он не уедет в Америку, если узнает, что с тобой происходит. Конечно, я против всех этих секретов между родными и близкими людьми, ведь на то они и близкие и родные, чтобы в нужный момент протянуть руку помощи, однако и понимаю твоё желание не огорчать родного отца. Но, Уолтер, мы приехали сюда не для того, чтобы услышать ради «галочки», что у тебя всё хорошо. Мы приехали сюда, чтобы тебе помочь. Молчать не надо. Прошу, поделись с ним, он переживает за тебя. Необязательно рассказывать всё, но он снимет этот камень с плеч, когда поймет, как тебе помочь. Ты никого не будешь обременять. Мы здесь, потому что очень хотим тебе помочь.

– Джеки…

– Уолтер! – оборвал он меня резко, – скажи правду, и увидишь, как тебе самому полегчает.

– Хорошо, я расскажу, но, прошу тебя, не рассказывай отцу. Я не хочу, чтобы он ещё больше переживал и потом отменил поездку в Америку.

– Но молчать ты тоже не можешь, он и без того переживает… И, точно тебе говорю, в Америку не уедет, пока не узнает, что с тобой происходит.

– Я с ним поговорю. Обещаю.

– Хорошо, Уолтер. Я верю тебе. Рассказывай.

– Я упал на дно, Джеки. Не знаю, как встать, как шевельнуться. Я тебе не рассказывал, но в Париже Эмили меня отшила, причём довольно жестоко… Это из-за меня она нас не проводила. Я сходил с ума из-за случившегося в Париже. Долго сходил с ума, сходил с ума и от этих чувств к ней. Здесь, в Кембридже, она выступила со своей группой. Я попал на её концерт совершенно случайно, меня позвал одногруппник, но я понятия не имел, что выступает именно её группа… И вот на концерте я увидел её искрящую улыбку, потерял голову, разум, сердце, почувствовал небывалую ярость, ушёл с концерта, выпил бутылку виски взахлёб, позвонил одной девушке, с которой и переспал тем же вечером… Так я и сошёл с ума.

– Да, Уолтер… И столько молчал…

– Джеки, я просто знаю, что мне ничем не помочь. Я сам должен себе помочь. Больше никто не сможет этого сделать, если я не смогу.

– Знаю, Уолтер, но ты сейчас не очень понимаешь, что чувствуешь к самому себе, не говоря уже о чувствах к других людям. Тебя надо вытаскивать из этого дерьма.

– Знаешь, ведь ты предупреждал… Давно хотел спросить: как ты понял, что Эмили причинит мне боль?

– Девушка, которая не появляется ночами, играет в рок-группе, дерзит, априори не сможет подарить счастье другому человеку, который не на той же волне, что и она.

– А я не на её волне?

– Ну конечно, Уолтер, посмотри на себя. Посмотри, где она и где ты. Вершина и бездна.

– Я этого не чувствовал…

– Не чувствовал, конечно, чувства весь разум потушили.

– Ну ты и чувственный психолог. Куда подевались твои подколы и дерзость? А?

– Ну, знаешь, в отношениях с девушкой кардинально меняешься… Иногда кажется, что я стал каким-то сопляком.

– Даже мне на минуту так показалось.

– Вот врежу тебе и перестанет казаться.

– Всё-таки что-то от прошлого Джеки осталось, видишь.

– Уолтер, давай не будем обо мне.

– Джеки, я сто лет тебя не видел, так хочется послушать тебя, услышать, как ты поживаешь, что у тебя хорошего… Мне тошно уже думать и говорить о самом себе, давай о чем-то хорошем… Давай о тебе поговорим.

– Уолтер, я хочу тебе помочь.

– Ты уже помог тем, что приехал. Правда, я словно оживился, потому что увидел вас с отцом… Увидел дорогих мне людей, которых так не хватало.

– Уолтер, хочу, чтобы ты знал, что я всегда рядом, всегда приеду, если нужна будет помощь. Знай, пожалуйста, что ты не один. Не бойся говорить. Ты пробовал отвлекаться?

– Да, погружался в учёбу, но не очень помогло.

