Текст книги "Доллары для герцога"

– Мне этого тоже очень хочется, – просто сказала Магнолия. – Я ведь хороший моряк. Ни папа, ни я не ощущали морской болезни во время той бури в Атлантике, а мама и почти все остальные пассажиры очень страдали.

– В таком случае яхта недолго будет стоять на якоре.

Магнолия поставила бокал на столик и сказала:

– Можно я пойду спать… и вы… должно быть… тоже устали.

– Хоть я и вздремнул в поезде, – с улыбкой произнес герцог, – но, признаюсь, измотан полностью.

Он взял ее саквояж; Магнолия поднялась с кресла и, немного поколебавшись, спросила:

– Вы… вы совершенно уверены… в том, что поступаете правильно? А что если… узнав меня… лучше… вы возненавидите меня еще сильнее, чем сейчас?

– Если это случится, в чем я искренне сомневаюсь, – возразил герцог, – тогда нам придется предельно откровенно и во всех деталях обсудить наше будущее.

Он замолчал на мгновение и продолжал с улыбкой, которую многие женщины нашли бы необыкновенно привлекательной:

– Уверяю вас, я более не испытываю к вам ненависти. Но если вы не перестанете меня ненавидеть, то существуют различные варианты того, как нам поступить в таком случае.

– И какие же именно? – пытливо спросила Магнолия.

– Я владею несколькими домами в разных уголках страны; в любом из них вы великолепно устроитесь, если решите жить самостоятельно, – ответил герцог. – Кроме того, вы можете приобрести любой особняк в Лондоне или в провинции, как пожелаете.

Он говорил с нарочитой деловитостью, но думал при этом, что такая хрупкая, юная и беспомощная девушка никак не сможет жить самостоятельно.

У него возникло неожиданное чувство, что он обязан, хочет он этого или нет, защищать и оберегать Магнолию. И защищать ее не столько от остальных людей, сколько от нее самой.

– От меня… не требуется… принять решение прямо сейчас? – спросила Магнолия.

– Насколько я помню, речь шла о том, что делать, если в будущем мы возненавидим друг друга до такой степени, что не сможем оставаться вместе, – возразил герцог.

– Да… конечно, – согласилась Магнолия. – Боюсь, от усталости я совсем поглупела.

– Мне, напротив, представляется, что вы весьма здравомыслящая и умная девушка, – заметил герцог. – Когда вы обдумаете все на свежую голову, то, так же как и я, порадуетесь, что не вышли за порог этого дома одна. Здесь значительно безопаснее, чем на улице.

Магнолия взяла с кресла плащ и перекинула его через руку. После этого она взглянула на герцога, и, так как он был намного выше ее, ей пришлось закинуть голову.

Она сбивчиво проговорила:

– Мне кажется… возможно, я должна… поблагодарить вас… за… доброту и… понимание… которых я не ожидала… я думала… вы….

Глаза ее при этом казались огромными.

– Если вы решили благодарить меня, – ответил герцог, – то для начала я должен попросить у вас прощения за то, что напугал вас.

– Я… понимаю, почему вы так… рассердились… и я жалею… что большой свадебный торт… и птица, наполненная розами… не утонули… во время шторма!

Говоря это, она с тревогой смотрела на него, и герцог, еще до того как успел ответить, поймал себя на том, что улыбается – улыбается вполне естественно и непринужденно.

– Согласен, что так было бы гораздо лучше, – сказал он. – И то, и другое – оба зрелища были жутко несносными.

Магнолия внезапно рассмеялась.

– Я только сейчас вспомнила, – объяснила она, – как один из официантов, когда птица взорвалась, нырнул под скатерть.

– Вполне разделяю его чувства.

Теперь и герцог нашел в себе силы, чтобы посмеяться над суматохой, возникшей из-за сумасбродных идей миссис Вандевилт.

– Я отправляюсь спать… немедленно, – быстро проговорила Магнолия, словно боясь, что он снова рассердится.

– И я собираюсь последовать вашему примеру, – ответил герцог. – Заодно отнесу ваш саквояж с драгоценностями. Могу ли я посоветовать вам убрать его до утра в безопасное место?

