Текст книги "Черная пантера"

Именно мой отъезд заставил меня понять, как много значит для меня Мейсфилд.

Все дни перед отъездом я находилась в страшном возбуждении. Я не могла ни на чем сосредоточиться, я забросила все свои обязанности, которые уже превратились в такую неотъемлемую часть моего существа, что я могла бы выполнять их с закрытыми глазами.

Благотворительная распродажа, которая должна была собрать деньги для покрытия долгов церкви, как всегда вызвала широкий отклик общественности, но потерпела полный финансовый крах. Нам удалось наскрести всего пятнадцать фунтов, в то время как мы рассчитывали не менее чем на тридцать. Однако на распродажу собрались люди со всей округи. Ими двигало желание посплетничать и выпить чаю. Впервые в жизни я привлекла к себе чье-то внимание.

– Я слышал, что ты собираешься в Лондон, – так говорил мне каждый, с кем я здоровалась. Нет смысла лишний раз упоминать о том, что к моменту распродажи новость о моем отъезде успела облететь всю округу. И каждый добавлял:

– Мы будем скучать по тебе, Лин, но дворцовый бал без тебя – это совсем не то.

Мне льстило внимание окружающих. Я привыкла всегда находиться в тени моих родителей, и сейчас меня крайне изумляло, что меня вообще замечают и что для людей имеет какое-то значение, здесь я или нет.

Наконец настал день, когда нужно было прощаться с викарием. Я отправилась к нему в воскресенье после чая. В тот день у нас в доме побывало очень много знакомых, которые нежданно-негаданно заезжали проведать мою маму, и у меня просто не было возможности выбраться из дома раньше. Я подошла к церкви, когда уже начали звонить к вечерне.

Я не стала заходить внутрь, а направилась прямо в сад, где, как мне было известно, имел обыкновение прогуливаться викарий, готовясь к проповеди.

– Я пришла попрощаться, – сказала я. Он взял мои руки в свои.

– Лин, дорогая моя, – проговорил он. – Надеюсь, ты найдешь свое счастье и вернешься к нам целой и невредимой.

– Вы говорите так, будто я уезжаю в длительное путешествие, – заметила я. – Хотя у меня такое же ощущение. Все кажется странным и немного пугающим.

– Естественно, – согласился он. – Здесь у тебя была спокойная и размеренная жизнь. Но мне кажется, что тебе нечего бояться. Как ни странно, но человек быстро привыкает ко всему новому.

– Мне очень хотелось куда-нибудь поехать, – призналась я, – но теперь мне страшно – может, я боюсь, как бы какая-то неожиданность не помешала мне.

– Я приду на станцию проводить тебя, – пообещал викарий, – я хочу удостовериться, что ты благополучно уехала и ничто не помешало тебе.

– Придете? – переспросила я. – Этим вы доставите мне огромное удовольствие. Мне будет так одиноко – вы ведь знаете, что мама не сможет проводить меня, а у папы в два часа собрание в Охотничьем клубе.

– Обещаю, что провожу тебя. Да благословит тебя Господь, детка.

Удар колокола возвестил, что до начала службы осталось пять минут. Викарий собрал книги и направился к калитке в стене, которая разделяла сад и церковный двор. Он помахал мне на прощание и скрылся.

Я села на деревянную скамейку и оглядела сад. Как же он был мне дорог! Вот альпийская горка, которую я начала собирать почти десять лет назад; а вот пень, оставшийся после сваленного ураганом дерева; вот пруд, который рыли почти полгода и который оказался неудачным, так как вода не вытекала из него и зарастала, – все вокруг было знакомым и родным. Но сейчас я взглянула на это как на часть самой себя.

Вот на том месте, где сейчас начинали цвести люпины, я услышала рассказ о взятии Квебека. Викарий так живо описывал раздражительного, неистового, нетерпеливого и гениального Вулфа, что я видела его перед собой как живого. А когда мы делали шпалеру для жимолости, викарий перенес меня в Индию. В другой раз мы сидели с ним в беседке и читали Браунинга, а на этой скамье, где я сейчас сижу, я начала «Чайльд Гарольда»и успела закончить его за то время, что викарий косил траву. Да, стена из красного кирпича огораживала не только сад, но и место, где я получила свое образование.

