Текст книги "Молитва любви"

Герцог не только славился своими любовными похождениями, но и являлся владельцем нескольких скаковых лошадей. Он был извечным соперником графа на мало-мальски престижных скачках. На данный момент оба владельца шли «ноздря в ноздрю» и сказать, кто кого опережал, было нельзя. Однако что касается леди Миртл, тут-то уж его сиятельство мог поздравить себя с безоговорочной победой! Покидая леди Миртл в предрассветные часы, граф знал, что она взволнованно предвкушает, как нынешним вечером они встретятся вновь.

– Пока Артур в отъезде, – промурлыкала она, – и я обещала его светлости отужинать с ним.

– Если вы сделаете это, – заявил граф привлекая ее к себе, – то я буду всю ночь распевать серенады под вашим окном, что, вне всякого сомнения, помешает вашему визитеру. А лучше я попросту пристрелю его при попытке войти к вам в дом.

Если леди Миртл и хотела что-то возразить, это ей не удалось по причине того, что его сиятельство заткнул ей ротик страстным и требовательным поцелуем. Он знал, что на сей раз выиграл Золотой кубок, или, иными словами, заполучил самую восхитительную и притягательную красотку во всем beau monde[1]1
  высшем свете (фр.)


[Закрыть]

«Можно считать, что я квит с Фавершемом, который выиграл у меня на прошлых скачках в Эпсоме», – подумал граф как раз в ту минуту, когда вошел Уодкинс и возвестил:

– Мисс Джина Борн, милорд.

Глава 2

Разглядывая входящую в кабинет Джину, граф приятно удивился. Он знал, что Уодкинс не страдает страстью к преувеличиванию, и вполне ожидал увидеть миловидное личико, но вошедшая девушка была более чем хороша. От графа не ускользнуло, что гостья чувствует себя несколько неловко, и он двинулся ей навстречу, улыбаясь той самой приветливой улыбкой, которую большинство женщин находило неотразимой.

– Рад видеть вас, мисс Борн. Насколько я понимаю, вы пришли по объявлению.

Прежде чем ответить, Джина сделала реверанс.

– Я прочла объявление в «Таймс»… некоторое время назад… Милорд, и я подумала, что, может быть, подойду… – проговорила она слегка неуверенно.

Чтобы девушка почувствовала себя свободнее, граф предложил:

– Садитесь, пожалуйста, и я расскажу вам, что мне требуется.

Если графа внешность Джины порадовала, то и она испытала на его счет такое же чувство. Почти всю жизнь Джина провела в деревне и общалась только с друзьями отца, которые были либо одного с ним возраста, либо старше, и теперь она была приятно удивлена, увидев графа – не только молодого, но и еще красивого. И одет он был весьма прилично.

Когда граф сел рядом с Джиной, она вдруг поняла, что еще не встречала никого столь мужественного и элегантного. Девушка и сама не могла бы выразить в словах свои чувства, но то, что рядом с ней был настоящий мужчина, было вне всякого сомнения, и это ее пугало.

Отец с матерью постоянно брали ее на различные приемы, и поэтому Джина почти никогда не испытывала смущения в обществе, но в графе было что-то подавляющее. Пожалуй, совсем не таким представляла она себе своего работодателя.

Девушка сидела на краешке красной кожаной софы, положив руки на колени, и смотрела на графа, который не мог до конца поверить в реальность происходящего.

Примерно на минуту в кабинете воцарилась тишина. Наконец граф поинтересовался:

– Я надеюсь, вы не разыгрываете со мной какую-нибудь милую шутку?

– Какую шутку? – недоуменно переспросила Джина.

Ее удивление было столь заметным, что граф уже подумал было, что ошибся, однако полной уверенности у него еще не было. После недолгого молчания он продолжил:

– Я хочу сказать, вы не выглядите как человек, которому важно получить работу. И я спрашиваю себя, уж не актриса ли вы, играющая эту роль с легкой руки кого-нибудь из моих приятелей?

Мысль показалась Джине настолько оригинальной, что она не удержалась от смеха, который, надо сказать, прозвучал довольно мило.

