Текст книги "Танец души"

Глава 2

Один из посещавших ресторан мужчин приводил Фиону в неимоверный восторг.

Сначала она не знала, кто он такой, но в конце концов разведала, что зовут его Джим Макдональд и что он сын престарелого пэра, владельца обширных поместий в Шотландии.

Это Клер отыскала его фотографию в «Татлере» и показала Фионе, а прямо на следующий вечер – бывают же совпадения! – он подошел к их столику и пригласил ее танцевать.

Как только он вошел к Пальони в компании с другим мужчиной – оба в смокингах, явно после театра, – Фиона, завидев его, стала мечтать получить от него приглашение.

Прежде она всегда видела его с женщинами и особо отметила, что он никогда не появляется с шумными юными созданиями, вызывавшими у нее неприязнь.

Приходил он, как правило, с молодыми красивыми супружескими парами.

Эти компании редко бывали многочисленными – четверо, порой шестеро, – и со стороны казалось, что они страстно заинтересованы предметом своих бесед.

Собственно, танцевали они обычно совсем немного, может быть, раза два-три за весь вечер.

Джим Макдональд был очень высоким и с виду весьма достойным. Он выделялся среди всех мужчин, которые собирались по вечерам у Пальони.

Блондин с серыми, всегда поблескивающими глазами, он производил впечатление истинного, импозантного и привлекательного англичанина.

Он не просил, чтобы его обычным образом представили Фионе, просто подошел к столику и сказал:

– Будьте добры, не потанцуете ли со мной?

Она сразу же согласилась, радуясь, что свободна. Они пару минут кружились молча, потом Джим заговорил первым.

– Я был уверен, что вы должны быть великолепной танцоркой, – сказал он. – И оказался прав.

У него был низкий чарующий голос, и Фиона ответила счастливой улыбкой.

– Рада, что вы не разочарованы.

– Нисколько, – заверил он. – Я люблю танцевать с хорошими партнершами, но, боюсь, сам не очень справляюсь… У меня мало практики.

– По-моему, вы совсем неплохо справляетесь, – возразила она и добавила: – Это не просто любезность.

– Спасибо, – поблагодарил он, и с этой минуты им стало легко разговаривать.

Фиона пошла к его столику, поужинала с ним и с удивлением обнаружила, что им есть о чем поговорить.

Это казалось странным, так как жизнь они вели совсем разную, но почему-то им многое надо было сказать друг другу, о многом поспорить. Она вдруг ошеломленно поняла, что зал почти пуст и вечер закончился.

– Послушайте, – сказал Джим, – мы должны встретиться снова. Приходите утром со мной завтракать.

Фиона, слишком обрадованная, чтобы раздумывать, охотно согласилась.

Они мирно позавтракали в небольшом ресторанчике на Дувр-стрит и за вкуснейшей едой говорили и говорили обо всем. Джим многое уже успел совершить за свою жизнь.

Он вырос в Шотландии, в фамильном поместье, по возрасту угодил под призыв в армию в последний год войны, а когда война кончилась, понял, что не в состоянии приспособиться к сельской жизни.

Тогда он уехал в Африку, где около года держал ферму, и вернулся лишь из-за болезни отца, который состарился и оказался не в силах управлять поместьями.

Вернувшись в Англию, Джим счел невозможным уехать снова, ведь он за короткое время успел попутешествовать по всему миру.

Не вынося безделья, он изучил техническую сторону автомобильного дела и в данный момент занимал пост директора крупнейшего в стране синдиката.

Он был очень молод, но даже имея такой опыт, страстно жаждал испробовать все, что может предложить жизнь, и все находил забавным и интересным.

Из-за его необычайной привлекательности женщины не оставляли Джима в покое и несколько избаловали его.

За ним постоянно охотились, ублажали его, пока он не утвердился в том, что женский пол – очередное развлечение, посланное в мир ради его, Джима Макдональда, удовольствия.

Он не рассыпался перед Фионой в комплиментах, подобно другим мужчинам, с которыми она встречалась у Пальони, и не предпринимал каких-либо иных попыток ухаживания.

