Текст книги "Тайное венчание"

– С матерью, – ответила Вернита. – Она сейчас больна… Мы… мы очень бедны.

Джентльмен молчал. Через несколько минут дверь отворилась и появился слуга с серебряным кофейником и тарелкой круассанов.

– Чего-нибудь еще, месье? – спросил он.

– Пока ничего, – ответил джентльмен, – но скажите секретарю месье де Клермон-Тоннера, чтобы он выдал этой женщине… – Он обернулся к Верните. – Так сколько франков вы просите?

Вернита, испытывая огромное смущение, слабым голосом повторила свою цену.

Лакей вышел. Понимая, что отказываться нет смысла, Вернита отпила кофе и взяла с подноса круассан. У нее и вправду со вчерашнего утра ни крошки не было во рту.

После первой же булочки ей стало легче: исчезла тупая боль в висках и тело как будто снова наполнилось жизненной силой.

Вернита ела с наслаждением, не замечая, что джентльмен не сводит с нее глаз.

– Возьмите еще один, – предложил он.

Вернита робко улыбнулась:

– Тогда я буду выглядеть жадной.

– Ешьте, иначе все пропадет. Их просто выбросят.

Вернита протянула к круассану исхудалую руку с изящными тонкими пальцами.

– Я часто думаю о том, сколько еды в богатых домах просто выбрасывают, – призналась она. – Особенно ночами, когда не идет сон… и такая пустота внутри…

Вернита сама не понимала, почему вдруг начала откровенничать с совершенно чужим человеком.

«Скромные белошвейки так себя не ведут», – с испугом подумала девушка. Так, чего доброго, она себя выдаст!

Вернита замолчала. «Я так давно не видела людей своего круга, – грустно подумала она, – что совсем забыла о хороших манерах. Простая белошвейка ни за что не станет разговаривать с другом ее императорского высочества как с равным!»

Но джентльмен как будто не заметил ее дерзости.

– На разных людей голод действует по-разному, – заметил он. – Одни просто чахнут, слабеют и впадают в прострацию. У других начинаются галлюцинации, у третьих – странные сны.

– Так унизительно все время думать о еде! – заметила Вернита. – Ведь святые тоже изнуряли себя постом, однако могли при этом молиться и думать о Боге.

Джентльмен рассмеялся.

– Вы забыли об искушениях святого Антония, мадемуазель. Я уверен, что все эти демоны, черти и привидения, являвшиеся святым, – плоды прозаической «пустоты внутри».

– Это звучит… цинично, – заметила Вернита. – Мне приятней думать, что святые были наделены особыми силами, недоступными для нас, и видения их были реальны.

«Что за странный у нас разговор!» – подумала Вернита испугавшись, что ее тайна откроется.

Она допила кофе и поставила чашку.

– Я очень благодарна вам, месье.

Дверь растворилась, и на пороге показался лакей с деньгами на серебряном подносике.

– Секретарь месье казначея просит у вас расписку, – произнес он.

– Спасибо, – ответила Вернита. – И… ах да, я же должна представить вам счет!

Из-за своего обморока она совсем об этом забыла! Вернита полезла в ридикюль и достала оттуда счет, составленный сегодня утром на клочке бумаги.

Оглядевшись вокруг, Вернита заметила письменный стол с чернильницей и белоснежным гусиным пером. Подойдя к столу, она подписала расписку, взяла деньги и со вздохом облегчения спрятала их в сумочку.

Лакей вышел. Вернита повернулась к джентльмену, все это время не сводившему с нее глаз.

– Не знаю, как мне благодарить вас, месье! – робко произнесла она. – Вы очень добры.

– Вы все еще бледны, мадемуазель, – заметил он. – Я отвезу вас домой.

– Нет, что вы! – слабо запротестовала она. – Это совсем не нужно!

– Я настаиваю, – ответил он. – Хотя вы и подкрепились немного, мадемуазель, но, мне кажется, обморок вполне может повториться где-нибудь на улице.

– Обещаю вам, со мной все будет в порядке!

– Спорить со мной – только зря терять время, мадемуазель, – с улыбкой ответил Аксель.

