Текст книги "Три дня в Венеции"

Барбара Тейлор Брэдфорд
Три дня в Венеции

1

Венеция, ноябрь 1995 года

Площадь казалась серебряной под свинцовым холодным небом. День выдался промозглым, от лагуны и от многочисленных каналов поднимался легкий туман, город словно окутала дымчато-серая вуаль.

Билл Фицджеральд, собственный корреспондент Си-эн-эн, американского канала кабельных новостей, телезвезда и известный журналист, медленно шел по площади Сан-Марко, не обращая внимания на погоду. Поездка в Венецию столько раз срывалась, что Биллу было наплевать на погоду. Какая разница, раз он наконец снова попал в этот чудесный город.

Как же здесь было хорошо и спокойно после постоянных бомбежек Боснии, где он провел последние три года, периодически то уезжая, то возвращаясь. Ветры и приливы на этот раз вели себя довольно прилично, и Венецию в этом году не затопило. А хоть бы и затопило, не важно. Венецианцы отлично выживали и в затопленном городе. Чем же он хуже?

Как только предоставлялась хоть малейшая возможность, Билл приезжал в этот прекрасный город. Он часто ездил в командировки в Европу, а там отовсюду было рукой подать до Венеции. Хоть на пару дней, но Билл вырывался сюда. И всегда после поездки в Венецию чувствовал себя свежим, отдохнувшим душой и телом.

В тридцать три года Билл не выглядел на свой возраст: загорелое лицо, мальчишеский взгляд, легкая походка. Его мужественная фигура отлично смотрелась на экранах телевизоров.

Честные голубые глаза и веселая улыбка говорили об искренности и цельности натуры; сдержанная, доверительная интонация импонировала телезрителям. Именно поэтому Билл Фицджеральд был невероятно популярным тележурналистом, люди относились к нему с полным доверием и очень серьезно воспринимали все, о чем он рассказывал.

Недаром руководство Си-эн-эн ценило своего сотрудника, а другие компании старались во что бы то ни стало переманить его к себе. Предложения то и дело поступали к Биллу через его агента, но журналист решительно их отвергал. Его не интересовали другие каналы. Одним из главных его достоинств была преданность; он не желал бросать компанию Си-эн-эн, на которую проработал восемь лет.

Ла Серениссима, как называют свой город венецианцы, – город храмов и дворцов, парящих над водой, искрящихся волшебным, таинственным светом, набитых сокровищами и уникальными произведениями искусства. Билл считал Венецию одним из самых таинственных мест на Земле, способным привести в восторг даже пресыщенного скептика.

В свой первый приезд сюда, двенадцать лет назад, Билл проводил массу времени в церквах и музеях, любовался бесподобными шедеврами Тициана, Тинторетто, Веронезе, Тьеполо и Каналетто. Эта живопись проникала в самую душу, и с тех пор венецианская школа живописи стала его любимой.

Биллу всегда хотелось стать художником, но у него не было способностей к живописи. Он имел только один талант – мастерски владел словом.

– Он у нас Цицероном будет, – говаривала Бронаг Келли, его бабушка со стороны матери, когда мальчик был маленьким.

– Да, – соглашалась мать. – У него просто дар божий, говорит – как пишет. А он и пишет замечательно! Всегда надо помнить: перо сильнее меча.

Билл был единственным ребенком. Он в детстве почти все время проводил со взрослыми, главным образом – со своей ирландской бабушкой, которую обожал и был к ней особенно привязан.

Совсем маленьким он зачарованно слушал ее сказки об эльфах, счастливом трилистнике[1]1
  Трилистник – эмблема Ирландии.


[Закрыть] и горшках с золотом, зарытых на конце радуги. Бронаг уехала из Ирландии с родителями и младшим братом в восемь лет, выросла в Бостоне. Здесь она познакомилась со своим будущим мужем – адвокатом Кевином Келли.

– Я родилась в 1905 году, и какое это было чудесное рождение, Билли! – любила рассказывать бабушка. – Я пришла в мир двенадцатого июня, в самый разгар ужасающей грозы, когда часы ударили полночь. Моя дорогая мама тогда сказала, что гроза – дурное предзнаменование. – Бабушка всегда приукрашивала обстоятельства своего рождения, и раз от раза история обрастала все новыми подробностями, ей, очевидно, доставляли огромное удовольствие изумленно расширенные глаза внука. – И, конечно же, Билли, жизнь у меня получилась грозовой, – довершала она, раскатисто смеясь, и мальчик понимал, что эта самая грозовая жизнь ей очень нравилась.

