Текст книги "Позови меня"

Он написал ей первое письмо еще в санатории, и она получила его сразу же после отъезда Элвина.

Письмо было не очень длинное, потому что ему было трудно писать, а она знала – он собирал свои последние силы для долгого путешествия домой.

Он благодарил ее за дружбу, которая так много для него значила, за то счастье, которое им пришлось испытать вместе, и заканчивал словами:

«Не забывай, что я буду всегда думать о тебе, Марина, что я рядом с тобой, и если ты захочешь – тебе достаточно позвать меня, и я тотчас явлюсь к тебе. Может быть, я вернусь в санаторий, если мама отпустит меня, и мы опять будем вместе. Ты для меня значила гораздо больше, чем я могу выразить словами. Господь благослови и храни тебя».

Следующее письмо было совсем коротким – несколько строк, неразборчиво нацарапанных на ходу поезда. Затем было еще несколько – они пришли уже из Нью-Йорка.

Он писал Марине, что мать страшно обрадовалась ему и что сам он счастлив доставить ей радость своим присутствием.

Письма Элвина придавали ей мужества, хотя каждый день жизни в пустом доме в Лондоне усиливал ее чувство беспомощности и одиночества.

Чтобы отвлечься, Марина занялась уборкой дома – он казался ей таким грязным и запущенным после отъезда жильцов. Она была даже рада, что мама уже не увидит, в каком плачевном состоянии находятся вещи, которыми она так дорожила, во что превратились за год занавески, ковры и диванные подушки.

Марина начала уже подумывать, не пригласить ли ей квартирантку, чтобы не было так одиноко. Вполне можно сдать мамину спальню и даже гостиную. А может, взять даже двух жильцов, а она спала бы в кабинетике позади гостиной?

Каждый раз, выписывая чек на квартирную плату или на еду и видя, как мало денег остается на ее счете в банке, она понимала, что мешкать уже нельзя – необходимо что-то срочно предпринимать.

Сэр Джон взял с нее две гинеи, и, выкладывая на стол золотые соверены, Марина подумала, не слишком ли это высокая цена за то, что он ей сейчас сообщил?

Но когда она пришла домой, то вдруг осознала, что теперь разом решились все ее проблемы. Не нужно уже искать работу, сдавать комнаты и жить бок о бок с незнакомыми людьми: оставшихся в банке денег вполне хватит на те три недели, которые ей остались.

И опять мысль о страшном диагнозе вызвала у нее дрожь во всем теле.

«Элвин, наверное, презирал бы меня за этот страх, – подумала она, – но ведь мне страшно! Да, да – страшно! Я не хочу умирать! Не хочу открывать для себя никаких потусторонних миров! Я хочу жить здесь, на земле!»

Марина решительно взяла в руки шляпу и надела ее. Она поняла, что ей нужно делать. Сейчас она сообщит Элвину обо всем, что с ней случилось. Пошлет ему телеграмму. Это, конечно, дорого, но разве в деньгах сейчас дело?

Только Элвин поймет ее и сможет утешить.

Она отвернулась от зеркала, и в этот момент ей в голову пришла еще одна мысль.

Элвин сказал тогда: «Позови меня, и я приду».

Да, она попросит Элвина приехать, она уверена: он сдержит свое обещание.

Марина сбежала вниз по лестнице. В ее глазах появился какой-то новый свет.

– Я попрошу Элвина прийти ко мне на помощь, – громко произнесла она.

Торопливо захлопнув за собой дверь, она побежала по улице к почтовому отделению на Слоун-сквер.

Глава 2

Похоронный кортеж остановился у коричневого каменного здания на Пятой авеню.

В первом экипаже сидели все трое братьев Вандерфельд.

Головы лошадей были украшены черным крепом, и высокая шляпа кучера тоже была обвязана широкой креповой лентой.

Трое братьев – впереди старший, Харви, – начали медленно подниматься по длинному пролету лестницы к центральному входу.

Через каждые три ступени, дрожа под проливным дождем, стояли ливрейные лакеи в бриджах до колен и пудреных париках, с черными нарукавными повязками на малинового цвета ливреях.

Харви Вандерфельд вошел в большой мраморный зал, где канделябры были из венецианского стекла, гобелены – из Франции, резные позолоченные стулья – из Италии и ковры – из Персии.