– Смею вас уверить, милорд, – проговорила она, – что я очень хочу стать компаньонкой для юной леди, если, конечно, это возможно.

– В таком случае, мне, вероятно, следует извиниться за мои подозрения, – произнес граф.

– Вы, наверное, хотели сказать, что я веду себя не так, как следует себя вести… при приеме на работу… но дело в том… что раньше я не пробовала наниматься на работу.

– А почему вы решили попробовать устроиться на работу сейчас? – поинтересовался граф.

Джина отвела взгляд, и он понял, что она подыскивает подходящий ответ.

– Я сирота… милорд, – наконец решилась она, – и мне на самом деле… некуда идти.

– Ну надо же! – посочувствовал граф. – Однако у вас, вероятно, есть какие-то родственники?

Будучи от природы наблюдательным, граф не мог не заметить, что его гостья слегка вздрогнула.

– У меня нет никого… с кем я могла Вы быть счастлива, – нерешительно ответила Джина.

– И вы надеетесь обрести счастье, став компаньонкой?

Девушка улыбнулась:

– Это зависит прежде всего от того, чьей компаньонкой я стану. Но я думаю, что если это будет девушка моего возраста, то все не так страшно.

Наблюдая за Джиной, граф никак не мог избавиться от своих подозрений, ибо чувствовал: что-то она скрывает. Однако придраться более было не к чему, и граф перешел к делу:

– Позвольте мне объяснить, что от вас требуется. Моя племянница, чьим опекуном я являюсь, живет в деревне, потому что ее состояние не позволяет ей наслаждаться лондонской жизнью.

– Вы хотите сказать, что у нее слабое здоровье? – уточнила Джина.

– Можно сказать и так, – согласился граф, – но на самом деле, по некой причине, которую не могут объяснить ни врачи, ни я, моя племянница слишком апатична и ничем не интересуется.

Легкая тень пробежала по его лицу.

– Я полагаю, что прежде всего ее необходимо вывести из апатии. А тогда я смогу привезти ее в Лондон и представить в свете.

– Я понимаю, – заверила его Джина, – и я чувствую, что смогу помочь ей… если, конечно… вы позволите мне… сделать это.

– Не вижу причины, по которой вы не смогли Вы этим заняться, – сказал граф, – если только вы не находите скучной деревенскую жизнь.

– О нет! – воскликнула Джина. – Я обожаю деревню. Я почти всю жизнь провела там.

Его сиятельство удивленно поднял брови:

– Тогда вам, наверное, нравится верховая езда?

Он заметил луч оживления на лице девушки.

– Можно ли мне надеяться, что я смогу совершать конные прогулки с вашей племянницей? – быстро спросила она.

– О да, разумеется, – улыбнулся граф. – Надеюсь, вам удастся приобщить ее к верховой езде.

Джина подумала, что, если это условие ее найма, она сделает все от нее зависящее, чтобы племянница графа получала от верховой езды такое же удовольствие, как и она сама.

Словно прочтя ее мысли, граф сказал:

– Я полагаю, что «Монастырский очаг» вполне пригоден для сносной жизни в деревне. Как скоро вы сможете туда отправиться?

– О! – восхищенно воскликнула Джина. – Значит ли это, что вы меня нанимаете?

– Ну а почему бы нет? – пожал плечами граф. – Я спешу. Моей родственнице, леди Мэри Инглтон, которая присматривала за нашей подопечной, пришлось уехать. И таким образом, вы займете ее место, если, конечно, ваши рекомендательные бумаги в порядке.

Джина обмерла. Только сейчас до нее дошло, что, откликнувшись на объявление, она и не подумала о рекомендациях. А любой, к кому граф обратится для проверки рекомендаций, удивленно спросит, почему это ее дядя за ней не смотрит.

Джине и в голову не пришло, что беспокойство в ее взгляде говорило само за себя, а его сиятельство решился высказать предположение:

– Я усиленно подозреваю, мисс Борн, что вы от кого-то скрываетесь, и что меня интересует более всего, так это – от кого? По-видимому, здесь не обошлось без мужчины?

Джина глубоко вздохнула и прошептала испуганным голоском:

– Неужели вам так необходимы мои рекомендации?