Жена Билла, Сильви, полюбила бабушку всей душой, женщины быстро сблизились. Бабушка была настоящей кельткой: одухотворенной, немного таинственной и склонной к мистицизму. В этом смысле у них с Сильви было много общего, потому-то они так быстро и сошлись.

Единственное, о чем он сожалел, всякий раз приезжая в Венецию, так это о том, что так и не успел привезти сюда Сильви. Все откладывал, откладывал – и опоздал. Сильви не стало. Все произошло слишком стремительно, неожиданно. Кто мог знать, что она умрет вот так внезапно? При родах – в наше-то время. Эклампсия[2]2
  Эклампсия – нарушение функций важнейших органов, возникает во время родов.


[Закрыть] – вот как это называется; у Сильви начались схватки, перешедшие в судороги, а закончилось все комой и смертью.

Потеря жены была самым страшным событием из всех, что случились в его жизни. Сильви была слишком молода, чтобы умирать, – всего двадцать шесть лет. Горе захлестнуло Билла, он долгое время не мог прийти в себя, был безутешен. В конце концов ему удалось свыкнуться с мыслью о том, что Сильви больше нет. Он утопил горе в работе, только так можно было держаться на плаву.

Билл шагал по направлению к базилике, думая о Сильви. Она умерла шесть лет назад, оставив новорожденную дочку, которую назвали Хеленой, так хотела сама Сильви. Теперь девочка превратилась в восхитительное создание. Она как две капли воды была похожа на свою мать и мгновенно покоряла всех, кто ее видел.

Дочка доставляла Биллу огромную радость. Когда накатывала тоска от гнусности и грязи этой жизни, ему стоило только вспомнить Хелену – и он сразу чувствовал себя лучше. Прелестная дочурка придавала его жизни ценность и смысл.

Губы Билла расползлись в невольной улыбке, когда он подумал о Хелене. Работа зарубежного корреспондента, заставлявшая всегда мотаться по миру, не позволяла ему постоянно быть вместе с дочерью. Поэтому Хелену воспитывала его мать, жившая в Нью-Йорке. К счастью, отец и дочь часто виделись, и обоим эти встречи доставляли массу удовольствия. Хелена росла замечательным ребенком – искренним, любящим, умным и не слишком избалованным, хотя бабушка носилась с единственной внучкой, как с бесценным сокровищем.

После освещения мирных переговоров в Огайо Билл провел две недели с матерью и дочкой на Манхэттене. В декабре он собирался снова их навестить и отпраздновать Рождество в доме своей матери. Когда Билл не сидел в «горячих точках», передавая трагические военные сводки с противоположного конца планеты, он старался как можно больше времени проводить со «своими милыми девочками», как он их называл. Он всегда стремился побыть с ними подольше, а уж особенно в праздники.

Но неделя в Венеции, в одиночестве, была ему совершенно необходима. Ему требовалось прийти в себя после безвылазного трехмесячного сидения в Боснии-Герцеговине. Билл страшно утомился от всего, что он видел за время конфликта на Балканах; он устал от войны, убийств и разрушений.

Он хотел все забыть. Вряд ли, конечно, ему это удастся. Разве такое можно забыть? Но Билл надеялся, по крайней мере, разогнать кошмарные видения войны, стоявшие у него перед глазами, оставившие чудовищный незаживающий шрам в душе.

Его лучший друг, Фрэнсис Петерсон, военный корреспондент журнала «Тайм», считал, что ни один корреспондент, побывавший в Боснии, никогда не сможет забыть события этой трагической войны.

– Они намертво застыли в нашей башке, как мухи в янтаре, намертво, – повторял Фрэнки, и Билл был с ним совершенно согласен. Все то варварство, которое он видел на Балканах, навсегда осталось в его памяти. Билл и Фрэнсис познакомились, когда оба учились на факультете журналистики Колумбийского университета, и с тех пор стали лучшими друзьями. Они часто встречались в одних и тех же «горячих точках», освещали те же события; но даже если они находились на противоположных концах света, они не теряли друг друга из виду и постоянно поддерживали связь.