Мимо замерших в ожидании лакеев он прошел своей быстрой походкой в огромную гостиную, где другая группа лакеев уже готова была обносить всех напитками. Общество сначала должно было собраться здесь, а потом перейти в столовую, отделанную в средневековом стиле, где был накрыт завтрак на золотых блюдах.

Гостиная была обставлена мебелью в стиле Людовика XIV и украшена полотнами итальянских и голландских мастеров и обюссонскими коврами. Белые стены мерцали позолотой, а занавеси из генуэзского бархата были богато отделаны кистями и шелковой бахромой.

– Желаете шампанского или виски, мистер Харви? – спросил дворецкий.

– Виски! – ответил Харви Вандерфельд и нетерпеливо поднес стакан к губам.

Уже начали собираться родственники – платья женщин были украшены крепом, черные вуали, откинутые с лица, изящно падали на плечи.

– Какие красивые похороны! – поспешила излить свои впечатления дама средних лет, обращаясь к Харви Вандерфельду.

– Мне приятно это слышать, кузина Элис.

– А ваша речь – она была поистине великолепна! Вы просто блистали красноречием! Никто не смог сдержать слез в часовне крематория.

Харви Вандерфельд с довольным видом молча принял похвалу. Когда же через двойную дверь красного дерева начали потоком стекаться многочисленные родственники от мала до велика, он сказал стоявшему возле него брату Гэри:

– Я хочу поговорить с тобой. Пойдем в кабинет.

Они покинули гостиную и, пройдя несколько просторных комнат, вошли в кабинет, где вдоль стен стояли шкафы с книгами в кожаных переплетах, которые никто и никогда не открывал. Массивная кожаная мебель и скачущие лошади на полотнах Стабса не оставляли сомнений в том, что комната принадлежит мужчине.

Братья пришли из гостиной, захватив с собой свои стаканы. Допив виски, Харви Вандерфельд подошел к столику для напитков и снова налил себе из графина.

– Все прошло хорошо, Гэри! – сказал он.

– Просто очень хорошо, Харви. Ты говорил замечательно!

– Надеюсь, пресса все это записала?

– Не сомневаюсь. В любом случае у входа все желающие могли получить копии.

– Прекрасно! Мне кажется, государственный флаг на гробе смотрелся совсем неплохо, а мамин большой крест из лилий выглядел очень трогательно.

– Ты обязательно скажи ей об этом, – посоветовал Гэри.

– Я более чем уверен, что Уинстон уже пошел наверх, чтобы сделать это. Мне так жаль, что она не могла присутствовать.

– На нее и так свалилось слишком много испытаний, хотя сейчас ей уже и лучше.

– Я полностью с тобой согласен, и все равно – страшнее материнского горя ничего нельзя себе представить.

– Думаю, завтра, когда люди узнают обо всем из газет, вся страна будет скорбеть вместе с тобой, Харви.

– Да, если Элвину суждено было умереть, то это произошло в самый подходящий момент, – сказал Харви Вандерфельд, – перед самыми выборами, когда масса людей не желает, чтобы Теодор Рузвельт был избран на второй срок в Белый дом.

– Но в то же время огромное число людей восхищается той суровостью, с какой он навел порядок в карибских странах. Его политика распространения американского влияния становится популярной.

– Империализм системы янки! – усмехнулся Харви. – Если меня изберут в президенты, я остановлю это безумие! Мы должны прежде всего следить за своим собственным домом, а не совать нос в чужие страны, где нам совершенно нечего делать.

– Не стоит убеждать меня в этом, Харви, – с улыбкой сказал Гэри. – Я и так слишком часто слышал тебя с трибуны.

– Конечно, конечно, – поспешил согласиться Харви.

Имея необычайно красивую внешность, он, однако, начал уже раздаваться вширь и походкой явно напоминал человека старше своих тридцати шести лет. Но зато у него была бесценная улыбка любимца публики, безотказно вербующая сердца и голоса избирателей.

Гэри от слишком шикарной жизни начал полнеть еще раньше – в тридцать три. Но оставался все таким же неотразимым, что, впрочем, было настолько характерно для всех братьев Вандерфельд, что в прессе их прозвали «очаровательными принцами».

