Текст книги "Любовь на краешке луны"

Она б не была настоящей дочерью своей матери, если бы не знала кое-что о том, как выращивают виноград; в иные дни Клементина де Бантом успевала соприкоснуться с важным для всей Франции производством.

Джеральд Лэнг высоко ценил французские вина и научил своих детей разбираться в них, а мать объяснила им, что самые знаменитые происходят из Дордони.

Филлоксера, как было известно Канеде, представляла собой величайшее несчастье, способное обрушиться на виноградник; мошка эта вызывала не меньший страх, чем чума.

Болезнь завезли из Америки с зараженными саженцами в начале 1860-х годов.

Клементина Лэнг прочла о случившемся в газетах, и членам ее семьи нетрудно было понять, насколько трагично она воспринимает ситуацию.

Суть происходящего объясняли ей французские газеты, получаемые от друзей-англичан, посещавших Францию, и от французов, знавших, как она ценит подобные знаки внимания.

Пораженные филлоксерой лозы сбрасывали листву и погибали; ну а совсем недавно было сделано открытие, что тля поражает и корни.

Самым ужасным являлось то, что, когда погибшие растения выкапывали, насекомые успевали перебраться на другие, пока еще без всяких признаков заражения.

– Это очень, очень опасное заболевание винограда, – сказала ей мать, обобщив прочитанную информацию.

– Что нам с того? – с горечью произнес отец. – Ведь мы лишены возможности увидеть эти лозы. Впрочем, по милости Господней в Англии еще хватает доброго бургундского и кларета.

Клементина тогда ничего не сказала, но Канеда, отлично понимавшая мать, заметила, что та – при всей нелепости подобной патетики после долгих лет изгнания – до сих пор волнуется за достояние своей семьи, за виноградники, на которых оно зиждилось.

Втайне Канеда подумывала, что, познав бедность, как ее мать и отец, родственники кое-что поймут; и вот сейчас слова мадам де Гокур подтверждали, что именно так и случилось.

– Вы хотите сказать, – возвысив голос, сказала Канеда, – что надменный граф де Бантом, мой дед, нуждается в нашей с Гарри помощи, чтобы вывести в свет своих внуков?

– Я вполне понимаю вашу обиду, Канеда, – негромко произнесла мадам де Гокур, – и помню, как страдала ваша мать, оттого что была разлучена со своими родственниками. У нас во Франции принято держаться своих, и семья означает многое для каждого из нас.

Чуточку помедлив, она продолжала:

– Хотя я и не знала более счастливой в браке женщины, нежели ваша мать, все-таки иногда мне казалось, что часть ее души тоскует по родителям, братьям и сестрам и, конечно, по их детям; они в какой-то степени и ваши родственники.

Она вновь умолкла.

– Де Бантомы – род многочисленный, и, я думаю, они понравятся вам, а вы им.

– Они увидят во мне лишь ангела мести, – пообещала Канеда, – и для осуществления моих планов мне понадобится ваша помощь, миледи.

– Моя помощь? – удивилась мадам де Гокур.

– Все очень просто. Я хочу, чтобы вы посетили Францию вместе со мной.

Внезапный огонек, вспыхнувший в глазах француженки, означал, что отказа не будет.

– Мадам, – добавила Канеда, – я намерена преподать урок не только де Бантомам, но – если удастся – герцогу де Сомаку… да такой, чтобы навсегда запомнил.

Глава 2

Под раздутыми ветром парусами «Чайка» неторопливо направлялась в порт Сен-Казера.

Канеда была на палубе с самого рассвета, когда они проходили остров Бель-Иль.

Она ощущала такое волнение, что буквально не могла уснуть после отплытия из Фолкстона, где покойный граф держал у причала свою яхту, чтобы в любое время можно было переправиться через Канал[9]9
  Английский канал (у нас чаще называется проливом Ла-Манш).


[Закрыть].

Она не сомневалась, что Гарри скоро и сам воспользуется новой игрушкой; пока же он окунулся в многочисленные развлечения, которые мог себе позволить благодаря столь внезапно приобретенному состоянию. Так что первой довелось увидеть и опробовать «Чайку» его сестре.