Сейчас Фрэнсис был аккредитован в Бейруте, но должен был прилететь в Венецию, чтобы провести несколько дней с другом. Потом Фрэнки намеревался отправиться в Нью-Йорк на празднование семидесятилетия отца.

Билл страшно обрадовался, узнав, что Фрэнсису все же удастся вырваться на недельку. Друзья были очень близки, имели схожие вкусы и интересы, одинаково смотрели на многие вещи.

Неожиданно Билл заметил, что он – единственное живое существо на площади Сан-Марко, если, конечно, не считать голубей. Птицы летали вокруг, взмывали над базиликой. Обычно площадь Сан-Марко была самым оживленным местом Венеции, здесь кишмя кишели толпы людей, в основном туристов со всех концов света. А сейчас он оказался единственным ее обитателем; какое странное ощущение, сюрреалистичное.

Он продолжал неторопливо идти вперед и вдруг впервые заметил уникальные плиты мостовой. Прежде здесь всегда сновали люди, поэтому, естественно, он никогда не обращал внимания на то, чем вымощена площадь.

Билл разглядывал узор: плоские серые камни, основное покрытие площади, обрамленные полосками белого мрамора, создавали классический орнамент. Обрадованный неожиданным открытием, Билл подошел к базилике. Но внутрь не вошел, а повернул направо и стал спускаться к воде. Остановившись на берегу, он долго смотрел на лагуну. Небо и море сливались в единое серое пространство, тусклая гладь воды посверкивала неживым металлическим блеском.

Какое умиротворение разлито в воздухе; трудно поверить, что по ту сторону Адриатического моря бушует беспощадная война. Ничто не меняется в этой жизни, подумал Билл, отворачиваясь от воды. Мир тот же, что и всегда, – полон зла и ненависти. Человечество так ничему и не научилось за все время своего существования. Мы сейчас ничуть не цивилизованнее тех, кто жил в средневековье. Билл Фицджеральд так и не смог привыкнуть к людскому зверству.

Поплотнее запахнув пальто, он повернул обратно. Уже начали сгущаться сумерки, Билл торопливо шагал через пустую площадь по направлению к отелю «Палаццо Гритти», в котором он остановился. Биллу нравилось старомодное очарование этого отеля, его элегантность и комфорт.

Начало моросить, и вскоре дождь зарядил сильнее, постепенно превратившись в настоящий ливень. Все ускоряя шаг, Билл уже почти бежал. Улица, на которую выходил парадный вход «Палаццо Гритти», была уже совсем рядом.

Билл стремительно свернул за угол и неожиданно столкнулся с женщиной, быстро шедшей навстречу. Широкополая фетровая шляпа и зонтик полетели на землю, и Билл едва успел схватить незнакомку за плечи, чтобы та не упала сама.

Все еще не оправившись от неожиданности, он воскликнул:

– Извините, пожалуйста! Простите, ради бога! – и взглянул в огромные удивленные серебристо-серые глаза. Потом добавил по-итальянски: – Scusa! Scusa![3]3
  Извините! (ит.).


[Закрыть]

– Ничего страшного, – ответила она по-английски, высвободилась из его железных рук и побежала за катившейся по улице шляпой.

Билл ринулся следом, обогнал женщину, поймал шляпу, подобрал упавший в канаву зонтик и отдал вещи хозяйке.

– Еще раз извините.

Кивнув, она взяла шляпу и зонтик.

– Все нормально. Ничего особенного с ней не случилось. – Она взглянула на шляпу, встряхнула ее и поморщилась. – Немножко забрызгана грязью. Не волнуйтесь, ничего страшного. Откровенно говоря, я никогда не любила эту шляпу.

– Какой же я неуклюжий, налетел на вас из-за угла. Глупо получилось. Вы уверены, что все нормально? – с беспокойством спросил он, неожиданно почувствовав, как ему не хочется, чтобы она уходила.

Она чуть улыбнулась, нахлобучила шляпу на голову, спрятав под ней темные вьющиеся волосы, и повернулась, кивнув на ходу:

– Все в порядке.