Харви был из них самым честолюбивым и безжалостным. Он сумел пробиться к власти и сейчас использовал эту свою огромную удачу в самой расточительной и сумасбродной выборной кампании, какую когда-либо знала Америка.

Он не сомневался, что победит Теодора Рузвельта и весь род Вандерфельдов сплотился вокруг него в страстном желании попасть в Белый дом.

Вандерфельды имели голландские корни, первый представитель их семейства прибыл в Америку в XVII столетии и жил в Нью-Амстердаме, позже переименованном в Нью-Йорк-Сити.

В последующие века удача семьи возрастала от поколения к поколению, и наконец «Дом Вандерфельдов» стал в Америке считаться чуть ли не королевской семьей.

Огромный особняк на Пятой авеню был лишь небольшой частью их собственности. Они владели домом в Гайд-парке на реке Гудзон, Гэри недавно выстроил себе мраморный дворец в Ньюпорте, и по всей Америке были разбросаны их ранчо, плантации и поместья.

Их мать – миссис Чигвелл Вандерфельд – жила хозяйкой в доме на Пятой авеню с тех пор как овдовела, и жена Харви – спокойная скромная женщина – даже не пыталась занять ее место.

Именно миссис Вандерфельд решала, что должны или не должны делать ее дети и кто может достойно представлять лицо и честь семьи.

Она была из рода Гамильтонов, предки ее приплыли из Англии, но не на «Мэйфлауэре»22
  «Мэйфлауэр» – название судна, на котором в 1620 году на Американский континент прибыли первые переселенцы из Англии.


[Закрыть], огромном и переполненном будто Ноев ковчег, как с презрением говаривали Вандерфельды.

Их прапрапрадед прибыл в Америку из своей родной Шотландии на собственном корабле, нагрузив его таким множеством слуг с семьями и детьми, что ни для кого другого уже не осталось места.

Миссис Вандерфельд гордилась своим шотландским происхождением, но еще больше – тем, что сама была родом из Виргинии и выросла среди персиковых деревьев в предгорьях Голубого хребта.

Как и Вандерфельды, Гамильтоны быстро сделали себе состояние, однако на этом и успокоились, предпочитая заниматься тратой денег, а не железнодорожными контрактами и добычей золота.

Отец миссис Вандерфельд никогда не работал. Всю свою жизнь он провел в деревне, управляя имением, в центре которого располагался большой просторный дом с колоннами, портиком, мраморным холлом и витой лестницей – подделка под георгианскую эпоху.

Когда его дочь объявила, что хочет выйти замуж за Чигвелла Вандерфельда, нельзя сказать, чтобы он уж очень обрадовался, ибо надеялся, что она сумеет найти себе мужа среди достойных представителей дворянских фамилий Виргинии, оставшихся в живых после Гражданской войны.

Но протестовать он не стал. Салли Гамильтон была слишком своевольна и упряма, чтобы прислушиваться к чьему бы то ни было мнению в том, что касалось ее сердечных дел. Она и в самом деле оказалась очень счастлива со своим мужем-мультимиллионером, который только и делал что работал.

Но для своих сыновей она хотела не денег – власти, вот чего они должны добиваться, и она твердо решила, что Харви будет следующим президентом Соединенных Штатов.

Решимость матери полностью совпала с желанием самого Харви.

– Я уже сказал тебе, – заметил он брату, – эти похороны сейчас как нельзя более кстати. Элвин, конечно же, был практически неизвестен ни общественности, ни прессе, но теперь, я думаю, он останется в их памяти как брат человека, которым все могут гордиться.

Гэри не ответил. Все это он уже слышал – Харви повторил почти слово в слово то, что говорил в экипаже, когда они возвращались с кладбища.

Он пересек комнату, чтобы налить себе еще вина, и в это время открылась дверь, и вошел дворецкий с серебряным подносом.

– Только что пришла телеграмма на имя мистера Эл-вина, – сообщил он. – И я подумал, мистер Харви, что лучше принести ее вам. Миссис Вандерфельд очень расстроится, если увидит ее.

– Конечно, – ответил Харви. – Не давайте ей ничего, что может огорчить ее. Я уже приказал секретарю составить список всех, кто прислал венки. И я сам займусь благодарственными письмами. Для миссис Вандерфельд это было бы слишком тяжело.

