Текст книги "Черная пантера"

Глава 6

– Послушай, Генри! – сказала Анжела после ухода сэра Филиппа. – Ты поднял такой шум, накинулся на бедную Лин, а он даже не обратил на это внимания. Но для меня не новость, что ты только и ищешь возможности придраться к кому-нибудь.

– Ты не права, Анжела, – запротестовала я, чувствуя, что надо защитить Генри. – Я действительно вела себя непростительно, но я ничем не могу объяснить своего поступка. Я не могу понять, почему я это сказала.

– Как бы то ни было, у нас есть приглашения на вечер вторника, – весело констатировала Анжела. – Мне всегда хотелось поужинать в Чедлей-Хаусе, да и Генри тоже – только раньше ему никак не удавалось добыть пригласительные билеты.

– Чедлей всегда был со мной очень любезен, – начал оправдываться Генри.

– Ты имеешь в виду, что он говорил тебе» доброе утро»и «добрый вечер»? – стала поддразнивать его Анжела. – Не делай вид, будто у тебя с ним дружеские отношения, Генри, это совсем не так. Более того, ты такой сноб, что тебя приведет в восторг возможность поприсутствовать на одном из его вечеров.

– А что, он занимает важный пост? – поинтересовалась я.

– Ужасно важный, – ответила Анжела. – Попроси Генри рассказать о нем. Он с удовольствием выполнит твою просьбу.

Я взглянула на Генри, который принял надменный вид и, откашлявшись, начал:

– Действительно, Чедлей очень важная персона. Его отец был отличным премьер-министром, хотя из-за своего здоровья занимал этот пост недолго. Когда он ушел в отставку, ему предложили графский титул, но он ответил: «Я, как мог, служил его величеству и хочу оставить такую же возможность своему сыну». Его наградили орденом Подвязки, а его сын унаследовал только титул баронета, которым семья владела сотни лет.

– Давай дальше, – саркастически заметила Анжела. – Я получаю огромное удовольствие. Твой рассказ звучит как нечто среднее между выдержками из справочника дворянства «Дебретт»и воспоминаниями сноба.

– Пожалуйста, Генри, продолжай, – попросила я, заинтересовавшись.

– В общем, один из Чедлеев всегда служил при дворе, один – в Палате Общин. Нынешний Чедлей участвовал в войне и дослужился до довольно высокого звания. Вернувшись, он выдвинул свою кандидатуру на место в Парламенте, которое всегда принадлежало его семье, и победил на выборах. Два года он просидел в Палате, потом разразился какой-то скандал – я не помню, в чем было дело, – но он снял с себя обязанности члена Парламента и уехал за границу. Через несколько лет он вернулся, стал вести прежний образ жизни, возобновил приемы в Чедлей-Хаусе и в Лонгмор-Парке, своем загородном доме. Даже члены королевской семьи удостаивают своим присутствием его приемы.

Трудно объяснить, почему Филипп Чедлей играет такую важную роль в политике. Что касается его социального положения – тут все ясно. Он носит одно из самых знаменитых в Англии имен, у него огромное состояние. Он имеет большой вес в своей партии. В разные годы он занимал различные правительственные посты. Я был несказанно удивлен, что после последних выборов он не приступил к исполнению своих обязанностей. Ходят слухи, будто его придерживают для какого-то особого назначения: собираются или сделать послом в Вашингтоне, или послать вице-королем в Индию. Меня это не удивило. Филипп Чедлей – темная лошадка.

– Или, скорее, черная пантера, – со смехом заметила Анжела.

Не знаю почему, но ее легкомысленное замечание не понравилось мне.

– Спасибо, Генри, – сказала я. – Давайте пойдем домой, – предложила я вставая, – я устала.

Анжела с удивлением взглянула на меня. Обычно я никогда не поднималась из-за стола первой. Я тщательно соблюдала правило, что первой встает Анжела. Однако сейчас моя сестра восприняла мое нарушение вполне добродушно.

– Неудивительно, – сказала она, – я сама без сил. Мы будем ужинать только в девять – надеюсь, у нас хватит времени на отдых.

– А разве мы не идем на коктейль? – спросила я.