Покойный дядя заказал яхту всего лишь за три года до смерти, поэтому судно было построено по последнему слову техники. К восторгу Канеды, в трюмах хватило места для нужного количества лошадей и дорожной кареты.

Она слегка опасалась, что бурные волны могут испугать лошадей, в особенности Ариэля, но распоряжавшийся всем Бен успокаивал ее.

– А енто оставьте мне, мисс Канеда… то исть м’леди! Кони будут в порядке, я пригляжу.

Канеда знала, что ничего плохого не случится: Бен был истинным волшебником не только в обучении лошадей, но и в уходе за ними.

Ей сравнялось четырнадцать, когда, влетев в кабинет отца, она объявила, что в расположенный неподалеку – в паре миль от их имения – ярмарочный городок вот-вот нагрянет цирк.

– Papa, мы должны побывать там! Обязательно своди меня в цирк! – Глаза у Канеды блестели.

– Терпеть не могу, когда животных держат в неволе, – пытался отговорить ее Джеральд Лэнг.

– Дикие звери меня не интересуют, – ответила Канеда. – Но на афише написано, что у них есть лошадь, понимающая буквально каждое слово! Это же самое умное животное в мире.

Лицо Джеральда Лэнга выражало известный скептицизм, однако Канеда настаивала, и он обещал сводить ее на представление.

Он абсолютно не сомневался, что в напоминающем винегрет представлении будут несколько убогих лошадей и пара клоунов – не слишком забавных; шталмейстер, он же владелец цирка, привыкший топить в вине финансовые трудности; ну а если им очень повезет, к этой компании добавится парочка акробатов.

Так как Гарри находился в школе, то для Канеды, лишенной каких бы то ни было развлечений в сельской глуши, бродячая труппа значила ничуть не меньше, чем лондонский цирк Эшли.

Клементина Лэнг сказала, что у нее слишком много домашних дел, и отец с дочерью отправились вдвоем.

Ехали они в старомодном кабриолете, которым Джеральд Лэнг управлял умело, даже с шиком, и Канеда уж в который раз подумала, что отцу более импонировал бы современный фаэтон с парой или даже четверкой великолепных лошадей.

Они же могли себе позволить только кабриолет, но Канеда так радовалась обществу отца, что на прочее не обращала внимания.

Они добрались до городка, и тотчас их взорам предстала рыночная площадь, где фермерские жены предлагали свой обычный товар, а городской люд раздумывал, что предпочесть: старуху наседку, годную только для варки, или жирного и более дорогого цыпленка, которого можно зажарить.

Здесь в изобилии было все, что душе угодно: деревенская репа, свекла, капуста, кружки золотого масла, соты с медом и – в любое время года – зайцы или кролики, угодившие в силки и ловушки.

Но рыночная площадь в самом центре города не интересовала Канеду.

Затаив дыхание, она ждала, когда отец повернет к полю у реки, на котором расположился цирк.

Усыпанную опилками арену покрывал большой шатер, пропускавший воду во время дождя; арену окружали ряды шатких скамей.

Пропутешествовав без всякой починки много месяцев, они вполне могли в самый неожиданный момент рассыпаться под зрителями.

Заиграл оркестр, шталмейстер в красном сюртуке и цилиндре щелкал длинным кнутом, с пафосом представляя актеров почтенной публике, состоявшей в основном из заранее восхищенных детей, нескольких работников с ферм и хихикающих девиц.

Первый номер, на взгляд Джеральда Лэнга, был вполне ординарным: четыре серых коня с перьями на уздечках возили по кругу наездниц.

И лошади, и наездницы казались ему одинаково старыми, а чтобы задрать под балетной пачкой ногу повыше, крепко держась за луку седла, не требовалось особого мастерства.

Однако на личике Канеды была написана такая радость, что Джеральд Лэнг помалкивал и больше глядел на дочь, чем на представление.

Клоуны смешили ее, а от трюков акробатов захватывало дух.

Наконец шталмейстер провозгласил:

– А теперь, леди и джентльмены, вы увидите самую необыкновенную, истинно удивительную, умнейшую лошадь на свете. Ее зовут Юноной, и она понимает каждое сказанное ей слово. Еще она умеет плясать – такого я не припомню за всю мою долгую жизнь.

Под аплодисменты толпы Юнона появилась на арене.