– Так, Уолтер, давай-ка мы с тобой сходим куда-нибудь вместе, пока я здесь. Знаешь местный бар какой-нибудь?

– Ну, знаю, но я правда не хочу…

– Ничего, в баре уже будешь рассуждать иначе. Заодно и разговор пойдет лучше за кружкой пива. Пошли, Уолтер.

Мы пошли в джаз-бар «Hidden Room», Джеки взял себе пиво, а я виски. Видимо, мне очень не хотелось продолжать этот разговор, не хотелось говорить о кладбище, о той девушке… Мне никому не хотелось рассказывать о том, что меня разрушает, помимо любви к Эмили. Честно говоря, я тогда уже привык жить с этим чувством, поэтому в тот период я не особо думал об Эмили, я больше пускался в самокопание на кладбище. Так что в баре я уже был готов говорить об Эмили сколько угодно. Где-то ближе к полуночи я уже изрядно напился, Джеки отговаривал брать ещё один стакан виски, но мне так не хотелось останавливаться… Я плохо помню, о чём мы говорили с Джеки, в таком я был неадекватном состоянии. Лишь помню, как в подробностях рассказал ему историю с Эмили, он всячески пытался меня поддержать, надумал прогулять учёбу и остаться на какое-то время со мной, но я не согласился. Ближе к 2 часам ночи, помню, к нам подсели какие-то девицы, от которых меня тошнило. Я прокручивал историю, как после концерта я нажрался и… И, в общем, сами знаете, что было дальше. Мне не хотелось разговаривать с этими дамами, мне вообще больше не хотелось видеть девушек, я не мог себе позволить с ними элементарно пообщаться, мне всё казалось, что я причиню им нестерпимую боль. В баре Джеки пытался меня убедить, что нужно двигаться дальше, нужно начинать больше общаться с женским полом, нужно позволить себе погрустить столько, сколько нужно и дальше пускаться в свободное плавание. Я понимал это, но и также понимал то, что замер во времени. Понимал, что моя душа растрескалась на миллион осколков, которые мне уже не собрать. Но я молчал и обещал Джеки не ограничивать себя в общении…. И, в общем, пожалуй, это была очередная моя ошибка.

На утро нужно было уже провожать Джеки и отца, они были рады меня увидеть, услышать. Первым уехал Джеки. Мы попрощались, похлопали друг друга по плечу, Джеки пообещал приехать на следующих выходных, и всё… Мы вновь разлучились. Было чертовски грустно, но я держался. После того, как мы с отцом проводили Джеки, отец пригласил меня посидеть в кафе. Естественно, он хотел узнать, что это со мной происходит. Черт возьми, у меня так болела голова, что я ничего не соображал, я не соображал ещё потому, что во мне жило какое-то безмерное одиночество. Так хорошо было с ними, но… Но ничто не вечно.

Когда мы сели за столик, отец сразу же начал разговор по существу:

– Уолтер, ты же прекрасно понимаешь, что я не уеду, пока не узнаю, что с тобой. Не понимаю, почему ты так со мной поступаешь… Мы с тобой одни в семье, Уолтер, одни… И ты рано или поздно останешься совсем один, как я в Солсбери. Я ни в коем случае тебе этого не желаю, сынок. Я хочу, чтобы ты получил желанную работу, чтобы у тебя была семья, чтобы ты знал, что после работы ты придёшь уставшим, голодным в дом, где для тебя разогрет ужин, где тебя обнимут крепко-крепко, где послушают, как прошёл твой рабочий день, где на тебя накинутся дети и начнут выпрашивать какую-нибудь безделушку. Я желаю тебе только такой жизни… Скажу честно, в юности я никогда не мечтал о семье, мне даже не хотелось детей, мне лишь хотелось подняться по карьерной лестнице. Я мечтал стать главным редактором уже в 16 лет. Жизнь меня всячески пыталась сломать различными испытаниями и получалось, что я взбирался не по карьерной лестнице, а по гибельной… Я шёл не туда, Уолтер. Я потерял отца, когда мне исполнилось 18 лет, я потерял лучших своих друзей, потому что променял их на карьеру. После смерти отца я переехал из Солсбери в Лондон, всё пытался заглушить боль утраты работой. Мне постоянно писали друзья, ждали от меня весточки, хотели приехать, но я им не отвечал. Да, я читал их письма и не отвечал. Только писал и созванивался с Прией, она хоть как-то меня старалась поддерживать. В начале в издательстве меня постоянно унижали, меня душили, и из-за этой пустоты у меня не было сил отвечать друзьям. Я никого не хотел видеть. Никого. И так они решили, что я выбросил их из своей жизни… Но я постоянно думал о них, о Прии, об отце, об этих грязных унижениях, черт возьми. Правда, я потерял себя, начал плохо выполнять свою работу, и меня уволили. Выбросили на помойку. И тут я остался без средств на существование. Мне было нечем платить за квартиру, и я знал, что через какое-то время придётся съехать. Но куда? У меня не было времени думать, и я пошёл работать официантом в какой-то ресторан для мажоров. Там мне оставляли неплохие чаевые, но порой приходилось так унижаться… Например, однажды какой-то богач заметил в супе небольшой волос. Он так разозлился на этот ресторан, что начал ругаться на меня, заставил вылизать эту тарелку с супом. Мне был он противен, мне были противны все эти богачи, да и вообще, может, этот волос упал с его бороды, откуда я знаю… В общем, пришлось ему в качестве извинения подарить самое дорогое вино в баре, которое, естественно, вычли из моей зарплаты. Хотя какая там зарплата? Вино это стоило как целая моя зарплата. В общем, так я прожил в Лондоне ещё полгода. Честно говоря, я уже начал сходить с ума, хотел сдаться к черту и поехать обратно в Солсбери, но я познакомился с твоей мамой… Она пришла с каким-то богачом в этот дурацкий ресторан. Ей богу, я был потрясен её красотой. Как только её увидел – сразу решил, что хочу обслуживать именно этот столик. Помнишь, мы с тобой как-то разбирали вещи твоей мамы и нашли в одной коробке бирюзовое платье… Да, сынок, в тот день она была именно в нем. Не могу сказать, что я влюбился в неё сразу. Нет, меня пленила её красота… Такой красивой женщины я ещё не встречал в своей жизни. Её тонкие тёмные брови подчеркивали карие глаза, овальное личико… Знаешь, она ещё так мило игралась со своими бровками, когда улыбалась и смеялась, я просто умилялся… Из-за небольшого роста она казалась такой беззащитной и маленькой, что хотелось взять её на руки и покружить вокруг себя. В тот день она постоянно сидела за столиком и, судя по всему, флиртовала с каким-то богачом, завивая свои маленькие чёрные кудряшки пальчиками. В общем, я обомлел. Мне так хотелось оказаться на месте этого богача, если б ты только знал… Но жизнь мне подарила гораздо большее. Они сидели с ним около двух часов, после чего он расплатился за счёт и ушёл. Да, он ушел и оставил свою спутницу в ресторане. Она после встречи с ним пошла к барной стойке и заказала чистый виски. Благо моя смена заканчивалась через полчаса, и после закрытия своей смены я захотел угостить ещё раз её стаканом виски. Честно, мне всё казалось, что она со мной заигрывает, поэтому я как-то почувствовал себя уверенно и тоже начал с ней флиртовать. Она это поняла и начала очень сильно смеяться, ну, и я как-то оробел и решил тоже посмеяться за компанию. Так комфортно, легко и весело мне не было ни с одной женщиной… Я попросил её номер телефона и на следующий день ей перезвонил. Через месяц я влюбился в неё по уши, я не мог уже существовать без её улыбки, без её легкости… Мы пошли в театр на «Тартюфа», где я не устоял и поцеловал её. Уолтер, это было самое счастливое время в моей жизни. Ты понимаешь, благодаря ей я не сдался, благодаря ей я встал на ноги, уволился из ресторана и вновь начал подавать резюме в различные издательства. В какой-то момент мне ответили и пригласили на собеседование и, представляешь, меня взяли на работу… Так моя жизнь начала постепенно меняться в лучшую сторону. Я работал несколько лет, пока твоя мама не забеременела… Я сразу же сделал ей предложение, и мы поженились через пару месяцев. Потом, в какой-то момент, я решил подарить нашей семье спокойную жизнь, поэтому мы переехали из Лондона в родной Солсбери, но… Постепенно ей становилось всё хуже и хуже, акушеры постоянно клали её на сохранение, потому что подозревали выкидыш, но твоя мама держалась… На восьмом месяце ей стало очень плохо, я не понимал, почему врачи не могут ей помочь. У неё случились преждевременные роды… И, Уолтер, через неделю она скончалась… Рядом со мной всегда была Прия. И в тот роковой день она рыдала вместе со мной… Не знаю, как описать то, что я чувствовал, Уолтер. Я утешал себя мыслью, что у меня осталось что-то от твоей мамы – это ты. Уолтер, у тебя те же глаза, что и у нее… Когда тебе исполнилось 6 лет, я вгляделся в твои глаза и увидел в них Её… Каким теплом меня обдало, Уолтер, даже не передать… Что-то меня понесло… Ты прости, я просто всегда хотел тебе это рассказать… Но сегодня я почувствовал, что этот разговор может нас сплотить. Уолтер, у меня нет никого роднее тебя. Никого. Ты мой сын, в котором течёт кровь той женщины, которую я до сих пор чертовски люблю… Не знаю, может, возможно по-настоящему полюбить в жизни пару раз, но мне кажется, что это не мой случай… Хотел бы я ещё кого-то полюбить по-настоящему? Да, сынок, конечно бы хотел, но я не могу, меня не отпускает любовь к твоей маме… Я не могу полюбить другую, пока люблю только одну-единственную, поэтому я так впахиваю на работе… Я просто понял, что у меня нет моей родной, моей любимой, но у меня есть шанс начать новую жизнь. У меня есть шанс исполнить свою юношескую мечту. Вот, Уолтер, я рассказал тебе всё, что лежит у меня на душе, и я хочу услышать теперь тебя. Я правда хочу тебе помочь.