– Не сегодня, – ответила Анжела. – Дуглас Ормонд сказал, что, возможно, он заедет. Если так, мы устроим коктейль у меня в спальне.

Она произнесла последние слова самым обычным тоном, но я заметила, что Генри нахмурился. Не в первый раз мы собирались в спальне Анжелы, чтобы выпить коктейль. Обычно она устраивалась среди кружевных диванных подушек. Ее комната отличалась от обычной гостиной только тем, что там стояла кровать. Однако я знала, что это раздражало Генри.

– Мне кажется, ты могла бы одеться, – однажды сказал он в моем присутствии.

Но Анжела только рассмеялась в ответ.

– Да не приставай ты ко мне со своими предрассудками, – проговорила она. – Ты рассуждаешь как типичный обыватель: если люди оказываются в спальне, значит, они занимаются чем-то плохим.

Однако на этот раз у Генри не было причин беспокоиться, так как по приезде домой мы обнаружили, что нас ждут гости, о которых Анжела совсем забыла. Оставив всех смеяться и болтать в гостиной, я поднялась в свою комнату.

Оказавшись одна, я сняла шляпку и бросила ее на кровать, потом подошла к зеркалу. Но вместо своего отражения я видела темные глаза сэра Филиппа и его высокий лоб, обрамленный каштановыми волосами. Я сообразила, что опять и опять шепчу его имя. В этом имени заключалась некая магическая сила, и я никак не могла вспомнить, не могла понять, почему оно так странно отзывается в моей душе.

В чем дело? О чем напоминает его имя? Меня охватывало волнение и била дрожь, у меня звенело в ушах. Я стала считать, сколько дней и даже часов отделяет меня от вторника – от того дня, когда я смогу вновь увидеть его.

Никогда в жизни я не испытывала ничего подобного, впервые мною владело чувство, природы которого я была не в состоянии понять. Я пыталась вспомнить его речь в Парламенте, вспомнить, какие слова он употреблял, но я слышала только его голос, видела его сдержанные жесты и плавные движения, когда он поднимался, чтобы поправить выступающих. Почему он произвел на меня такое впечатление? Почему, спрашивала я себя.

Я ни в коей мере не пыталась приуменьшить его воздействия на себя, я не могла недооценивать того, что произошло. Случилось нечто необычное и грандиозное.

Я умылась, переоделась и спустилась вниз. После двух часов пребывания в прокуренной и шумной гостиной я была безмерно счастлива, когда гости наконец распрощались и уехали. Остался один Дуглас Ормонд. Генри проводил гостей до дверей и собрался было вернуться в гостиную, но я, понимая, что Анжела хочет остаться наедине с Дугласом, взяла Генри под руку.

– Тебе пора пойти переодеться, – заметила я. – Мы ужинаем в девять, и нельзя опаздывать. Сегодня у нас была до ужаса чопорная вечеринка, все были такими официальными и деликатными.

– О Боже! – застонал Генри. – Другого такого приема я не вынесу!

– Этого я и боюсь, – ответила я. – Не смей говорить мне, что ты без сил, – мы не выполнили и половины намеченного, а ведь я буду жить у вас до конца июля.

– Так долго? – пошутил Генри.

– А, может, еще дольше, если вы не выгоните меня, – сообщила я, поднимаясь с ним по лестнице и держа его под руку. При этом я восхищалась собственной тактичностью по отношению к Анжеле.

– Тогда мне придется выдать тебя замуж, – заключил Генри. – Только в этом я вижу свое спасение.

– Почему бы и нет? – спросила я. – Если мне удастся подыскать себе такого же хорошего мужа, как ты, я буду очень довольна.

Генри резко остановился.

– Лин, – проговорил он, – ты действительно считаешь, что я хороший муж?

– Да, Генри, я действительно считаю, что ты хороший муж, – с той же серьезностью ответила я.

– Иногда я кажусь себе самым настоящим дураком, – признался он.

Я почувствовала, что сейчас он примется рассказывать мне о мучивших его сомнениях. Я понимала, что в настоящий момент это ни к чему хорошему не приведет. Скоро ужин, к тому же я не знала, какими словами успокоить его, что сказать ему в ответ. Я схватила его за руку и проговорила:

– Ты же знаешь, что это не так.