Вороная кобыла с белой звездочкой на лбу, с точки зрения Джеральда Лэнга, прежде действительно была хороша, однако теперь явно проступали признаки старости.

У невысокого жокея, выступавшего с ней, было уродливое и дерзкое лицо, но оно преображалось, когда на нем появлялась обезоруживающая улыбка и искрились весельем глаза. Лошадь под его руками казалась тонким музыкальным инструментом.

Сперва Юнона кружила в вальсе под звуки оркестра, потом танцевала польку, только что вошедшую в моду. Еще она ходила на задних ногах и отвечала на вопросы, утвердительно или отрицательно покачивая головой.

Наконец вокруг арены расставили барьеры, и Юнона перепархивала через них с таким изяществом, что Канеда замирала от восторга.

Шумные аплодисменты, раздававшиеся под сенью шатра, заставили наездника повторить номер, и он послал лошадь вперед… Она буквально парила над барьерами.

Но вдруг – на самом последнем прыжке – лошадь оторвалась от земли, как-то дернулась на лету и, прежде чем кто-либо смог понять, что происходит, мешком рухнула на землю.

Послышались женские крики, охнули даже мужчины, а Канеда вцепилась в руку отца.

– Papa, что случилось?

– По-видимому, сердце отказало, – ответил Джеральд Лэнг.

– О, она не должна умереть! – вскричала Канеда. – Прошу тебя, papa, сделай что-нибудь! Такая прекрасная лошадь не может умереть подобным образом.

Джеральд Лэнг всей душой разделял чувства дочери и вместе с ней немедленно направился в заднюю часть шатра, куда оттащили кобылу под шутки клоунов, пытавшихся сгладить впечатление от трагедии.

Лэнг и Канеда застали невысокого жокея в обществе одного или двух конюхов; увы, с первого взгляда было ясно, что вороной уже ничем не помочь.

Юнона погибла, как и предположил Джеральд Лэнг, оттого, что отказало сердце.

Канеда нагнулась над лошадью и увидела по другую сторону от нее наездника в алом с золотом кафтане.

Тот плакал не стыдясь; слезы текли по уродливому, изборожденному морщинами лицу; в каждом жесте его проступало отчаяние.

– Мне очень жаль, – негромко проговорила Канеда.

– Какая же это была коняга!

– Давно она у вас?

– Десять лет, мисс, – ответил циркач. – Я начал возиться с ей ищо у первого хозяина. А потом он умер и отдал кобылу мне. Так што моя была она, моя собственная.

– Я понимаю, что вы сейчас испытываете. Я искренне сочувствую вам.

– Могу кое-што показать вам, мисс, если пойдете со мной, – сказал циркач.

– Да, конечно.

Мужчина поднялся на ноги, Канеда тоже, и только сейчас она заметила, что отец стоит возле нее.

– Papa, он хочет кое-что показать нам, – сказала она, беря его за руку.

Джеральд Лэнг молча кивнул. Они последовали за нарядным жокеем к ветхой палатке, в которой находились все работавшие в цирке лошади. Серых уже привязали к жердям, но султанов с уздечек не сняли – лошади должны были выступить в заключительном параде. Однако один угол шатра как бы отгородили от прочих, и Канеда заметила в нем какое-то движение, лишь когда жокей зашел внутрь.

Она сразу поняла, что именно ей хотели показать: перед ней оказался шести– или семинедельный жеребенок, тем не менее обнаруживающий признаки материнской породы.

Конек ткнулся в нее черным носом, Канеда погладила его по шее и услышала голос отца:

– Что же ты теперь собираешься делать?

– Не знаю, сэр, не знаю, во в чем дело-то, – отвечал коротышка. – Юнона, она кормила меня, так сказать. Да, теперь пройдет еще год-другой, прежде чем я сумею что-то сделать из Ариэля, да и тогда он будет ищо слишком мал, чтобы заинтересовать какой-нибудь цирк.

В голосе его слышались одновременно беспомощность и безнадежность, и Канеда тотчас поняла, чего хочет.

Она распрямилась, подошла поближе к отцу и, положив ладонь на его руку, посмотрела вверх полными мольбы глазами.

– Ну пожалуйста… papa.