Побежденная Вернита вышла вслед за ним в холл. Джентльмен отдал несколько приказаний слугам, и через несколько минут у крыльца их уже ждал двухместный открытый фаэтон, влекомый парой великолепных коней.

– Садитесь! – пригласил джентльмен.

Вернита хотела возразить, но сообразила, что он отметет любые ее протесты одним взмахом сильной руки.

Она послушно села в фаэтон. Джентльмен уселся рядом и взял вожжи, а конюх вспрыгнул на запятки.

Они выехали из ворот на улицу Фобур-Сент-Оноре.

– Где вы живете? – спросил джентльмен.

– На маленькой улочке, которая называется рю дез-Арбр. Это недалеко отсюда. Она выходит на бульвар Капуцинов. Если вы довезете меня до угла, дальше я смогу дойти пешком, – поспешно сказала девушка.

– Неужели вы полагаете, что я способен так поступить с дамой?

– Вы… вы очень добры, и я вам так благодарна…

– Как вас зовут, мадемуазель?

– В-вернита… Бернье.

Перед фамилией она запнулась и испугалась, что джентльмен это заметит. Однако он, по-видимому, не обратил на эту заминку внимания и в свою очередь представился:

– А моя фамилия Стурвик. Если полностью, то граф Аксель де Стурвик.

– Так вы не француз?

– Нет, я швед.

– Мне сразу подумалось, что вы не похожи на француза.

– Вы правы. Но вы тоже не слишком-то напоминаете француженку! – сказал Аксель де Стурвик.

– Мой отец родом из Нормандии.

Такой ответ Вернита придумала заранее – на случай, если кто-то удивится ее необычной внешности.

Нормандцы обычно белокуры и светлокожи. Вернита не была блондинкой, но все же сильно отличалась от смуглых темноволосых француженок.

Граф молча и пристально вгляделся в нее, затем отвернулся.

– Вам нравится Париж? – спросила Вернита, желая уйти от щекотливой темы.

– Очень красивый город, – скучающим тоном ответил граф.

Некоторое время они молчали.

– Вы всю жизнь прожили в Париже? – спросил он через несколько минут.

– Нет, только последнее время, – честно ответила Вернита. – До этого я жила в деревне.

– Я так и подумал. Для Парижа у вас слишком свежий цвет лица.

Вернита изумленно уставилась на графа.

Чего она никак не ожидала, так это комплиментов из уст этого джентльмена!

Неужели он хочет за ней поухаживать? Верните не верилось, что такое возможно, но мать много раз просила ее остерегаться мужчин.

Однако граф был так добр к ней, что Вернита просто не могла заподозрить его в каких-то дурных намерениях.

Сердце ее билось быстрее обычного. «Наверное, это от коньяка и кофе», – сказала себе Вернита.

Фаэтон выехал на бульвар Капуцинов, и Вернита сказала:

– Рю дез-Арбр – это последний поворот налево перед проспектом Оперы.

Граф развернул фаэтон, и Вернита невольно восхитилась его мастерством возницы. Открытая коляска свернула на узкую грязную улочку и замедлила ход.

Сообразив, что граф ждет ее дальнейших указаний, Вернита произнесла:

– Следующий дом налево.

Граф остановил лошадей у подъезда.

– Еще раз огромное вам спасибо, месье, – поблагодарила его Вернита. – Я никогда не забуду вашей доброты!

Не думая, что поступает опрометчиво, она протянула руку, и граф, сняв перчатку, ответил ей рукопожатием.

– Берегите себя, мадемуазель Бернье, – мягко произнес он. – Мне кажется, вы слишком мало думаете о себе…

Он не успел договорить – из дома выбежала простоволосая Луиза Данжу.

– Мадемуазель Бернье, – закричала она, – мы вас ждали! Идите скорее к себе! Ваша матушка… она… ей очень плохо!

Вернита вскрикнула и, спрыгнув с подножки фаэтона, бросилась в дом.

Глава вторая

Утренние лучи заливали ярким светом особняк Шаро.

В десять утра горничная раздвинула шторы в спальне, и принцесса Полина, свернувшаяся калачиком в своей роскошной кровати, задрапированной розовым муслином, открыла глаза.

Поль, слуга-негр, уже готовил ванну в соседней комнате.