– Уж не боитесь ли вы, что меня ограбят?

– Нет, конечно же, нет, но столь ценные украшения способны ввести в соблазн даже самого честного человека.

Про себя герцог подумал, что деньги в любом обличье являются соблазном – соблазном для подлого вора и соблазном для таких людей, как он сам.

Магнолия уже стояла в дверях. Герцог повернулся, чтобы задуть свечи – сначала те, что горели рядом с камином, а затем те, что стояли на столе.

Когда он вышел из библиотеки, Магнолия уже поднималась по лестнице; герцог догнал ее только у дверей спальни.

Она остановилась и нерешительно протянула руку за саквояжем.

– Я возьму его? – спросила она. – Или… вы сами… спрячете?

Этой фразой, как показалось герцогу, она хотела дать ему понять, что не станет повторять своего бегства.

– Я сделаю, как вы захотите, Магнолия. А сейчас ложитесь и постарайтесь уснуть. Завтра нам предстоит долгое путешествие – зато, я надеюсь, мы увидим много интересного, и нам будет о чем поговорить.

На ее губах заиграла улыбка, и в глазах уже не было страха, когда она спросила:

– А вы расскажете мне об Индии?

– Конечно, а поскольку, следуя пожеланиям вашей матушки, мы собираемся посетить Грецию, нам не мешало бы обновить наши познания в области мифологии.

Магнолия вскрикнула от радости.

– Мы поплывем в Грецию? Эта страна всегда меня очень интересовала!

– Мы поплывем туда, куда вы пожелаете, – ответил герцог и, подумав про себя, что эту фразу следовало закончить словами: «… потому, что за все платите вы», почувствовал раздражение. Сейчас ему совершенно не хотелось об этом вспоминать.

Видимо, та же мысль посетила и Магнолию, потому что огонек в ее глазах погас, едва загоревшись.

– Вам прекрасно известно, – сказала она, – что… принимаете решения… вы… а не я.

Сказав это, она открыла дверь и, не оборачиваясь, вошла в комнату, оставив герцога в коридоре с саквояжем в руках.

Солнце палило вовсю, и сад, окружающий виллу, поражал разнообразием красок.

Магнолия стояла перед огромным окном на террасе, восхищаясь голубизной моря, и думала, какие найти слова, чтобы передать в письме, которое она писала отцу, ощущение той красоты, в которую они окунулись сразу, как только сошли с поезда в Ницце. Ей казалось, что она попала в волшебную страну.

Для герцога это путешествие было чересчур комфортабельным; он не был к этому привычен, но понимал, что для Магнолии в этом нет ничего необычного: к таким удобствам она была приучена с детства.

Курьер, покончив все необходимые приготовления, присоединился к ним, чтобы присматривать за багажом и прислугой.

Единственное недоразумение возникло перед самым отъездом, когда герцогу сообщили, что багаж, его лакей и горничная Магнолии отправлены с курьером на вокзал.

– С ними уехали трое охранников, ваша светлость, – сообщил дворецкий, – а четвертый ждет вас, чтобы проводить к поезду, как только вы будете готовы.

– Охранники? – переспросил герцог.

– Телохранители, ваша светлость. Они прибыли вчера на специальном поезде и провели здесь всю ночь.

– Вы хотите сказать, – уточнил герцог, – что для охраны ее светлости и меня наняты телохранители?

– Как я понял, ваша светлость, это сделано по приказу миссис Вандевилт.

– В таком случае этот приказ будет отменен! – резко произнес герцог. – Я не собираюсь проводить свой медовый месяц в присутствии четырех телохранителей. Здесь Англия, а не Америка! И во Франции мы будем в такой же безопасности, как и у себя на родине!

Дворецкий смутился, и герцог поспешил добавить:

– Разумеется, Доукинс, это не ваша вина, но передайте телохранителю, который ждет меня здесь, что я не нуждаюсь в его услугах и остальных отошлю назад сразу, как только мы прибудем на вокзал Виктории.