И, взбежав по лестнице, скрылась в своей комнате.

Я находилась в ванной, когда услышала, как дверь моей спальни открылась.

– Кто там? – крикнула я, и через секунду в ванную вошла Анжела. Она была бледна, в ее глазах стояли слезы.

– Анжела! – воскликнула я. – Что случилось?

– О Лин! – проговорила она. – Ты даже представить не можешь, что случилось. Я понимаю, что не должна морочить тебе голову своими проблемами, но мне больше некому рассказать. Возможно, Дуглас уедет в Палестину. Это еще не официально, но они вполне допускают, что их полк могут туда послать.

– О, дорогая моя, – сказала я. – Мне ужасно жаль.

– Я не переживу этого, Лин, просто не вынесу. – Анжела опустилась на стул и закрыла лицо руками. – Только он делает мою жизнь стоящей, только благодаря ему я еще не попала в сумасшедший дом, не наложила на себя руки.

– Анжела! – вскричала я. – Не смей так говорить!

– Ты даже не представляешь, что за жизнь у меня здесь, – сказала она, – насколько моя жизнь убога и смертельно скучна. Ты видела Генри – теперь ты можешь понять, каково мне с ним, – и так день за днем, год за годом?

– Он любит тебя, – заметила я.

– О, теперь любит, – презрительно проговорила Анжела.

– Что ты имеешь в виду под этим «теперь»? – спросила я.

– Именно то, что сказала, – ответила она. – Когда я выходила за него замуж, он был на седьмом небе от того, что ему удалось заключить выгодную в социальном плане сделку. Он нуждался в жене-аристократке, которая хорошо смотрелась бы во главе стола и у которой были бы безупречные общественные связи. Он все это получил. Он мурлыкал, как кот, которому дали миску сметаны. Мне было всего девятнадцать – столько же, сколько тебе сейчас, Лин, – но меня не так-то просто было обдурить. Я часто наблюдала, как Генри смакует мой титул, с каким наслаждением он рассказывает обо мне и, особенно, о папе с мамой – как будто они какие-то музейные экспонаты. Думаю, со стороны это выглядело смешно, но для меня было невыносимо его слушать, я сгорала от стыда. Он просмотрел все записи о Мейсфилде и семейные хроники и никогда не забывал в разговоре упомянуть почерпнутые там факты. Я обычно ждала фраз, которые начинались словами «Мой тесть, лорд Мейсфилд…», или «Предок моей жены…», или «Это как раз напомнило мне о случае, произошедшем у Шербруков…» Меня тошнило от этого. Потом я решила, что буду наслаждаться жизнью: если Генри получил то, о чем мечтал, то почему бы и мне не добиться того же?

Думаю, когда я стала возбуждать интерес окружающих и сама начала обращать внимание на других мужчин, он понял, что я обладаю и другими достоинствами, кроме целой страницы, отведенной моей семье в книге пэров Берка. Он увидел во мне женщину, Лин. И влюбился в меня. Это смешно, во всяком случае, до сих пор я пыталась над этим смеяться – но теперь, если Дуглас уедет, я сомневаюсь, что это у меня получится.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я уйду от Генри, – твердо заявила Анжела.

– Как ты можешь! – запротестовала я. – Подумай о родителях, они страшно расстроятся. Подумай о своих детях. Разве они для тебя ничего не значат, Анжела?

На мгновение ее лицо смягчилось.

– В младенчестве они были ужасно забавны, – ответила она, – но теперь, взрослея, они становятся похожими на Генри.

Я вылезла из ванной и завернулась в розовую простыню.

– Послушай, Анжела, – сказала я. – Я не хочу показаться тебе нахальной, но ответь мне: ты когда-нибудь пыталась объясниться с Генри? Ты хоть раз разговаривала с ним, просила его не говорить о тебе в такой форме, умерить свой снобизм, перестать хвастаться своими деньгами?

– А зачем? – вопросом на вопрос ответила Анжела. – Если бы я пошла на это, то лишний раз нарвалась бы на грубость с его стороны. До сих пор нам удавалось ладить только благодаря тому, что мы старались сохранять как можно более официальные отношения друг с другом.