Как все Бонапарты, Полина была помешана на чистоте. Она принимала ванну два раза в день и часто купалась в молоке, что, по ее мнению, смягчало кожу и улучшало ее цвет.

Ванная принцессы представляла собой небольшую комнату с низким потолком, где в нише была установлена ванна.

Полина могла часами лежать в теплой воде, куда были влиты пять галлонов молока.

Впрочем, Полина обнаружила, что молоко придает коже неприятный запах; поэтому Поль, дежуривший в комнате наверху, по ее команде включал душ, и из дыры в потолке на принцессу лились струи чистой воды.

Порой принцесса дозволяла присутствовать при омовении своим любовникам или обожателям. Но в это утро она была одна.

– Поль! – позвала принцесса минут через пять после погружения в воду.

Огромный негр появился в дверях.

– Позови месье графа! – приказала принцесса, и негр устремился на поиски графа Акселя.

Через несколько минут граф вошел в ванную.

Он ожидал этого вызова, зная, что принцесса терпеть не может одиночества, а никого из ее друзей, кроме него, в особняке Шаро сейчас нет.

Принцесса не привыкла стесняться наготы: она с гордостью демонстрировала свое прекрасное тело не только возлюбленным, но порой и совсем посторонним людям.

Как только граф вошел в ванную, Поль подал ему кресло. Граф сел и устремил взор на принцессу, нежащуюся в опалового цвета воде.

Роскошные черные как смоль волосы принцессы скрывались под кокетливой розовой купальной шапочкой, прикрывающей уши и придающей ей забавный вид.

Внешность принцессы была совершенна… кроме разве что одной маленькой детали.

У принцессы было немало завистниц, и в первые же дни пребывания в Париже граф услышал о неприятном происшествии, случившемся с Полиной несколько лет назад.

В ту зиму Полина была едва ли не официально признана красивейшей женщиной Парижа. Всегда чувствительная к лести, она купалась в волнах своей славы и наслаждалась обожанием мужчин.

Однако мадам де Контад, дочь известного маркиза де Бувилля – того, что в грозные дни революции помог Людовику XVI бежать из Парижа, – осмелилась бросить вызов королеве красоты.

Мадам де Контад, жгучая брюнетка со сверкающими черными глазами, по внешним данным ни в чем не уступала Полине.

Подобно своему отцу, она ненавидела «выскочку» Наполеона, смеялась над его грандиозными военными планами и отзывалась о его сестре весьма насмешливо и едко, о чем, разумеется, светские доброхоты тут же сообщили Полине.

Однажды мадам Пермон давала бал, на который пригласила как своих друзей с Фобур-Сен-Жермен, так и Бонапартов.

Бал обещал стать одним из самых блестящих событий сезона, и Полина готовилась к нему столь же тщательно, как ее брат – к крупному сражению.

Свой стратегический план она разрабатывала вместе с лучшим парикмахером и самым модным портным Парижа.

Полина даже попросила у мадам Пермон разрешения переодеться перед балом у нее в гардеробной – чтобы никто не видел ее наряда, пока она не появится перед гостями во всем своем великолепии.

После долгих и мучительных раздумий Полина остановилась на белой греческой тунике с короткими рукавами, широкой золотой каймой и янтарными застежками на плечах.

Туника не скрывала изящных очертаний ее тела, а золотая кайма и ожерелье со сверкающим драгоценным камнем подчеркивали высокую грудь.

На руках Полины блестели янтарные браслеты, а высоко зачесанные волосы были украшены золотыми гребнями, искусно имитирующими виноградные гроздья.

Увидев красавицу в этом одеянии, гости мадам Пермон в один голос ахнули, и Полина с избытком получила свою порцию восторженных возгласов и изысканных комплиментов.

А мадам де Контад, глядя на нее, втайне мучилась от злобы и зависти.

Дождавшись, когда Полина в своей любимой позе устроится на софе, мадам де Контад под руку со своим кавалером прошла мимо нее, произнесла вслух какой-то фальшивый комплимент, а затем прошептала, обращаясь к спутнику, но так, что шепот ее был слышен, наверное, и на другом конце огромного зала:

– Какое несчастье! У такой прелестной женщины – и вдруг такое уродство! Будь у меня такие уши, я бы их отрезала!