Однако женское чутье подсказало ей, что она ему нравится и наверняка следует ожидать частых встреч в будущем.

Нынче вечером, одеваясь перед уходом в своей крохотной спальне в «конюшнях», она снова и снова думала о Джиме, о его обаянии, и только когда уже почти совсем собралась, с чувством отвращения вспомнила про назначенный ужин с лордом Уинтропом.

Их первый совместный ужин обошелся практически без происшествий, а Фиона все равно не могла отделаться от ощущения, что лорд Уинтроп весьма неприятен и опасен.

Ужиная с ней в первый вечер, он вел вполне интересную беседу и в то же время постоянно пытался прижать под столом колено или схватить ее за руку.

Потом он предложил подвезти ее до дома, но Фионе хватило ума увильнуть под предлогом якобы данного другой девушке обещания ехать вместе, поскольку она никак не предполагала, что получит такое любезное предложение.

– В следующий раз вы должны разрешить мне вас отвезти, – сказал он, и она была вынуждена согласиться.

Лорд Уинтроп задавал ей бесчисленное множество вопросов, заставляя рассказывать о себе, она же ухитрялась давать самые что ни на есть уклончивые ответы, не испытывая никакого желания обсуждать свою жизнь с этим старым повесой.

К тому времени Фиона была достаточно наслышана о лорде Уинтропе от Клер. У него была куча денег, некогда заработанных его дедом на пиве.

Наследника он не имел, у него были только две замужние дочери и жена, предпочитавшая проводить время в Париже в интрижках с мужчинами, годными ей в сыновья.

Лорд Уинтроп был одинок, но никогда надолго не оставался без любовницы того или иного сорта. Он питал искреннюю приверженность к одному типу женщин и интересовался исключительно блондинками.

– За себя я могу не беспокоиться, – говорила Клер, – и очень жаль. Не возражала бы чуточку погулять со старичком. Одна из здешних девчонок получила от него сотню фунтов наличными и дивную меховую шубку.

– Не хочу ни того, ни другого, – передернувшись, заявила Фиона, а Клер посмеялась над ней.

– Не будь дурой, – посоветовала она. – Все равно попадешь под плуг, раньше или позже, так уж лучше с богатеньким.

– Может, я его в этом плане нисколько не интересую, – предположила Фиона.

Клер недоверчиво захохотала, да Фиона и сама знала, насколько ее надежда безосновательна.

«Я, пожалуй, сумела бы его отшить, – думала она, – если бы только нашелся хороший предлог не принимать его дома».

Она попробовала было выдумать строгую мать, но понимала, что лорд Уинтроп не поверит.

Сегодня она чувствовала себя такой счастливой с Джимом, что почти забыла про дамоклов меч, нависший в этот вечер над ее головой, а теперь, одеваясь, с ужасающей ясностью вспомнила.

Она не могла решиться немножечко обезобразить себя, надев платье, которое не шло ей, так как знала, что ее всюду настигнет орлиный глаз Пальони.

Однажды Фиона уже получила выговор за отказ пить предложенное шампанское. Она страшно устала, голова раскалывалась, и от шампанского стало бы еще хуже.

Отвергнув предложение сидевшего с ней за столиком пожилого мужчины, она предпочла бренди с содовой. В результате кавалер заказал не бутылку шампанского, а полбутылки. Пальони это заметил.

И на следующий день вызвал Фиону к себе в кабинет.

– Пей то, что клиент пьет, и усваивай – сидишь с клиентом, хочешь или не хочешь – пей шампанское. Повторять не стану.

Фиона почуяла в его речах угрозу и улизнула, радуясь, что не заработала чего-нибудь похуже выговора.

Когда она спустилась вниз и вышла на улицу, шел дождь.

Дождь вселял в нее страх, он мог испортить прическу, а платье могло оказаться измятым и забрызганным грязью.

К счастью, ей удалось сразу сесть в подошедший автобус.

Вечерние туфли Фиона носила с собой в пакете, и когда она принялась рыться в сумке, он выпал, а туфли легонько стукнули об пол.

Сидевший напротив мужчина поднял сверток и протянул ей.

– Спасибо, – поблагодарила она.