Правда, у меня был такой шок, что я не мог вымолвить и слова. Папа никогда мне не рассказывал историю своей жизни, а я как-то и не хотел лезть к нему в душу. В общем, я просто оробел и, честно говоря, хотел пустить слезу от этого рассказа.

– Пап, прости меня, дурака, я всё скрывал. Всё, что происходило в жизни и жило в душе – всё скрывал. Ничего не хотел говорить, рассказывать. Не хотел, чтобы ты убивался из-за меня, чтобы тебе было плохо… Я всё думал, что сам разберусь со своими проблемами… Нет у меня никакого завала на учёбе. Полюбил я кое-кого, и всё. И в этом вся моя проблема. Точнее сказать, отсюда все проблемы. Вот и всё, пап… Правда, мне не очень хочется об этом говорить, я просто знаю, что мне никто не поможет, пока я сам себе не помогу.

– Сынок, ты уже взрослый. Ты вырос уже тогда, когда впервые принёс деньги в дом. Я всегда знал, что ты добьёшься многого в жизни. Посмотри на себя: с тобой рядом преданный друг, ты учишься в самом Кембридже, живёшь один и сам себя обеспечиваешь. Ты никогда не попросишь у меня денег… Уолтер, я копил всю свою жизнь. На что копил? Копил на лучшую жизнь, но эта лучшая жизнь уже прошла. Эта лучшая жизнь была с твоей мамой. Я хочу подарить тебе эту лучшую жизнь. Тебе хватит на квартиру… Не отказывайся, просто прими эти деньги и начинай жить дальше. Мне тоже было не просто жить дальше после смерти твоей мамы, но Прия дала мне толчок… И сейчас такой же толчок хочу сделать я. Уолтер, найди работу своей мечты, пойми, кем ты хочешь быть, начни новую часть жизни с собственной квартиры. Ты увидишь, как тебе станет легче, ты увидишь смысл в том, что делаешь. Со временем эта боль отпустит, вот увидишь. И после кризиса настанет весна.