Глаза всего зала обратились к ушам Полины. До сих пор их просто никто не замечал – теперь же гости воочию убедились, что уши у принцессы действительно немного странной формы, даже без намека на приятную закругленность.

Полина, рыдая, бросилась в будуар мадам Пермон и просидела там до окончания бала. С тех пор она старательно прятала уши под локонами или лентами.

Сейчас, нежась в ванне, с обычной обворожительной улыбкой, принцесса была так привлекательна, что перед ее чарами не смог бы устоять ни один мужчина.

Однако граф смотрел на нее весьма холодно, без подобающего в таком случае восхищения.

– Аксель, мне нужен твой совет.

– Насчет чего? – поинтересовался граф.

– Мои завистницы – ну, ты знаешь этих ужасных женщин – пустили обо мне новую сплетню!

– Как, опять? Их неиссякаемой фантазии можно позавидовать, – цинично усмехнулся граф.

– Когда же они оставят меня в покое? – вздохнула Полина.

– И что на этот раз?

Граф знал, что в последнее время принцесса ведет себя почти идеально – конечно, по ее меркам. Она боится, как бы брат не выслал ее обратно в Италию.

Принцесса ненавидела Италию, и в прошлом году Наполеон писал ей в Рим едва ли не ежедневно, требуя, чтобы она хотя бы соблюдала внешние приличия и не оскорбляла открыто своего мужа, его семью и друзей.

Полина едва не визжала от ярости, читая, например, такие наставления первого консула:

«Люби своего мужа и его семью. Будь со всеми вежливой и дружелюбной. Не слушай дурных советов: ты уже вышла из того возраста, когда легко поддаться дурному влиянию. О Париже и не думай: если ты вернешься сюда, то только с мужем.

Запомни: если Камилло потеряет терпение и оставит тебя, в этом будешь виновата только ты! Ты сама разрушишь свое счастье и лишишься моей дружбы, а Франция забудет о тебе навсегда».

Только перед коронацией Наполеон смягчился и позволил принцессе вернуться в Париж.

Однако Полина с тех пор трепетала при мысли о том, что брат заставит ее вернуться в Рим вместе с мужем.

Принц Камилло последовал за женой в Париж, однако теперь он все чаще заговаривал о возвращении домой.

Но Полина не желала отправляться в Италию. Пусть едет один, если хочет, – без него ей будет только веселее!

Она на коленях умоляла Наполеона спасти ее от ссылки, и император, который не мог долго сердиться на сестру, придумал выход.

Он дал принцу Камилло французское гражданство, произвел его в полковники и отправил в гренадерский полк, расквартированный в Булони.

Взамен Наполеон потребовал, чтобы принцесса вела себя в соответствии со своим новым титулом.

Он знал, что Полина, словно избалованный ребенок, не знает удержу своим прихотям и способна на самые безумные поступки. В ее сумасбродном упрямстве императору чудился отблеск той несгибаемой воли и дерзости, что дала ему самому власть над Францией.

Однако то время прошло: теперь Наполеон стал императором и желал, чтобы коронованные особы Европы смотрели на него как на равного. Этой цели и был подчинен блестящий двор империи.

Наполеон объявил принцессе, что у нее будет свой двор и свое хозяйство, но Полина не будет иметь в нем права голоса: все ее «придворные» и «подчиненные» на деле должны подчиняться только императору и его гранд-маршалу.

При дворе Полины Боргезе царил светский и изящный дух благодаря тому, что ее окружали люди лучших фамилий Сен-Жермена.

Казначей принцессы, месье де Клермон-Тоннер, происходил из знаменитой аристократической семьи, ныне впавшей в бедность.

Однако, к некоторому удивлению графа, месье де Клермон-Тоннер как будто не жалел об утрате былого величия; этот добродушный человек, любимый почти всеми обитателями особняка Шаро, не тяготился своим подчиненным положением.

Главный конюший принцессы, Луи де Монбретон, влюбился в свою госпожу с первого взгляда и делал все, чтобы придать ее двору еще больше величия.