– Это обычная процедура.

Па мгновение Джине пришла в голову мысль, что ей удастся убедить доктора Эмерсона или еще кого-нибудь из друзей отца и матери сохранить в тайне ее происхождение. Но она тут же поняла, что из этого ничего не выйдет. Она чувствовала себя как Ева, которую изгнали из Рая. «Это абсолютно безнадежно, – подумала девушка. – Мне придется вернуться в „Башни“ и работать на дядю Эдмунда». Ее глаза сделались такими несчастными, что граф спросил:

– Что вас так огорчает? Скажите же, почему вы убежали из дома?

Джина до боли в суставах сцепила пальцы в замок.

– Я… я не могу вам сказать, – проговорила она. – И пожалуйста, поверьте мне… я обещаю… я вас не подведу.

– Итак, насколько я понимаю, вы просите меня предоставить вам убежище, – спокойно подытожил граф. – Бы бежите от кого-то, кто сильно вас напугал.

– Я действительно очень напугана, – призналась Джина.

– А если я решусь вам поверить, можете ли вы обещать мне одну вещь? – спросил граф.

В глазах Джины вновь засветилась надежда.

– Вы… нанимаете меня?

– Только если вы мне пообещаете…

– Все что угодно!

– Если вы попадете в беду, если то, от чего вы бежите, станет для вас действительно опасным, обещайте, что придете ко мне и расскажете всю правду.

– Я обещаю… конечно, я обещаю, – быстро ответила Джина. – И не думайте, в этом нет ничего… позорного… или преступного… просто это меня очень тяготит… это темное пятно в моей жизни, которое делает ее такой жалкой… такой…

Ее исполненный страдания голосок весьма тронул чувствительное сердце графа, и он принял решение.

– Отлично, вы дали мне слово и можете уже завтра отправляться в «Монастырский очаг», если это согласуется с вашими желаниями.

Джина не смогла сдержать радостный возглас.

– О! Благодарю вас! Какой же вы замечательный! Я так вам благодарна, так благодарна!

Ее ликование было столь бурным, что его сиятельство решил впредь вести себя несколько осторожнее и поспешил добавить:

– Разумеется, если вы не уживетесь с леди Элис, вам придется уехать, и без обид.

– Башу подопечную племянницу зовут Элис? – поинтересовалась Джина.

– Леди Элис Хенбьюри, ее отец был маркизом, а ее мать приходилась мне двоюродной сестрой. – Джина не смела перебивать графа, а он тем временем продолжал: – Маркиз, будучи неисправимым любителем приключений, погиб в Турции во время землетрясения, однако перед смертью он успел назначить меня опекуном Элис, потому что матери она лишилась еще ребенком.

– Так, значит, она сирота, как и я? – прошептала Джина.

–: Бот видите, как много у вас общего, – заключил граф, не вдаваясь в подробности о том, что маркиз Хенбьюри при жизни был личностью весьма необузданной и не отличался безупречной репутацией. Он разбрасывал деньги направо и налево, и дочери своей не оставил ничего, кроме внушительной стопы неоплаченных счетов.

Б письме, которое граф прочитал после его смерти, маркиз написал следующее: «Вы достаточно богаты, чтобы оплатить мои счета, а заодно позаботиться и об Элис. Она вырастет настоящей красавицей, и я думаю, вам следует через годик жениться на ней. И если вам повезет с женой так, как мне повезло с ее матерью, то вы счастливчик! А жениться-то вам все равно рано или поздно придется, и никто не сможет сказать, что у Элис в жилах течет менее благородная кровь, чем у вас!» Его сиятельство нашел это письмо неподобающим, но чего еще можно было ждать от Уилли? А потому граф смиренно оплатил счета, которые, надо сказать, тянули на весьма кругленькую сумму, и организовал возвращение Элис из Турции, где та была с отцом, на родину в Англию.

Когда граф впервые увидел Элис, он удивился тому, как сильно девушка похожа на свою мать, которая, не успев выйти из монастырского пансиона, сразу же сразила Лондон своей красотой.