Билл стоял на месте, словно его парализовало, и не отрываясь смотрел ей вслед. Ему отчаянно хотелось удержать незнакомку, поговорить с ней, пригласить куда-нибудь выпить. Билл открыл рот, но не смог сказать ни слова. Кажется, вместе со способностью двигаться он потерял и дар речи.

Внезапно Билл встряхнулся и ожил. Он помчался за ней бегом по улице и прокричал:

– Можно я куплю вам новую шляпу?

Не останавливаясь, она бросила через плечо:

– В этом нет никакой необходимости, но все равно спасибо за предложение.

– Это самое малое, что я могу для вас сделать, – снова крикнул он. – Ведь я же испортил эту шляпу.

Она остановилась на мгновение и покачала головой.

– Это совершенно не важно, честное слово. Всего хорошего.

– Пожалуйста, давайте пойдем помедленнее. Я хотел бы с вами поговорить.

– Извините, но я не могу. Я опаздываю. Женщина, не замедляя шага, свернула за угол.

Билл последовал за ней.

Она ускорила шаг, потом замахала рукой и воскликнула по-итальянски:

– Джованни, come sta![4]4
  Иди сюда! (ит.).


[Закрыть]

Ей навстречу устремился высокий мужчина, которого она назвала Джованни. Она подняла зонтик повыше, чтобы укрыть его от дождя.

Острое разочарование пронзило Билла. Он мгновенно развернулся и быстро пошел обратно к гостинице «Палаццо Гритти». Его не оставляли мысли о молодой женщине. Кто она? Она была невероятно привлекательна, Биллу давно не встречались такие красавицы. Сияющие серебристые глаза, бледное лицо, загадочная улыбка, ниспадающие на плечи темные кудри, грациозная скользящая походка. И какая хорошенькая, личико живое, подвижное, как у мальчишки. Не повезло мне, вздохнул про себя Билл, – она уже занята. А ему очень хотелось познакомиться с этой женщиной поближе.

2

Они встретились в баре легендарного «Палаццо Гритти», окнами выходящем на Большой канал.

– Фрэнсис! Как же я рад тебя видеть! – воскликнул Билл. – Здорово, что ты все-таки сумел вырваться.

Друзья обнялись. Когда они наконец разомкнули мощные объятия, Фрэнсис сказал:

– Я тоже рад, Билл. Давненько же мы с тобой не виделись. Я даже начал скучать.

– И я скучал по тебе.

Услужливый официант провел их к маленькому столику возле окна, и друзья заказали по порции ячменного виски.

– Столько войн на Земле, что мы с тобой в последнее время никак не пересечемся в одной точке, все мотаемся по разным местам, – вздохнул Фрэнсис.

– Я тоже чувствую, как мне тебя не хватает. Вместе было бы не так тяжко смотреть на все эти ужасы.

Они понимающе переглянулись, вспомнив о передрягах, в которые попадали вместе. Они стали близкими друзьями еще в университете, но это была не просто дружба; их объединяла не только общая работа, но и схожие взгляды, одинаковое отношение к происходящему. Оба всегда беспокоились друг о друге, старались постоянно держать связь. Так было всегда. И еще они любили свою работу и были настоящими профессионалами. Билл и Фрэнсис одинаково понимали задачи журналиста: репортаж должен быть достоверным, честным и ярко сделанным. Стремясь следовать этим правилам, друзья часто оказывались в крайне опасных положениях, но тем не менее они всегда старались соблюдать осторожность. Вместе или поодиночке, они избегали отчаянно рискованных ситуаций, когда добывали материалы для своих репортажей.

Принесли виски. Они чокнулись, и Фрэнк сказал:

– Знаешь, Билл, я ни за что не вернусь в Боснию.

– Отлично тебя понимаю. И совсем не виню. Я сам испытываю то же самое желание. А как там в Бейруте?

– Довольно спокойно. В данный момент, разумеется. Жизнь понемногу улучшается, входит в норму. Все относительно, конечно. Вряд ли когда-нибудь Бейрут снова станут называть ближневосточным Парижем, но все-таки город начинает восстанавливаться. Открываются дорогие магазины, начинают работать большие отели, возрождается какая-то деловая жизнь.

– Однако «Хезболла»[5]5
  «Хезболла» – террористическая организация.