– Мне кажется, это страшно глупо, – убежденно заявила я.

– Глупо? – переспросила Анжела.

Я кивнула.

– Да. Ты ведь не попыталась изменить его, ты приняла его таким, каким его сделала эта жуткая мамаша. Вместо того чтобы перевоспитывать его, ты сидишь и возмущаешься им.

– Возможно, ты права, – пожав плечами, согласилась Анжела. – Но сейчас это уже не имеет значения. Я люблю Дугласа, Лин. Я хочу выйти за него замуж.

– Ты не можешь, – сказала я. – Ты уже замужем.

– Тысячи людей разводятся, – запротестовала она.

– А кроме того, – продолжала я, решив действовать напрямик, – он тебе не подходит.

– Как, он тебе не нравится? – резко спросила Анжела.

– Да нет, нравится, – ответила я, – но разве ты, Анжела, не понимаешь, что ты влюблена в него только потому, что он – полная противоположность Генри? Он джентльмен, у него привлекательная внешность – но в голове гуляет ветер.

– С чего ты взяла? – рассердилась Анжела.

– Не злись, – попросила я. – Ты хотела узнать мое мнение, Анжела, и я честно отвечаю тебе. Скажи мне откровенно, у вас с ним есть хоть что-нибудь общее? Расскажи мне, какие вопросы вы обсуждаете, о чем спорите, за исключением, естественно, вас самих и вашей любви? Дуглас читает книги? Он когда-нибудь проявлял твердость в каком-либо вопросе? Если да, то почему мне ни разу не довелось увидеть, как она проявляется!

Я основывалась только на своих догадках, у меня не было полной уверенности, что дело обстоит именно так. Однако я успела хорошо узнать Дугласа Ормонда, чтобы понять, что если у него и были мозги, то он это очень тщательно скрывал. Мне он казался еще большим занудой, чем Генри, но я видела, что Анжела, околдованная его внешностью и приятным обхождением, была вполне удовлетворена тем, что находилось на поверхности. Внутренний голос подсказывал мне, что единственная возможность помочь Анжеле – заставить ее почувствовать себя выше Дугласа. Удивительно, как легко многие женщины поддаются на лесть. Я уяснила для себя этот факт еще дома, и опыт, почерпнутый мной в глухой деревне, сослужил мне сейчас хорошую службу.

– Ты умна, Анжела, – продолжала я. – Очень умна. Посмотри на себя, взгляни на свой дом, на своих знакомых, на то, что ты сделала своими руками. Конечно, деньги Генри помогли, но ведь все было достигнуто благодаря твоему вкусу, твоему чутью на хорошее и плохое. Сравни с собой мать Генри – и ты поймешь, что не только в деньгах дело. Ты сама построила свою жизнь, завоевала положение в обществе, хотя тебе и было трудно. Ты не можешь все это бросить, даже ради Дугласа Ормонда. Если ты это сделаешь, ты меня страшно разочаруешь.

Анжела вытерла слезы и посмотрела на меня.

– Пусть Дуглас и мало читает, – сказала она, – но я люблю его, Лин, я на самом деле люблю его.

– Конечно, любишь, – успокаивающе проговорила я. – Но разве твоя любовь настолько сильна, чтобы выйти за него замуж и жить с ним? Это, как ты сама прекрасно знаешь, Анжела, вовсе не так весело, как развлекаться с ним на деньги Генри.

Анжела вскочила.

– Ты не имеешь права так говорить, – возмутилась она, – по-твоему, выходит, что Дуглас – самый настоящий альфонс!

– Послушай, родная моя, – остановила я ее. – Ты сама признала, что у него нет денег. Вспомни, только на днях ты взяла у меня деньги, чтобы расплатиться за него в ресторане.

Я прошла из ванной в спальню.

– Его отъезд в Палестину разобьет мне сердце, – продолжала жаловаться Анжела, но в ее голосе уже не слышалось истерических ноток, и я поняла, что она просто доигрывает свою роль.

– Возможно, ему не надо будет никуда ехать, – предположила я.