Прожив в обществе Элис в «Монастырском очаге» с неделю, его сиятельство пришел к мысли, что перспектива женитьбы на ней не столь уж плоха. С тех самых пор как граф вышел из-под опеки гувернера, его постоянно донимали настойчивыми советами обзавестись женой. До сих пор ему удавалось успешно избегать брачных уз лишь потому, что условия его жизни не предполагали частого общения с девушками: из Итона он сразу же направился в Оксфорд, потом попал в ряды Кавалерии, где и обретался до двадцати пяти лет, когда наконец унаследовал отцовский титул, щедро подкрепленный внушительным состоянием, которое аккуратный отец сберег для него.

Получив деньги, его сиятельство понял, что значит наслаждаться жизнью. За сравнительно небольшое время его скаковые лошади да и все имение стали гордостью графства.

Получить приглашение на прием в «Монастырский очаг» превратилось для его великосветских соседей в вопрос престижа.

Его сиятельство был талантливым организатором, и ни одна деталь ни разу от него не ускользнула. Он хотел для себя самого лучшего, и для удовлетворения этой своей потребности был готов на все.

А Элис в его великолепную жизнь никак не вписывалась. Когда граф уже решил на ней жениться, он строил радужные планы, как его бабушка, графиня Доваджерская, представит молодую жену ко двору.

Бабушка даже обещалась стать для Элис наставницей на время, пока та жила в «Монастырском очаге». Увы, к моменту приезда бабушки в I имение Элис уже ничто в жизни не интересовало.

Сначала граф решил, что виной тому депрессия, вызванная смертью отца, и, приняв во внимание, что Элис вернулась в Англию в ноябре, предположил, что уже к лету она избавиться от тяжести утраты.

Однако, к великому его удивлению, вместо того, чтобы вновь обрести то, что сам он называл радостью жизни, Элис все сильнее впадала в апатию.

Несмотря на это, она по-прежнему оставалась красавицей, и его сиятельство уже решил, в чем представит ее свету в качестве своей супруги.

Драгоценности Инглтонов были хорошо известны, и никто не мог сохранять равнодушный вид, любуясь бриллиантовой диадемой, более внушительной, чем любое украшение у всех жен пэров на открытии Парламента. Это не говоря уже о сапфировом гарнитуре, равного которому не было во всей Англии.

Но Элис ни в малейшей степени не интересовалась драгоценностями, у нее не было желания даже просто на них посмотреть.

Когда граф приглашал к себе в поместье друзей, Элис появлялась ненадолго в начале ужина, а после поспешно удалялась к себе, пока джентльмены курили трубки, а дамы беседовали о своем в другой комнате. Целыми днями Элис оставалась в своих комнатах, избегая общества графа.

«Что вытворяет эта чертова кукла?» – этот вопрос граф уже устал задавать себе, поэтому задал его своему секретарю, а потом и доктору, правда, в более корректной форме. Мистер Уодкинс выдвинул предположение, что Элис не хватает общества ровесников.

– Что вы хотите этим сказать? – довольно резко поинтересовался его сиятельство у секретаря, который не замедлил пояснить свою мысль:

– Дело в том, милорд, что леди Элис еще не исполнилось и восемнадцати, в то время как вы и ваши друзья в некотором роде старше ее. Его сиятельство даже подумал, что ослышался:

– Уж не хотите ли вы сказать, что она считает нас занудами?

Уодкинс примирительно улыбнулся:

– Отнюдь нет, милорд. Я просто предположил, что у нее могут быть какие-либо интересы, свойственные девушкам ее возраста.

Разговор этот завершился тем, что его сиятельство дал указание поместить в «Таймс» объявление, хотя в глубине души полагал, что это лишь пустая трата времени, ибо был искренне убежден, что на подобное объявление могут откликнуться только старые девы неопределенного возраста.

Был еще, конечно, вариант, что объявление привлечет дамочек, желающих подобраться поближе к графу, а таких – слава Богу! – было предостаточно.

Но даже в самых радужных грезах он не мог надеяться на то, что судьба приведет к нему такую очаровательную девушку.

Представляя ее рядом с Элис, граф не мог удержаться от мысленного сравнения обеих девушек с богинями, снисшедшими к нему с Олимпа.