Это был молодой человек лет двадцати восьми – двадцати девяти в дешевой, но хорошей одежде, с весьма приятной улыбкой.

Фиона растерянно обнаружила в кошельке только банкноту в десять шиллингов. Забыла разменять. Кондуктор неодобрительно посмотрел на нее.

– Позвольте мне, – раздался голос с противоположного сиденья. Сосед протягивал два пенса.

– Но я не могу вам позволить… Я хочу сказать, не разменяете ли десять шиллингов? – смутилась Фиона.

Незнакомец подошел и сел рядом, спокойно объявив:

– К сожалению, нет.

Кондуктор сгреб деньги, оторвал билет и уже испарился, довольный, что не придется набирать сдачу.

– Ужасно любезно с вашей стороны, но что же мне теперь делать? – пробормотала Фиона.

– Ничего, – отвечал молодой человек. – Стоит ли вам разоряться на марку в полтора пенса, чтобы пересылать мне такую сумму?

И они вместе рассмеялись.

– Я вас часто вижу в этом автобусе, – заметил он.

– Да, я обычно в нем езжу примерно в это время, – подтвердила Фиона.

– На работу? – спросил он. – Лично я именно туда.

– И я тоже, – отозвалась Фиона. – Служу у Пальони.

– А я еду на Флит-стрит – тружусь в ночной смене в «Дейли Меркьюри».

– Как интересно! – воскликнула Фиона. – Вам нравится?

– Вполне, – подтвердил он. – Какое-то время уже поработал. Не знаю, есть ли у меня перспективы на будущее в газете, но это все-таки лучше, чем ничего.

– Я тоже так думаю, – согласилась Фиона и, вспомнив о приближающемся вечере, добавила: – Хотя иногда сомневаюсь.

– Женщинам хуже приходится, чем мужчинам, – сказал ее новый приятель. – Мне всегда казалось, что женщина не должна работать.

– Как старомодно! – мурлыкнула Фиона.

– Правда? – переспросил он. – А я твердо думал, если женюсь когда-нибудь, ни за что не позволю жене работать.

– Возможно, она будет вынуждена, если вы к тому времени не станете главным редактором, – заметила Фиона.

– Вот это вряд ли! – усмехнулся он. – О… вам здесь выходить… Может быть, как-нибудь снова встретимся? Меня зовут Дональд Берн.

– Буду рада… Еще раз спасибо вам за два пенса, – ответила Фиона и, помахав ему, выскочила из автобуса и торопливо нырнула во тьму.

«До чего милый парень», – думала она, шагая по грязной улице и задирая юбку выше колен.

Возле «Пальони» мимо нее прокатил огромный «роллс-ройс», повернул к входу, и девушка, завернув за угол к служебному подъезду, увидела, как из лимузина выбирается лорд Уинтроп в пальто с меховым воротником.

«Милорд прибыл!» – подумала она, толкнула дверь, промчалась мимо дымных кухонь и побежала по черной лестнице в женскую раздевалку.

– Просто жуткий старик! – заявила Фиона. Они с Дональдом Берном пили чай в маленькой чайной в Челси.

Это была их третья встреча, они стали большими друзьями.

Взгляды Дональда на жизнь, пусть немножко с журналистской окраской, показались Фионе интересными. Понемногу он стал обучать ее наблюдательности, а также искусству выуживать суть из самой скучной истории или зануднейшей личности.

Случайно ему удалось раздобыть для нее работу в качестве внештатного хроникера женской колонки в своей газете.

Она получала пять шиллингов за каждый принятый в печать абзац и, имея обширнейшие возможности следить за жизнью общества, могла с большой вероятностью рассчитывать на еженедельную прибавку к заработку.

Не обладая опытом в изложении материала, Фиона первым делом показывала написанное Дональду, а тот демонстрировал, каким образом даже самая скудная информация с легкостью превращается в новость.

Сегодня она с гордостью показала ему первый чек на десять шиллингов за два написанных ею абзаца для леди Мод, которая вела в «Дейли Меркьюри» рубрику «Городские события».