– Да уж, мистер Харви, куда как тяжело – согласился дворецкий.

С этими словами он протянул поднос, и Харви взял телеграмму.

Секунду он смотрел на нее, потом с удивлением спросил:

– Мистер Элвин Фаррен?

– Этот псевдоним Элвин использовал, когда был за границей, – отозвался Гэри с другого конца комнаты. – Ты же помнишь, мы сами так решили: ты боялся, как бы в газеты не просочилось, что твой брат находится в санатории.

– Да-да, конечно, я вспомнил. Действительно, никто так и не узнал, где он был.

– Да никто им особенно и не интересовался, пока он не умер, – сказал Гэри. В его голосе не было никакого сарказма. Гэри был для этого слишком жизнерадостен и добродушен.

Дождавшись, когда дворецкий выйдет из комнаты, Харви вскрыл телеграмму.

– Телеграмма из Англии, – заметил он, – а я думал, Элвин был в Швейцарии.

– Да, он был в Швейцарии, – подтвердил Гэри. Наступила тишина, и вдруг Харви воскликнул:

– Боже мой! Этого не может быть! Здесь какая-то ошибка!

– Что случилось? – спросил Гэри.

– Послушай, – резким голосом сказал Харви и громко прочел:

«Это случилось со мной – Точка – Я боюсь – Точка – Прошу тебя, сдержи свое обещание и приди ко мне – Точка – Твои письма – мое единственное утешение.

Марина».

Харви замолк и стоял неподвижно, изумленно взирая на листок бумаги, будто не веря собственным глазам.

Гэри подошел к нему и заглянул в телеграмму.

– И что все это значит? – спросил он.

– Что это значит? – взорвался Харви. – У тебя что – не все дома? Не можешь понять, что я тебе сейчас прочитал? Мне по крайней мере все совершенно ясно!

– И что же?

Харви стремительно заходил по комнате, будто стоять на месте было выше его сил.

– И надо же было случиться такому именно в данный момент! Именно сейчас! Это, конечно, никуда не годится в любое время, но сейчас, когда на носу выборы!..

– Я не понимаю, о чем ты говоришь. Кто эта женщина? Я о ней никогда не слышал.

– Разве это имеет значение – слышали мы о ней или нет? – воскликнул Харви. – Зато она слышала об Элвине и, как я подозреваю, обо мне тоже. Это же вымогательство, дорогой мой! Вымогательство – и нам придется расплачиваться!

– За что? – удивился Гэри.

– За ее молчание, за те письма. Не будь же ты идиотом, Гэри! Совершенно ясно: Элвин имел с ней связь, и теперь она ждет ребенка.

– Элвин? – воскликнул Гэри. – Но ведь он болел, ужасно болел уже много лет подряд!

– Он болел чахоткой, Гэри! А мы все знаем, как ведут себя чахоточные больные в сексуальном плане. Правда, я как-то никогда не думал, что это относится и к Элвину… – Он воздел руки к потолку и вскричал: – И как он мог сделать это в такой важный для меня момент?!

Гэри нагнулся к полу и поднял конверт, в котором пришла телеграмма. Изучив его, он осторожно сказал:

– Не знаю, что там натворил Элвин, но мне кажется – эта женщина не знает, кто он. Иначе почему бы ей писать Фаррен, а не Вандерфельд?

– Может быть, и так, – медленно произнес Харви. – Если она действительно не знает, то у нас еще есть надежда.

Он вдруг принял какое-то решение и, быстро подойдя к звонку, дернул за шнурок.

Дверь открылась почти в то же мгновение.

– Да, мистер Харви? – почтительно осведомился дворецкий.

– Попросите мистера Уинстона немедленно сюда прийти! Если его нет в гостиной, то он должен быть у миссис Вандерфельд.

– Я доложу ему, что вы его хотите видеть, – степенно ответил дворецкий.

Он закрыл за собой дверь, а Харви опять возбужденно забегал по толстому ковру – к письменному столу в стиле эпохи регентства и обратно.

– Не могу поверить! – на ходу восклицал он. – Это невозможно – мой брат, мой собственный брат мог так подвести меня!