– Пап, ты чего…

– Уолтер, не надо. Я не приму отказа. Я люблю твою маму и люблю тебя.

– Пап, я не знаю, как тебя отблагодарить.

Я не мог больше вымолвить слов, мне тяжело было говорить, я просто обнял его крепко-крепко… Мне не забыть то, что он мне рассказал в тот день. Мне не забыть то, что он сделал в тот день. Мне не забыть то, как он смотрел на меня, пока рассказывал историю своей жизни. Я только тогда понял, как сильна в нём любовь к маме, я только тогда понял, что вот так любить мы можем лишь один раз в жизни… Мне не хотелось его отпускать, мне не хотелось думать ни о кладбище, ни об Эмили. Мне лишь хотелось сомкнуть очи и не просыпаться. Мне хотелось продлить это мгновение, чтобы оно оказалось вечностью…

Через неделю отец улетел в Орландо, я поздравил его с Рождеством, послал на его адрес в Орландо часы и письмо, сам взял билет в Манчестер и отправился к Джеки на несколько дней. Дни, проведенные в Манчестере, были прекрасными. Я уже поближе узнал Джессику, девушку Джеки, она показалась мне очень стеснительной и закрытой, но Джеки сказал, что в тихом омуте черти водятся, и она вовсе не тихоня, как кажется на первый взгляд.

Почему дни в Манчестере были самыми прекрасными за тот год? Потому что Джеки в один волшебный вечер в баре показал мне кольцо для Джессики. Честно говоря, я в начале обомлел, спросил, не торопится ли Джеки с предложением, но он сказал, что даже если и торопится, то он ни о чем не жалеет, потому что знает, что больше так в жизни никого не сможет полюбить. Я вспомнил отца, похлопал Джеки по плечу и сказал, что искренне счастлив за него. Джеки стал каким-то невероятным романтиком, он уже знал, как сделает предложение…

Немного об их предыстории: они познакомились на лекции по философии, после которой Джеки пригласил её на выходные в Ливерпуль. Джессика довольно быстро согласилась, и они отправились на один день в Ливерпуль. Там они гуляли по Сефтон-парку, Балтийскому треугольнику, парку Чаваас, набережной Ливерпуля… И где-то ближе к вечеру они зашли в знаменитый Cavern Club восстановить силы, где предались музыке The Beatles. Джеки видел, как Джессика тает от музыки, как закрывает глаза от наслаждения, как улетает неведомо куда, он спросил у неё, какую их песню она любит больше всего, в надежде не получить ответ «Yesterday», потому что он эту песню у них просто ненавидел. Джессика долго смотрела на Джеки, не давала ответа, а потом музыканты начали исполнять её любимую песню – «Here comes the sun», и она закрыла глаза, наклонилась к Джеки и нашептала ему на ухо: «Вот эту». У Джеки шли мурашки по коже от Джессики, он по уши влюбился в неё после этого вечера в Ливерпуле. Они гуляли по городу всю ночь, не могли оторваться друг от друга, но утром Джеки всё-таки заставил Джессику поехать обратно, он переживал, что она от бессонной ночи будет плохо себя чувствовать. Собственно, так и закрутился их роман.

Так что же задумал Джеки? Он попросил меня остаться еще на выходные, чтобы втроем отправиться в Ливерпуль. Во-первых, он не хотел со мной рано разлучаться, а, во-вторых, ему казалось, что Джессика подозревает его в том, что он собирается сделать ей предложение, ведь он даже спалился: коробочка с кольцом нечаянно выпала из его пиджака, и хоть он и подобрал её быстро, но Джессика всё равно успела обратить внимание на неё. Ему необходимо было действовать так, чтобы она ни о чем не подозревала, так хотелось ему сделать ей сюрприз…