Именно в тот момент, когда Дональд правил ее заметки, приготовленные на следующий день, он упомянул лорда Уинтропа, заметив:

– Он, как правило, тянет на целый абзац.

– Просто жуткий старик! – повторила Фиона. – Слава Богу, уехал на неделю в Шотландию.

– Замечательно! – воскликнул Дональд. – Что ж ты мне раньше-то не сказала?

И принялся торопливо писать:

«Лорд Уинтроп покинул на несколько дней Лондон, отправившись в свое поместье в Шотландии. Известного рыболова и великого охотника с нетерпением ожидают на Северных холмах, хотя во время его отсутствия будут скучать его многочисленные лондонские знакомые.

Особняк лорда Уинтропа на Парк-лейн полон сокровищ, среди которых находится знаменитый «бриллиант Уинтропа». Публика очень давно не имела возможности созерцать эту драгоценность, однако есть надежда, что леди Уинтроп наденет ее на придворный бал, назначенный через месяц, когда она вернется из Парижа, где пребывает в настоящее время».

Пока он писал, Фиона раздумывала о своей последней встрече с предметом творчества Дональда.

Она до сих пор чувствовала на губах его сладострастные поцелуи, до сих пор помнила, как лихорадочно заставляла себя не противиться, не кричать и не отталкивать мужчину, пристававшего с ласками.

Когда «роллс-ройс» остановился у ее дома, она выскочила из машины и влетела в подъезд, едва успев буркнуть: «До свидания».

Она ненавидела его так яростно, что знала – случись это снова, ей не сдержаться, и девушку охватывал ужас при мысли о возможном повторении всего этого по возвращении лорда Уинтропа.

Он еще ее не добился, и она понимала, что если она откажется встретиться с ним или не сумеет умерить его пыл, то лишится работы.

Когда они покидали ресторан в тот вечер, Пальони лично с поклонами провожал их к «роллс-ройсу».

Все его идиотские любезности предназначались лорду Уинтропу, но Фиона подметила одобрительную нотку в голосе хозяина, проговорившего:

– Доброй ночи, мисс Мейн.

Окажи она лорду Уинтропу сопротивление, незамедлительно потеряет должность. Ей придется уйти, а на ее место придет другая хорошенькая блондинка.

Впрочем, лорд Уинтроп уехал, и Фиона загорелась новой идеей найти отдельную маленькую квартирку.

Дональд подыскал ей одну, и, хотя плата составляла пятнадцать шиллингов в неделю, это вполне можно было выдержать, если по-прежнему подрабатывать немного в «Дейли Меркьюри».

Две совсем крошечные комнатушки, зато отдельная квартира и не в таком шумном и грязном районе, как нынче.

Квартирка располагалась на самом верхнем этаже над магазином, а нижние этажи использовались под торговое помещение и склады.

Магазин принадлежал другу Дональда, который намеревался запросить цену побольше, но Дональд уговорил его согласиться на пятнадцать шиллингов.

Фиона, осмотрев комнаты, заторопилась с переездом.

С мебелью возникла проблема, и Дональд убеждал ее подождать с переездом, откладывая постепенно деньги на мебель. Не утерпев, она, полная радужных надежд, взяла из своего драгоценного банковского капитала десять фунтов и потратила их на обстановку.

Комнаты все равно казались пустыми, так что Фиона с Дональдом стали заходить по воскресеньям на распродажу на Каледониан-Маркет и Петтикоут-лейн.

Фиона знала, что Дональд в нее влюблен, и он ей тоже по-настоящему нравился, только она также знала, в чем не призналась бы даже себе самой, что уже любит другого.

После совместного завтрака она дважды видела Джима Макдональда. Один раз он вечером ужинал у Пальони, в другой раз пригласил ее прокатиться в своей машине.

Ей понравилась автомобильная прогулка, пусть недалекая, всего-навсего в Ричмонд-парк, где они выпили чаю в отеле и вернулись в Лондон.

Когда повернули к дому, стало темнеть, и Джим закутал ее в теплый мех. Потом, подъезжая, накрыл руки Фионы ладонью.

– Согрелась? – спросил он. И Фиона ответила:

– Просто счастье!

