Текст книги "Доллары для герцога"

Впрочем, ее разум услужливо говорил, что это вполне объяснимо.

Герцог был не только самым красивым из всех мужчин, которых она видела в жизни, но и самым добрым, самым нежным и самым надежным защитником.

Магнолия понимала, что ни один человек, включая отца, не смог бы уговорить ее пройти по карнизу в несколько дюймов шириной, не закричав от страха, когда любой неверный шаг означает неминуемую смерть.

Герцог заставил ее поверить ему, и, как думала сейчас Магнолия, любовь к нему не позволила ей ни на секунду в нем усомниться.

– Он… чудесный! Великолепный! – повторяла она снова и снова, чувствуя, как безумно бьется ее сердце – совершенно иначе, чем билось оно во время побега.

Дверь каюты открылась, но, с нетерпением повернув голову, Магнолия увидела, что это вовсе не герцог, а Джарвис.

– Его светлость шлет вам привет, ваша светлость, но шеф-повар с минуты на минуту должен приготовить питательнейший бульон, и его светлость спрашивает, может ли он выпить его здесь вместе с вами.

– Да… конечно! – с восторгом воскликнула Магнолия.

Джарвис исчез, и появился через минуту с подносом, на котором стояла супница с бульоном и чашки; рядом с ними, в ведерке со льдом, покоилась бутылка шампанского.

Он поставил все это на стол перед кроватью, и Магнолия решила пить бульон как можно медленнее, чтобы муж оставался с ней как можно дольше.

– Его светлость принимает ванну, – как-то на удивление по-домашнему сказал Джарвис и вышел из каюты.

Когда дверь открылась в следующий раз, в каюту вошел герцог.

Он снял испачканную во время бегства одежду, и теперь на нем был длинный халат из темно-синего шелка, а на шее – шелковый платок, который, по мнению Магнолии, не слишком ему шел; волосы герцога были еще немного влажными.

Магнолия была так рада видеть его, что совсем забыла о том, как выглядит сама.

Она даже не подозревала, что, лежа на покрытой розовым покрывалом кровати с распущенными светлыми волосами, раскиданными по плечам, и глазами, которые, казалось, занимали все лицо, могла свести с ума любого мужчину, хотя и выглядела при этом нереальной.

– Вы уже полностью пришли в себя? – обычным глубоким голосом спросил герцог, подходя к кровати.

– Да… благодарю вас.

– Джарвис сказал мне, что вы потеряли сознание.

– С моей стороны… это было, наверное, глупо… но я боялась, что вас… могут застрелить.

После недолгой паузы герцог спросил:

– Значит, вы беспокоились обо мне?

– Да… я была просто уверена, что они… захотят убить вас… потому что вы оказались умнее… и сбежали от них.

– Да, они отступили! – с удовольствием сказал герцог. – И мы точно ранили, если не убили, двоих из них.

Говоря это, он налил бульона Магнолии, а потом и себе.

Магнолия не чувствовала голода и пила бульон только потому, что этого хотел герцог. Она сделала всего несколько глотков и поставила чашку на столик возле кровати.

Герцог пил бульон, не спуская с Магнолии глаз, и она вдруг почувствовала какое-то странное смятение.

И одновременно, только потому, что он был рядом, был в безопасности, она ощущала непонятную радость, от которой вся каюта преобразилась, словно была залита солнечным светом.

Герцог допил бульон и произнес:

– Я даже вообразить не мог… даже в кошмарном сне не мог представить, что мы попадем в такую жуткую ситуацию! Но мы выбрались из нее, и, осмелюсь сказать, с честью; теперь мы должны выпить за наше здоровье.

И тут же появился Джарвис, который унес супницу с чашками, оставив только шампанское.

Герцог наполнил бокалы и протянул один Магнолии, а другой взял в правую руку и высоко поднял.

Их взгляды встретились, и он очень тихо сказал:

– За самую храбрую женщину, которую я когда-либо знал!

Магнолия почувствовала, как кровь приливает к ее щекам, но ответила:

– За самого… храброго мужчину… который… спас нас!

Глаза ее сияли, а черные ресницы подчеркивали белизну щек; она отпила шампанского, и сердце ее вспорхнуло, как птица, когда герцог присел на краешек кровати и посмотрел ей прямо в лицо.

– Я хотел сказать вам, – начал он, – что вы были великолепны. Мне кажется, в мире не найдется другой женщины, которая в столь жутких обстоятельствах не издала бы ни стона, ни крика, и даже ни одного протеста или жалобы.

Он говорил с такой непривычной для нее интонацией, что Магнолия почувствовала, что на глаза у нее набегают слезы.