– Будет исполнено, ваша светлость.

Герцог не стал рассказывать об этом инциденте Магнолии, но, садясь в поезд, она заметила троих мужчин, которые нерешительно переминались на перроне, бросая по сторонам мрачные взгляды. Герцог сказал им что-то, и они ушли с недовольным видом, а сам он присоединился к супруге.

Когда поезд тронулся, Магнолия спросила:

– Вы запретили… телохранителям… сопровождать нас?

– Естественно! – ответил герцог. – Может быть, в Нью-Йорке вам были нужны телохранители, но в нашей стране, как и во Франции, я сам в состоянии защитить себя и свою жену.

– Они, наверное, были очень удивлены, узнав, что вы не нуждаетесь в их услугах?

– Меня не интересуют ничьи чувства, кроме ваших и моих, – ответил герцог. – Смешно путешествовать, словно король, который все время боится, что какой-нибудь анархист бросит в него бомбу.

– Нас могут похитить и потребовать выкуп.

– Ну, это совершенно неправдоподобно, – уверенно сказал герцог.

Он думал, что Магнолия начнет спорить, но она только улыбнулась.

– Благодаря вам я… начинаю чувствовать себя так, словно… сбежала из… своей тюрьмы.

– Так вот что вы подразумевали, говоря, что только книги дают вам свободу! – воскликнул герцог.

Магнолия кивнула:

– Я никогда и нигде не оставалась без охраны. Даже когда в детстве няня возила меня в коляске, ее всегда сопровождали двое охранников, а когда мы выезжали на пикник, вооруженные телохранители были за каждым кустом.

Она вздохнула:

– А в школе девочки смеялись надо мной из-за охранника, который каждый день ждал меня в холле, чтобы проводить домой.

– Вас можно только пожалеть, – с чувством сказал герцог.

– Когда я вспоминаю об этом, мне тоже становится жалко себя, – ответила Магнолия. – Я всегда завидовала детям бедняков и считала, что им живется намного веселее, чем мне.

– Мне кажется, мы всегда считаем, что другие гораздо счастливее нас, – проговорил герцог. – Правда, до настоящего времени я был доволен каждой минутой своей жизни.

Он сообразил, как можно истолковать его слова, только когда Магнолия выдохнула:

– До… настоящего времени?

– Я не имел в виду эту минуту, – быстро поправился герцог. – Я говорил о моменте, когда мне пришлось оставить военную службу и вернуться домой ко всем бедам и сложностям, сопровождающим герцогский титул.

– В число которых… вхожу… и я?

– Мне кажется, – сказал он, и глаза его блеснули, – что вы напрашиваетесь на комплимент.

– Нет… нет, что вы! – с ужасом в голосе воскликнула Магнолия. – Я на самом деле подумала… что я… мне стало… вас очень жаль.

– И совершенно незачем думать об этом. Если будет нужно, я сам смогу себя пожалеть, – возразил герцог. – Я предлагаю нам с вами, Магнолия, наслаждаться обществом друг друга.

Он посмотрел на нее и добавил:

– Вот, например, мы едем классом de luxe, a солдат, да к тому же еще и нищий, никогда не мог себе этого позволить.

Магнолия засмеялась.

– А как путешествовали вы? – спросила она.

– На военно-транспортном судне, – ответил герцог. – Если хотите, я расскажу вам об этом.

Магнолия кивнула, и он начал описывать ей переполненный трюм, солдат, ни разу в жизни не видевших моря и страдающих от морской болезни; он говорил о том, как трудно успокоить лошадей, которые готовы взбеситься, о том, как раскаляется обшивка, когда корабль входит в воды Красного моря, как душно в трюмах и как приходится экономить каждую каплю пресной воды.

Герцог еще накануне понял, что Магнолия – превосходный слушатель, и всю дорогу она засыпала его вопросами о путешествиях, о странах, в которых он побывал, о людях, с которыми он встречался.

Он был поражен ее умением схватывать самую суть и наслаждался новой для него ролью учителя.