Джим на секунду оторвал глаза от дороги, взглянул на ее лицо, смутно различимое в сумерках.

– Милая малышка Фиона! – проговорил он. – До чего же ты славная!

Их пальцы переплелись, он доехал до ее дома, осторожно ведя машину одной рукой, а Фиона витала на седьмом небе.

Может, сегодня она снова с ним встретится, а завтра переедет на новую квартиру. Она думала рассказать Джиму о переезде в надежде, что когда-нибудь он навестит ее там.

Она неотступно думала о Джиме. Засыпала вечером с его именем на устах и видела во сне только его. При пробуждении перед ее глазами всплывало его лицо с прощальной улыбкой.

Фиона вытянула из Клер все сведения о нем, какими только та располагала.

Молила ее разузнать о нем побольше и припомнить, не видела ли чего-нибудь написанного про него в какой-либо газете. Клер послушно делала все, что могла, но даже ее сведения были скудными, а иногда и неточными.

Она не могла припомнить, с кем Джим вел интрижку в прошлом сезоне – с леди Трене или с леди Максвелл.

– Понимаешь, они все очень близкие друзья, – объясняла Клер. – И я не знаю, кто из них кто. Иногда мне кажется, это была одна, а иногда – другая… В любом случае, лично меня он не очень интересует.

С Фионой Джим никогда не заговаривал о других женщинах. Никогда никого из них не упоминал.

Приходя к Пальони с друзьями, он, в отличие от большинства мужчин, кланялся и улыбался Фионе, хотя не подходил и не заводил разговор.

– Кто это? – услышала как-то она обращенный к нему вопрос девушки, с которой Джим двигался в танце мимо столика Фионы, послав ей улыбку.

Девушка была хорошенькая, ее только портила сердитая гримаска. Молоденькая, но уже явно пресыщенная.

Ответа Джима Фиона не слышала, только заметила, что девушка несколько раз оглядела ее с ленивым любопытством.

Она никогда не чувствовала в себе такого подъема, как теперь, после скучного и апатичного существования с отцом и одиночества после его похорон, пока приводились в порядок его дела.

Все переменилось, перед нею открылся совсем другой мир, полный недосягаемого и запретного, но вдохнувший в нее новые интересы, которые возникали при встречах с новыми людьми.

Дональд, покончив с редактированием, сунул бумаги в карман.

– Я сам передам редактору, – сказал он. Фиона поблагодарила, а он заплатил по счету. На улице только начали сгущаться сумерки. Кинга-роуд сияла желтыми огнями, которые освещали витрины овощных лавок и магазинов, заставленных антикварной мебелью.

Деревья на Ройял-авеню набухли почками, а это был признак приближения весны, и жирные голуби уже ворковали на ветках.

«Здесь будет мой дом», – думала Фиона, озираясь вокруг.

Здесь, где отныне она будет жить, все выглядело домашним и уютным, словно не было рядом великолепного Мейфэра и суеты Оксфорд-стрит.

И Дональд окажется рядом, всего через две улицы. Она улыбнулась ему, лицо ее осветила яркая витрина ломбарда, она взяла молодого человека под руку и сказала:

– Ты очень добр ко мне, Дональд.

– Ты же знаешь, мне хочется, чтобы ты была счастлива, – серьезно ответил он.

– Вон наш автобус, – поспешно проговорила Фиона, вдруг обрадовавшись возможности побыстрее улизнуть от него. – Скорее, а то упустим.

Они перебежали через улицу и вскочили в салон.

Через двадцать минут Фиона уже сидела в своей крошечной комнатке. Погасила свет, вытянулась на кровати, закрыла глаза. Она устала, но к вечеру ей обязательно надо быть веселой и свежей.

Гадала, увидит ли Джима, и предчувствовала, что увидит.

– Джим! Джим! – прошептала девушка вслух его имя.

Как он ей нравится! Можно понять тех женщин, которые за ним бегают. Она и сама бегает, и наплевать, пусть все это знают.

– Джим! – снова шепнула она.

– Я люблю тебя, Джим, – растерянно пробормотала Фиона, и в ответ он опять поцеловал ее.