Красота обеих была самобытна. Элис походила на свою мать – такая же жгучая брюнетка, как впрочем и сам граф, и все Инглтоны. По контрасту с волосами кожа ее казалась ослепительной белизны, а глаза были зеленые, как альпийские луга.

Сидящая же перед графом Джина была золотоволосая, как Аврора[2]2
  богиня утренней зари


[Закрыть], глаза ее были цвета летнего неба, и его сиятельство подумал, что появившись в свете вместе, девушки, несомненно, произведут фурор.

Однако в то время как Элис постоянно находилась в состоянии, близком к прострации. Джина, напротив, излучала жизненную силу, словно солнечный луч, играющий всеми цветами радуги в капельке росы.

«Кажется, на меня напало поэтическое настроение», – попробовал подвести итог своим размышлениям граф, но избавиться от мысли, как обе девушки будут смотреться рядом, не смог.

Наконец он позвонил и как можно более нейтральным тоном сказан Джине:

– Все подробности вы сможете обсудить с Уодкинсом. Он же просветит вас относительно денежного содержания. – Он снова протянул руку к звонку, висящему у камина, и Джина быстро произнесла:

– Еще одно слово, милорд…

– Слушаю вас.

– Можно… можно, нянюшка поедет со мной? Она была со мной с тех пор, как я родилась… И она не захотела покинуть меня… даже если б я смогла дать ей пенсию…

– Выходит, у вас совсем нет денег?

– Нет… И я не могу оставить нянюшку. – В ее словах было столько искренности, что граф снова невольно проникся к ней сочувствием.

– Полагаю, ваша нянюшка вполне сможет быть при вас горничной? Если так, то вы можете взять ее с собой.

У Джины стало так легко на душе, что она вся словно засветилась от радости:

– Я просто не знаю, как вас благодарить!

Граф улыбнулся и, в очередной раз протянувшись к звонку, заметил:

– Вы уже заранее уверены, что будете счастливы в «Монастырском очаге», а в то же время, вы не должны забывать о том, что и леди Элис должна быть счастлива с вами.

– Я уверена, что смогу внести радость в ее жизнь, – улыбнулась Джина.

Наконец в ответ на звонок явился мистер Уодкинс. Граф посвятил его в результаты своей беседы с Джиной:

– Мисс Борн готова ехать в «Монастырский очаг» уже завтра утром, ее няня поедет с ней. Известите людей в имении об их приезде и проследите, чтобы они доехали без осложнений.

– Разумеется, милорд, – ответил секретарь.

– Оставляю все остальное на ваше усмотрение, – добавил граф и, обернувшись к Джине, протянул ей руку. – До свидания, мисс Борн, мы еще увидимся, я собираюсь в скором времени посетить имение.

Джина пожала протянутую руку и присела в реверансе:

– Все устроилось, как в волшебном сне. И я сердечно благодарна вам за то, что вы позволили мне взять с собой нянюшку.

Граф прищурился, глядя ей вслед, а на губах Уодкинса играла улыбка: все-таки это все придумал он.

Устраиваясь поудобнее за письменным столом, его сиятельство сказал себе: «Чудеса еще случаются», и стал разрабатывать план совместного вечернего времяпрепровождения с леди Миртл, по-прежнему не в силах избавиться от воспоминаний о редкой красоте Джины.

Сидя в удобном до неприличия экипаже, запряженном великолепными лошадьми, которые везли ее в «Монастырский очаг», Джина уже в сотый раз повторяла:

– Просто поверить не могу в нашу удачу!

– И я тоже, – вторила ей нянюшка, – но вот только, что скажет ваш дядя? Я даже ночь не спала – все волновалась.

– Да откуда он узнает? – успокаивала ее Джина, хотя сама была неспокойна.