[Закрыть] продолжает действовать.

– Еще бы! Мы живем под угрозой террористических актов двадцать четыре часа в сутки! Тебе ли этого не знать. – Фрэнк прищурил темные глаза, слегка пожал плечами. – Терроризм – наипервейшая проблема. Так теперь везде. Эти сволочи расползлись по всему миру, совсем с ума посходили, никакого удержу не знают.

Билл кивнул, отхлебнул из стакана и откинулся в кресле, с удовольствием разглядывая Фрэнсиса Петерсона.

Тот широко улыбнулся и предложил:

– Давай-ка переменим тему. Поговорим о чем-нибудь более стоящем. Как моя маленькая Хелена?

– Не такая уж и маленькая, она здорово повзрослела. Хорошо, что ты мне напомнил… – Билл полез за бумажником, достал из него фотографию и протянул Фрэнку. – Твоя крестница просила передать тебе вот это. И велела еще обнять и поцеловать.

Фрэнк посмотрел на фотографию и улыбнулся.

– Она – чудесный ребенок, Билли, тебе здорово повезло. Она словно сошла с картины Боттичелли…

Просто ангел.

– Ангел-то ангел, но только внешне. Такая стала озорница, моя мать говорит, что Хелена – настоящая хулиганка, – усмехнулся Билл. – Но где ты видел идеальных детей?

– Если идеальные дети и существуют, то они, должно быть, жуткие зануды. А как поживает Дрю? – спросил Фрэнк, пряча фотографию в свой бумажник.

– Хорошо, спасибо. Ты же знаешь мою мать, Фрэнки, энергичная, подвижная, едкая на язычок. Но более любящего сердца нет на всем белом свете. Между прочим, она просила передать тебе самые теплые приветы.

– Ей от меня тоже передай, когда будешь звонить. Хотя нет, я лучше сам ей позвоню, когда буду на Манхэттене. Ужасно обидно, но меня не будет в Нью-Йорке, когда ты приедешь домой. Меня поджимают сроки, надо готовить большой материал о Ливане. Так что на этот раз мне не удастся вырваться.

– Жаль, старина, но что делать.

– Я смотрю, тебя не особенно впечатляют мирные переговоры в Дейтоне, – заметил Фрэнк.

Билл помотал головой.

– Не особенно. Сербы – сущие дьяволы. Подлые убийцы. Они никогда в жизни не согласятся заключить мирный договор с боснийцами. А все эти разговоры представителей ООН, что некоторых сербов нужно судить как военных преступников, можешь забыть. Уверяю тебя, этого никогда не будет. Прежде всего ни за что не удастся доставить сербских мясников на процесс в Гаагу. Помяни мое слово. Сербы останутся безнаказанными.

– Самое трагичное в том, что ты, вероятнее всего, прав, Билли.

– Все разговоры о политическом процессе – пустая болтовня умников из ООН.

– Согласен.

Они молча выпили, на время погруженные в собственные мысли.

В этих подтянутых, аккуратных, симпатичных, неуловимо похожих друг на друга молодых мужчинах любой сторонний наблюдатель немедленно бы признал американцев.

В отличие от светловолосого Билла Фрэнк был жгучим брюнетом с пышной копной волос, темными глазами и великолепным цветом лица. Он гордился своим ирландско-американским (в третьем поколении) происхождением. Тридцатитрехлетний Фрэнк, ровесник Билла, в настоящее время жил один. Его женитьба на восходящей звезде тележурналистики Пэт Рэквелл несколько лет назад потерпела крах из-за того, что жена своей карьере придавала большее значение, чем дому и мужу.

К счастью, детей у них не было, и развод прошел легко и без осложнений. Они остались друзьями. Время от времени Фрэнк и Пэт встречались на одном сюжете и всегда старались помочь друг другу, делились информацией, обменивались замечаниями и идеями. Часто они вместе обедали, если им случалось оказаться за границей в одном и том же городе. Билл первым нарушил молчание:

– Тут на днях до меня дошли неприятные слухи о нас с тобой.

– О том, чтобы вернуть нас в Нью-Йорк?

– Да.

– А что конкретно ты слышал?

– Что мы с тобой настоящие военные маньяки. Что мы обожаем опасность, любим оказываться в гуще событий и ловим кайф от риска. Эдакие крутые безрассудные ребята, подаем окружающим плохой пример.