Они провели изумительный вечер, танцуя у Пальони. Джим пришел туда сразу после одиннадцати.

Он пригласил Фиону за свой столик, она шла к нему через зал с трепещущим от волнения сердцем.

Они танцевали вдвоем, и Фионе казалось, что разгоревшийся в ней огонь передается Джиму и он смотрит на нее не так, как прежде.

– Пойдем, – сказал он наконец. – Я договорюсь с Пальони.

Автомобиль поджидал, они помчались по опустевшим улицам, Фиона чувствовала на разгоряченном лице холодное дуновение ветра. Джим остановил машину перед огромным зданием в Мейфэре, они молча поднялись по широкой лестнице к дверям его квартиры.

В топке камина пылали поленья, Джим зажег затененные абажурами лампы, Фиона опустилась на низкий диван.

Она сидела, глядела на него, потом он обернулся, глаза их встретились. Словно по команде, она поднялась и пошла навстречу его протянутым рукам.

– Милая… милая! – шепнул он в тот миг, как их губы сомкнулись.

Ей казалось, будто пролетели часы, прежде чем она подняла к нему лицо и вымолвила:

– Я так… тебя люблю…

– Нет, Фиона… не надо, – оборвал Джим. Внезапно он разомкнул объятия, уронил руки,

потом, видя смятение девушки, снова стиснул ее, почти грубо.

– Фиона, Фиона! – бормотал он. – Ты вскружила мне голову!

Он целовал ее снова и снова, а когда отпустил, она никак не могла отдышаться от волнения и от поцелуев.

Фиона ухватилась за стул и села. Джим секунду постоял, задумчиво глядя в пространство, словно гадал о будущем.

Потом взял ее за подбородок, приподнял голову.

– Ты действительно любишь меня, Фиона? – спросил он.

Ответа не требовалось, он все понял по дрожащим губам и по искреннему, устремленному на него взгляду.

Ей не пришлось произносить слова, она спрятала лицо у него на плече.

– О милая! – воскликнул Джим, а потом голос его зазвучал по-другому: – И я тоже тебя люблю. Я это знал, Фиона, знал с той самой минуты, когда увидел тебя. Послушай, моя дорогая. Я боролся. Пытался не приходить, не встречаться с тобой, старался уберечь тебя от падения.

Я пробовал относиться к тебе, как ко многим другим девушкам, которых встречаю каждый день. Но это чувство гораздо глубже.

Я знал в тот момент, как увидел тебя, знаю сейчас, и… не могу справиться… и… никогда раньше не испытывал ничего подобного.

Он отошел, резко повернулся на месте.

– Это любовь, Фиона, первая в моей жизни.

Фиона сидела с сияющими глазами, крепко сжав руки. Он любит ее… он любит ее – вот все, о чем она могла мечтать.

Голова шла кругом, и не успела она как следует осознать происшедшее чудо, как Джим очутился рядом и обнял ее.

– Почему я не уехал, Фиона? Объясни! Я понял опасность, как только увидел тебя, как только мы в первый раз танцевали и твое милое личико было совсем близко.

Ты никогда не догадывалась, Фиона, до чего мне хотелось поцеловать тебя во время того первого танца. Я понимал – это было бы безумием. Я понимал, что единственный шанс для меня – это отъезд за границу, но не уехал, милая, по малодушию и по глупости. И вот теперь оба мы с тобой в страшной беде.

– В какой беде? – выдохнула Фиона.

Вся радость вдруг схлынула, остался лишь страх, ледяной хваткой стиснувший сердце. Джим на секунду опустил голову к ней на колени.

– Я мерзавец, Фиона, милая. Ты должна была это почувствовать с первого взгляда. Мерзавец.

– Почему, Джим… почему? О, дорогой мой, скажи, почему?

Поглощенная отчаянием Джима, Фиона нежно дотронулась до него рукой.

– Слушай, Фиона, – продолжал он, – я тебе все расскажу.

В прошлом году я охотился в Лестершире, упал и довольно серьезно расшибся. Меня перенесли в ближайший дом, жилье местного сквайра.