Просидев так еще немного, я встала и медленно направилась в библиотеку. Я переводила взгляд с одной полки на другую. За книгами никто не ухаживал, так как у девушки, которая раз в неделю приходила убирать дом викария, не хватало на это времени.

У меня возникло желание взять какую-нибудь книгу с собой в Лондон, книгу, которая помогла бы мне спрятаться от шума и веселья. Я открыла сначала одну книгу, потом другую. Какую же выбрать? Я знала почти все книги в библиотеке. Они были моими друзьями, самыми настоящими друзьями, которых мне приходилось покидать.

Я услышала, как хлопнула дверь, и в холле раздался голос. Мне ни с кем не хотелось встречаться, даже с девушкой, с которой мы долгие годы вместе делали уроки. Я схватила первую попавшуюся книгу и, выйдя через стеклянную дверь в сад, направилась к дому.

Глава 3

Дом Анжелы произвел на меня ошеломляющее впечатление. Я, естественно, ожидала увидеть нечто роскошное и грандиозное, но то, что предстало моему взору, превзошло все мои ожидания. Генри, должно быть, нанял самых дорогих в Лондоне декораторов, которые вложили все свое мастерство в отделку дома. Стены украшали гобелены, комнаты были обставлены подобранной с большим вкусом мебелью, везде висели портреты, изображавшие предков самых знаменитых людей, но, к сожалению, не Генри. В холле стояли скульптуры известных мастеров, с потолков свешивались хрустальные люстры с настоящими свечами, которые меняли ежедневно. Неудивительно, что я лишилась дара речи, когда, перешагнув порог дома, увидела его великолепное убранство.

К счастью, меня встречало всего несколько человек: лежавшая на диване Анжела, как всегда, представлявшая собой картинку из модного журнала; Генри, стоявший у камина, который утопал в экзотических цветах, – ведь было лето; и восседавшая в кресле мать Генри, госпожа Эрнест Уотсон, которая показалась мне слишком молодой, чтобы быть его матерью.

Однако я вскоре обнаружила, что это всего-навсего иллюзия. Вся госпожа Уотсон была искусственной. Единственным, что принадлежало лично ей, являлась ее фигура. Все остальное – волосы, зубы, кожа лица – было куплено. При вечернем освещении она выглядела лет на сорок, но при дневном свете это впечатление сразу же рассеивалось.

Я поцеловала Анжелу и пожала руку Генри, и тут госпожа Уотсон воскликнула:

– Боже мой, Анжела, и я не представляла, что твоя сестра превратилась в красавицу! Тебе не придется долго опекать ее.

Ее замечание разрушило неловкость, столь характерную для первых минут встречи.

– Подождите, пока я приодену ее! – ответила Анжела, с нежностью глядя на меня. – Я уже договорилась и с парикмахером, и с портным, – только Богу известно, с кем я только не договорилась. Завтра утром мы с ней славно проведем время. Генри упадет в обморок, когда увидит счета, однако всем нам вид Лин доставит истинное наслаждение.

– Спасибо, – смущенно проговорила я, благодарно улыбнувшись Генри.

Он похлопал меня по плечу точно так же, как когда я была маленькой девочкой.

– Все в порядке, не беспокойся, – сказал он. – Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Ты заслуживаешь того, чтобы немного поразвлечься, и я рад, что Анжеле теперь будет кого брать с собой, – в последнее время ей часто приходилось выезжать одной.

Мне показалось, что в его словах заключался какой-то скрытый смысл, так как Анжела неловко засмеялась.

– Ты преувеличиваешь, – заметила она. – Пойдем, Лин, я покажу тебе твою спальню.

Мы вышли из комнаты и направились к лифту. Закрыв за нами дверь и нажав кнопку, Анжела сказала:

– Мне очень жаль, Лин, но Генри всегда такой.

– Какой? – удивилась я.

– О, разве ты не понимаешь, – раздраженно проговорила она, – что он жить не может без того, чтобы не вникнуть во все детали, прежде чем за что-то заплатить, и пока не убедишь его в необходимости траты, не получишь от него ни пенса.