Ей было необыкновенно приятно, что он так думает о ней, хотя только благодаря ему им удалось бежать и именно он нес ее на руках, потому что сама она не смогла бы бежать. Если бы он не был таким сильным, их бы легко схватили и сейчас они находились бы в совершенно ином положении.

– Нет, это вы… были великолепны! – повинуясь порыву, воскликнула она.

Герцог поставил бокал на столик.

– Трудно найти верные слова, чтобы передать вам мои чувства, – сказал он. – Я очень боюсь опять испугать вас, Магнолия.

– С сегодняшнего дня… мне кажется, – прерывисто произнесла она, – мне… никогда не будет страшно… пока вы со мной.

– Мне хотелось бы верить, что это правда, – отозвался герцог, – но я говорю не о страхе перед разбойниками, а о страхе передо мной!

Краска залила щеки Магнолии, делая ее еще прекрасней, и она вздрогнула, но на сей раз, как показалось герцогу, не от страха.

Он продолжал очень тихо:

– Если бы вы не были богатой наследницей и в данную минуту были еще не замужем, я бы умолял вас, если нужно, даже встав на колени, стать моей женой!

В его голосе звучали страсть и отчаяние заядлого игрока, который поставил все, что имеет, на одну карту и теперь возносит мольбу, чтобы выпала нужная.

Спустя несколько минут, показавшихся герцогу годами, Магнолия ответила:

– Если бы вы… не были… герцогом и у вас не было бы… ревнивой жены… я бы ответила… «Да».

Герцог перевел дыхание.

– А моя жена ревнива?

– Очень… очень ревнива! Она никогда… никуда… вас… не отпустит.

Герцог придвинулся ближе.

– Дорогая моя! Моя любимая! – он задыхался. – Неужели то, что ты говоришь, действительно правда?

Магнолия молчала, не в силах найти слов, и он изменившимся голосом воскликнул:

– Ради Бога, Магнолия, не играй со мной! Я так отчаянно люблю тебя, что в голове у меня все перепуталось. Но я не перенесу, если ты снова со страхом отвернешься от меня. Я сделаю все, что ты захочешь, но умоляю тебя, попробуй поверить мне.

Магнолия взглянула на него; их лица почти соприкоснулись.

– Я… верю тебе… – прошептала она. – И… и… я… я люблю тебя!

Герцог издал нечленораздельный звук, и руки их встретились.

– Это правда? – вопрошал он. – Ты действительно это хочешь сказать? Ах, моя дорогая, когда я бежал, прижимая тебя к груди, мне казалось, что я бегу навстречу нашему счастью.

– Мне… тоже так казалось. Я слышала стук… твоего сердца… и хотела… чтобы ты прижал меня к себе… сильнее и… еще сильнее.

– Это именно то, что я собираюсь сделать сейчас. Он обнял ее, затем медленно, очень медленно, словно все еще боясь испугать ее, отыскал губами ее губы.

Целуя ее, он почувствовал, что губы ее мягки, свежи и невинны, и от этого испытал наслаждение, равного которому он не испытывал ни разу в жизни.

Для Магнолии же этот поцелуй был именно олицетворением того, чего она так страстно желала, к чему стремилась, и, как она думала, стремилась тщетно.

Это была любовь, как не однажды ей говорили, недоступная для нее любовь, к которой ее деньги не имели никакого отношения.

В эту минуту, когда герцог целовал ее, она отдавала ему душу и сердце и знала, что он отвечает ей тем же.

Он был так близко, что Магнолия чувствовала, что перестает быть собой и становится частью его, а он становится ее частью.

Его губы стали требовательнее, и ей показалось, что он унес ее прочь к вершине одинокой горы, что мир отступил и остались лишь звезды, небо и они двое.

Ей хотелось прижаться к нему как можно сильнее, и, когда он наконец поднял голову, Магнолия голосом, звенящим от счастья, воскликнула:

– Я… люблю тебя… я люблю… тебя!

– И я тебя люблю, дорогая, – ответил герцог. – Я люблю тебя, потому что ты – самая очаровательная женщина, которую я когда-либо видел, и мне кажется, что мы были предназначены друг другу с самого начала времен.

– Как я… хотела бы в это верить, – прошептала Магнолия. – И не имеет никакого значения… кто мы… и чем владеем… ведь правда?

Герцог понимал, как важен для нее этот вопрос.

– Я бы любил тебя так же, как и сейчас, – заверил он, – если бы ты родилась в лачуге и не имела ничего, кроме этих восхитительных, очаровательных губ.

Он вновь поцеловал Магнолию – словно унес ее еще выше, с вершины горы к самим звездам, и их окутало божественное сияние.