– Элвин наверняка не хотел затрагивать тебя лично, – сказал Гэри слегка виновато.

– Тем не менее я оказался затронут! Тебе это ясно так же, как и мне. Ты представляешь, как раздуют это дело газеты? Это будет скандал на первых страницах! А в каком восторге будут республиканцы! Могу себе представить, как Теодор Рузвельт будет смаковать каждое слово и, уж конечно, на все сто процентов использует все это в своей кампании.

– Но ведь мы, наверное, сможем что-нибудь предпринять, – неуверенно сказал Гэри.

Он залпом осушил свой стакан, словно это могло его вдохновить, и тут же пошел к сервировочному столику за следующей порцией.

Оба брата хранили полное молчание, пока наконец через несколько минут дверь не открылась и не появился Уинстон Вандерфельд.

В свои двадцать восемь лет он был настолько привлекателен, что, как часто говорила его сестра Трейси, это было с его стороны «нечестно по отношению к женщинам». Высокий, широкоплечий, с правильными чертами лица, он был космополитом в своей семье и за последние семь лет провел больше времени за границей, чем в Америке.

Кто-то однажды сказал об Уинстоне, что он – «истинный американец, английский пирожок с французской начинкой».

Но Трейси выразила эту мысль более определенно: «Уинстон создан исключительно мамой, безо всякой помощи со стороны папы».

Уинстон был явно не похож на своих братьев Харви и Гэри, отличаясь стройностью и атлетическим сложением. Он был выдающимся игроком в поло, неоднократно побеждал в скачках, а в колледже прославил свое имя на бейсбольном поле.

Когда Уинстон вошел в комнату, в глазах его можно было заметить насмешливый огонек, будто его слегка забавляло поведение братьев и других родственников и ему было трудно относиться к ним серьезно.

– Хадсон сказал, вы срочно хотите меня видеть? Что случилось?

В ответ Харви протянул ему телеграмму. Уинстон взял ее и с удивлением отметил, как дрожит рука брата.

Он внимательно прочел телеграмму, и насмешливый огонек в его глазах стал еще заметнее.

– Если вы хотите знать мое мнение, то я одобряю Элвина. Я рад, что перед смертью ему выпало немного счастливых минут.

Харви издал звук, похожий на рык льва.

– И это все, что ты можешь сказать? – вскричал он. – Неужели ты не понимаешь, что это будет значить для меня? Ведь это динамит, Уинстон! Динамит для всего моего дела и для выборов! – Он продолжал бушевать, и его голос, казалось, заполнил всю комнату: – Вам известно так же, как и мне, что моя кампания основана на лозунгах «Очистить Америку!», «Не вмешиваться в чужие дела!» и «Укреплять и поддерживать семью – основу нашей великой нации!»

Харви так возбужденно декларировал, что Уинстон рассмеялся.

– Харви, прекрати разглагольствовать! Давай поговорим разумно и спокойно.

– Как раз это я и пытаюсь сделать! – горячо откликнулся Харви.

– Мне совсем не кажется, что эта девушка, кто бы она ни была, пытается угрожать твоему положению. Она обращается к Элвину и умоляет его приехать к ней.

– Да, но он не в состоянии выполнить ее просьбу! – перебил его Харви. – А как ты думаешь, что она еще может хотеть от него, кроме денег?

Уинстон снова посмотрел в телеграмму.

– Ты, вероятно, не заметил там фразу о письмах? – продолжал Харви. – «Твои письма – мое единственное утешение». Что еще может это означать, кроме того, что она, эта девица, надеется, черт возьми, получить за них кругленькую сумму?

– Вполне возможно, что это как раз то, чего она хочет, – допустил Уинстон. – Но в то же время она говорит: «Прошу тебя, сдержи свое обещание». Что мог Элвин ей пообещать?

– Думаю, жениться на ней, если у нее будет ребенок, – вмешался Гэри.

– Он и этого не может сделать! – жестко сказал Харви.

– Верно! – согласился Уинстон. – Но если она ждет ребенка от Элвина, то она может претендовать и на его собственность.

– Господи! – воскликнул Харви. – Я и не подумал об этом! А ты знаешь, какое у Элвина наследство?