Я не успела ответить, потому что лифт остановился, и мы вышли площадку четвертого этажа. Я шла за Анжелой по коридору и размышляла, как мне отреагировать на ее слова. Я спросила себя действительно ли она так счастлива, как всегда считали папа с мамой?

Анжела провела меня в большую комнату с двумя огромными окнами, выходившими на площадь. Посреди комнаты стояла двуспальная кровать, застеленная розовым атласным покрывалом. Рядом с комнатой располагалась ванная.

– О дорогая, здесь прекрасно! – воскликнула я. – Но ведь это наверняка твоя лучшая комната для гостей – не может ли так оказаться, что она понадобится для кого-то другого?

– У нас есть еще две свободные комнаты, – ответила Анжела. – Кстати, у нас постоянно живет мать Генри – трудно передать, как я от нее устала. – Она подошла к зеркалу и поправила волосы. – Как я, по-твоему, выгляжу? – спросила она.

– Потрясающе, – ответила я. – Ты действительно никогда в жизни не была так красива.

– Ты на самом деле так считаешь? – обеспокоенно спросила она, как будто мое мнение что-то для нее значило.

– Конечно, – ответила я. – У тебя новая прическа, не так ли? Анжела кивнула.

– Тебе не кажется, что с ней я выгляжу несколько старше? – поинтересовалась она. Я рассмеялась.

– Ты говоришь так, будто тебе уже сто лет, – заметила я. – Ведь тебе только недавно исполнилось двадцать девять.

– Лучше молчи, – сказала Анжела. – Это звучит ужасно. Я никому не говорю, сколько мне. Даже если ты честно сообщишь свой возраст, тебе тут же накинут лет пять.

– Я не предполагала, что ты стараешься так молодо выглядеть, – не задумываясь ляпнула я. – Ведь Генри-то, должно быть, сорок пять или сорок шесть?

– Ах, этот Генри! – воскликнула Анжела, пожимая плечами и отворачиваясь от зеркала. – Горничная распакует твои вещи, а завтра мы что-нибудь тебе купим. Эти юбку и жакет мы сожжем. Откуда они у тебя?

– Мне купили их три года назад, – ответила я.

– Я так и думала, – сказала Анжела. – Уверена, что их выбирала для тебя мама, – именно так она и меня одевала, когда мне было восемнадцать.

– Ты права, – согласилась я.

– Милая мама, – проговорила Анжела, – у нее полностью отсутствует вкус.

Я была шокирована. Мне было ужасно странно слышать критические замечания в адрес родителей. И хотя я прекрасно понимала, что мама одевается безвкусно, что ее совершенно не волнует ни ее собственная, ни моя одежда, я все же не осмеливалась даже в мыслях критиковать ее. Анжела внимательно разглядывала меня.

– Знаешь, Лин, – сказала она, – Маргарет права, ты станешь красавицей.

– Маргарет? – переспросила я.

– Мать Генри, – объяснила Анжела. – Неужели ты предполагаешь, что нам будет дозволено называть это стареющее существо «мамой»? Только по имени, дорогая, только по имени. Ей нравится думать, будто ей все еще тридцать пять. Она где-то откопала ужасного жиголо и требует от него, чтобы он каждый вечер возил ее в танцевальный клуб. Этому несчастному мальчику всего двадцать пять, и, уверена, ему тошно от одного ее вида.

Я плюхнулась на кровать и расхохоталась.

– Над чем ты смеешься? – подозрительно спросила Анжела.

– Я смеюсь над тем, что оказалась так далеко от Мейфилда – на другом краю света, – ответила я. – Представляешь, какое лицо было бы у мамы, если бы ты заговорила с ней в такой манере. Думаю, она никогда не слышала о жиголо.

– Ну, ты-то о них наверняка услышишь, – заверила меня Анжела. – И еще о многом другом. Временами мне кажется, что я зря пригласила тебя в Лондон, Лин. Дома, где человек ни с кем не встречается, ничего не знает и не ввязывается ни в какие интриги, он гораздо счастливее.

– В чем дело, Анжела? – спросила я. – Разве ты не счастлива?

– Счастлива? – переспросила она. – А есть ли на свете счастье? Может, оно и существует, но только не для меня.