Фрэнки запрокинул голову и громко расхохотался.

– Да плевать мне, что о нас там думают! Спорим, эти слухи распускают наши конкуренты из других компаний, у которых из-за их трусости репортажи получаются пресными и сухими, как картонка.

– А вот и нет! Эти слухи распускает один парень из Си-эн-эс.

– Ага! Так он хочет занять твое место, Билли!

– Да, скорее всего, так и есть. – Билл, помолчав минуту, пристально посмотрел на друга. – А может, мы и вправду ходим по тонкой проволоке? В один прекрасный день нас запросто могут убить, когда мы будем освещать события в очередной проклятой богом стране.

Фрэнк нахмурился.

– Многие журналисты погибли во время работы… Он недоговорил, лицо его помрачнело.

– Но мы с тобой не хотим погибать. В этом я совершенно уверен! – заявил Билл, решительно выпрямляясь.

– Согласен с тобой на все сто. Но ты прав: это не исключено. Хотя ты у нас пуленепробиваемый.

Билл хмыкнул.

– Это потому, что у меня есть талисман – ты, Фрэнки. – Но, внезапно посерьезнев, добавил: – Но мы с тобой далеко не всегда вместе.

– Истинная правда. А здорово мы раньше работали с тобой вместе, да? Делили все невзгоды и радости. Помнишь вторжение в Панаму?

– Еще бы! Декабрь восемьдесят девятого. Всего несколько месяцев, как умерла Сильви. Мне было так паршиво, что я плевал на то, где я и что со мной, убьют меня или я останусь жив.

– Но моя жизнь была тебе не безразлична, – тихо заметил Фрэнк, глаза его были полны признательности. – Ты тогда спас мне жизнь, Билли. А то сегодня я не сидел бы здесь с тобой.

– Ты сделал то же самое для меня.

– Конечно! Не забывай, я всегда умел быть благодарным.

– А еще ты умеешь быть обаятельным. За тобой по-прежнему бегает все женское население тех мест, где ты обретаешься?

– Брось, Билли, ты опять начинаешь! – шутливо запротестовал Фрэнк. – Я – не единственный журналист, время от времени любящий пообщаться с женским полом. А у тебя как в этом плане? Ты тоже, кажется, от женщин не шарахаешься.

– Там, где я жил в последнее время, было не так много женщин.

Фрэнк кивнул.

– Да уж, Сараево не самое подходящее место для романтических приключений.

Билл заговорщически понизил голос.

– Знаешь, Фрэнсис, до меня дошел еще один нью-йоркский слух.

– Ну-ка, ну-ка, это какой же? – оживился Фрэнк. – Судя по твоей хитрой физиономии, слух имеет непосредственное отношение к моей персоне.

– Ты не ошибся. Ходят слухи, что ты – неисправимый донжуан.

Фрэнк захихикал. Он выглядел весьма польщенным.

Билл улыбнулся. Ему было хорошо и свободно. Давно уже он не чувствовал себя так приятно и расслабленно. Он знал, что за несколько дней общения с Фрэнки в Венеции ему удастся стряхнуть с себя тоску и депрессию, разогнать кошмарные образы войны, теснившиеся в голове. Биллу, словно севшей батарейке, необходимо было зарядиться энергией.

Билл подозвал официанта, заказал еще два виски и сказал:

– А что, если подумать – совсем неплохая у тебя репутация. Вряд ли мужчину будут называть донжуаном, если им не интересуются женщины.

– Что верно, то верно. Как говорится, для танца нужны оба партнера. Между прочим, я тут в Бейруте наткнулся на Эльзу.

– Эльзу? – озадаченно нахмурил брови Билл.

– Не прикидывайся, что ты не помнишь Эльзу Мастрелли, нашего ангела-хранителя в Багдаде!

– Ах, та Эльза! Подумать только! Как она?

– Все так же. Пишет военные корреспонденции для своего итальянского журнала, изображает из себя Флоренс Найтингейл,[6]6
  Флоренс Найтингейл – легендарная медсестра времен Крымской войны.


[Закрыть] ангела-спасителя и землю-мать в одном лице. По крайней мере, мне так говорили.