Кажется, этот грубоватый, но добродушный мужчина не очень обрадовался при виде меня, в чем, разумеется, не было ничего удивительного, тем более что мне требовалось не меньше двух докторов. Однако он отвел мне лучшую в доме комнату, хотя в первые два дня я чувствовал себя слишком плохо, чтобы интересоваться, куда меня поместили. И лишь на четвертый примерно день, пойдя на поправку, впервые увидел хозяйку.

Она вошла в комнату неожиданно и застала меня врасплох. Я принялся извиняться, выслушал ответные заверения, будто не причинил им никаких хлопот. Но она…

Я хочу описать ее тебе, Фиона, поскольку для меня очень важно, чтобы ты поняла меня.

Она не слишком высокая, чересчур хрупкая, многие сочли бы ее худой. Впрочем, фигура значения не имеет… при встрече все видят только лицо. Лицо белое, красоту его классической не назовешь, но лицо ее обрамлено ( темно-рыжими волосами с вишневым оттенком.

Глаза очень большие, серые, смотрят, кажется, далеко за горизонт и как будто видят то, чего не замечают другие. Все это звучит не совсем обычно. Рот ее всегда чуть-чуть улыбается, немножко тоскливо, словно она вдруг испугалась чего-то. Рот красивый, манящий, почти страстный, но даже в ее осторожном смехе есть признаки страха.

Ох, Фиона… мне нелегко тебе это рассказывать, но я хочу, чтобы ты правильно поняла. Я сказал, что Энн выглядит испуганной, даже когда смеется. Объясню почему.

Муж дьявольски жесток с ней… Конечно, не так, как матрос, который заваливается домой в субботу вечером и принимается колотить жену. Здесь жестокость гораздо изощренней, так что женщина не имеет возможности просить помощи или защиты.

Это не та жестокость, когда тебя осыпают грубостями или плохо обращаются с тобой в присутствии посторонних. Все гораздо тоньше.

Муж Энн – а я говорю правду, Фиона, – муж Энн относится к ней, как к безумной.

Он никогда ничего ей не говорит, принимает все ее поступки с любезной терпеливостью, словно врач, успокаивающий нервного пациента.

Мне понадобилось немало времени, чтобы это обнаружить. Я сразу ни о чем не догадывался. Сперва видел перед собой мужчину, весьма обходительного с привлекательной молодой женой.

А потом, заинтригованный ее грустью и неуверенностью, с которой она разговаривала с ним, я стал понимать, что здесь происходит что-то очень и очень неладное, что пока является непостижимым для меня.

Я пробыл там несколько недель. Врач не разрешал двигаться, и, пока я выздоравливал, у них вошло в привычку заходить ко мне в спальню как в гостиную.

Доктор, должно быть, сказал им, что мне полезно отвлечься и поинтересоваться другими вещами, кроме своего физического недомогания.

Так или иначе, они постоянно находились возле меня, вместе или поодиночке, и только в конце своего пребывания в этом доме я по-настоящему понял, что присутствую при дьявольских пытках.

К тому времени я сильно привязался к Энн… нет, скажу тебе правду, Фиона, я вообразил, что люблю ее.

Представь себе больного, который никого не видит, за исключением этой пары – довольно неинтересного мужчины и чрезвычайно привлекательной женщины. Так вот, я влюбился в нее.

Сейчас я думаю, что влюбился лишь в воображении, но в тот момент считал это вполне реальным… и Энн полюбила меня.

Когда мы наконец признались друг другу в своих чувствах, она поведала мне историю своего замужества.

Она была единственным ребенком, обожаемым родителями. Отличалась необычайным умом, получила в университете все мыслимые степени и награды.

Ее отец – профессор, он дал дочери чисто мужское образование по всем классическим предметам. Она была очень начитанной и страстно интересовалась жизнью.

И вдруг все рухнуло после гибели обоих родителей в автомобильной катастрофе… Оставшись одна, растерянная, беспредельно несчастная, она встретила человека, который позже стал ее мужем.

Он был старше ее и проявлял к ней нескончаемую доброту. Одинокая и потрясенная, она ухватилась за первую протянутую ей руку помощи. И лишь после свадьбы осознала, как мало у них общего.