Она, конечно же, знала, что они не в состоянии позволить себе подобное приобретение, однако интуитивно чувствовала, что оно доставит удовольствие не только ей, но и отцу, и потому повторила:

– Ну пожалуйста…

Джеральд Лэнг помнил, что старый конюх, ходивший за его лошадьми после женитьбы, совсем одряхлел и уже не справлялся с делами.

Более всего его смущала сумма, которую мог запросить новый работник, хотя они с женой и подумывали о том, чтобы назначить старику пенсию и взять на его место кого-нибудь помоложе.

Тем не менее он не осмелился отказать дочери, понимая, чем мог бы стать для нее жеребенок: он помог бы не так остро ощущать однообразие сельской жизни и длительные отлучки Гарри.

– Ну, какое-то время, – сказал он, обращаясь к человеку, по-прежнему не замечавшему слез на своем лице, – какое-то время вы с Ариэлем можете находиться у меня на конюшне. Пока вам не удастся пережить потерю Юноны и обдумать планы на будущее.

– Взаправду, сэр?

– Действительно. Мы будем ждать вас – сегодня к вечеру или завтра с утра.

На лице коротышки проступили неподдельное облегчение и благодарность.

– Меня зовут Бен, сэр, и вашей доброты я не забуду.

Лишь когда они покинули цирк, тщательно объяснив Бену, как добраться до поместья, Канеда, волнуясь, спросила:

– Как ты думаешь, он придет? А если он захочет остаться в цирке?

– Мне кажется, этого не случится.

– Мне тоже. Я сама буду приглядывать за Ариэлем, чтобы у Бена было больше времени для других лошадей.

– Конечно, – согласился отец. – Это было условием нашей сделки.

– Спасибо тебе, спасибо. – Канеда прижалась щекой к его руке. – Смогу ли я когда-нибудь отблагодарить тебя за доброту?

– Я вот пытаюсь угадать, как отнесется к этому твоя мать, – не без озабоченности в голосе сказал Джеральд Лэнг.

Клементина поняла их.

Она не могла видеть людских страданий и, когда Канеда описала ей слезы, которые видела на лице Бена, тут же решила, что муж и дочь поступили правильно, предложив свою помощь.

Бен привел Ариэля; без цирковой одежды он казался абсолютно незнакомым и ничтожным человеком.

Но при столь невысоком росте в нем вскоре обнаружилась недюжинная сила. Он как будто вовсе не уставал, непрерывно работая.

Джеральд Лэнг никогда прежде не видел своих лошадей в таком идеальном состоянии; лучшего ухода не могло быть и в самых великолепных конюшнях Англии.

Более того, Бен с самого начала устроился так основательно, словно прожил у Лэнгов целую жизнь.

Ну а что касается Ариэля, то Канеда уже исчерпала весь словарный запас обращенных к нему ласковых слов.

За первый год жизни он превратился из маленького жеребенка в красавца с точеной головой и превосходным телом, как будто из полированного черного дерева.

Конь рос и рос, и, когда достиг двухлетнего возраста, они с Канедой стали местной достопримечательностью: крохотная очаровательная наездница управляла огромным вороным жеребцом, казавшимся слишком норовистым для ее ручек.

Но удивительнее всего было то, что с самой первой своей встречи Бен и Канеда начали учить Ариэля тем трюкам, которые сделали из Юноны необыкновенную лошадь, и не только трюкам.

Ариэль был поко@€@рен Канеде и Бену, и оба они соревновались, выдумывая для него новые фокусы, но добивались своего не побоями или страхом, а любовью.

Иногда Канеде казалось, что и Ариэль помогает им собственной фантазией и понимает ее мысли еще до того, как она успевает произнести их вслух.

– Он понимает, он все понимает! – говорила она Бену.

– Животные, мисс Канеда, – отвечал тот, почесывая голову, – они будут поумнее многих людей, особенно такие кони, как Ариэль и Юнона.

Коротышка все еще любил Юнону, и Канеда подозревала, что конюх по ночам продолжает оплакивать свою лошадь.

Поэтому она чувствовала себя виноватой, замечая, что Ариэль предпочитает ее Бену; получалось, что она как бы отбирает у жокея еще одного коня.