– Она была неотразима. Она по-прежнему так же привлекательна?

– О да. С одной лишь оговоркой. Она стала более зрелой, более опытной, слегка усталой и утомленной, что, впрочем, ничуть ее не портит. Да, теперь она – потрясная женщина с определенным жизненным багажом за спиной. Иными словами, она повзрослела. У нас с ней было не много времени, мы быстренько выпили в «Коммодоре», повспоминали о Багдаде и разбежались.

– Что за времечко было, ты только подумай, Фрэнки, в какие только передряги мы не попадали! – оживленно воскликнул Билл. – Господи боже, я никогда не забуду январь девяносто первого! Всего только четыре года назад, а кажется, что прошла целая жизнь, правда?

– Да, пожалуй. Мы здорово рисковали тогда.

– Нам тогда не было и тридцати. И мы были отчаянными.

– И глупыми, если хочешь знать мое мнение. – Фрэнк серьезно посмотрел на друга. – Ни один репортаж не стоит того, чтобы ради него рисковать своей жизнью.

– Конечно, не стоит. Но мы тогда и не думали о смерти, просто лезли на рожон. И наши с тобой вылазки в Багдаде сделали нам обоим имя. Согласись, в ту пору нам невероятно повезло. Си-эн-эс была единственной телевизионной компанией, которой позволили остаться в Багдаде. А из всех пишущих журналистов только вам с Эльзой разрешили освещать войну в Персидском заливе.

– А все благодаря тебе и тому предприимчивому продюсеру, Блейну Ловетту, – подхватил Фрэнк. – Что с ним теперь, он все еще работает на Си-эн-эс?

– Нет, он работал на Эн-би-си, потом перешел на Си-би-эс. Все у него там в порядке, но в «горячие точки» больше не ездит. Видно, сам так захотел.

– Он был потрясающим парнем. Все у него получалось как по волшебству.

Билл усмехнулся, вспоминая своего бывшего продюсера.

– Он все приготовил заранее. Завел нужные контакты, когда о войне еще и речи не шло. Наплел иракцам с три короба, а они и уши развесили. Он их очаровал задолго до начала конфликта, они его просто обожали. А когда там разразился настоящий ад, мы преспокойно остались и снимали.

– Никогда не забуду, как он прибежал к тебе и сказал, что его иракские покровители разрешили Си-эн-эс привезти телевизионное оборудование из Иордании, – сказал Фрэнк. – Включая спутниковый телефон. Я, например, был просто потрясен.

– И я тоже, Фрэнки. Что бы мы делали там без спутникового телефона? Это была наша единственная связь с остальным миром. И Си-эн-эс была единственной телекомпанией, которая вела репортажи из самого пекла.

– Это здорово подняло ее рейтинг, она вышла на первое место среди новостных программ. А вообще-то, Билли, нам здорово повезло, что мы выбрались живыми из этой передряги, если уж на то пошло. Ты помнишь прямые попадания в наш отель? А Эльза – маленький отважный солдатик…

Фрэнк замолчал, увидев, что Билл его не слушает.

– Что случилось? – спросил он.

– Ничего.

– Я же вижу, что-то не так. Ты меня перестал слушать. И у тебя на лице какое-то странное выражение.

Билл повернулся к Фрэнку.

– Ты не сразу поворачивайся. Вон там сидит женщина. В другом конце бара. Ты видел, когда она вошла?

– Как же я мог не обратить на нее внимание? Кроме нас, она здесь единственная посетительница. Ну, так и что с этой женщиной?

– Сегодня я ее чуть не сшиб с ног, столкнулся на улице. Я торопился к себе в отель, свернул за угол и налетел на бедняжку со всего размаху. Потом погнался за ее шляпой.

– Погнался за ее шляпой?!

– Не важно, не смотри на меня так.

– Как?

– Как на психа.

– Но ты же не будешь утверждать, что абсолютно нормален, Билли, равно как и я. Жизнь – такая тяжелая штука, что трудно время от времени не становиться психом. Иначе как еще можно снять стресс и напряжение? Ладно, так что насчет этой женщины?

– Она произвела на меня сильное впечатление. Я хотел с ней познакомиться.

– Не могу тебя за это винить. Она весьма привлекательна. Она итальянка?