В то же время он видел, что Магнолия по-прежнему боится его, боится как представителя противоположного пола.

Случайно касаясь ее или подавая ей руку, чтобы помочь сойти с лестницы, он чувствовал, как она вздрагивает.

Он убеждал себя, немного кривя душой, что это пойдет ему только на пользу, излечит его от излишней самоуверенности, но на деле чувствовал себя оскорбленным.

Лишенный тщеславия, герцог тем не менее был бы глупцом, если бы не замечал, что пользуется успехом у дам и почти каждая женщина, на которую он обращает внимание, отвечает ему блеском глаз, который более выразителен, чем любые слова.

Но Магнолия, хотя слушала его рассказы с неослабевающим интересом, в страхе шарахалась от него, стоило ей вспомнить, что он – мужчина и – более того – ее муж.

В ее поведении всегда ощущалась некоторая настороженность, как будто она опасалась, что их приятные, хотя и весьма прохладные отношения будут нарушены какой-нибудь грубой выходкой с его стороны.

По вечерам, отправляясь в свое комфортабельное купе в их отдельном спальном вагоне, прицепить который к Южному экспрессу, несомненно, стоило огромных денег, герцог думал о Магнолии.

Но думал о ней не как о безликой американке, с которой заключил деловое соглашение.

Теперь, узнав ее лучше, герцог понимал, что она до нелепости впечатлительна и ранима, но, кроме того, умна и начитанна, хотя остается при этом наивной, как младенец, ничего не зная об окружающем мире, от которого ее неусыпно оберегали и ограждали как наследницу миллионов.

Герцог приходил в ужас от мысли, чем мог закончиться ее побег, окажись он успешным.

Ее бы моментально ограбили и бросили на обочине, или, что еще хуже, она попала бы в один из отвратительных борделей, откуда нет возврата.

Герцог даже не подозревал, что наследницы американских миллионеров воспитываются в такой изоляции от реального мира, что живут в каких-то заоблачных высях и выходят в свет совершенно беспомощными.

Ему страшно было подумать, что случилось бы, если бы Магнолия вышла замуж за человека, непохожего на него – какого-нибудь европейского принца, который интересовался бы только ее деньгами. Вероятно, потрясение было бы для нее так велико, что она не захотела бы жить.

Герцог уверял себя, что преувеличивает, но эта мысль не уходила, и поэтому он разговаривал с Магнолией спокойно и мягко и не делал ничего, что могло еще больше напугать ее и заставить остерегаться.

Заканчивались его размышления всегда одним и тем же вопросом, ответа на который он не знал: «Как я могу быть уверен, что не испугаю ее в будущем?»

Глава 6

Было раннее утро, солнце только-только начало рассеивать дымку на горизонте, когда герцог поднялся на палубу.

Он нисколько не удивился, увидев, что Магнолия уже там.

С того момента как они взошли на борт яхты, ее переполняла энергия, которой герцог раньше не замечал, и каждый новый день был для Магнолии незабываемым приключением, которое она ни за что не хотела пропустить.

Она чувствовала себя совершенно свободной, свободной как никогда в жизни, и герцог с большим интересом наблюдал, как она освобождается от пут, стеснявших ее с самого рождения.

Началось все с того, что, когда он заявил, что они отплывают на яхте в неизвестном направлении, горничная Магнолии наотрез отказалась их сопровождать.

– За все деньги мира, ваша светлость, я не соглашусь еще раз пережить то, что пережила пересекая Атлантику! – твердо сказала она.

Поняв, что уговорить горничную не удастся, Магнолия бросилась на поиски герцога.

У нее был такой встревоженный вид, что, прежде чем она успела произнести хоть слово, герцог спросил:

– Что так расстроило вас?

– Я не то чтобы… расстроена, – ответила Магнолия, – но… моя горничная отказывается плыть с нами на яхте.

Герцог улыбнулся:

– Итак, вам придется сделать невероятно важный выбор: либо нанять новую горничную, либо самой заботиться о себе.

Судя по изумленному выражению лица Магнолии, такая возможность не приходила ей в голову.