Кроме того, у Полины были две привлекательные и остроумные молоденькие фрейлины, не считая почтенной dame d’honneur, с которой Полина не общалась, находя ее невыносимо скучной.

Была у принцессы и lectrice – чтица, читавшая ей вслух. Эту должность исправляла мадемуазель Милль, образованная и приятная женщина, автор известных в то время исторических романов.

Если вспомнить еще личного врача, личного аптекаря, секретаря, двух священников, каптенармуса и повара, то мы увидим, что принцесса жила с истинно королевской роскошью, а особняк Шаро был постоянно полон людьми.

Однако блестящее положение не мешало принцессе постоянно попадать в неприятности и давать пищу для толков. И двор, и сам Наполеон жили в постоянном беспокойстве: что она еще придумает?

– Так что же ты натворила на этот раз? – поинтересовался Аксель.

– Я – ничего, но эти сплетницы готовы и из мухи раздуть слона!

– Что же им не нравится?

– Эти мерзавки, осмеливающиеся обсуждать мое поведение, – я уверена, что здесь не обошлось без этой гадюки мадам де Контад, – заявляют, что будто бы неприлично позволять слуге-негру носить меня на руках в ванну и из ванны.

Граф улыбнулся.

Такие разговоры в салонах он уже слышал неоднократно. Дамы при этом закатывали глаза и всячески изображали праведное негодование; но граф не сомневался, что они млеют от восторга, представляя себе обнаженную женщину в руках могучего чернокожего африканца.

Однако сам граф знал, что Полина далеко не так испорчена, как хотелось бы ее завистницам, – ей просто нравится контраст ее молочно-белой кожи с черной кожей негра.

– Я вовсе не вижу в нем мужчину, – продолжала Полина. – Может быть, им не нравится, что он молод и не женат? Что ж, это легко исправить!

Граф промолчал.

– Пусть женится на какой-нибудь из моих кухарок! – продолжала Полина. – Я сейчас же позову Поля и объявлю ему свою волю!

– А если девушка не захочет? – спросил граф.

– Пусть делает, что ей говорят, или я ее уволю! – отрезала принцесса.

– Ты, кажется, хотела спросить у меня совета.

– Верно, – ответила принцесса, – но, как видишь, я все придумала сама! Наверно, один твой вид вызывает у меня вдохновение! – Улыбнувшись, она продолжала: – А теперь поговорим о чем-нибудь другом. Что интересного в разговоре о слугах? Ты еще не сказал мне, что я сегодня прекрасно выгляжу!

– Твоя красота не нуждается в подтверждениях, – ответил граф. – Ты и сама знаешь, что всегда выглядишь прекрасно.

Это было чистой правдой, но Полина потребовала:

– Продолжай!

– Что же ты хочешь услышать? – спросил граф. – Что кожа у тебя словно жемчуг, рассыпанный по Млечному Пути?

Полина рассмеялась.

– Ты, Аксель, умеешь говорить комплименты! Тебя не сравнить с французами, которые повторяют всем женщинам подряд одни и те же казенно-льстивые фразы!

Граф улыбнулся:

– Кажется, тебя возмущают не столько сами однообразные комплименты, а то, что их повторяют всем женщинам подряд!

– Разумеется! – подтвердила Полина. – Как можно обращать внимание на других женщин, когда есть я?

– Мне кажется, – задумчиво произнес граф Аксель, – чтобы выглядеть еще прекраснее, чем сейчас, тебе не хватает неглиже.

Полина с любопытством взглянула на него.

Об одежде она могла говорить без конца – и всегда с живейшим интересом.

– Белого неглиже, – продолжал граф, – с розоватой каймой – под цвет твоей кожи – и украшенного серебристым шитьем.

Полина села в ванне, и из белой пены показались ее изящно закругленные груди.

– Аксель, ты гений! – воскликнула она. – Чудесно, чудесно! Почему я сама до этого не додумалась?

– Ты не видишь себя со стороны – так, как вижу тебя я, – ответил граф.

– Как только выйду из ванной, немедленно закажу такое! – воскликнула принцесса. – Белое с розовым и с серебряным шитьем! И к нему я, конечно, буду украшать голову серебристыми лентами!.. Поль, душ! – громко приказала она, и Аксель услышал наверху тяжелые шаги великана-негра.