Но Бен успокоил ее. Однажды Канеда спросила:

– Бен, тебе хорошо здесь? Правда, ты никогда не покинешь нас?

В голосе ее звучало легкое беспокойство: а вдруг Бен предпочтет вернуться к бродячей жизни? Тогда разлука с Ариэлем разорвет ее сердце.

– Мне хорошо, мисс Канеда; ваши отец и мать и вы тоже обращаетесь со мной как с родным. У нас с Ариэлем теперь есть дом, а большего не нужно ни одному человеку.

Когда Канеда поведала матери о своем разговоре с Беном, та сказала:

– Бен очень милый и хороший человек. Нельзя понимать лошадей, как он их понимает, и быть негодяем. Животные, особенно кони, лучше людей чувствуют, каков человек душой.

Именно Бен решал, каких лошадей, конюхов и верховых брать во Францию.

Гарри, воспринимавший Бена как своего родственника, отвел его в сторону.

– Ты уж приглядывай за ее светлостью, – попросил он, – чтобы с ней не случилось ничего плохого.

– Будет исполнено, м’лорд, – пообещал Бен.

– Я не одобряю этой сумасшедшей поездки, – продолжал Гарри, – но она так решила, и мне пришлось согласиться. Но если что-нибудь сложится не так, как надо, немедленно возвращайтесь домой. Ты понял меня, Бен?

– Конечно, м’лорд. И с ее светлостью ничего не случится, пока я рядом.

– Верю тебе, Бен. – Гарри опустил руку на плечо коротышки.

Яхта под парусами медленно, но уверенно направлялась в гавань.

– Вот и все, Бен, – сказала Канеда радостно, когда Бен подошел к ней.

– Да, м’леди, готово. А что будет дальше?

– Мы выгрузим лошадей и экипаж и, как только все будет готово, отправимся в Нант, где и проведем сегодняшнюю ночь.

– Очень хорошо, м’леди.

– Нас ждет дорога – если не сегодня, так завтра. – Она улыбнулась.

– Ариэль соскучился по доброму галопу, м’леди, то-то ноги разомнет, не то онемели.

– А с ним все в порядке? – встревожилась Канеда.

– Уж кто в порядке, так это он. Незачем беспокоиться, м’леди. Лошади прекрасно переносят трудности, если их не пугать.

Канеда знала, что ни одна из ее лошадей не испугалась морских волн, потому что Бен был рядом и успокаивал их.

Она не сомневалась, что он даже ночевал с ними внизу, и снова порадовалась, что ей удивительно повезло с Беном. Словно бы уловив ее мысли, он сказал:

– Не стоит беспокоиться, м’леди, все отлично. Вам остается только наслаждаться жизнью.

Она была более чем готова последовать совету конюха.

Франция, которую она видела из экипажа, сидя рядом с мадам де Гокур, полностью соответствовала ее ожиданиям.

Широкие открытые просторы, зеленые берега Луары, а впереди башни и шпили Нанта.

Остановились они в старинной гостинице, где после ужина, оказавшегося гастрономическим шедевром, их уложили спать на перины из мягчайшего гусиного пуха.

Знатные гости и людная свита произвели исключительное впечатление на хозяина и его необъятную супругу.

Когда мадам де Гокур и Канеда отобедали в уютном кабинете и хозяин гостиницы с поклоном удалился, мадам наконец спросила:

– Ну, ma cherie, теперь ты во Франции, но ты еще не объяснила мне, почему мы высадились в Сен-Назере, а не в Бордо. Мне кажется, нам следовало высадиться в устье Дордони, а не Луары.

Канеда слегка усмехнулась, и мадам де Гокур тотчас поняла, что девушка что-то замыслила.

– Видишь ли, Канеда, я получила от Гарри наставления строго приглядывать за тобой. Ты не хуже меня знаешь, что нам велено недолго погостить у твоих деда и бабки и побыстрее возвращаться домой. Поэтому я снова спрашиваю тебя: почему мы здесь?

– У меня есть некий план, мадам; однако мне не хотелось бы говорить о нем – на случай, если у меня ничего не получится. А пока я умоляю вас, не расспрашивайте меня. Позвольте мне самой сыграть свою партию.