– Если вы окажетесь в затруднении, – продолжал герцог, – Джарвис, мой лакей, всегда придет вам на помощь, да и я не останусь в стороне.

– Вы хотите сказать, что я могу отправиться в плавание на яхте без горничной?

– Разумеется, – ответил герцог. – На яхте совершенно ни к чему излишне наряжаться, ибо там, я надеюсь, никто не собирается приглашать нас на прием. Поэтому, если вы будете выглядеть немногим хуже, чем на балу при дворе, вас осудят только рыбы и я.

Наступило недолгое молчание, и через мгновение Магнолия ответила:

– Я знаю, вы… будете надо мной смеяться… сочтете это забавным… но мне раньше никогда не позволяли… одеваться самой.

– В таком случае вы откроете для себя много нового, – заметил герцог.

Итак, важная американская горничная, недовольно ворча, осталась на берегу, а герцог был уверен, хотя и держал свое мнение при себе, что Магнолия в восторге от собственной самостоятельности.

По утрам он слышал, как она одевается у себя в каюте, а потом выходит на палубу.

Она укладывала волосы точно так же, как в ночь после свадьбы, когда хотела сбежать, и, по мнению герцога, ей очень шла такая простая прическа.

Служба в армии научила герцога подмечать малейший беспорядок в одежде, и время от времени он видел, что платье Магнолии неправильно застегнуто на спине или ленты шляпки завязаны не так, как нужно, но помалкивал.

После двух дней плавания он готов был признать, что любой беспорядок в одежде Магнолии с лихвой компенсировали ее горящее от возбуждения лицо и сияющие глаза.

Зная привычки отца, герцог не был удивлен, обнаружив на «Вервольфе» – так называлась эта моторная яхта – все хитроумные приспособления и предметы роскоши, которые только можно уместить на судне таких размеров.

Яхта была великолепно обставлена, и в каждой каюте, как и ожидал герцог, стояли удобные двуспальные кровати.

Герцог предложил Магнолии занять каюту владельца, но она предпочла другую, расположенную по соседству. Эта каюта, оформленная в розовых тонах, больше соответствовала женской натуре; едва увидев ее, Магнолия воскликнула:

– Как она похожа на розу!

И тут же она с тревогой взглянула на герцога.

Он понял, что Магнолия вспомнила о тех тысячах роз, что посыпались с неба во вреЖя свадьбы, и теперь боится, что упоминание о них вновь приведет его в ярость.

Поэтому он поспешил ответить:

– Я сказал, что вы можете выбрать каюту по вашему вкусу, а эта, напоминающая вам цветок, будет служить отличным фоном для вашей красоты.

Это был комплимент, и герцог знал, что Магнолия в эту минуту думает, как к нему отнестись. После недолгой паузы она сказала:

– В таком случае я займу эту каюту.

На «Вервольфе» был кок-китаец, весьма искусный в своем ремесле, и, пока яхта шла вдоль французского побережья, герцог не без смущения ловил себя на том, что ему начинает нравиться этот комфорт.

Капитан был рад приезду герцога, поскольку считал, что длительные стоянки и отсутствие владельца яхты действуют на матросов разлагающе.

Год назад прежний герцог устроил на борту «Вервольфа» две шумные вечеринки, и с тех пор, поскольку он больше не появлялся, капитан начал беспокоиться, что яхту хотят продать.

Герцог не стал говорить ему, что именно так он и собирался сделать и даже сейчас не совсем уверен, что яхта ему нужна и в дальнейшем.

Но восторг Магнолии и то удовольствие, которое она получала от перспективы побывать в Греции и, возможно, в Константинополе, наводили герцога на мысль, что яхта сыграет немаловажную роль в устройстве их семейного счастья.

В глубине души он уже сознавал, что стремится к счастью такого рода, и понимал, что смешно продолжать ненавидеть богатство, принесенное Магнолией, вместо того чтобы принять его если не с радостью, то по крайней мере с благодарностью.

Особенно радовало его то обстоятельство, что теперь, спустя неделю после свадьбы, он полностью убедился в том, что его жена гораздо умнее и образованнее, чем казалось на первый взгляд.