– И кому ты поручишь этот заказ? – спросил граф, когда принцесса встала в ванной – прямо под дырой в потолке, откуда должна была литься вода.

– Разумеется, той же девушке, что уже сшила мне одно великолепное неглиже, – ответила принцесса. – Пошли за ней слугу. И немедленно! Она нужна мне как можно скорее!

– Могут возникнуть трудности, – с сомнением заметил граф.

– Трудности? – переспросила принцесса. – Какие?

Говоря это, она поправляла шелковую купальную шапочку.

– Швея, вчера принесшая это неглиже, – ответил граф, – едва выйдя из будуара, упала в обморок – очевидно, от недоедания. Мне стало жаль ее, и я отправил ее домой в своем фаэтоне.

– Ну, теперь-то она уже наверняка оправилась, – равнодушно заметила принцесса.

– Кучер сообщил мне, что, вернувшись домой, девушка узнала, что ее мать умерла, – продолжал граф. – Возможно, в подобных обстоятельствах ей придется прекратить работу и переехать к родственникам в провинцию.

Полина взвизгнула от ярости.

– Pardi! – выругалась она. – Этого не должно случиться! Она мне нужна! Только она, и никто больше! Так шить никто не умеет! Привези ее сюда немедленно, и я уговорю ее остаться в Париже!

– А если она не согласится? – спросил граф.

– Тогда я похищу ее, заточу в подвал – что угодно! – Принцесса топнула ногой, расплескав воду, и добавила: – Не спорь со мной, Аксель, и пошли за ней слугу! Ты же знаешь, я всегда добиваюсь своего!

Граф медленно поднялся с кресла.

Он хотел сказать что-то еще, но в этот миг из дыры в потолке с шумом хлынула вода, и граф понял, что принцесса все равно ничего не услышит.

Легкая улыбка промелькнула на губах графа. Он сошел вниз и велел подать свой фаэтон.

…Вернита вбежала в дом, и на улице осталась лишь Луиза, не сводящая потрясенных глаз с роскошного фаэтона и лошадей.

– Что случилось? – спросил Аксель.

– Мадам Бернье умерла, – ответила девушка. – Мама пошла наверх, чтобы угостить ее чашкой кофе, и вдруг видит – она уже лежит мертвая.

– Какая трагедия! – пробормотал граф тихо, как будто про себя. – Что я могу для нее сделать? – Он отдал кучеру поводья и пошел к дверям. – На каком этаже живет мадемуазель? – спросил он Луизу, которая следовала за ним по пятам.

– На самом верху, месье. Четыре этажа вверх по лестнице!

– Как-нибудь поднимусь, – пробормотал Аксель.

Он поднялся наверх по узкой лестнице. До третьего этажа лестница была покрыта выцветшим ковром; дальше ковер кончался и начинались голые доски.

Чердачная дверь была распахнута; граф увидел Верниту, припавшую к неподвижному телу матери.

У окна сморкалась в носовой платочек мадам Данжу.

Граф вгляделся в изможденное лицо умершей женщины, хранящее следы былой красоты. Глаза мадам Бернье были закрыты; казалось, она уснула тихим, счастливым сном.

Вернита стояла перед матерью на коленях и, словно ребенок, тихо, беспомощно всхлипывала.

Не желая ее тревожить, граф поманил из комнаты мадам Данжу. та вышла, прикрыв за собой дверь.

– Могу ли я чем-нибудь помочь? – тихо спросил Аксель.

– Ах, месье, такое горе! Бедная женщина! Она просто истаяла от голода! – проговорила мадам Данжу. По щекам ее текли слезы.

– Они очень бедны? – спросил граф, вспоминая неприкрытую нищету чердачной комнаты.

– Très pauvres, monsieur[5]5
  Очень бедны, месье (фр.).


[Закрыть], – ответила мадам Данжу. – Мы с мужем помогали им чем могли – им-то самим часто и на хлеб не хватало!

– Я уверен, что вы были очень добры, – заметил граф. – Но теперь предстоят еще расходы на похороны!

Мадам Данжу выразительно пожала плечами.

Граф достал из кармана несколько золотых монет.