На выходных мы отправились в Ливерпуль, я вообще влюбился в этот город, он показался мне таким романтичным, крошечным и таким уютным… Мне было невероятно тепло, несмотря на зимнюю пору. Мы где только не гуляли: и по Альберт-доку, и по улице Мэтью-стрит, и по музею «The Beatles», и по Международному музею рабства, и по набережной Ливерпуля. Ближе к полуночи мы все отправились в Cavern Club, где Джеки уже заранее договорился с музыкантами, чтобы ближе к часу ночи они исполнили «Here comes the sun». Я сидел у барной стойки, наблюдал над моей танцующей парочкой, думал об отце, думал о прошлом, о настоящем и поймал мгновение. Дивное мгновение. В моей голове словно заиграла мелодия «While my guitar gently wheeps» George Harrison, а на языке вертелись строки:

 
Зашла пора очередных мнимых грёз,
Когда мелодия парила вокруг слёз,
Чтобы ты наконец увидел вид чудесных роз…
 

Так хотелось продлить это мгновение, так хотелось бесконечно видеть, как кружатся в танце Джессика и Джеки, как они смотрят друг на друга, как начинает играть «Here comes the sun», как он медленно опускает руки с её талии, садится на одно колено, вынимает коробочку с кольцом из кармана пиджака и говорит заветные слова: «Милая моя, любимая, ты выйдешь за меня замуж?», как она всхлипывает, как смотрит на улыбающихся музыкантов, как начинает плакать от счастья, как вынимает кольцо из коробочки, надевает на свой пальчик и вся в слезах бросается в объятия Джеки.

Почему эти выходные были прекраснее всех выходных в моей жизни? Потому что среди пыли, грязи, боли можно увидеть что-то воодушевляющее и волшебное, – счастье близких тебе людей. Я видел Джессику и видел Джеки. Я увидел, как мой самый близкий человек решился подарить своё сердце почти родному ему человеку, а тот человек, в свою очередь, захотел подарить и своё сердце такому же почти родному человеку. Ничего прекраснее я не лицезрел в жизни. Ничего чудеснее не ощущал.

Мне так полегчало после нашей поездки в Ливерпуль, что я даже почувствовал какую-то легкость, хотя, конечно, вернувшись в Кембридж, жадно хотел провалиться в бездну. Я постоянно заслушивался песней «Broken Mirror» Devin Barrus. Не знаю, я слушал и вспоминал своё состояние после смерти той девушки, и эта песня полностью отражала мои мысли, чувства в тот период…

На одном семинаре ко мне подсела одна девушка, Джейн. Она знала, что я очень хорошо всё знаю, поэтому, не стесняясь, подсела ко мне с просьбой помочь ей справиться с некоторыми заданиями. После семинара Джейн хотела меня как-то отблагодарить и пригласила на чашку кофе. Я не мог отказать, это было бы совсем некрасиво. Мы посидели в кафе, попили кофе и Джейн рассказала, как видела меня на кладбище Милл Роуд. Честно говоря, я не хотел продолжать этот диалог, не хотел рассказывать, что я там делал, к кому ходил, поэтому я быстро перевел разговор на «Кладбище домашних животных» Стивена Кинга. Это подействовало, она действительно начала обсуждать со мной книгу, которую я в жизни не брал в руки. Я просто не любил Стивена Кинга, я даже не смог дочитать «Побег из Шоушенка», хотя фильм мне, несомненно, понравился. Что-то в повествовании меня всегда отталкивало от Кинга. Честно, я не знал, что говорить, лишь поддерживал разговор благодаря тому, что знал сюжет, который мне, благо, рассказал главный фанат Кинга – Джеки. Он прочел роман и был в восторге, я вообще сидел и молчал в то время, думая о том, какую же муть он мне пересказывает. В общем, как выяснилось, Джейн тоже очень любила Стивена Кинга. Я мечтал, чтобы на моем месте оказался Джеки, который бы точно поддержал сие диалог. Не могу сказать, что Джейн мне была противна, но что-то мне в ней не нравилось. Наверное, мне не нравилось то, что у неё не было никаких личных границ, в кафе она мне уже рассказала про все свои отношения и почему они развалились. Ей богу, я еле выдержал. Это она меня так решила отблагодарить за семинар? Если бы я знал, что вместо кофе получу подробный рассказ об интимной жизни незнакомого мне человека, то я бы ни за что не пошёл.