И без подсказки леди Эдит он знал, что ни одна английская девушка не сумела бы поддержать беседу на темы, которые они с Магнолией обсуждали едва ли не ежедневно.

Она не обманывала его, когда говорила, что много читает.

Правда, на борту яхты не было ни одной книги – чему герцог, надо сказать, ничуть не удивился, зная, что его отец интересовался изучением не книг, а человеческого рода, причем преимущественно его женской половины.

Поэтому незадолго до отъезда он посетил крупнейший книжный магазин в Ницце и скупил там едва ли не все книги, которые так или иначе могли показаться Магнолии интересными.

Ее восторг послужил ему наивысшей наградой.

– Неужели вы сделали это ради меня? – воскликнула она.

– Я подумал, что мы сможем приняться за чтение, когда у нас иссякнут темы для бесед, – ответил герцог.

Магнолия тихонько засмеялась:

– Другими словами, вы хотите сказать, что подсунете мне книгу, когда вам надоест отвечать на мои вопросы?

– Я об этом еще не думал, – улыбнулся он, – но, несомненно, идея недурная.

Она посмотрела на книги, которые выбрала из груды сваленных на пол каюты томов, и, слегка запинаясь, спросила:

– А вы… действительно ничего не имеете против того… что я так любопытна?

– Я с удовольствием рассказываю вам все, что мне известно, – ответил герцог. – Единственное, чего я боюсь, так это огорчить вас, не зная ответа на тот или иной вопрос или ответив неверно.

– Мне очень интересно говорить с человеком, который столько сделал… сам, – серьезно произнесла Магнолия.

Она помедлила, словно подыскивая подходящие слова, и продолжала:

– Папа объехал весь мир, но он интересовался только картинами, а не людьми, и поэтому все, что вы мне рассказываете, и все, что вы делали в своей жизни, сильно отличается от того, что я слышала раньше.

– Мне кажется, вы скоро поймете, – возразил герцог, – что важно жить своей жизнью, а не получать сведения из вторых рук, не важно из чьих – моих или отцовских.

Она воззрилась на него так, словно такой взгляд на жизнь был для нее открытием, а герцог продолжал:

– Вы становитесь самостоятельной женщиной, и все, к чему вы привыкли за ваши восемнадцать лет, осталось позади.

– Когда вы так говорите, мне становится немного страшно, – Магнолия поежилась. – Но мне здесь нравится, и я с нетерпением жду, что еще я увижу завтра, послезавтра и послепослезавтра.

– Вот это правильное отношение к жизни, – одобрил герцог. – Пожалуй, в этом она и заключается.

Магнолия обдумывала услышанное весь день, а вечером, за ужином, внезапно спросила:

– Что чувствует человек, когда попадает в опасное положение?

Герцог на минуту задумался.

– Если вы имеете в виду битву, когда вы стоите лицом к лицу с врагом, то – возбуждение, смешанное со страхом.

– Со страхом! – воскликнула Магнолия. – Мне казалось, мужчинам незнакомо это чувство.

– Любой человек боится быть раненым или убитым, – ответил герцог. – Но солдат приучается контролировать себя и в большинстве случаев умеет заглушить свой страх.

Магнолия подумала немного и произнесла:

– Значит, дисциплина служит для того, чтобы учиться самоконтролю?

– Во всяком случае, для этого тоже.

И словно поняв, о чем она думает, герцог с улыбкой добавил:

– Весьма прискорбно, когда чувства, которые дисциплина призвана обуздать, выходят из-под контроля и становятся достоянием глаз окружающих.

Ему было ясно, что сейчас они оба думают о том, что во время свадьбы он сам плохо контролировал свои; смеясь одними глазами, он заметил:

– По крайней мере я не спрятался под скатерть. Магнолия радостно рассмеялась.

– Это было бы недостойно вас. Нет, вы стояли вытянувшись в струнку, как подобает солдату. А глаза ваши метали молнии, и сердце тоже, я полагаю.