– Но, дорогая моя… – начала я.

– Не надо, Лин, – перебила меня Анжела, отворачиваясь. – Ты многое увидишь, услышишь и поймешь, если проживешь здесь хотя бы месяц. Послушайся моего совета: будь благоразумной и не становись ни на чью сторону.

– Но я не вполне понимаю.

– Это не имеет значения, – устало проговорила Анжела. – Снимай свою страшную шляпку, и пойдем вниз выпьем коктейль. Позже к нам в гости заедут несколько мужчин – друзья Генри по Палате Общин. Мы опробуем тебя на них, а потом уже займемся твоей внешностью вплотную.

Я оглядела свой костюм и сшитую мною блузку.

– Я не могу выйти к гостям в таком виде, – сказала я.

– Но я ничего не могу подыскать для тебя, – ответила Анжела. – Тебе надо бы немного похудеть. Должно быть, у тебя окружность бедер тридцать восемь дюймов, а у меня – тридцать.

– Знаешь, я лучше останусь здесь, – сказала я, – и подожду до завтра, когда мы купим подходящее платье.

– Нет, – запротестовала Анжела. – Мы все же что-нибудь найдем. Пойдем ко мне и посмотрим.

Думаю, еще никогда в жизни я не испытывала такой жгучей ненависти к своей внешности, как в тот момент, когда в своей поношенной комбинации стояла перед высоким зеркалом в комнате Анжелы. Я примеряла одно платье за другим и обнаруживала, что они не только малы мне в бедрах, но и узки в плечах.

– Безнадежно, – наконец признала я свое поражение.

Я надела свой старый костюм и, сдавшись под напором Анжелы, спустилась в кабинет, чувствуя, как во мне поднимается раздражение и щеки начинают гореть.

Коктейль прошел гораздо лучше, чем я ожидала. Мужчины – и сверстники Генри, горевшие желанием обсудить вопросы политики, и близкие знакомые Анжелы, которых просто распирало от последних сплетен о совершенно незнакомых мне людях, – полностью игнорировали мое присутствие. Среди гостей был и знакомый госпожи Уотсон, так как ему вменялось в обязанность везде сопровождать ее. Он произвел на меня гораздо более приятное впечатление, чем то, которое сложилось на основе характеристики Анжелы. Это был высокий молодой человек с умным лицом, высоким лбом и привычкой нервно щелкать пальцами, когда молчал. Он проявил по отношению ко мне исключительную любезность, и я уже начинала ползать удовольствие от нашей беседы, когда внезапно заметила испепеляющие взгляды, которые бросала на меня госпожа Уотсон, и поняла, что веду себя бестактно.

Я оставила молодого человека и подошла к Генри. Мой зять радостно обнял меня за талию и обратился к стоявшему рядом с ним мужчине:

– Что вы скажете о моей маленькой свояченице? Она только сегодня прибыла из очень отдаленного уголка и собирается погостить у нас весь сезон.

– Надеюсь, вам понравится у нас в Лондоне, – заметил знакомый Генри.

– Я тоже надеюсь, – ответила я.

Пусть мои слова и могли показаться кому-то банальностью, но в тот момент они очень много значили для меня, поэтому прозвучали как своего рода клятва. Я уже видела, какие трудности меня ожидают, но меня переполняла решимость преодолеть их. Я приехала в Лондон, чтобы интересно провести время, и я была тверда в своем намерении. Теперь я понимала, что мое пребывание у Анжелы, окажется совсем не таким, как я ожидала. Однако в моих силах было сделать все возможное, чтобы время, проведенное здесь, не было потрачено впустую. Мне всегда казалось, что семейная жизнь моей сестры представляет собой этакую идиллию, будто Генри боготворит Анжелу и дает ей все, что она пожелает. Сейчас я уже знала, что это не так, и мне заранее стало страшно от того, что мне предстоит еще обнаружить.

Но это, уговаривала я себя, не должно оказывать на меня никакого влияния. У меня своя жизнь! Я буду встречаться с людьми, буду ходить на выставки и в музеи, о которых я только слышала или читала. У меня было мало времени, а сделать предстояло многое, и я дала себе слово, что каждую секунду своего пребывания в Лондоне я использую как можно полнее.