– Заплатите за все, что нужно, – произнес он. – Я вернусь завтра и узнаю, не могу ли помочь чем-либо еще. Не позволяйте мадемуазель Бернье уехать, не повидавшись со мной.

– Да куда она поедет, месье? – горестно воскликнула мадам Данжу. – Бедняжке и ехать-то некуда!

– У нее нет ни друзей, ни родных?

– Я ничего о них не слышала, – ответила мадам Данжу.

– Я приду завтра, – повторил граф и пошел вниз, оставив мадам Данжу в глубоком изумлении.

Всю обратную дорогу он продолжал размышлять о том, как бы помочь несчастной белошвейке, которая тронула его душу.

Это было вчера: сегодня же граф ехал к Верните с конкретным предложением.

Он не стал, как предложила принцесса, посылать к Верните лакея; вместо этого он отправился на рю дез-Арбр сам.

Граф не беспокоился, что Полина будет по нему скучать: он знал, что после ванны принцесса обыкновенно садится перед зеркалом в спальне и с помощью двух служанок начинает укладывать волосы. Не в силах остановиться на чем-то конкретном, она меняет четыре или пять причесок, пока наконец не выберет то, что ей по нраву.

Закончив с волосами, принцесса займется лицом – это тоже продолжится как минимум час.

Для масок и притираний принцесса использовала миндальную пасту, огуречный рассол и розовое молочко, не говоря уж о восточных средствах для чернения ресниц и бровей.

Затем горничная спрыскивала все тело своей госпожи розовым маслом, принцесса выбирала утреннее дезабилье – и только после этого готова была принимать визитеров.

Граф не сомневался, что успеет доехать до рю дез-Арбр и вернуться обратно, прежде чем Полина спустится в Фиалковый будуар, где обычно ожидали ее продавцы со своими товарами.

Затем принцесса перейдет в свой любимый салон, что рядом с Имперским будуаром.

Графу представилась главная спальня принцессы и ее изящная резная кровать под балдахином, с вензелем в виде короны, увенчанной орлом и окруженной двадцатью шестью страусовыми перьями.

Занавеси над кроватью были голубыми, белье – белым с золотыми розетками.

На обитых голубым шелком стенах спальни светились тусклым золотом миртовые листья – символ Венеры.

Полина редко спала в этой комнате, но часто использовала ее для страстных и романтичных любовных игр, как нельзя более отвечающих ее своевольной натуре.

Поистине трагично, думал граф, что принц Камилло, прекрасный человек, всем сердцем любящий жену, оказался в отличие от большинства итальянцев никуда не годным любовником!

С женой он был ласков и внимателен, беспрекословно выполнял все ее самые невероятные прихоти, но глаза его загорались страстью лишь при виде породистой лошади или великолепного экипажа.

Полина не скрывала от друзей, что муж наводит на нее невыносимую скуку.

Лора Жюно, жена генерала Жюно, в двадцать пять лет ставшего губернатором Парижа, под большим секретом рассказывала всем и каждому, что сразу после свадьбы Полина пригласила ее с собой в Сен-Клу.

– Но у вас же медовый месяц! – отвечала ей Лора. – Не буду ли я лишней?

– Медовый месяц с этим идиотом? – насмешливо воскликнула Полина. – Да бог с тобой!

Поглощенный своими размышлениями, граф не заметил, как фаэтон свернул на бульвар Капуцинов.

Весна пришла в Париж и сияла здесь всеми цветами радуги. По обе стороны мостовой цветочницы расставили свой товар: розы, фиалки, пармские нарциссы и особенно лилии, которыми парижане украшали свои дома на Пасху.

По сравнению с сияющим и праздничным бульваром рю дез-Арбр показалась графу еще более грязной и убогой, чем вчера.

Мрачные дома, нависающие над узкой улочкой, загораживали солнечный свет. Граф с отвращением смотрел на грязную мостовую.

Он остановил фаэтон у знакомого дома и, толкнув дверь, вошел.

На лестнице стоял крепкий кухонный запах, заставивший его поморщиться. Никого не было видно. Граф огляделся вокруг и начал подниматься по лестнице.

Он уже достиг третьего этажа, как вдруг столкнулся лицом к лицу с Вернитой.