Мадам де Гокур рассмеялась:

– Я прекрасно понимаю, Канеда, ты что-то задумала. И поскольку мне остается лишь благодарить тебя за то, что ты привезла меня в любимую страну, и за то, что ты побаловала меня столь элегантными платьями, которые наверняка ослепят моих родственников и друзей, я не могу приказывать тебе. Я только умоляю тебя не наделать глупостей.

Канеда чуть склонила голову набок.

– Все зависит от того, что называть глупостью, мадам, – ответила она. – Должна ли я говорить, что намерена свершить правосудие собственными руками, не полагаясь на волю случая?

– Ах, Канеда, Канеда! – воскликнула мадам де Гокур. – Ты огорчаешь меня. Но я устала, мне хочется выпить успокоительной тисаны и отправиться в постель в надежде, что завтра не буду испытывать этой ужасной озабоченности и тревоги.

– Безусловно, мадам, – уверила ее Канеда. – Кажется, вы говорили, что у вас есть друзья близ Анже?

– Да-да, – ответила мадам де Гокур, – старинные друзья, и я с великой радостью снова встретилась бы с ними. Эти люди не богаты и не молоды, и ты, возможно, сочтешь их скучными, однако я не могу побывать в этой части Франции, не навестив их.

– Именно это я и предвидела, – оживилась Канеда, – обещаю вам, вы проведете достаточно времени со своими друзьями, а я – с моими.

На следующий день, когда они ехали по живописному берегу Луары к Анже, мадам де Гокур сказала:

– Ты не заметила, Канеда, что не назвала мне своих друзей, которых собираешься посетить?

– Едва ли вы знакомы с ними, – ответила девушка, – и я хочу попросить вас, мадам, об одной любезности.

– Ну конечно, – кивнула мадам де Гокур.

– Не рассказывайте своим друзьям обо мне. В настоящее время я хочу только одного: чтобы никто здесь не знал обо мне.

Мадам де Гокур посмотрела на нее с нескрываемым удивлением.

– Значит, по-твоему, я не должна рассказывать им о том, что сопровождаю леди Канеду Лэнг?

– Умоляю вас, не называйте моего имени, – продолжала настаивать Канеда. – Если они поинтересуются, откуда взялась коляска с лошадьми, можете ответить, что их вам предоставил состоятельный английский дворянин. В конце концов, это никого не удивит, и все решат, что ваш друг проявил подобающее благородство.

Мадам де Гокур рассмеялась:

– Ты пугаешь меня! Придумала какой-то мартышкин фокус, который наверняка не понравится брату, а опала грозит не только тебе.

– Ну доверьтесь мне! – взмолилась Канеда.

Мадам де Гокур принялась возражать, но Канеда не стала ввязываться в дискуссию или давать какие-либо объяснения в отношении своих планов на ближайшее будущее.

Итак, миновав Анже, они отыскали восхитительную гостиницу в нескольких милях от города на северном берегу Луары.

Важные гости произвели впечатление и здесь. И хотя Канеда в душе полагала, будто накормили ее не так хорошо, как в первой гостинице, все так рьяно старались угодить ей, что придраться было не к чему.

Когда они устроились у себя в спальнях и отужинали в отдельной гостиной, Канеда обратилась к хозяину гостиницы:

– Прежде чем лечь в постель, я хотела бы переговорить со своим старшим грумом. Не позаботитесь ли о том, чтобы его прислали ко мне?

– Конечно, мадам, – ответил хозяин. Мадам де Гокур поднялась с кресла, в котором чувствовала себя довольно уютно.

– Если вы намерены разговаривать о лошадях, я отправляюсь в постель. Сплетни о людях всегда доставляют мне удовольствие, но к долгим и дотошным обсуждениям лошадей я никак не могу привыкнуть.

Канеда рассмеялась.

– Ложитесь спать, мадам, и пусть сон освежит вас. Друзьям не должно показаться, что Британия состарила вас за время, минувшее после вашей последней встречи, – это определенно было бы клеветой на нашу бедную страну.

– Мы не виделись по меньшей мере шесть лет, – взгрустнула мадам. – Они, вне всяких сомнений, заметят новые морщинки и некоторую полноту, появившиеся с тех пор.