– Я боюсь! – проговорила Анжела.

Она наклонилась к зеркалу и принялась пудриться, чтобы скрыть следы слез на щеках. Внезапно она взглянула на часы и вскрикнула:

– Без двадцати девять! Я же опоздаю к ужину! Не успела я раскрыть рот, как она уже вылетела из комнаты, хлопнув за собой дверью. Я услышала, как ее каблуки застучали по лестнице, ведущей в ее спальню. Я вздохнула с облегчением, поняв, что раз Анжелу волнует ее внешний вид, вопрос о разводе или самоубийстве откладывается, по крайней мере, на ближайшие несколько часов. Довольная тем, что так ловко справилась с ситуацией, я оглядела себя в зеркале.

– Что сделало меня таким тонким политиком – мой деревенский университет или «Сборник советов для девушек»? – обратилась я к своему отражению.

И решила, что просто мною руководила природная хитрость, которая еще никогда в жизни меня не подводила.

Глава 7

Во вторник, когда мы собирались на прием в Чедлей-Хаус, в доме произошел ужасный скандал из-за Дугласа Ормонда. Анжела вбила себе в голову, будто ей очень хочется, чтобы он пошел с нами. Похоже, если человек влюблен, он не в состоянии хоть мгновение – я уже не говорю о целом вечере – просуществовать без предмета своей любви.

Анжеле почти всегда удавалось известным только ей способом добиваться для Дугласа приглашений на те приемы, куда отправлялась она сама. Но с сэром Филиппом она была знакома не настолько близко, чтобы попросить его об еще одном приглашении на обед. Однако она настаивала, чтобы Дуглас присоединился к нам на концерте. На благотворительные вечера попасть ничего не стоило, нужно было только достать билет. Однако в Чедлей-Хаус проникнуть можно было лишь по личному приглашению хозяина, при этом каждый гость платил за вход пять гиней.

Генри наотрез отказался что-либо предпринимать для того, чтобы достать билет. И начался скандал.

– Если ты думаешь, что я буду звонить в Чедлей-Хаус и сообщать, что моя жена не хочет идти туда без одного молодого человека, ты жестоко ошибаешься, – сказал Генри.

– А я не желаю провести весь вечер в одиночестве, – ответила Анжела. – После концерта мы могли бы отправиться в ночной клуб или еще куда-нибудь. А в противном случае вечер будет безнадежно испорчен.

– Я думал, ты хотела поужинать с сэром Филиппом, – заметил Генри.

– Я говорю совсем не об ужине, – возмутилась Анжела. – Я имею в виду, что в течение оставшегося вечера за мной никто не будет ухаживать.

– У тебя есть любящий муж, – с сарказмом напомнил Генри.

Анжела не ответила. Она бросила на него полный презрения взгляд и подошла к телефону.

– Что ты собираешься делать? – спросил Генри.

– Раз ты не хочешь помочь мне, я найду Другой способ добиться своего, – со злобой ответила она.

– Я запрещаю звонить Чедлею! – в бешенстве вскричал Генри. – Я не позволю ставить себя в глупое положение!

– Кто сказал, что я собираюсь звонить ему? – спросила она. – Не беспокойся. Я безмерно благодарна тебе за твою помощь! Удивительно, как это тебе удается мешать мне на каждом шагу.

– Да провались он, этот вечер! – неожиданно взорвался Генри. – Меня так и подмывает позвонить туда и сказать, что никто из нас не придет.

Он вышел из комнаты и громко хлопнул дверью.

– Да, – проговорила Анжела, – Генри надо поучиться владеть собой.

– Что ты собираешься делать? – спросила я, испытывая беспокойство и даже некоторое сочувствие к Генри.

– Увидишь, – таинственно ответила Анжела. Она набрала номер и стала ждать.

– Здравствуйте, – сказала она. – Это Чедлей-Хаус? Могу я поговорить с секретарем сэра Филиппа? Нет, не с секретарем по политическим вопросам, а с тем, кто занимается организацией сегодняшнего концерта. Значит, ее зовут мисс Стенвик? Благодарю.

Она подождала еще пару минут.