– Доброе утро, мадемуазель, – поздоровался он, снимая с темноволосой головы шляпу с высокой тульей.

Вернита присела в реверансе и подняла на графа огромные тревожные глаза.

Она была еще бледнее, чем вчера, а в глазах девушки застыло такое отчаяние, что в сердце графа невольно зашевелилась жалость.

Сегодня на Верните было не черное, а бледно-лиловое платье, напомнившее герцогу о фиалках, продающихся на бульваре Капуцинов.

Платье выглядело совсем простеньким, но граф, знавший толк в подобных вещах, заметил, что оно сшито хорошим портным из дорогого материала и когда-то, должно быть, стоило немало.

– Мадам Данжу говорила, что вы… что вы хотели прийти, – проговорила Вернита дрожащим голосом.

– Я очень сожалею о смерти вашей матушки, – промолвил граф.

Слезы выступили на глазах Верниты, и она поспешно отвернулась.

– Мама умерла от голода, – тихо и горько ответила она.

– Мне очень жаль, – негромко повторил граф.

– Зимой она очень страдала. Но сейчас, я думаю, она встретилась с папой на небесах и снова стала счастлива.

Эти слова Вернита проговорила тихо, как будто обращаясь к самой себе.

– Вчера, когда я увидел вашу матушку, – мягко заметил граф, – мне подумалось, что она выглядит счастливой, как будто нашла то, что так долго искала.

Вернита удивленно взглянула на него, и граф объяснил:

– Я пошел вслед за вами. Девушка, впустившая вас в дом, объяснила, что ваша мать умерла.

– Мадам Данжу рассказала мне, что вы были так добры и взяли на себя расходы по похоронам. Мы похоронили маму сегодня утром. Месье и мадам Данжу не хотели… не хотели долго держать в доме мертвое тело.

– Понятно, – ответил граф. – Что же вы теперь думаете делать?

Наступило молчание. Граф понял, что Вернита и сама не знает, как ответить на этот вопрос.

– Буду работать, – сказала она наконец.

– Здесь?

– Я надеюсь, мадам Данжу не откажется сохранить комнату за мной, – тихо сказала девушка.

– Без матери вам здесь будет очень одиноко.

– Знаю, – ответила Вернита, – но что же мне остается?

– Я могу вам кое-что предложить.

Вернита вскинула глаза, и графу показалось, что она вся напряглась. Сообразив, что девушка могла его неправильно понять, он поспешно добавил:

– Думаю, я смогу найти вам место в особняке Шаро.

Вернита непонимающе смотрела на него, и граф продолжал:

– Принцесса восхищена вашей работой и готова дать вам новые заказы. Думаю, я смогу уладить дело так, что вы станете личной портнихой принцессы и будете жить у нее во дворце.

Вернита не отвечала. Сцепив руки на груди, она уставилась в пол, словно там могла увидеть подсказку: принимать или не принимать предложение графа?

Граф догадался, что такая мысль ей никогда и в голову не приходила: теперь Вернита была взволнована, почти испугана.

Граф молча ждал. В модных панталонах цвета шампанского и облегающем сюртуке с длинными фалдами, с элегантно завязанным под подбородком белоснежным шейным платком он казался удивительно чужим на этой узкой, темной и грязной лестнице.

Наконец Вернита, съежившись, произнесла нерешительно:

– Вы очень добры… но я думаю, мне лучше будет остаться здесь.

– Вы полагаете, это разумное решение? – спросил граф. – Здесь холодно, мрачно и не с кем поговорить, кроме той женщины, с которой я разговаривал вчера, и ее дочери.

Граф заметил, что при этих словах Вернита сникла.

Она сама понимала, как тяжко будет ей жить в этом унылом месте одной.

Луиза, несомненно, будет еще с большей настойчивостью звать ее на прогулки в поисках приключений.

Вернита знала, что мама, будь она жива, никогда не позволила бы дочери гулять по улицам или тем более знакомиться с мужчинами в дешевых кафе; и Вернита никогда не сделала бы того, чего не одобряла мама. Однако она понимала, что рано или поздно скука и тоска одинокой безрадостной жизни сделают свое дело.