– Вы заставляете меня краснеть, – проворчал герцог.

– Я несправедлива к вам, – быстро добавила Магнолия. – Не думаю… чтобы кто-нибудь из гостей понял… каковы были ваши истинные… чувства.

– Тем не менее я это запомню, – возразил герцог, – ив следующий раз при подобных обстоятельствах постараюсь не попадаться вам на глаза.

Магнолия опять рассмеялась и спросила:

– Вы что, предлагаете нам сыграть еще одну свадьбу?

– Боже упаси! – полусерьезно воскликнул герцог. – Но ведь ваша мамочка захочет отпраздновать годовщину нашей свадьбы, а возможно, и….

Он осекся, обнаружив, что чуть было не сказал «крестины», и подумал, что при нынешнем положении вещей у него вряд ли есть надежда услышать перезвон колоколов, по давней традиции возвещающий, что в семействе Вернов родился наследник.

И конечно, не будет ни фейерверков, ни праздника для работников и арендаторов, который неизменно устраивался в честь совершеннолетия наследника.

И внезапно он понял, что, несмотря на увлекательные беседы и дружбу, возникшую между ними за последние несколько дней, их брак все равно остался подделкой. Герцог поставил на стол бокал и, положив ладонь на руку Магнолии, изменившимся голосом произнес:

– Мне необходимо очень серьезно поговорить с вами, Магнолия.

Она сразу же, как это бывало и раньше, догадалась, о чем он думает, вскрикнула, отдернула руку и встала:

– Нет… нет… нам… нам не о чем говорить… не о чем… я хочу пойти на палубу….

Боясь, что он остановит ее, Магнолия выскочила из-за стола и, схватив со стула легкую шаль, которая так шла к ее платью, выскользнула из салона, прежде чем герцог успел встать со своего кресла.

Он слышал, как она взбегает по трапу, но не сделал попытки ее догнать. Вместо этого он крепко сжал зубы и обозвал себя нетерпеливым болваном.

Только потому, что Магнолия так беззаботно и искренне разговаривала с ним после выхода в море, он почти забыл о ее страхе.

Он слишком опрометчиво решил, что начал ей нравиться, и в результате ему предстоит начинать все сначала: снова завоевать ее доверие, снова убедить ее, что он друг, а не враг.

Он хорошо знал, как этого достичь, но все равно ситуация представлялась ему крайне тревожной.

Долго ли будет продолжаться эта игра?

Герцогу было понятно, почему Магнолия отвергла его сразу же после их скоропалительной свадьбы. Но удастся ли ему когда-нибудь добиться того, что она увидит в нем законного мужа… и даже любовника?..

Последнее слово, внезапно возникшее у него в голове, сразило его наповал.

Герцог вдруг осознал, что, если говорить начистоту, он уже давно желает Магнолию.

В самом деле, надо быть слепым и глухим, чтобы остаться равнодушным к ее красоте, к неизъяснимому очарованию ее мягкого и тихого, словно дыхание, голоса.

Этот голос отличался от голосов других женщин, которых герцог встречал на своем пути; музыка, звучащая в нем, делала любую беседу, даже самую серьезную, изысканной, или лучше сказать, чарующей.

Ему нравилось, как она двигается, нравилась та грация и гордость, с которой она несла свою маленькую головку на длинной лебединой шее.

«Она очаровательна! – думал герцог. – И, черт побери, она – моя жена!»

Он клял себя не только за то, что был нетерпелив, но и за то, что слишком легко поддался влиянию юга и солнца, а главным образом, ощущению того, что находится наедине с желанной женщиной.

«Бог знает, каким бесчувственным чурбаном я должен быть, чтобы не возжелать ее», – пытался оправдаться герцог.

В то же время он понимал, что в своих попытках завоевать сердце Магнолии проявил излишнюю торопливость, но ведь ему еще никогда не приходилось этого делать.

В прошлом победа всегда доставалась ему без особых усилий. Более того, ему казалось, что женщина должна быть счастлива оттого, что он обратил на нее внимание.