Ее муж всю жизнь прожил в деревне. Никогда не прочитал ни одной книжки. Интересовался только скотом и охотой и оставался обыкновенным богатым фермером.

Но у него возник необычайно сильный комплекс ненависти к тем, кто превосходил его по интеллекту.

Он увидел несчастную, беспомощную девушку, чья красота очень привлекла его. Он принадлежит по характеру к числу тех, кто видит в женщине слабое существо и предпочитает, чтобы она полностью зависела от мужчины, от его силы.

Когда Энн оправилась от горя после гибели родителей и проявила первые признаки ума и рассудительности, он решительно встревожился.

Сперва он слегка поддразнивал Энн, посмеивался и подшучивал над ее интересами, особенно над страстью к чтению.

Постепенно, открыв для себя полнейшее интеллектуальное превосходство жены, он стал демонстрировать презрение к ее уму довольно опасным образом.

Он отказывался выслушивать ее мнение по любому поводу. Если она все же высказывалась, добродушно бурчал: «Ну-ну, дорогая», – точно имел дело с ребенком, который преподнес что-то необычайно забавное.

Физически она привлекала его после пяти лет совместной жизни так же, как и сразу после женитьбы.

Энн понадобилось несколько лет, чтобы понять, что она наталкивается на каменную стену фанатичного упрямства и тупости.

Я никогда не слышал, чтобы она выражала свое мнение или добровольно вступала в беседу в присутствии мужа.

Находясь наедине со мной, позабыв о робости, она раскрывалась, вызывала меня на спор, как будто он был глотком воды умирающему от жажды.

Сначала казалось даже, что беседы со мной дарят ей большее наслаждение, чем поцелуи, но, Фиона… трудно об этом тебе рассказывать… Потом ты поймешь, что для нее значили и наши поцелуи после того отвращения, которое она на протяжении многих лет испытывала к мужу.

Ее страх был каким-то гипнотическим, истерическим… Нам, живущим свободной жизнью, куда никто не вмешивается, это, возможно, покажется странным, но Энн пребывала в полнейшей зависимости от супруга.

Она почти не встречалась с людьми, так как на охоту не ездила. Соседи были либо страстными охотниками из тех, кто жил здесь постоянно, либо представителями общества, наезжающими из Лондона всего на пару дней в неделю.

Муж не поощрял ее встреч с людьми. Ему хотелось держать в доме женщину, целиком от него зависящую, которой не требуется никто, кроме него и его интересов.

На первых порах он ни в чем меня не подозревал и терпел мое присутствие в их одиноком доме.

Короче говоря, я в конце концов принялся умолять Энн бежать со мной.

Ее обуяли страх и волнение, ей не верилось в возможность вырваться из тюрьмы и от своего тюремщика. Она долго не могла решиться… Наконец мне пришла пора уезжать.

Врачи объявили меня достаточно окрепшим, чтобы передвигаться, лечение можно было продолжить в Лондоне. Я уехал, а через неделю после моего отъезда Энн сбежала от мужа. Только бежала она не ко мне.

Она посчитала, что, раз она еще не разведена, это повредит мне в глазах лондонского общества, и Энн просто покинула мужа и отказывалась вернуться.

Мое имя ни разу никем не было упомянуто, и хотя у него зародились подозрения, они никоим образом не находили подтверждения.

С той поры минул год, но только несколько недель назад я услыхал, что муж дает Энн развод. Она оказалась достаточно сообразительной и догадалась, что ее муж не из тех, кто способен обходиться без женщины.

Он уже нашел ту, на ком хочет жениться, и Энн начала поспешно оформлять развод. Она принадлежит мне всем сердцем, я же тем временем встретил тебя.

Я чувствую себя бессердечной скотиной, Фиона, но ничего не могу поделать. За этот год я встречался с Энн всего дважды.

Сказать было нечего. Фиона сидела, онемев от горя. Джим неотрывно смотрел на огонь.

Пламя камина играло на его четко очерченном лице, на вьющихся, откинутых назад волосах, на серьезно сжатых губах.