– Имею лишь очень смутное представление, – ответил Уинстон. – Отец сначала обеспечил Трейси, затем разделил оставшееся состояние – а мы знаем, оно было немаленьким – на нас четверых.

– Деньги – не самое главное, – быстро сказал Харви. – Самое главное, чтобы не было никакого скандала, а он неизбежно случится, если вдруг появится неизвестно откуда незаконный ребенок Элвина и потребует, чтобы его приняли в лоно нашего семейства.

– Представляю себе, какие будут осложнения, – спокойно сказал Уинстон.

– Так вот, если ты представляешь себе, разберись как-нибудь со всем этим! – закричал Харви.

Уинстон удивленно посмотрел на него:

– Почему я?

– Потому что эта проклятая женщина – англичанка, а ты постоянно ездишь в Англию развлекаться! Ты должен знать, как заставить ее молчать! – Харви перешел на крик.

– Да-да, именно так! Ты должен следить, чтобы она молчала, пока не пройдут выборы. Только так мы сможем упредить любой ее выпад, – поддержал брата Гэри.

– Весьма благородно, – заметил Уинстон.

– Не строй из себя джентльмена! – со злостью сказал Харви. – В данной ситуации мы должны отбросить деликатность и все вместе бороться против шантажистки.

– А кто сказал, что она шантажистка? – поинтересовался Уинстон.

– Я это говорю, и она, черт возьми, такая и есть! – ответил Харви.

– Обратите внимание, – сказал Гэри, – она адресует телеграмму мистеру Фаррену. А не кажется ли вам, что, если бы она знала настоящую фамилию Элвина, она наверняка использовала бы ее?

– Это очень интересная мысль, Гэри, – заметил Уинстон.

– Совсем не важно, как она его называет, – нетерпеливо сказал Харви. – Если у нее ребенок от Элвина или она заявляет, что это так, хотя я лично не верю, что он был способен сделать ребенка, то она обдерет нас как липку. Запомните это!

– Мне кажется, ты не учел одно обстоятельство, – спокойно произнес Уинстон.

– Какое? – спросил его брат.

– Насколько я знаю Элвина – а я знаю его, наверное, лучше вас обоих, – он не интересовался такого рода женщинами.

Наступила тишина, затем Харви сказал:

– Все это очень хорошо. Но всем известно, какими могут становиться женщины, когда к ним в руки попадает богатый мужчина. Элвин во многом был ребенком. И против женщины, которая задумала поймать его в свои сети, ему было бы трудно устоять.

– Может быть, ты и прав, – неохотно согласился Уинстон. – Так что ты хочешь от меня?

– Я хочу, чтобы ты как можно скорее поехал в Англию и заткнул этой женщине рот! – сказал Харви. – Можешь задушить ее, похитить – как тебе угодно, в общем, заставь ее молчать, пока не пройдут выборы. Делай все, что хочешь, только бы она не оказалась рядом с репортерами, – ты ведь представляешь, как она может навредить мне!

Уинстон с беззаботным видом повернулся и протянул руку к колокольчику.

– Что ты делаешь? Кого ты хочешь позвать? – спросил Харви.

– Мне нужно что-нибудь узнать о Марине, хотя бы ее фамилию. Она подписалась только именем и не указала адреса.

– Никто не должен знать об этом, – быстро сказал Харви. – Если только репортеры что-нибудь пронюхают, я пропал!

– Я собираюсь поговорить с Пруденс, – произнес Уинстон успокаивающим тоном, будто уговаривал ребенка. – Пруденс все время находилась при нем, с тех пор как он вернулся из Европы, и вообще она живет с нами с незапамятных времен – меня тогда еще и на свете не было. Я думаю, мы совершенно спокойно можем ей доверять.

– Ну да, наверное, – согласился Харви, несколько смутившись.

В это время дворецкий открыл дверь.

– Хадсон, попроси Пруденс спуститься ненадолго вниз, – попросил его Уинстон. – Я думаю, она уже вернулась с похорон.

– Да, мистер Уинстон, она сейчас наверху.

– Мы хотели бы поговорить с ней.

– Да, конечно, мистер Уинстон.

Дверь закрылась, а Уинстон подошел к камину.