– Здравствуйте, это мисс Стенвик? Говорит леди Анжела Уотсон. Простите за беспокойство, но я хотела бы узнать, возможно ли получить еще один билет на сегодняшний концерт? Да, я знаю, что все билеты давно распроданы. Но мой близкий друг, который неожиданно приехал из Парижа, очень интересуется этим концертом, так как он сам в течение многих лет устраивал такие же вечера. Вот я и решила, что у него появится возможность сделать крупные пожертвования, если вы найдете для него еще один билет. Может быть, кто-нибудь откажется в последний момент. Да, да, конечно, я понимаю, как вам трудно, но это такой исключительный случай, не правда ли? Я бы сама отдала ему свой билет, если бы мы с мужем не были приглашены сэром Филиппом на ужин перед концертом. Я хочу сказать, что сейчас, когда так сложно раздобыть денег на различные программы, каждый пенс должен быть на счету… Значит, вы постараетесь? Вы очень любезны, мисс Стенвик. Я безгранично вам благодарна. Думаю, организационный комитет выскажет вам свою признательность, когда увидит результаты сегодняшнего сбора. Его имя? Капитан Дуглас Ормонд. Он ужасно сожалеет, что заранее не побеспокоился о билете, но, как я вам уже говорила, его не было в Англии… Вы перезвоните мне? О, сердечно благодарна. До свидания. Она положила трубку.

– Генри это обойдется в пятьдесят фунтов, – удовлетворенно проговорила она.

– Анжела! – воскликнула я. – Но они могут проверить и тогда увидят, что Дуглас никогда в жизни ни пенса не дал на благотворительность.

– Насколько я знаю эти благотворительные организации, – ответила Анжела, – они в настоящий момент в такой запарке, что больше ни о чем не думают, кроме как о том, сколько им удастся собрать. У нас будет билет, вот увидишь.

– Но разве Генри даст пятьдесят фунтов? – забеспокоилась я.

– Я даже просить у него не буду, – ухмыльнулась она. – Я возьму их из тех денег, которые отложены на хозяйство, а в конце квартала спишу их по какой-нибудь статье.

– Но ведь это самое настоящее мошенничество, – полусерьезно-полушутливо заметила я.

– Почему же, если деньги пойдут на доброе дело? – отпарировала Анжела. – А что может быть благороднее, чем благотворительность?

– Действительно, что? – поинтересовалась я.

– Не имею ни малейшего представления, – весело ответила она и, мурлыча себе под нос какую-то песенку, вышла из комнаты, оставив меня одну.

Незачем говорить, что через полчаса пришло сообщение о том, что из Чедлей-Хауса уже отправлен посыльный с билетом для Дугласа. Я не могла не восхищаться изворотливостью Анжелы. Несмотря ни на какие препятствия, она добилась своего. В то же время меня не покидало ощущение, что мама вряд ли одобрила бы ее поведение. И вообще, многое из того, что творилось в ее доме, не понравилось бы ни маме, ни папе. Однако у меня не было возможности размышлять о родителях и о принципах, которые они в течение девятнадцати лет вдалбливали мне в голову, так как в настоящий момент мои мысли были заняты более важным вопросом – что надеть.

Внезапно мне стало противно смотреть на свои белые платья с кучей оборок и голубыми шарфами, розовыми бутонами и белыми камелиями. Мне захотелось выглядеть взрослой искушенной женщиной, уметь двигаться с той же грацией, что и сэр Филипп. Как безнадежно желать того, что тебе недоступно. В моем шкафу не оказалось ни одного платья, которое привлекало бы мое внимание или хоть в малейшей степени соответствовало облику, сложившемуся в моем сознании. В конце концов я выбрала платье из бледно-зеленого шифона.

Перед самым отъездом Генри преподнес мне огромную розовато-лиловую орхидею, которую я приколола к плечу. Увидев цветок, Анжела презрительно фыркнула.

– Странный выбор для молодой девушки, – проворчала она. – Почему ты не купил для нее розу или камелию?

– Она достойна самого лучшего! – заявил Генри.

– Под этим ты подразумеваешь «самого дорогого», – холодно заметила Анжела. – Даже несмотря на то что это может оказаться полной безвкусицей.