Проснувшись утром, я так же, как и вчера, была преисполнена решимости. Открыв глаза, я на мгновение удивилась, не сразу сообразив, где нахожусь, но тут же в моей памяти всплыли последние события. «Где я?»– спросила я себя, – и вспомнила. Я вскочила с кровати и раздвинула шторы. Часы показывали только восемь, но я всегда вставала рано. Анжела предупредила, что горничная не будет беспокоить меня до половины десятого.

На площади был разбит сад, в котором я увидела двух голубей. Птицы напомнили мне о доме. Однако это воспоминание не вызвало у меня ностальгии. Я пребывала в полной готовности с головой погрузиться в предстоящее мне приключение.

Вчера вечером мы спокойно поужинали дома, а потом отправились в кино. Нас было шестеро: госпожа Уотсон и ее молодой кавалер, которого звали Питером Брауном, Генри, Анжела и один джентльмен, который был приглашен на ужин. По тому, как Анжела представила его, я догадалась, что этот человек имеет для нее огромное значение. Его звали капитаном Дугласом Ормондом. Он был высоким и светловолосым и обладал очень приятной внешностью, которая ассоциировалась у меня с обликом «бравого гвардейца». Как только он переступил порог дома, Анжела преобразилась. Ее усталый вид, беспокойство и раздражительность исчезли. Она буквально засияла: ее глаза сверкали, с губ срывались остроумные шутки и меткие замечания. Было совершенно очевидно, что присутствие Дугласа Ормонда доставляет ей непередаваемое наслаждение, и я не раз бросала обеспокоенный взгляд на Генри, спрашивая себя, что он об этом думает. Теперь стало понятно, почему Анжела чувствует себя несчастной, почему она так страстно хочет выглядеть красивее и моложе, почему она считает свою семейную жизнь трудной.

Не надо было обладать особым воображением или особым чутьем, чтобы понять: здесь, передо мной, оказался самый тривиальный любовный треугольник. Генри, старый, но богатый муж молодой жены; Анжела, влюбленная до безумия в человека, который подходил ей по возрасту, но у которого дела, как я поняла из разговоров, шли не очень гладко.

Генри тоже предстал передо мной в своем худшем виде: казалось, ему доставляет удовольствие смущать своего гостя вопросами, касающимися денег. Во время ужина он обратился к капитану Ормонду:

– Разве вы этим летом не собираетесь играть в поло – мне казалось, что ваш полк славится своей любовью к этой игре?

– Боюсь, я не могу себе этого позволить, – с улыбкой ответил Дуглас Ормонд. – Как вы знаете, Уотсон, поло довольно дорогой вид спорта.

Генри поднял брови.

– Неужели невозможно сэкономить на других статьях расходов? – продолжал он. – Пореже бывать в ночных клубах, например. Да и женщины всегда обходились недешево – не так ли, Анжела? «

– Все зависит от самой женщины, – резко бросила она.

– Ну конечно же! – добродушно воскликнул Генри. – Например, если у них есть свои собственные деньги, все становится гораздо проще.

Повисло неловкое молчание, которое нарушила госпожа Уотсон, которая, рассмеявшись, проговорила:

– Все женщины должны иметь свои деньги. В большинстве вопросов я не феминистка, но я твердо уверена в этом, правда, Лин?

– Я никогда над этим не задумывалась, – ответила я, смущенная тем, что оказалась в центре внимания. – Но мне тоже, естественно, хотелось бы иметь деньги на карманные расходы.

Генри засмеялся.

– Тогда ты должна найти себе богатого мужа, моя дорогая, и заставить его выделить тебе крупное содержание.

– Что и сделала твоя сестра! – с горечью закончила его мысль Анжела.

– Ну, а почему бы нет? – спросил Генри. – Надеюсь, Лин найдет себе богатого и одновременно приятного мужа.

– И я надеюсь, – проговорила Анжела. – Но могу заверить ее, что эти два качества очень редко одновременно присущи одному человеку.