– Не волнуйся так, Харви, – сказал он, помолчав. – Ты весь в поту, и каждый, кто тебя знает, сразу поймет, что ты чего-то боишься.

– Да, я боюсь! Скажу тебе больше, Уинстон, – это удар в спину, которого я никак не ожидал, тем более от своего брата.

– Мне кажется, твои страхи совершенно напрасны, Харви, – продолжал Уинстон, – но так как я тебя очень люблю и Элвин тоже много для меня значил, я, конечно же, попытаюсь разобраться в этом деле.

– Не жалей ничего, ты слышишь – ничего! – воскликнул Харви. – Лишь бы она молчала – это все, о чем я тебя прошу. Лишь бы она молчала!

Вошла Пруденс и удивилась, увидев всех троих братьев в кабинете, тогда как – она это знала – в гостиной собрались их родственники и друзья.

Это была пожилая женщина с добрым открытым лицом, которое сразу внушало доверие и взрослым, и детям. Глаза ее покраснели и опухли от слез.

Она была одета так, как одевалась обычно во все те долгие годы, что прожила у них – на ней было серое полотняное платье со стоячим белым воротником и манжетами, как всегда безупречно чистыми. Уинстон отметил про себя, что она немного пополнела и отяжелела, но в общем изменилась очень мало с тех пор, как он ребенком учил свои первые молитвы и азбуку, сидя у нее на коленях.

– Подойдите, Пруденс, – сказал он ей. – Нам нужна ваша помощь, что совсем неудивительно!

– Что-нибудь случилось? – встревоженно спросила Пруденс, переводя взгляд с Уинстона на Харви, а затем на Гэри.

– Мы хотим, чтобы вы рассказали нам, что вы знаете о женщине по имени Марина? – попросил Уинстон.

Пруденс ответила без всякого колебания:

– Она была другом мистера Элвина…

– В каком смысле – другом? – быстро спросил Харви.

– Я думаю, он познакомился с ней в Швейцарии. После возвращения он получил от нее несколько писем, и я знаю, что он писал ей тоже.

– Где же эти письма? – спросил Харви. – Принесите их поскорее!

– Я не могу сделать этого, мистер Харви.

– Почему?

– Мистер Элвин сжег их.

– Сжег? – воскликнул Харви.

– Да, за несколько дней до смерти он сказал мне: «Пруденс, я думаю, мне нужно привести в порядок свое имущество. Принесите мне мою любимую шкатулку».

– Что это за шкатулка? Пруденс посмотрела на Уинстона:

– Вы, наверное, помните ее, мистер Уинстон…

– Да, это я подарил ее, – ответил он. – Элвину в то время было, кажется, лет пятнадцать. Помнится, я еще сказал тогда, что у каждого человека должно быть место, где бы он мог спрятать письма, если не хочет, чтобы кто-нибудь прочел их. – Уинстон помедлил и добавил, улыбнувшись: – Это случилось после того, как я застал маму за чтением писем от одной моей знакомой, которая ей не очень нравилась.

– Наверное, маме некогда было отдыхать, раз ей приходилось читать все твои любовные письма, – поддразнил его Гэри.

– Продолжайте, Пруденс, – спокойно сказал Уинстон.

– Я принесла шкатулку к его постели, и он достал оттуда свои стихотворения. Некоторые из них он читал мне раньше. Он посмотрел на них и сказал: «Сожгите их, Пруденс!»

«Но почему? – спросила я его. – Ведь они же очень красивые, мистер Элвин! Давайте оставим их. Может быть, их когда-нибудь издадут». «Это как раз то, чего я боюсь, – ответил он мне, – и я не хочу, чтобы люди поняли, что я пытался сказать. Сожгите их, Пруденс». – Пруденс растерянно развела руками. – Ну, я их и сожгла…

– А что еще? – спросил Уинстон.

– Письма, которые он хранил много лет, – одно или два от вас, мистер Уинстон, несколько – от вашей матушки и те, что он получил от молодой леди.

– А откуда вы знали, что эти письма были от нее? – спросил Уинстон.

– Он больше ни от кого не получал писем, с тех пор как вернулся домой. Он бывал такой счастливый, когда они приходили. А еще он говорил мне: «Правда ведь, Пруденс, имя Марина – очень красивое? Мне оно так нравится!»