Она написала дяде письмо, которое ей показалось весьма удачным. В нем она говорила, что очень хочет поскорее приехать в «Башни» к дяде и тете, но не может сделать это немедленно, поскольку получила приглашение от давней подруги своей матери, от которого не смогла отказаться. «Она всегда была очень добра к матушке, – писала Джина, – и известие о смерти очень огорчило ее. Она упросила меня приехать к ней, чтобы ей было с кем поговорить о старых временах. Я уверена, дядя Эдмунд, что вы не рассердитесь на меня. Однако из-за этого я не смогу приехать к вам немедленно. Я буду писать и сразу же сообщу вам, когда подруга матушки надумает меня отпустить. Передайте тете Эдит, что я нежно люблю ее. Баша племянница. Джина». Письмо было насквозь неискренним, подумала она, но главное – чтобы дядя не слишком беспокоился по поводу ее отсутствия.

Джина надеялась, что пройдет немало времени, прежде чем он всерьез задумается над тем, где она обретается и почему он ничего об этом не знает.

А спустившись утром на улицу и увидев ждавший ее экипаж, Джина вдруг поняла, что нет в мире девушки счастливее ее. Все пожитки Джины и нянюшки уместились в двух дорожных сундуках, которые укрепили на экипаж сзади. Лошади были превосходны, и Джина не сомневалась, что уже к полудню они будут в «Монастырском очаге», который находился в Оксфордшире.

Она не обманулась в своих ожиданиях. После ленча на почтовой станции лошади были заменены новой упряжкой, которая оказалась еще более резвой, чем предыдущая. Джина как раз подумала, что скоро они уже будут на месте, как вдруг экипаж остановился. Девушка выглянула, желая узнать, что случилось, и увидела, что дорога впереди перегорожена: фаэтон одного джентльмена сцепился колесом с повозкой фермера, едущего в другую сторону. Джентльмен был без грума[конюх, мальчик, смотрящий за лошадьми и ему с трудом удавалось сдерживать свою лошадь, и без того беспокойную. Джина мгновенно выскочила из экипажа и поспешила на помощь. Подбежав к лошади, она крепко ухватила уздечку, удерживая лошадь, и принялась что-то ласково говорить ей, как учил отец. Тут и кучер графа опомнился и быстро помог расцепить колеса. Когда все было улажено, джентльмен из фаэтона, чья лошадь уже присмирела, подошел к Джине, с восхищением глядя на нее и не понимая, как такое прелестное создание сумело появиться в нужном месте в нужное время. Подойдя к Джине, джентльмен снял шляпу и спросил:

– Как я могу отблагодарить вас за столь своевременную помощь?

Джина улыбнулась:

– Я поняла, что ваша лошадь напугана и в одиночку вы не справитесь.

– С моей стороны было глупо вести себя столь беспечно, но в сельской местности как-то забываешь о правилах езды по дорогам.

Его слова рассмешили Джину, и она сочла своим долгом заметить:

– Каждый сельский житель думает, что дорога создана исключительно для него.

– Это вы верно подметили. А кстати, я живу тут неподалеку и надеюсь, что и вы в наших местах не проездом.

Это напомнило Джине о цели ее поездки и она беспокойно оглянулась на свой экипаж.

– Я направляюсь в «Монастырский очаг».

– Так это же великолепно! – вскричал джентльмен. – Разрешите представиться, Карстерс – сэр Чарльз Карстерс, ближайший сосед графа Инглтона.

Джина кокетливо улыбнулась:

– А я Джина Борн.

– Обещаю вам, мисс Борн, что мы еще непременно увидимся. Позвольте еще раз поблагодарить вас за то, что вы, как ангел-хранитель, пришли ко мне на помощь.

Его слова несколько смутили Джину, и она, робко улыбнувшись в ответ, поспешила в свой экипаж. Сэр Чарльз сел в фаэтон и слегка отъехал в сторону, чтобы дать дорогу экипажу. На прощание он приподнял шляпу, а Джина помахала ему рукой.

В экипаже нянюшка накинулась на нее:

– Надо быть осторожнее, мисс Джина, беречь себя! Эта лошадь могла вас здорово задеть, такая была бешеная.

– Я и более диких лошадей укрощала, – оправдывалась Джина, – к тому же отец на моем месте сделал бы то же самое.

– Отец ваш был мужчиной! – высказала нянюшка неоспоримую истину.

Не было еще и трех часов пополудни, когда экипаж въехал в массивные золоченые ворота поместья. Проехав через парк, где под вековыми дубами бродили олени, экипаж остановился, и Джина впервые увидела «Монастырский очаг».