Ее замечание обидело Генри. Это было заметно по его лицу даже несмотря на то, что он добродушно рассмеялся. Госпожа Уотсон перевела разговор на другую тему, спросив, в какой кинотеатр мы пойдем.

Беседа опять стала общей, все начали высказывать свои предложения. Они ужасно долго спорили, и мне стало казаться, что мы опоздаем к началу сеанса. Наконец Генри принял решение за всех, и мы, разместившись в» роллс-ройсе «, отправились в» Эмпайр «.

Глава 4

Почему одежда так много значит для женщины? Сколько бы мы ни отрицали этот факт, сколько бы мы ни смеялись над усилиями выглядеть модно, одежда играет большую роль. Все женщины любят наряжаться. Мало что может сравниться с удовольствием красиво одеться и сознанием, что тобой восхищаются.

Сначала Анжела протащила меня по всем магазинам готового платья, потом она отвела меня к известным и очень дорогим портным, которые пообещали выполнить наш заказ в кратчайший срок. Таким образом к концу недели я стала обладательницей полного гардероба самых разнообразных туалетов; ящики были забиты шифоновым и шелковым бельем, а на полках расположились туфли, которые казались мне в два раза меньше тех, что я обычно носила.

Я с огромным удовольствием выбирала туалеты, но надевать их было еще приятнее. Спустившись к ужину в платье из белого шифона, я подошла к Генри, который в одиночестве сидел в кабинете и потягивал херес, и поблагодарила его, проявив в своем поцелуе охватывавшую меня бурю чувств. Он был несказанно удивлен и, как мне показалось, тронут.

– Тебе не надо меня благодарить, Лин, – сказал он. – Я с удовольствием делаю это для тебя. Черт подери, уже давно никто не проявлял радости по поводу того, что я для всех делаю.

Внезапно мне стало жаль его. Я попыталась прогнать это ощущение – что бы там Анжела ни говорила об объективности, я должна держать сторону своей сестры. Но мне было довольно трудно не принимать в расчет точку зрения Генри. Да, он с неприязнью относился к дружбе Анжелы с капитаном Ормондом, но я чувствовала, что любой мужчина на его месте повел бы себя точно так же, за исключением, наверное, моего отца, который просто выкинул бы Дугласа Ормонда из дома. Думаю, Генри просто опасался гнева Анжелы, поэтому ограничивался едкими замечаниями, которые раздражали ее, и грубыми репликами в адрес Дугласа, чем ставил всех нас в неловкое положение. Анжела была вольна поступать, как считала нужным, но я презирала Дугласа Ормонда и за то, что он безропотно сносил дерзости Генри, и за его непоколебимую уверенность в том, что Анжела бросится на его защиту.

Поведение госпожи Уотсон тоже не способствовало спокойствию в доме. Через неделю я пришла к выводу, что Анжела ей совсем не нравится. Она имела обыкновение перед ужином спускаться в кабинет раньше Анжелы, которая всегда опаздывала, и говорить:

– Сколько же нас будет за столом на этот раз? Попробую угадать – шестеро, и имя шестого начинается на» Д «. Видите, какая я умная?

Иногда она замечала:

– Дорогой Генри, Анжела опаздывает! Я не намерена ждать ее – ведь она только что вошла в дом. Она так приятно провела вторую половину дня – съездила за город подышать свежим воздухом.

– Как, она была за городом? – простодушно спрашивал Генри.

– О, а разве ты не знал? – с деланным удивлением восклицала его мать. – Боже мой, я ужасно бестактна – а вдруг мне не следовало говорить об этом?

Думаю, она была злой и сварливой женщиной, однако из-за ее непроходимой глупости никто не мог на нее долго сердиться. Чем больше я наблюдала за ней и Питером Браунингом, тем лучше понимала, что старость следует воспринимать так, как моя мама, – не убегать от нее, а достойно встречать. В погоне госпожи Уотсон за молодостью, за любовью двадцатипятилетнего юноши было нечто трогательное и в то же время уродливое.

Иногда я заставала госпожу Уотсон отдыхающей в гостиной и не подозревающей о моем присутствии. И без маски, которую она надевала при домочадцах, я видела перед собой уставшую стареющую женщину, с похвальной отвагой ведущую сражение, которое заранее обречено на провал.