– Ерунда! – решительно возразила Канеда. – Вы кажетесь очаровательной и знаете это! Кроме того, мадам, maman говорила мне, что, когда ваш муж был дуайеном[10]10
  Старшиной.


[Закрыть] дипломатического корпуса, вы были там первой красавицей!

– Дитя мое, ты льстишь мне! – вполне удовлетворенная, согласилась мадам де Гокур.

Одарив Канеду признательным поцелуем, она отправилась наверх, оставив девушку одну в гостиной.

Бен явился, не заставив Канеду ждать.

Он казался истинным щеголем в отлично пошитой ливрее Лэнгстонов с украшенными гербом серебряными пуговицами и полосатом сине-желтом жилете.

Верховым полагался напудренный парик, однако Бен прикрывал начинающие седеть темные волосы высокой шляпой с кокардой, которую пристраивал на голове с залихватским креном.

Он вошел со шляпой в руках, тотчас опустил ее на стул возле двери и замер, ожидая приказаний Канеды.

– Бен, с лошадьми все в порядке?

– Конюшня удовлетворительная, м’леди. Я велел ребятам как следует вычистить ее и застлать свежей соломой. Кони заночуют не хуже, чем мы сами.

– Раз уж мы здесь, Бен, я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня.

Глаза коротышки стали внимательными; он уже понял, что Канеда собирается сказать нечто важное.

– Примерно в двух милях отсюда, на противоположном берегу реки, находится Шато де Сомак – по-нашему это замок. Мне рассказывали, что он стоит на холме и виден за несколько миль и башни его вырисовываются на фоне неба…

Бен молча слушал, а Канеда продолжала:

– Герцог де Сомак открыл школу верховой езды в городке у подножия замка. Насколько мне известно, там есть несколько изысканных домов, где останавливаются кавалерийские офицеры, привозящие для обучения своих лошадей.

Бен, по-прежнему молча, кивнул.

– В Нанте мне сказали, что земли, на которых обучают коней, обнесены стеной; я хочу, чтобы ты удостоверился в этом. Еще постарайся выяснить, когда герцог бывает в школе, сколько времени проводит, наблюдая за прыжковыми упражнениями, и как можно к нему приблизиться.

– Понимаю, м’леди.

– Но главное заключается в том, чтобы ты оставался неузнанным.

– То исть што я не на вашей службе, м’леди?

– Ты должен изображать из себя заинтересованного путешественника, и ни в коем случае не упоминай моего имени. Более того, Бен, я хочу, чтобы все люди запомнили это и ни с кем не говорили обо мне.

Она сделала паузу, чтобы ее слова лучше запомнились.

– Если будут спрашивать, – продолжала она, – отвечай, что служишь мадам де Гокур. Ты – ее слуга, и она приказывает тебе. Понял?

– Да, м’леди.

– Ты, кажется, говорил, что понимаешь французскую речь после того, как побывал с цирком во Франции…

– Верно.

– Как только ты получишь нужные мне сведения, я сообщу тебе, что намерена делать дальше. Но учти, мы с тобой англичане, а не французы.

– Так мине проще, м’леди.

По всему было видно, Бен уже догадывается о том, что их ждет приключение.

Канеде нередко казалось, что после бродячей цирковой жизни, привычных переездов с места на место, каждодневного столкновения с различными проблемами и трудностями Бен иногда испытывает некоторую скуку.

Жизнь в поместье отличалась спокойствием, лошадей там было немного, и все волнующие события ограничивались очередной охотой или поездкой вместе с ее отцом на местный стипль-чез[11]11
  Скачки с препятствиями.


[Закрыть].

Бен, конечно, с восторгом и энтузиазмом принял под свое попечение конюшню в Лэнгстоне – коней, унаследованных Гарри, и новых лошадей, которых тот немедленно начал покупать.

Но, хотя Бен ничего не сказал ей, Канеда предполагала, что он будет рад назреваемой перемене и ее замысел придется ему по сердцу.

– Как скоро ты раздобудешь нужные мне сведения? – спросила девушка.

– Я отправлюсь в Сомак с первым светом, м’леди. Когда вы сядете завтракать, я уже разузнаю все, што вам нужно.

– Именно это я и надеялась услышать.

– Предоставьте все дело мне, м’леди. Я пригляжу за тем, штобы ребята помалкивали. Они добрые парни и сделают все, што я скажу им.