– Но мне нравится орхидея, – запротестовала я. – Если бы Генри принес розу или какой-нибудь другой цветок из тех, что я вижу на дебютантках, я пришла бы в бешенство. Одна из них вчера появилась с букетом ландышей на макушке. О! Какое платье! Ну почему я не могу одеваться так же, как ты, Анжела!

Анжела надела черное, усыпанное блестками, платье, которое облегало ее как перчатка и все сверкало и мерцало, когда она двигалась.

– Для этого тебе пришлось бы здорово похудеть, детка! – ответила она.

И вот настал момент, когда мы втроем отправились в Чедлей-Хаус. В отличие от остальных, которыми владело веселое возбуждение, меня охватывала тревога. И причина была вовсе не в том, что я ехала на прием в один из самых знаменитых домов Лондона, а в том, что больше всего на свете мне хотелось вновь увидеть сэра Филиппа.

С того дня, когда мы познакомились, я ни на минуту не переставала думать о нем, к тому же я многое узнала о его семье. Я не решилась признаться Анжеле, что все, связанное с ним, меня очень интересует – во всяком случае мне не хотелось рассказывать ей о том, что я купила книги о семье Чедлеев и о сокровищах Лонгмор-Парка. Я спрятала их в своей спальне и читала по утрам. В книге о Лонгмор-Парке было много репродукций семейных портретов, и я обратила внимание, что сэр Филипп очень похож на своих предков. Один портрет, написанный Ромнеем, я разглядывала особенно долго. Если бы не одежда тех времен и другой цвет волос, его можно было бы считать портретом сэра Филиппа.

Уже когда мы подъезжали к Чедлей-Хаусу, мы с Анжелой надели перчатки: она – черные, до самого локтя, а я – коротенькие, в викторианском стиле, того же цвета, что и платье. На запястьях мои перчатки застегивались бриллиантовой пуговицей.

Мы оказались в огромном мраморном холле, где оставили наши меховые манто, и меня вновь охватили беспокойство и страх. Предводительствуемые Анжелой, мы стали подниматься по лестнице, на верхней площадке которой нас встретил сэр Филипп.

– Как поживаете, леди Анжела? – спросил он. Протянув мне руку, он, как мне показалось, очень холодно добавил:

– А вы как поживаете?

Я почувствовала себя подавленной. Мне трудно объяснить, почему я так ждала нашей встречи. Теперь же я поняла, что насколько глупо было надеяться, будто и он, против всякой логики и здравого смысла, будет с таким же нетерпением этого ждать.

– Здравствуйте, Уотсон, – обратился он к Генри. – Рад вас видеть.

Мы направились в большую гостиную, где уже собрались другие гости. Они переговаривались и потягивали коктейли, которые разносили лакеи в напудренных париках. Анжела, знакомая с некоторыми гостями, направилась к ним, чтобы поздороваться, а мы с Генри остались вдвоем.

– Что ты скажешь насчет этих картин? – спросил он.

Я вздрогнула, так как была поглощена тем, что наблюдала за сэром Филиппом, который приветствовал тех, кто прибыл вслед за нами.

– Очень красивые, – ответила я.

– Они стоят четверть миллиона, – сообщил Генри.

Я с усилием заставила себя переключить внимание на своего зятя.

– А чем еще мне следует восхищаться? – поинтересовалась я.

– Последней реликвией ушедшего века, – сказал он. Я вопросительно посмотрела на него, и он объяснил:

– Я имею в виду тот факт, что ты находишься в одном из немногих оставшихся частных особняков, где можно увидеть представление подобного рода. Но это вопрос времени и роста налогов, когда Чедлей-Хаус постигнет участь остальных. Он превратится в музей, или им завладеет какая-нибудь фирма – и конец приемам.

– Прекрати! – воскликнула я. – Ты говоришь ужасные вещи!

– Но это правда, – промолвил Генри, причем в его голосе слышалось явное удовольствие.