– Я… люблю тебя, – вновь повторила она, как только смогла заговорить, – и хотела бы, чтобы ты… не был герцогом… тогда мы смогли бы жить в маленькой хижине где-нибудь в горах… я ухаживала бы за тобой… доказывала тебе… что для меня нет никого дороже тебя… такого умного… и такого храброго.

– Ты действительно считаешь меня храбрым? – спросил герцог.

Он заглянул в глубину ее глаз, в которых светилась любовь, и добавил:

– Ты – самая прекрасная женщина из всех, кого я встречал, и, кроме того, ты – самая храбрая и самая умная. И теперь тебе предстоит стать самой-самой еще на одном поприще.

– И… на каком же?

– Быть самой любимой! Мне нужна твоя любовь, Магнолия! Я не могу представить своего существования без тебя!

– Я… твоя… полностью твоя, – со страстью в голосе ответила она. – Я хочу… принадлежать тебе… быть с тобой… всегда… чтобы ты защищал меня… как тогда… когда переносил меня через эту ужасную пропасть!

– В будущем я буду защищать тебя куда лучше, чем до сих пор, – уверенно пообещал герцог.

– Возможно… все… что произошло… было к лучшему… из-за этого я поняла, что… я люблю тебя. Когда я подумала, что разбойники… могут тебя убить… я почувствовала… что, если ты умрешь… жизнь для меня… потеряет всякий смысл.

– Моя драгоценная! Моя дорогая! – воскликнул герцог. – С моей стороны было очень глупо и безответственно не подумать, что в таких диких местах непременно должны быть бандиты, которые только и ждут честных людей.

– Я… не боюсь их… когда со мною ты.

– Я никогда больше не допущу, чтобы ты чего-нибудь испугалась, – сказал герцог. – И меня в том числе.

– Я… испугаюсь… только если ты… рассердишься на меня.

– Как я могу рассердиться на такую прелестную женщину!

– Тебя… например… могут расстроить… еще тысячи роз.

Герцог расхохотался:

– Тогда я заставлю тебя заплатить за них тысячи поцелуев!

– Мне это понравится.

Магнолия обвила его руками и привлекла к себе, но вместо поцелуя в губы, которого она ожидала, он поцеловал ее в шею и почувствовал, как дрожь, рожденная новым, неизведанным ощущением, пробегает по ее телу.

Он целовал ее, пока дыхание ее не стало прерывистым, ресницы не отяжелели и она не откинулась на подушки.

Магнолия уже перестала думать о том, что она чувствует, она лишь ждала его поцелуев, волнующих, странных, превышающих все, что она рисовала себе в мечтах.

– Я люблю тебя, Магнолия! – воскликнул герцог низким охрипшим голосом. – И я хочу тебя, дорогая, я хочу, чтобы ты стала мне настоящей женой! Но я не сделаю ничего, чего ты не захочешь.

– Я… я хочу быть… ближе к тебе, – прерывисто шептала Магнолия. – Намного… намного ближе… пожалуйста… дорогой… любимый Сэлдон… сделай меня своей женой… своей настоящей женой.

Герцог разразился ликующим криком. Он погасил все свечи, кроме одной, и, скинув халат, нежно обнял Магнолию.

– Теперь уже поздно спрашивать, моя ненаглядная, – сказал он, – но я обещал, что не прикоснусь к тебе, пока ты сама этого не попросишь.

Магнолия рассмеялась счастливым смехом, и остатки робости окончательно покинули ее. Прижавшись к герцогу еще сильнее, она прошептала:

– Прикоснись ко мне… пожалуйста, прикоснись ко мне… только, Сэлдон…

– Только… что?

– Это чувство… оно так необычно… Это желание…

– Я очень хочу, чтобы ты его испытывала, – ответил герцог. – Но если я пробуждаю в тебе желание, моя прекрасная маленькая женушка, то ты доводишь меня просто до безумия.

Его голос был низким от страсти, но он достаточно владел собой и добавил:

– Я буду очень нежен. Но если тебе станет страшно, ты должна мне сразу об этом сказать.

Говоря это, он спустил с плеч Магнолии ночную рубашку и осторожно коснулся ее груди.

– Я люблю… тебя! – воскликнула Магнолия. – Я люблю тебя… и все… что ты сделаешь… будет прекрасно… будет… божественно.

– Я люблю тебя! Я тебя обожаю! Я боготворю тебя! – шептал герцог.

И сердца их слились в одно, и его поцелуи были поцелуями бойца, завоевателя, вступившего в бой с несметными полчищами и одержавшего победу над ними.

И еще он был очень нежен, нежен, но настойчив, и она подчинялась велениям его губ, его рук, его тела.

И любовь вознесла их на волнах упоения к звездному небу, и казалось, что в мире не существует более ничего, кроме мужчины и женщины, соединившихся сейчас, чтобы оставаться вместе во веки веков.