Она чуть не вскрикнула от внезапно охватившего ее волнения.

Замок был очарователен: окна сверкали как бриллианты, оттеняя старинную каменную кладку, на которой время оставило свой след. Перед замком расстилалось озеро, окруженное пихтами.

Перед ее отъездом из Инглтон-Хауса мистер Уодкинс сообщил Джине, что – как явствует из самого названия – «Монастырский очаг» некогда принадлежал монашескому ордену. Но после массовых гонений на католиков, устроенных королем Генрихом VIII, замок перешел во владение первого графа Инглтона, который получил его вместе с титулом.

Мать Джины всегда интересовалась старинными домами и передала свое увлечение дочери. Джина не сомневалась: в «Монастырском очаге» обязательно должны быть тайные ходы и коридоры. Мать не раз говорила ей, что для построек времен Тюдоров[3]3
  Королевская династия времен абсолютизма в Англии. К этой династии принадлежал и Генрих VIII.


[Закрыть] это обычное дело. Б подобных тайниках в свое время прятались и католические священники, спасающиеся от преследований королевы Елизаветы[4]4
  Королева Англии, при которой усиленно насаждались догмы англиканской церкви.


[Закрыть], а после и роялисты, укрывавшиеся от войск Кромвеля[5]5
  Предводитель восстания, окончившегося низвержением и казнью короля Карла I.


[Закрыть].

Когда экипаж остановился перед главным входом, Джина увидела – как, впрочем, и ожидала – нескольких лакеев в ливреях с гербом графа Инглтона. Был там и дворецкий, седовласый и величавый, как Папа Римский. Он поспешил встретить Джину. Ее и нянюшку отвели наверх, где одна служанка проводила Джину в ее комнату, а другая отвела нянюшку на половину для прислуги.

Комната Джины была обставлена со вкусом, но ясно было, что это не лучшая комната в замке, не из тех, в которых граф селит своих друзей. Однако Джину это нисколько не расстроило, она все думала, как хорошо, что она в этом чудном замке, а не серых гадких «Башнях».

Поднимаясь по резной дубовой лестнице, она заметила и картины на стенах, и старинную мебель в коридорах. Ей хотелось поближе взглянуть на все эти сокровища, и в то же время она жалела, что ее матери уже нет в живых и ей некому рассказать обо всем.

– Как только вы будете готовы, – прервала ее мысли горничная, – мистер Ньюмен проводит вас к миледи. Она ждет вас в Голубом салоне.

Джина решила, что Ньюмен – это, должно быть, дворецкий. Сняв шляпку, умывшись и пригладив волосы, Джина была готова предстать перед хозяйкой. Ее немного беспокоило, как устроилась нянюшка, впрочем, Джина не сомневалась, что та сама сможет о себе позаботиться. Горничная, которую звали Роуз, отвела Джину к ожидающему ее лакею, тот сопроводил ее к дворецкому, который, в свою очередь, распахнул перед ней двери в Голубой салон. Это была весьма милая комната, не очень большая, но модно обставленная. Названием своим комната была обязана – как позже узнала Джина – портрету над камином, изображавшему четвертого графа Инглтона в детстве, одетого в атласный костюмчик голубого цвета.

Но в первый момент Джина ничего этого не заметила, взгляд ее сразу привлекла находившаяся в комнате девушка.

Леди Элис возлежала на софе подле окна, и шелковая шаль укрывала ее ноги. Она не сделала ни малейшей попытки подняться, когда лакей провозгласил:

– Мисс Борн, миледи!

Идя через комнату, Джина даже подумала, что миледи спит. Но даже в таком состоянии леди Элис была неотразима.

Когда Джина подошла к софе, леди Элис посмотрела на нее и еле слышно прошелестела:

– Рада вас видеть… Мне сказали, что… вы приедете сегодня.

Джина пожала ее холодную вялую руку и присела на стул у софы, не дожидаясь, пока леди Элис догадается ей это предложить.

– Я рада быть здесь с вами в этом доме, мне жаль только, что вы не очень хорошо чувствуете себя.

– Я так устала. – Голос леди Элис донесся будто издалека.