Мне показалось, что его возмущает, как сэр Филипп чтит традиции. Деньги Уотсонов, сделанные на торговле пивом, не могли купить того, что сэр Филипп унаследовал от своих предков – не только дом, картины, гобелены, но и ощущение преемственности поколений, надежности и стабильности. Даже облик нашего хозяина свидетельствовал об этом. Исчезни его богатство, он все равно обладал бы тем, что всегда останется недоступным Генри. Бедный Генри, у него есть только деньги, которые не смогли принести ему счастья. Мне захотелось утешить его, но внезапно Генри легонько толкнул меня и проговорил:

– Вон идут герцог и герцогиня.

Я повернулась и увидела появившихся в дверях самых молодых и очаровательных представителей королевской семьи. Сэр Филипп провел их в гостиную и по очереди представил гостей. Преисполнившись гордости собой, я присела в реверансе, но тут подошла Анжела и прошептала:

– Перестань таращиться, Лин! У тебя сейчас глаза выскочат из глазниц!

Я смутилась. Но Анжела была способна обескуражить кого угодно. Я чувствовала, что для нас с Генри она была той самой ложкой дегтя в бочке меда. И все же мы оба любили ее.

Ужин превратился для меня в кошмар. Меня усадили между двумя напыщенными старцами, у которых совсем не была желания беседовать со мной. Впервые в жизни я ела с золотой тарелки, и мне стоило огромного труда не стучать по ней ножом и вилкой. Я частот поглядывала на сэра Филиппа, хотя и сидела на другом конце стола. В черном фраке, со сверкающими орденами и медалями он являл собой впечатляющее зрелище.

У меня появилась возможность разглядеть его лицо. «У него усталый вид, – подумала я, – а временами, когда он молчит, даже грустный». Я спрашивала себя, о чем он думает, счастлив ли он, имеет ли возможность получать то, что пожелает. Мне показалось забавным, что в доме холостяка устраиваются такие пышные приемы.

За те дни, что отделяли наше знакомство от сегодняшнего приема, мне удалось кое-что узнать о нем самом. Оказалось, что очень просто вызвать людей на разговор. Стоило только Анжеле сказать:

– Во вторник мы ужинаем в Чедлей-Хаусе. А вас пригласили? И в ответ слышалось:

– С Филиппом? О, моя дорогая, тебе там очень понравится. У него всегда такие интересные вечера. Я им восхищаюсь. Иногда он кажется мне самым красивым мужчиной в Лондоне.

Но все их слова звучали неискренне, как будто они, не будучи близко знакомыми с Филиппом Чедлеем, пытались заставить всех окружающих поверить в обратное.

Когда ужин подошел к концу, дамы собрались в гостиной. Я заметила среди них девушку примерно моего возраста. Она тоже была блондинкой, но ее волосы имели пепельный оттенок. Приглядевшись, я заметила, что ее платье было старомодным и сшито из дешевой ткани.

Она увидела, что я смотрю на нее, подошла ко мне и села рядом на обитый гобеленом диван.

– Меня зовут Элизабет Батли, – представилась она. – А вы сестра Анжелы Уотсон, только я не знаю, как ваше имя.

– Лин Шербрук, – ответила я. – Расскажите мне, кто эти люди, если вы кого-то знаете.

– О, я тут всех знаю, – сказала она. – Филипп – мамин кузен, поэтому он всегда приглашает нас на свои вечера.

Я вспомнила, что Анжела рассказывала мне о леди Батли, которая была фрейлиной какой-то герцогини из королевской семьи.

– А вам весело на его вечерах? – поинтересовалась я.

– Иногда, – ответила Элизабет. – Дело в том, что я впала в своего рода немилость – мне не удалось быстро выйти замуж, поэтому за пять сезонов все уже устали вывозить меня в свет.

– Какой ужас, – сочувственно заметила я.

– Да, вы правы, – согласилась она. – У меня две сестры – одну вывезли в свет в прошлом году, а другую – в этом. И их, естественно, страшно раздражает, что я, старая карга, пытаюсь получить приглашение и для себя.

– Они и сегодня здесь? – спросила я.

– Конечно, нет! Они с ума сошли бы от скуки, – ответила Элизабет. – Это скорее прием для людей среднего возраста. Но ведь Филиппу уже поздно устраивать молодежные вечера. Ему интересно с людьми постарше – и поумнее, – ведь он сам очень умен.