Каждый вечер мы развлекались: ходили в гости или кто-нибудь приезжал к нам. Обедали мы с Анжелой у ее знакомых. Она изо всех сил старалась познакомить меня с теми, кто мог бы оказаться мне полезным, кто мог бы пригласить меня на устраиваемые ими балы, у кого были сыновья и дочери моего возраста. Я очень ценила все ее усилия, так как понимала, что ради меня она жертвует временем, которое могла бы провести с Дугласом.

Очень часто она поднималась из-за стола задолго до окончания обеда и сообщала:

– Не спеши, Лин, у тебя сегодня только одна примерка, которая назначена на половину четвертого. А у меня – важная встреча, поэтому прошу всех извинить меня.

Она всегда пыталась провести с Дугласом час-другой, зная, что в это время Генри заседает в Палате Общин или играет в гольф в пригороде Лондона.

Думаю, отношение Генри ко мне начало меняться после того, как однажды в субботу я предложила сопровождать его на поле для гольфа. Я как раз спустилась к завтраку, – несмотря на то что всю прошлую ночь я протанцевала, я все равно, следуя давней привычке, проснулась рано. Я еще не привыкла спать допоздна, а завтракать в кровати я вообще никогда не любила. Генри вошел в комнату, когда я наливала себе вторую чашку кофе.

– Доброе утро, Лин, – сказал он. – Ты великолепно выглядишь – разве ты не устала?

– Ни капельки! – ответила я. – Мы не разбудили тебя ночью?

Вчера Анжела, Дуглас и я отправились на бал. Так как у Генри были слушания в Парламенте, он не смог присоединиться к нам.

– Я пришел домой в час, – сказал он. – Думаю, вы вернулись гораздо позже меня. Но я не слышал, как вы вошли.

– Была уже половина четвертого, – призналась я. – Вечер прошел просто восхитительно. Я так веселилась.

Наш разговор был прерван появлением дворецкого.

– Звонил сэр Генри Граттон, сэр. Он велел передать, что очень сожалеет, но не сможет играть с вами сегодня, так как ее светлость неважно себя чувствует.

– Черт подери! – воскликнул Генри. – Это нарушает все мои планы на сегодня. К тому же я за всю неделю не сыграл ни одной партии.

– А ты не можешь пригласить кого-нибудь другого? – поинтересовалась я.

– В одиннадцать-то часов? – удивился он. – Бесполезно. Эти площадки расположены в пригороде Лондона, поэтому все игроки договариваются заранее. Да и вряд ли, чтобы к этому часу кто-то еще оставался в клубе.

Поколебавшись, я предложила:

– Если мое присутствие скрасит твое одиночество, я поеду с тобой. Играть я не умею, поэтому честно скажи, хочешь ли ты, чтобы я ехала.

– Ты серьезно? – удивленно спросил он. – Но это просто замечательно, Лин! Ты доставишь мне огромное удовольствие, а я дам тебе первый урок игры в гольф. Что ты на это скажешь?

– Как бы тебе не пришлось пожалеть о том, что взял меня с собой! – пошутила я. – У меня никогда не было возможности научиться играть во что-нибудь другое, кроме тенниса. Я играла с дочерью викария.

Генри рассмеялся.

– Приятно слышать, – сказал он. – А то современные молодые женщины во всем стараются обойти бедного мужчину и никогда не забывают лишний раз упомянуть о своей очередной победе. Давай собирайся, Лин. Я жду тебя, – совсем по-мальчишески добавил он.

Анжеле я написала записку, хотя знала, что у нас с ней на сегодня ничего не назначено. Вчера вечером я слышала, как Дуглас сказал ей:

– Может, мы завтра пообедаем вместе, а потом съездим в Рейнлаф? А она ответила ему:

– Я постараюсь вырваться, но ты лучше не рассчитывай на это.

Зная, что я занята своими делами, а Генри – на работе, она могла делать что захочет. Я оставила записку ее горничной и поспешила к Генри.

Не знаю, почему я решила, будто он сам сядет за руль, – видимо, потому, что считала слишком большой роскошью сидеть в костюме для гольфа на заднем сиденье шикарного» роллс-ройса «, которым управляет одетый в форму шофер. Однако я ошиблась. Генри прикурил сигару и опустил стекло, которое отгородило нас от водителя.