– Я тоже чувствую себя слегка уставшей после такого путешествия, – сочла нужным сказать Джина, – но мне очень хочется услышать историю этого замка и осмотреть его.

Леди Элис ничего не ответила. Она молча смотрела на Джину, и девушке казалось, что даже это удается леди Элис с трудом.

Джина решила предпринять еще одну попытку.

– Мне о многом хочется вас расспросить, но сначала я была бы не прочь поговорить о том, что интересует вас.

После паузы, показавшейся Джине бесконечной, леди Элис с усилием произнесла:

– В библиотеке вы найдете… хранителя… он расскажет вам… о замке.

– Я думала, вам будет приятно самой рассказать мне. Вам ведь нравится жить здесь?

Снова последовала пауза, как если бы леди Элис обдумывала ответ. Наконец она проговорила:

– Мне нравилось жить с папой… А теперь я все время… чувствую себя такой… усталой.

«Похоже, разговор зашел в тупик», – подумала Джина и обрадовалась, когда дворецкий подал чай, который, как он объяснил, был необходим после долгой дороги. Дворецкий поставил чайный столик возле софы, на которой лежала леди Элис. Хозяйка дома не сделала ни малейшей попытки разлить чай, и Джине пришлось заняться этим самой.

– Какой вы пьете чай? С молоком и сахаром? С чем будете пить?

Джина посмотрела на столик. Да, все это сильно отличалось от тех чаепитий, которыми они с нянюшкой вынуждены были довольствоваться в последнее время. Тут были и канапе, и тарталетки, и самые разные пирожные – шоколадные и залитые розово-белой глазурью.

– Что вам подать? – спросила Джина у леди Элис.

– Я не голодна.

Джина попробовала было уговорить леди Элис съесть канапе, но та откусила кусочек и положила остальное обратно на тарелку. Джина же отведала все: и канапе, и тарталетки, и шоколадные пирожные. Она бы съела еще, но решила, что это будет не совсем прилично, учитывая то, что хозяйка все так же лежит и отказывается от еды.

Когда с чаем было покончено. Джина обратилась к предмету, который занимал ее мысли с самого приезда:

– Ваш опекун сказал мне, что если я приобщу вас к верховой езде, то тоже смогу ездить верхом, а я этого очень хочу. – Видя, что леди Элис не выказывает ни тени интереса, Джина поспешила продолжить: – Мой отец был прекрасным наездником, и я всегда ездила с ним. А когда он погиб, мне пришлось продать всех лошадей. А по-моему, в деревне невозможно жить, не ездя верхом.

Джине очень хотелось, чтоб ее слова заинтересовали леди Элис, но цели своей она не достигла. После очередной паузы леди Элис вымолвила:

– Я слишком устала, чтобы ездить верхом.

– Ничего удивительного, вы же совсем ничего не едите, – нашлась Джина. – Если кухарка приготовит вам блюда, которые вы любите, вы быстро обретете силы.

– Когда папа был жив… у меня были любимые блюда… а теперь я слишком устала… – Когда леди Элис произносила свое коронное слово «устала». Джине показалось, что голос навсегда покинул хозяйку.

Девушка принялась лихорадочно соображать, что можно сделать в подобных обстоятельствах. «Надо посоветоваться с нянюшкой», – решила она, чувствуя себя несколько неловко и справедливо полагая, что граф сочтет ее миссию проваленной.

Она еще побеседовала с леди Элис, пока та не сказала, что ей надо пойти полежать перед ужином.

Джина тактично промолчала, не заостряя внимание леди Элис на том, что та и так весь день ничего другого не делала. Она проводила хозяйку наверх и, когда та скрылась в своей комнате, поспешила к себе.

К радости Джины, в комнате ее ждала нянюшка, которая успела распаковать вещи.

– Ой, нянюшка, как хорошо, что ты здесь! Мне так много надо тебе сказать!

– Я такого наслушалась про хозяйку на половине прислуги! Ну в самом деле странно, что это на нее нашло, не успела она приехать сюда.

– А в чем причина? – спросила Джина.

– Не знаю, не знаю. Но если хочешь услышать мое мнение, с этим домом не все чисто.