Но в отношениях с Магнолией все складывалось совершенно иначе, и он оказался настолько глуп, что вновь напугал ее, тем самым еще больше усложнив свою задачу.

Он осознал вдруг, что проводит кампанию, которая ему совершенно в новинку, и ему придется применять тактику, с которой почти незнаком.

Герцог принялся разрабатывать план операции, которая, как он догадывался, будет весьма затяжной и вовсе не гарантирует полной победы.

А вдруг вместо того, чтобы понравиться ей, он вызовет в ней такую ненависть, что, вернувшись в Англию, Магнолия сбежит от него, как уже пыталась сбежать в ночь после свадьбы?

Он подумал о позоре и неприятностях, которые за этим последуют, и о том, как пуста и холодна станет его жизнь – настолько, что он даже сейчас задумался, а нужна ли она ему будет вообще.

Герцог был не из тех, кто, будучи женат, увивается за каждой юбкой.

Он всегда считал это не только предательством, но и несправедливостью, ибо женщина лишена возможности получать запретные удовольствия, доступные мужчинам.

Он всегда испытывал отвращение, слыша слова:

– Моя жена? Она у меня в деревне, как в сейфе!

Он знал мужчин, которые все свободное время отдавали поиску развлечений, и давным-давно поклялся себе, что не станет таким, как они, когда женится, тайным любовным связям не будет места в его жизни.

Он вспомнил об этом и тут же подумал, что леди Эдит назвала бы эту позицию еще одним устаревшим идеалом.

Тем не менее менять ее герцог не собирался. Вместе с тем он был достаточно практичен, чтобы понимать – жизнь с женой, не желающей делить с ним ложе, будет бесцельной и одинокой.

Мужчине необходима женщина, и, раз уж герцог теперь не сражается на северо-западной границе, он вынужден искать себе женщину здесь, в Англии.

Более того, раз он уже женился, герцог хотел жить с семьей в замке, чтобы там звенели детские крики и детские комнаты, в которых вырос он сам, снова использовались по назначению.

И тогда через несколько лет он станет учить своего сына стрелять и ездить на лошади, а дочери будут расти такими же красивыми, как их мать.

Раньше он об этом не думал, но теперь твердо знал, что странная, хрупкая и какая-то неземная красота Магнолии, безусловно, добавит привлекательности женщинам рода Вернов.

Но это случится, только если она станет ему женой не на бумаге, а по-настоящему.

Чувства захлестывали его подобно неистовому потоку.

Черт побери, он хочет ее! Он хочет прижать ее к себе, хочет почувствовать, как она трепещет уже не от страха, а от желания. Хочет вынуть заколки из ее волос, чтобы они рассыпались по ее белым плечам.

Он хочет целовать ее мягкие невинные нетронутые губы, хочет почувствовать их своими губами.

Герцог отодвинул бокал: при таком наплыве чувств в алкоголе не было нужды.

И когда он уже собрался идти на палубу, чтобы найти Магнолию, за дверью послышались ее шаги.

Она шла к себе в каюту, и герцог понял, что сегодня он больше ее не увидит.

На протяжении всего следующего дня герцог чувствовал, что между ним и его женой вновь выросла невидимая стена, исчезнувшая было, когда они покинули Виллафранс.

Он заставлял себя весело и непринужденно болтать о разных вещах и усиленно делал вид, будто вчера за ужином ничего особенного не произошло.

К концу дня ему показалось, что в глазах Магнолии вновь засветилось доверие и страх опять покинул ее.

Но полной уверенности в этом у него не было.

Теперь, разобравшись в своих чувствах к Магнолии, герцог думал, что с каждым поворотом головы, с каждым движением рук, с каждой вспышкой солнечного света в ее волосах она кажется ему все прекраснее и прекраснее.

Чувство это росло и крепло в нем с каждым днем, а яхта тем временем достигла берегов Италии и вошла в Ионическое море.

Именно тогда, когда солнце палило так сильно, что после полудня невозможно было делать ничего, кроме как отдыхать под тентом, натянутым над палубой, герцог окончательно убедился, что безумно влюблен в собственную жену.