– Я знаю это. Спасибо тебе, Бен. Без твоей помощи я не смогу выполнить свой план.

Он обворожительно улыбнулся, чуть приоткрыв зубы.

– Клянусь, м’леди, его лордская светлость и не подозревает, чем это запахло в воздухе.

– Конечно же, нет! – подхватила Канеда. – Чего ум не знает, того сердце не ведает. Его светлость полагает, что я направляюсь в Бордо.

– Мы поедем туда, м’леди?

– Попозже, – ответила Канеда. – Сперва предпримем нападение на Шато де Сомак.

Последние слова она произнесла преднамеренно негромко, но, судя по тому, как ухмыльнулся Бен, прежде чем пожелать ей спокойной ночи, конюх прекрасно все расслышал.

Оставшись в одиночестве, она удовлетворенно вздохнула.

Все идет прекрасно. Она добралась до Анже, доберется и до Шато де Сомак. Единственная трудность теперь заключается в том, чтобы герцог обратил на нее внимание и не помешал в самый короткий срок отомстить ему.

После того как мадам де Гокур открыла ей глаза на кое-какие обстоятельства, Канеда поняла, что ее ждет куда более сложная задача, чем казалось поначалу.

Отшельник, скорбящий о безумии собственной жены, ничем не напоминал ретивых и пылких – как лорд Уоррингтон – поклонников, оставшихся в Англии.

И тут она сообразила, что у них найдется нечто общее – пожалуй, важнее, чем все остальное, – любовь к лошадям.

Разве можно держать школу верховой езды, проводить в ней, как она уже слыхала, все дневные часы – и не любить этих благородных животных?

Рассматривая недостатки своего плана, Канеда честно призналась себе в том, что слишком мало знает французов.

Конечно, сама она наполовину француженка, но после школы общалась исключительно с англичанами, к тому же довольно традиционно настроенными.

А ей предстояло обольстить француза.

Коль верить книгам, все французы готовы приволокнуться за хорошенькой женщиной, а если удается – и соблазнить ее.

Канеда не очень хорошо представляла себе, что это значит, хотя прочла несколько пылких и страстных поэм, обнаруженных среди принадлежащих матери книг.

Еще она прочла энное количество французских романов, которые подруги-француженки, вроде мадам де Гокур, дарили или давали на время Клементине Лэнг, чтобы она была au fait[12]12
  Здесь: в курсе дел (фр.).


[Закрыть] всего, что обсуждалось в салонах Парижа.

– Любовь – очень важное дело для всякого француза, – однажды сказала ей мать. – Он думает о прекрасных женщинах, мечтает о них, в то время как его английский ровесник интересуется только спортом да еще лошадьми.

– Папа любит тебя, мама, – отважилась напомнить Канеда.

– Так-то так, моя дорогая, – засмеялась мать, – однако иногда мне кажется, что какая-нибудь лошадь вот-вот обойдет меня!

В эту минуту в комнате появился отец. Обняв жену, он повернул ее лицом к себе.

– Ты хочешь, чтобы я доказал обратное и немедленно пообещал, что больше не сяду ни на одну лошадь?

– Конечно же, нет! – воскликнула Клементина. – Будет вполне достаточно, если ты скажешь, что я стою на первом месте в твоем сердце, а твои четвероногие друзья остались далеко позади.

– Ты уже летишь к финишу, а они остаются возле стартового столба, – успокоил ее Джеральд Лэнг и поцеловал.

Когда отец выпустил жену из объятий, Канеда успела заметить румянец, проступивший на ее щеках, игривые искорки в ее глазах и поняла, что мать очень счастлива.

Но она почти ничего не рассказала своей дочери о французах.

Тогда Канеда утешилась тем, что ее предприятие может иметь хотя бы чисто спортивный интерес.

Она отправилась в свою уютную постель, но не могла уснуть, невзирая на усталость, еще раз не обратившись мыслями к своему плану.

Она все время прокручивала его в уме по прибытии во Францию, прекрасно сознавая, что посвящать в свой замысел Гарри или даже мадам де Гокур было бы непростительной ошибкой – до самого последнего мгновения, когда они уже не сумеют остановить ее.