– Не знаю, может быть. Я почти уверен, что она – американка, во всяком случае, говорит она, как настоящая американка. Когда мы с ней столкнулись, ее шляпа слетела на землю и покатилась, я погнался следом. Я отдал шляпу, женщина поблагодарила и ушла. Мне ужасно захотелось пригласить ее куда-нибудь выпить. Это смешно, Фрэнки, но мне было жалко ее отпускать.

– Почему же ты не пригласил ее?

– Я сделал попытку, но она торопилась, почти бежала. Я последовал за ней и видел, как она встретилась с каким-то мужчиной. Как всегда, мне не повезло. У нее уже есть друг. Может быть, это ее муж. Я видел, как они обнялись. Но должен тебе признаться, последние несколько часов она не идет у меня из головы.

– Есть только один выход из создавшегося положения.

– Какой?

– Пойди и пригласи ее выпить с нами, – посоветовал Фрэнк. – Из разговора быстро поймешь, как обстоят дела.

– Ты, наверно, прав.

Билл стремительно встал и направился прямо к молодой женщине.

Она подняла глаза от блокнота, в котором что-то писала, и, увидев Билла, улыбнулась.

– Привет! – поздоровалась она.

– Поскольку вы не разрешили мне купить вам новую шляпу, можно, я хотя бы угощу вас? – начал Билл. – Мы с другом были бы счастливы, если бы вы с нами выпили… и поужинали.

– Большое спасибо вам обоим, но я не могу. Я жду своего друга. У нас назначена встреча, – объяснила женщина.

Оживление в глаза Билла тут же померкло.

– Не повезло мне… нам. Ну что ж… – Он весь как-то сник и уже собрался уходить, но тут вдруг снова повернулся к ней всем корпусом. – Вы ведь американка, правда?

– Да. Я из Нью-Йорка.

– И я тоже.

– Я знаю.

– Меня зовут Билл…

– Фицджеральд, – перебила она, от души веселясь, глядя на его озадаченное лицо. – Я знаю, кто вы. Я, как и все, смотрю новости по телевизору, мистер Фицджеральд.

– Зовите меня Билл.

– Хорошо.

– А вас как зовут?

– Ванесса Стюарт. – Она протянула руку.

Чуть наклонившись, Билл пожал ее руку. И понял, что ему не хочется выпускать ее из своей руки.

– У меня есть грандиозная идея, – сказал он, с сожалением разжимая руку и выпрямляясь.

– Какая? – Она подняла одну бровь, и огромные серебристо-серые глаза вопросительно посмотрели на Билла.

Взявшись за спинку стула и снова наклонившись вперед, он сказал:

– Сдается мне, что на данный момент мы трое – единственные американцы в Венеции. Поэтому мы просто обязаны провести завтрашний день вместе.

– Завтрашний день? – недоуменно переспросила она. – Почему?

– Ну как же! Завтра – День Благодарения.

– О господи, я совсем забыла!

– Тем не менее. Двадцать третье ноября, четверг. И будет настоящим преступлением, если трое янки в Венеции не отметят самый главный американский праздник вместе. Мы с другом вас приглашаем. Его зовут Фрэнсис Петерсон, он – корреспондент «Тайм». Что скажете?

– Хорошо, я принимаю ваше приглашение. Но с одним условием.

– Выкладывайте ваше условие.

– Это должен быть настоящий День Благодарения – с традиционной индейкой, приготовленной по всем правилам.

Билл просиял и по-мальчишески хлопнул в ладоши.

– Гениально!

Ванесса улыбнулась.

– В таком случае я с удовольствием приду, спасибо за приглашение. Встретимся здесь, в баре?

– Отлично. Сначала выпьем шампанского, а потом пойдем есть индейку. Во сколько встречаемся?

– В семь. Нормально?

– Прекрасно.

Краешком глаза Билл заметил, как в бар вошел тот самый итальянец, Джованни. Билл вежливо кивнул и пошел на свое место.

Фрэнк с любопытством смотрел на приближающегося Билла.

– В чем дело? – поинтересовался он.

– Сегодня вечером она не может к нам присоединиться. По вполне очевидной причине. На сцене снова появился злосчастный итальянец.

– Это тот самый парень, с которым она встречалась сегодня днем?