– Теперь мы можем поговорить, – сказал он, устраиваясь поудобнее. – Поведай мне все свои секреты, Лин.

– А у меня их нет, – ответила я.

– Разве ты ни в кого не влюбилась? – поинтересовался он. Я покачала головой.

– За последнюю неделю я познакомилась со столькими молодыми людьми, что, думаю, при следующей встрече никого из них не узнаю.

– Не переживай, впереди у тебя еще масса времени, – заметил он.

– Я не собираюсь выходить замуж, пока не буду уверена, что это тот человек, которого я жду, – призналась я и почувствовала, что мои слова звучат довольно глупо.

Однако Генри не засмеялся.

– Ты совершенно права, Лин, – медленно проговорил он. – Не спеши.

– Знаешь, Генри, – продолжала я, – кажется, мне не захочется всегда вести такой образ жизни. Он вынул сигару изо рта и с удивлением посмотрел на меня.

– Я считал, что всем женщинам нравится развлекаться, – признался он. Я покачала головой.

– Это приятно, когда длится недолго, – сказала я. – Я прекрасно провожу время. Ни за что на свете я не согласилась бы отказаться от своих развлечений. Но неужели ты считаешь, будто в этом и заключается счастье? Вот, к примеру, мои родители: изо дня в день выполняя самую обычную работу, они никогда не покидают Мейсфилд – и они счастливы. . – Я часто думал, что мне понравилось бы жить за городом, – проговорил Генри. – Когда умер мой отец, мне хотелось заняться поместьем, но Анжеле это пришлось не по душе. Она сказала, что дом мрачен и расположен слишком далеко от Лондона.

– Анжела любит Лондон, – поспешно заметила я.

– Ты права, Лин, – с жаром согласился Генри.

– Но городская жизнь изматывает человека: приемы, коктейли, танцы до упаду – все это подтачивает здоровье. Я куплю дом в деревне, и мы будем отдыхать там. И дети смогут проводить там каникулы.

Меня испугал тот ураган чувств, который я сама же в нем вызвала. Я спросила себя, что скажет Анжела, если Генри действительно решит поступить так, как ей не нравится.

– Жизнь в деревне может показаться тебе ужасно скучной, – проговорила я. – К тому же ты занимаешься делом, работаешь, не так ли?

– Это раньше так было, – ответил он. – Понимаешь, Лин, я совершил страшную ошибку, когда ушел из бизнеса. У меня была возможность продолжать работать директором, либо, как мой отец в старости, сидеть и подсчитывать прибыль, не принимая деятельного участия в самом производстве. Мне понравилась эта работа – ведь это наше семейное дело, – она пробудила во мне интерес. Теперь же у меня есть только мой избирательный округ, слишком спокойный, чтобы представлять интерес. У меня много времени для того, чтобы мотаться с Анжелой по приемам, каждый раз думая, как я их ненавижу и как мне противны все ее знакомые.

Мне было очень трудно что-либо ответить на такое искреннее признание. Я чувствовала, что Генри не с кем поговорить, что ему очень хочется отвести со мной душу, рассказать о своих семейных проблемах. И опять мне вспомнилось предупреждение Анжелы, чтобы я сохраняла нейтралитет. Однако меня охватило страстное желание помочь им обоим.

Я поняла, что в глубине души Генри очень добрый и ранимый человек, и в то же время я видела, до какой степени он раздражает Анжелу. Но в конце концов он же ее муж. Хотя Дуглас Ормонд и нравился мне внешне, я чувствовала, что Генри он и в подметки не годится. Он был красивым, но совершенно бесхарактерным человеком. Генри же, не обладая такой утонченной внешностью, являлся цельной личностью. Только отсутствие интересного дела превращало его в такого раздражительного зануду. Он принадлежал к тому общественному классу, выходцы из которого всегда зарабатывали себе на жизнь собственным трудом. Его бьющая через край энергия не находила себе применения, и от этого он озлоблялся, его раздражали такие мелочи, на которые, работай он в полную силу, никогда не обратил бы внимания.