Харви многозначительно посмотрел на Гэри.

– Пруденс, а фамилию ее вы знаете? – спросил он.

– Не знаю, мистер Харви.

– И даже не предполагаете?

– Нет, мистер Элвин никогда ничего не рассказывал мне об этой девушке. – Наступило молчание, и вдруг Пруденс, словно поняв волнение братьев, сказала: – Но мистер Ренуар должен знать…

– Ренуар? А почему именно он должен знать? – удивился Харви.

– Потому что мистер Элвин писал ей, и его письма заносились в книгу почтовых отправлений.

– Ну конечно! – воскликнул Уинстон. – И как это я забыл, что у нас есть книга почтовых отправлений! Там должен быть и ее адрес.

– Конечно, – согласилась Пруденс.

– Тогда будьте, пожалуйста, так добры, попросите мистера Ренуара принести сюда эту книгу. И большое спасибо вам за помощь.

– Надеюсь, я помогла вам, – сказала Пруденс, переводя взгляд с одного на другого. Помолчав, она добавила: – Спасибо вам, мистер Харви, за то, как красиво вы говорили во время панихиды. Я уверена, мистер Элвин остался бы очень доволен… – На глазах у нее выступили слезы, она резко повернулась и быстрыми шагами вышла из комнаты.

– Красиво говорил! – насмешливо повторил Харви. – Представляю, что бы сказала Пруденс, если бы знала всю правду.

– А ты прямо-таки воздвиг Элвину крест между архангелом Гавриилом и святым Себастьяном, – заметил Уинстон.

– Тем более есть причина, почему не стоило выбивать пьедестал из-под его ног, – резко осадил его Харви.

– Перестаньте задираться, – умоляющим тоном сказал Гэри. – Уинстон обещал помочь, а если он что решит, то обязательно сделает.

– Спасибо тебе, – Уинстон довольно улыбнулся. Дверь открылась, и вошел Хадсон.

– Мистер Харви, Пруденс сказала мне, что вы хотели посмотреть книгу с почтовыми записями, – сказал он, – но мистер Ренуар еще не вернулся с похорон, и я сам принес вам ее.

– Большое спасибо, Хадсон.

Харви взял книгу из его рук и стал быстро листать страницы.

– Я и не подозревал, какое множество писем мы посылаем из этого дома, – заметил он. – Почта на нас так наживается, что, по-моему, должна выплачивать нам дивиденды.

Братья никак не ответили на шутку, и он понял, что они с нетерпением ждут, что он сейчас обнаружит.

– Вот! – сказал он наконец. – Мисс Марина Мильтон, 68 Итон-Террас, Лондон, Англия.

– Ну вот, теперь мы по крайней мере знаем, где она находится, – сказал Гэри.

– Вы, безусловно, хотите, чтобы я встретился с нею как можно скорее? – покорно спросил Уинстон. – Я, конечно же, сделаю это, но хотел бы вам напомнить, что это для меня чертовски неудобно. Завтра мне должны доставить новую машину, и еще я хочу подготовить двух пони для поло к началу игр в мае.

– Пони для игры в поло! – В голосе Харви послышалось презрение, он тяжело вздохнул.

– Мне сейчас в голову пришла одна мысль, – вдруг сказал Гэри.

Оба брата разом повернулись в его сторону.

– А именно? – поинтересовался Уинстон.

– О наших выборах будут подробнейшим образом писать в английских газетах. И если даже эта девица не имела никакого представления о том, кто есть Элвин, когда он находился в Швейцарии, сейчас материалы о Харви будут встречаться на каждом шагу, и там вполне может проскользнуть упоминание о смерти Элвина. И тогда она узнает…

– …как много денежек она сможет из нас вытянуть! – перебил его Харви. – И начнет повышать свою цену каждый день – и так до конца предвыборной кампании.

Уинстон не произнес в ответ ни слова, и Харви продолжал:

– Гэри прав, ну, конечно же, он прав! Нет никакого смысла ехать к ней в Лондон и там пытаться заставить ее молчать. Тебе нужно увезти ее куда-нибудь подальше. Во Францию, Испанию или Италию – куда угодно, лишь бы ты был уверен, что туда не приходят каждое утро свежие газеты на английском языке.